Хроники Кадвола (№2) - Исс и Старая Земля

— Что? Но это совсем нетрудно. Повернитесь и посмотрите на стену — перед вами факсимиле Хартии. И такое факсимиле висит в каждом доме.

— Больше нам не о чем говорить.

V

На Речной Док спустился вечер. Варденсы и бывшие Варденсы отбыли на Штрому. Руфо Каткар также изъявил желание отправиться туда, но Вук не был уверен, что Каткар рассказал все, что знал, а уж тем более не все, о чем Вук догадывался.

Вук, Шард, Глауен и Хранитель коротали время еще сидели в столовой за бутылкой вина, обсуждая проблемы минувшего дня. Бодвин вдруг вспомнил, что Клайти как-то весьма вяло отреагировала на такой поворот событий.

— И к тому же, совсем без всякого раскаяния.

— Быть Варденом — честь достаточно относительная, — напомнил Эгон. — Реальной выгоды она приносит мало. Клайти имела реальный пост, что гораздо важней. А принадлежность к Варденам давала ей только возможность безнаказанно и официально лезть в дела других.

— Она произнесла весьма странную фразу, — задумчиво сказал Шард. — У меня сложилось впечатление, что она приоткрыла гораздо больше, чем хотела…

— Что это за фраза? — нахмурился Эгон.

— Она намекнула на то, что Хартия есть лишь плод воображения, слух, легенда, лишенный юридической поддержки документ, шибболет — ну, словом, называйте, как хотите.

Бодвин Вук скорчил гримасу и вылил себе в горло полный стакан вина.

— Эта странная женщина думает, что может лишить документ существования только усилием своей воли.

Глауен хотел было возразить, но остановился. Открытие Уэйнесс относительно исчезновения Хартии из сейфов Общества оказалось известным не только ей. Это подтверждалось и попытками Смонни завладеть имуществом Чилка, и гневной ремаркой Клайти — короче говоря, получалось, что эта тайна оставалась тайной лишь для преданных хранителей идей Консервации.

Глауен решил, что для пользы дела все же надо сейчас же продлить свет на эти таинственные обстоятельства и заговорил с напряжением и неохотой:

— Вполне возможно, что замечание Клайти гораздо серьезней, чем вам кажется.

— Неужели? — Вскинулся Вук. — Выкладывай, что тебе известно.

— Я знаю только, что замечание Клайти действительно очень серьезно. А еще серьезнее то, что Джулиан шныряет по всему миру по каким-то «важным делам».

— Ну, как обычно, весь мир знает обо всем, и только Бюро Б блуждает в потемках, — вздохнул Вук.

— Но позвольте вас попросить, Глауен Клаттук, выразиться несколько яснее, — предложил Эгон.

— Конечно, я должен. Я не сделал этого сразу, поскольку меня просили о полной конфиденциальности.

— Конфиденциальности от начальства? — взревел Вук. — Ты что, и впрямь считаешь, что знаешь все лучше нас?

— Вовсе нет, сэр. Я только соглашаюсь с моим респондентом в том, что секретность всегда идет всем на пользу.

— Ага! И кто же это такой осторожный респондент?

— Что ж… Это Уэйнесс.

— Уэйнесс?!

— Да. Сейчас она на Земле, как вам известно.

— Продолжай.

— Если говорить коротко, то суть в следующем. Уэйнесс еще в прошлый свой визит к Пири Тамму, обнаружила, что Хартия пропала, и никто нигде не может ее найти. Шестьдесят лет назад тогдашний секретарь Общества по имени Фронс Нисфит тихо надул все Общество и продал все имеющие какую-либо ценность документы коллекционерам-антикварам. В число этих проданных документов, получается, входила и Хартия. Теперь Уэйнесс надеется найти следы этой сделки и считает, что ей будет легче действовать, если никто не будет ничего знать о пропаже.

— Звучит вполне разумно, — подтвердил Шард. — Но не слишком ли большую ответственность она берет на себя?

— Как бы то ни было, это ее решение. Но, скорее всего, о пропаже прекрасно осведомлена и Смонни. И более того, осведомлена гораздо полнее.

— Рассказывайте дальше.

— Концы могли обнаружиться у коллекционера по имени Флойд Сванер, но он умер и оставил все свое имущество внуку Эустасу Чилку. Смонни уже давно выслеживает Чилка, она вытащила его на Розалию с помощью Намура, и там всяческими путями пыталась узнать, где может быть спрятана Хартия. Но безуспешно. Тогда она приказала похитить Чилка, привезти его на Шатторак и там заставила подписать бумаги на передачу ей всего его имущества. Получается, что дело приняло самый серьезный оборот, раз уж в него вмещалась Смонни со своими пособниками.

— Но Клайти? Откуда знает она?

— Я думаю, надо еще раз допросить Каткара, — предположил Глауен.

Эгон вызвал горничную и приказал привести Каткара из той комнаты, что была временно ему отведена.

Бывший тюремный повар появился немедленно и остановился в дверях, с любопытством оглядывая собравшихся. Он как следует причесался, и надел приличный темный костюм в консервативном духе старой Штромы. Черные глаза его вызывающе блестели.

— Ну, что на этот раз, господа? Я уже сказал вам все, что знал, остальные вопросы будут пустым сотрясанием воздуха.

— Садитесь, Руфо, — предложил Эгон. — Может быть, сначала стакан вина?

Каткар сел, но от вина решительно отказался.

— Я пью очень мало.

— Мы надеемся, что вы поможете нам пролить свет на некие странные обстоятельства, связанные с Клайти Варден.

— Не могу представить, что еще рассказать вам.

— В вашем разговоре с мадам Зигони поднимался ли вопрос об Эустасе Чилке?

— Такое имя не упоминалось.

— А имя Сванер?

— Тоже не слышал.

— Странно, — протянул Вук.

— Или Клайти, или Бохост непременно имеют отношения с сестрой Смонни Спанчеттой, здесь, на Араминте. Это вам известно?

Руфо Каткар изобразил задумчивость.

— Джулиан разговаривал с кем-то на Станции, но кто это — мне неизвестно. Правда, имя «Спанчетта» я слышал, но не помню при каких обстоятельствах. Ах, да! Джулиан был очень возбужден, и Клайти сказала: «Я надеюсь, ты займешься этим делом как следует, оно имеет большую важность» или что в таком духе. Потом она увидела, что я рядом и прекратила этот разговор.

— Еще что-нибудь?

— Джулиан отбыл немедленно после этого разговора.

— Благодарим, Руфо.

— Это все, что вы хотели?

— В данный момент — да.

Каткар вышел, а Глауен решительно сказал:

— Разумеется, Спанчетта показала Джулиану те письма, что писала мне Уэйнесс. Там она не говорит о Хартии впрямую, но пишет так, что Спанчетте было о чем задуматься.

— Но зачем ей было показывать эти письма Джулиану? Вот в чем вопрос? — удивился Эгон.

— Если бы она захотела информировать Смонни, то сделала бы это через Намура. Значит, в данном случае Клайти была боле удобна, — попытался рассудить Шард.

Глауен встал.

— Я должен отбыть немедленно, сэр, — обратился он к Вуку.

— Хм. К чему такая спешка?

— Это не спешка, сэр Операция на Шаттораке прошла успешно, но теперь есть не менее важные и срочные дела.

— Все твои дела отменятся. Я поручаю тебе особое задание — ты должен отправиться на Землю как можно скорее и до конца прояснить все, о чем мы здесь только что говорили.

— Отлично, сэр. Это совпадает с моими желаниями.

— И моими, — буркнул Вук.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Уэйнесс прибыла в космопорт Старой Земли Гранд-Фьямурьес на борту космического судна «Цафоросия Наяд» и отправилась прямо в «Волшебные Ветры» — резиденцию своего дяди Пири Тамма в Йисинджесе, неподалеку от деревушки Тиренс, в пятидесяти милях к югу от Шиллави.

К дому она приближалась в полной нерешительности, совершенно не представляя себе, какой прием ее ожидает. Все еще очень живо вспоминался прошлый ее визит в эти края. «Волшебные Ветры» являли собой старинное поместье с домом из темного камня, странным, неуклюжим, но все же удобным, окруженным десятком массивных деодаров. В нем в последнее время вот уже многие десятилетия жил Пири Тамм, вдовец вместе с двумя своими дочерьми — Шалис и Мойрой. Обе были старше Уэйнесс и обе вели в этих краях весьма светскую жизнь. Еще «Волшебные Ветры» отличались обилием коридорчиков, переходиков, всевозможных кладовочек, садиков, интимных кабинетиков для ужинов, вечеринок, встреч и проводов гостей, и все это при непременном наличии роскошного зала для проведения пикников и ежегодного костюмированного бала. Сам Пири Тамм всегда держался гордо и корректно, говорил веско, действовал быстро и решительно, и в то же время был человеком, по сути, очень добрым. Мило с Уэйнесс всегда находили в нем щедрого хозяина, хотя и приверженного старинными церемониям.

Во время же своего последнего визита в «Ветры» Уэйнесс обнаружила немало перемен: сестры вышли замуж и уехали, Пири жил теперь один, если не считать пары слуг, и большой старый дом казался неестественно тихим и пустым. Да и сам Пири как-то весь высох и поседел; его когда-то румяные щеки запали и стали восковыми; кураж выдохся, и легкая походка сменилась унылым шарканьем. Он все еще гордился своим здоровьем, но от слуг Уэйнесс узнала, что дядя упал с лестницы, сломал бедро, и последующее выздоровление отняло почти все его силы. Теперь он не способен ни на какие длительные прогулки и ни на какие серьезные дела.

Тем не менее на этот раз дядя приветствовал племянницу с неожиданной сердечностью:

— Какая радость! Ты надолго? Пожалуйста не спеши уезжать, я очень надеюсь, что ты останешься! Ведь «Ветры» стали теперь такими скучными!

— У меня еще нет никаких планов, — призналась Уэйнесс.

— Вот и славно! Агнес покажет тебе твою комнату. Освежись с дороги, и приходи обедать.

По своим прошлым пребываниям здесь Уэйнесс помнила, что обед в поместье всегда почитался делом очень официальным, и потому надела соответственно случаю бледно-палевую строгую юбку, темную серо-оранжевую блузку и черный жакет с плечиками — наряд, идеально подчеркивавший ее темные волосы и смуглую, почти оливковую кожу.

При ее появлении в столовой Пири одобрительно крякнул:

— Помню тебя очаровательным сорванцом — и к худшему ты не изменилась, хотя по-прежнему и пышкой тебя не назовешь!

— Маловато кой-чего и тут, и там, — засмеялась Уэйнесс, показывая на грудь и бедра. — Но приходиться иметь дело с тем, что имеется.

— Нормально. Имеется достаточно, — поддержал ее Пири и, усадив племянницу на один конец огромного стола из орехового дерева, сам расположился на противоположном.

Обед подавался все так же чинно одной из горничных: шикарный жирный бисквит из омаров, кресс-салат со сладким сельдереем, украшенный кубиками цыпленка в маринаде из чесночного масла, котлеты из дикого кабана, еще водившегося в заповедниках Трансильвании. Не откладывая в долгий ящик, Уэйнесс рассказала Тамму о нелепой смерти брата, и старик пришел в ужас.

— Как страшно, что на Кадволе стали твориться такие дела — ведь Консервация теоретически есть место полного безмятежного покоя!

Уэйнесс невесело рассмеялась

— Теперь Кадвол — это совсем другое.

— Возможно, я старый непрактичный идеалист, возможно, я жду от людей слишком многого, но все же, глядя на свою жизнь, мне никак не удается избежать глубокого разочарования. Повсюду ни капли свежести, чистоты, невинности, общество окончательно сгнило, сегодня даже продавцы в магазине норовят обсчитать тебя…

Уэйнесс отпила вина, не зная, в каком духе ответить на эту печальную тираду. Вероятно, последние годы повлияли не только на здоровье Пири, но и на его разум.

Но дядя, как оказалось, и не ждал ответа. Он задумчиво глядел куда-то в угол столовой.

— А что ваше Общество? Вы все еще являетесь его секретарем? — решила сменить тему Уэйнесс.

— Все еще! Это неблагодарная работа в самом буквальном смысле слова, ибо никто не пытается ни помочь мне, ни хотя бы оценить мои труды.

— Как грустно все это слышать, дядя! А как поживают Шалис и Мойра?

Пири с досадой махнул рукой.

— Они по горло заняты своими делами, и ни на что больше внимания не обращают. Я полагаю, это обычный ход вещей — хотя лично для себя желал бы чего-то иного.

— Они счастливы? — осторожно спросила Уэйнесс.

— Вполне, но, разумеется, с их точки зрения. Мойра нашла себе такого же непрактичного педанта, который читает какой-то базовый курс в университете типа «Психология узбекской древесной квакши» или нет, «Креативные мифы древних эскимосов». И Шалис не лучше; она выбрала себе в спутники жизни страхового агента. Ни тот, ни другой не видят дальше своего носа и никакого интереса к Обществу не испытывают. Они начинают зевать и менять тему, как только я заговорю об этом. Варбер — муж Мойры — вообще называет наше Общество клубом старперов.

— Это не просто зло, это глупо! — возмутилась Уэйнесс.

Но дядя ее не слышал.

— Я обвиняю их в узости мысли, но их и это не волнует, что уже и совсем отвратительно! И как следствие, в последнее время я их не вижу.

— Это грустно. Но ведь и вас не интересует их деятельность и их проблемы.

Пири недовольно закашлялся.

— Да. Меня не интересуют проблемы черни; ни то, как кто вел себя на какой-то вечеринке, ни то, кто с кем переспал. Я не намерен тратить на это время. Я должен дописать свою монографию, что является тяжким и ответственным трудом, а также продолжать вести все дела Общества.

— Но неужели нет других членов, которые согласились бы помочь вам?

— Осталось едва с полдюжины этих членов, — усмехнулся Пири. — Да и те, кто выжил из ума, кто прикован к постели.

— А новых совсем не появляется?

Пири снова усмехнулся, и на этот раз еще горше.

— Надеюсь, ты шутишь? Что Общество может им предложить?

— Идеи Общества столь же привлекательны и современны, как и тысячу лет назад.

— Теория! Туманные идеалы! Важные разговоры! Все бессмысленно, если нет ни сил, ни воли. Я последний секретарь Общества, а скоро и от меня останутся одни воспоминания.

— Я уверена, что вы ошибаетесь, Общество остро нуждается в новой крови и в новых идеях!

— Это мы уже слышали. Вот, посмотри. — Пири указал на стоящий в углу столик, на котором красовались две старинные краснофигурные амфоры. На амфорах были изображены древнегреческие воины, запечатленные в самый разгар битвы. Вазы имели около двух футов высоты, и, по мнению Уэйнесс, отличались необычайным изяществом. —Я приобрел эту пару за две тысячи соло, отличная сделка, учитывая, что вещи подлинные.

— Хм. На деле они выглядят вполне современно, — не поверила девушка.

— Да, и это, конечно, очень подозрительно. Я получил их от Адриана Монкурио, профессионального грабителя могильников и захоронений. Он вполне уверен в том, что вазы подлинные, и в прекрасном состоянии.

— Может быть, следовало бы провести экспертизу?

Пири Тамм задумчиво поглядел на вазы.

— Возможно. Но здесь есть одна неловкость. Монкурио утверждает, что выкопал их в одном местечке Молдавии, где они каким-то таинственным образом пролежали нетронутыми тысячу лет. Если это действительно так, то вазы эти приобретены незаконно, и я соответственно не могу требовать официальной экспертизы. Ну, а если это подделка, то я просто и совершенно законно обладаю парой красивых и очень дорогих предметов. Правда, сам Монкурио как-то вдруг отошел от всех этих дел…

— Должно быть, его занятия безумно интересны!

— Монкурио идеально подходит для своих занятий, он силен, проницателен, быстр, и абсолютно беспринципен, что, впрочем, весьма затрудняет общение с ним.

— Но почему же тогда он столь дешево продал вам эти вазы?

— Одно время он, так сказать, дружил с Обществом и даже хотел в него вступить, — с каким-то сомнением в голосе проговорил Пири.

— Но не вступил?

— Нет. Я видел, что у него не хватало для этого настоящей преданности естественным наукам. Я согласен, Общество требует новых сил, новой жизни, но ведь он говорил иное! «Здесь вообще нечего оживлять!» И добавлял: «Хартия Кадвола, надеюсь, находится в полной безопасности?»

— И что вы на это отвечали?

— Я сказал ему, что в данный момент речь идет не о Кадволе, а прежде всего о восстановлении полноценной деятельности Общества здесь, на Старой Земле.

«Но тогда вы должны полностью изменить ваш имидж; нужно перестать корчить из себя этаких патриархов в мрачных одеждах, прогуливающихся, как Кант, каждый день после полудня!» Я пытался возражать, но он продолжал: «Вы должны влиться в поток общей культуры, создать программу, которая привлекла бы внимание высокопоставленных людей, то есть программу, которая, может быть, даже и не касаясь целей Общества напрямую, вызывала бы даже у непосвященных людей определенный энтузиазм». И, уточняя, он называл такие мероприятия, как танцы, фестивали экзотической кухни, отдых-экстрим, особенно в таких местах, как Кадвол.

Я довольно жестко ответил, что, боюсь, такие затеи не только не отвечают целям Общества, но даже не соответствуют его духу.

«Чушь! — заявил Монкурио. — В конце концов, вы можете просто организовать некое гранд действо, с хорошенькими девицами, набранными со всего мира, устроить конкурс красоты, который будет называться „Мисс Натуралист-Земля“ или „Мисс Натуралист-Альцион“, „Мисс Натуралист-Лирвон“ и так далее.

Я отверг и это предложение насколько мог тактично, напомнив, что такие вещи давно вышли из моды и потеряли свой шик.

Но Монкурио снова стал мне возражать: «Отнюдь нет! Изящная щиколотка, соблазнительная попка, грациозный жест — такое никогда не теряет шика!»

Я довольно сухо заметил, что для своего возраста и пристрастия к грабительству могил он что-то уж слишком пылок в этом направлении.

Монкурио взвился. «Не забывайте, что красивая женщина — это тоже часть природы и даже в гораздо большей степени, чем курносый слепой червь из пещер на Проционе IX!»

Я согласился, но добавил, что надеюсь на продолжение нашей деятельности все-таки в более традиционных направлениях. А если уж он все же хочет вступить в наши ряды, то пусть сейчас же заплатит мне четырнадцать солов и заполнит анкету».

«Я действительно намеревался вступить в ваше Общество, — ответил Монкурио. — Именно поэтому я здесь. Но я человек осторожный, поэтому прежде чем вступить, хотел бы ознакомиться с вашими счетами. Не будете ли вы столь любезны показать мне все приходы, расходы, банковские документы, а также — Хартию Кадвола?»

«Это затруднительно, поскольку все эти документы хранятся в банковском сейфе».

«Но ходят слухи о некоем предательстве или путанице. Словом, я настаиваю на том, чтобы мне предоставили возможность собственными глазами увидеть Хартию».

«Все формальности исполнены и большего требовать вы не вправе — ответил я. — Вы должны поддерживать Общество ради его принципов, а вовсе не из-за наличия старых бумаг».

Монкурио обещал подумать и с тем удалился.

— Мне кажется, он подозревал, что Хартия похищена, — предположила Уэйнесс.

— Я думаю, он предположил это только для того, чтобы отвертеться — вот и все объяснение. — Пири закашлялся. — А год назад, когда здесь были Мойра и Шалис с мужьями, я к чему-то упомянул о Монкурио и его желании вступить в Общество. А также обо всех его диких предложениях. И что же? Они хором стали утверждать, что он прав. Ах, бог с ним, все это пустое. — Пири внимательно посмотрел на племянницу. — Но как думаешь ты? Ты-то наш человек?

Уэйнесс покачала головой.

— На Штроме мы, конечно, называем себя натуралистами, но это пустая формальность. Я думаю, мы рассматриваем себя лишь в качестве почетных членов.

— Такой категории не существует! Вы являетесь членами, если подали прошение, прошли все формальности и платите взносы.

— Довольно просто, — улыбнулась Уэйнесс. — Вот я прошу принять меня в ваши ряды. Я принята?

— Разумеется. Заплати вступительный взнос плюс годовой — всего четырнадцать солов.

— Я сделаю это сразу же после обеда, — согласилась Уэйнесс.

— Но должен предупредить тебя, что ты вступаешь в совершенно нищую организацию. Секретарь по имени Фронс Нисфит продал все, что только попало ему в руки, забрал денежки и пропал. У нас теперь нет ни собственности, ни юридических оснований.

— И вы никогда не пытались найти Хартию?

— Серьезно — нет. Все это кажется безнадежным. Взять хотя бы один срок давности, о котором напомнит тебе любой суд…

— А те, кто пришел после Нисфита? Они тоже ничего не предпринимали?

— Нильс Майхак вел все дела после Фронса в течение сорока лет, — с каким-то отвращением пояснил Пири. — Я думаю, он даже не понял, что документов нет. Потом был Кельвин Килдук, но и он, кажется, ничего не подозревал. То есть он никогда не высказывал никаких сомнений в наличии Хартии. С другой стороны, я все же не считаю его человеком действительно преданным делу…

— И, значит, никто ничего не знает вообще?

— Ничего.

— Но ведь где-то она должна существовать! Вот было бы интересно узнать!

— Интересно. Однако путей к этому нет. Если бы я был богат, то, конечно, мог бы нанять верного частного сыщика и посвятить его в это дело…

— Кстати, неплохая идея, — подхватила Уэйнесс. — Может быть, мне самой стоит заняться этой историей:

Пири тяжело наклонился над столом.

— Ты, девочка-тростинка?

— А что? Ведь если я найду Хартию, вы будете довольны?

— Нет вопросов, но дело слишком серьезное и необычное. Это уже почти гротеск.

— Не понимаю, почему.

— Ведь у тебя нет никакой практики в следственном деле!

— Все дело лишь в настойчивости и в определенном уровне интеллектуальности.

— Воистину! Но такая работа часто груба, неблагородна. Кто знает, куда могут завести тебя поиски? Это дело для опытного, умелого мужчины, а не для нежной невинной девочки, какой бы умной и настойчивой она ни была. К тому же и на Старой Земле еще полно опасностей — причем порой в самых непривычных и тонких формах.

— Надеюсь, что вы преувеличиваете. К тому же я далеко не из робкого десятка.

— Я верю, что ты говоришь от всей души, но…

— Конечно!

— Но как ты собираешься все это исполнить?

Уэйнесс задумалась.

— Наверное, первым делом я составлю список основных предполагаемых мест — музеев, коллекций, дилерских и антикварных контор — и стану работать по списку.

Пири неодобрительно закивал головой.

— Моя милая юная леди, таких мест может оказаться многие тысячи только на одной Земле.

— Да, работы будет немало, — призналась девушка. — Но кто знает? Ключ к разгадке может найтись, и очень быстро. И к тому же, разве не существует какого-нибудь централизованного органа, где сведена вся информация о старинных архивах?

— Конечно, есть. В университете имеется доступ к подобной информации, это целый банк данных. Есть он и в Библиотеке Древних Архивов в Шиллави. — Пири встал. — Давай перейдем ближе к делу.

Они пошли через холл в его студию, большую комнату с камином в одном углу и парой длинных столов — в другой. Полки были завалены журналами и книгами, столы ломились от газет. Между столами стояло кресло-качалка. Пири указал на столы:

— Так идет ныне моя жизнь. Я дремлю в качалке и работаю только над монографией. Иногда, конечно, отрывают и дела Общества, но потом снова монография, монография и монография. — Уэйнесс попыталась извиниться за то, что отрывает дядю от работы, но он устало махнул рукой. — Ничего страшного! Хорошо, что у меня, по крайней мере, всего два стола и две служанки — с большим количеством я превратился бы совсем в дервиша. Давай сядем к огню. — Уэйнесс села в старинное барочное кресло с темно-зеленой плюшевой обивкой, а Пири разлил по бокалам темно-красное шерри. — Это лучшая из лучших Тинктура Мореллы, она сразу же вернет краску на твои щечки, — пояснил он, вручая ей бокал.

— Буду пить с осторожностью, — улыбнулась Уэйнесс. — Красные щечки мне не пойдут, а тем более красный нос!

— Пей и не бойся. С красным ты носом или синим — все равно, твоя компания самая для меня приятная. Теперь я нелюдим, у меня осталось всего несколько друзей и несколько знакомых. Шалис утверждает, что я слыву в обществе придирой и чудовищем, но полагаю, это только перепевы песенок ее мужа. Мойра придерживается тех же взглядов и постоянно учит меня, что свои мнения я должен держать при себе. — Пири печально опустил голову. — Может, они и правы. Но все же я не хочу быть счастлив тем образом, который предлагает мне современный мир. — «Будь проще!» — вот его новый девиз, и никто не хочет исполнять свой долг честно. То ли было дело в молодости. Нас учили гордиться своими достижениями, и принималась только оценка «блестяще»! — Он скользнул взором по фигуре племянницы. — Ты тоже смеешься надо мной?

— Увы, нет. Даже на Кадволе, даже на протяжении своей недолгой еще жизни я тоже заметила эти печальные перемены. Все знают, что должно случиться что-то страшное…

— Пири вскинул брови.

— Как это может быть? Кадвол всегда являлся местом истинно буколическим, где никогда ничего не меняется.

— Так было давно. На Штроме половина населения еще покорна Хартии, но вторая считает ее оковами и хочет изменить все, что только можно и нельзя.

— Но ведь они, я надеюсь, понимают, что таким образом разрушат Консервацию? — задумчиво не то спросил, не то уточнил Пири.

— Это-то и является их чаянием! Они неутомимы в этом своем желании и считают, что Консервация и так слишком затянулась.

— Абсурд! Молодые люди часто желают перемен просто ради самих перемен, которые, как им кажется, внесут в их жизнь значительность и важность. Это некая ультимативная форма нарциссизма. Но в любом случае на Кадволе Хартия является законом и нарушена быть не может.

Уэйнес тихо и печально покачала головой.

— Все так, но где же сама Хартия? Это грозит катастрофой. Именно потому я и здесь.

Пири снова наполнил бокалы и долго смотрел в огонь.

— Значит, я должен сказать тебе, что есть еще один человек, который знает, что Хартии в банке нет, — прошептал он.

— Кто это? — подалась вперед девушка.

— Я расскажу тебе, как все произошло. Это курьезная история, и я сам не совсем ее понимаю. Как тебе известно, после Нисфита было всего три секретаря: Майхак, Килдук и я. Майхак стал им сразу же после исчезновения Нисфита.

— Подожди, один вопрос, — прервала его Уэйнесс. — Почему этот новый секретарь, этот Майхак не обнаружил сразу же, что Хартии нет?

— По двум причинам. Майхак был хороший парень, но несколько беспечный, он не любил особо задумываться и предпочитал видеть лишь внешнюю сторону вещей. Хартия и грант были завернуты в специальный пакет, потом положены в конверт, запечатанный и перевязанный красной и черной лентой. Этот конверт помести в банк Маргравии среди прочих документов, но эти-то несколько финансовых бумаг Нисфит так и не смог конвертировать в деньги. И предприняв первоначальное необходимое исследование, Майхак обнаружил конверт нетронутым, запечатанным, перевязанным и правильно надписанным. Словом, он искренне поверил, что Хартия цела и невредима.

После многих лет секретарской работы Нильс стал инвалидом по зрению. Работу за него во многом выполняли помощники, и последней оказалась некая устрашающая женщина, явно из другого мира, которая вступила в Общество не так давно, но быстро стала помощницей Нильса и так, что, в конце концов, он сделал ее официально ассистентом секретаря. Работала она с душой, и ей уже не раз намекали, что она вполне сама сможет занять место Майхака после его отставки. Ее звали Моунетта; это была архипышногрудая женщина, властная, компетентная и в некотором смысле девственница. Я лично находил ее очень мало привлекательной по женской линии: какой-то рыбий взгляд, очень мешавший в общении. Майхак, однако, был ей доволен и всегда твердил, что Моунетта неоценимый работник и контора просто не может без нее работать. Как-то он даже заявил, что у нее глаз, как у орла, и что она может обнаружить ошибки в счетах, а поэтому просит назначить большую ревизию, дабы убедиться, что все документы действительно в полном порядке. А поскольку сам он заниматься толком уже ничем не мог, то решил просто послать ее со всеми ключами и кодами в банк одну.

Мы с Килдуком горячо возражали и заявили, что подобные действия абсолютно незаконны. Лицо у бедняги вытянулось, но в конечном счете ему пришлось согласиться с тем, что назавтра мы отправимся в банк все вместе. Словом, дело пошло не совсем так, как предполагалось сначала, что явно не понравилось Моунетте. Она явилась в банк с лицом мрачнее тучи, и все обращались с ней, как с больной.

Сейф открыли, и она составила список содержимого: некоторые финансовые документы, несколько незначительных облигаций и в конверте, по-прежнему запечатанном и перевязанном — Хартия и грант. Все были довольны, за исключением Моунетты. И не успели мы ничего сделать, как она сорвала ленты и печать и вытащила пакет. «Что вы делаете?!» — закричал Килдук, на что Моунетта совершенно спокойно ответила: «Я хочу удостовериться, что Хартия находится в пакете — вот что я делаю». Она вскрыла пакет, заглянула внутрь, потом закрыла его и положила обратно в конверт. «Ну что, Моунетта, вы удовлетворены?» — спросил потрясенный Килдук. «Да, совершенно», — ответствовала она, снова перевязала все лентами и положила в сейф. Все промолчали, будто так и было надо.

На следующий день Моунетта ушла из Общества, никому ничего не объяснив — и больше ее не видели. Секретарем стал Килдук, и все было нормально до его смерти, когда я принял все обязанности. Я отправился в Банк Маргравии и снова вскрыл конверт. К моему ужасу он был пуст. Вернее, не пуст — вместо подлинника Хартии в нем лежала коммерческая копия, а гранта не было вообще.

Я невольно вернулся мыслями к Моунетте. До сих пор я убежден, что она действительно хотела проверить наличие Хартии. Если бы она нашла подлинник и Сертификат, то осталась бы помощником Майхака и впоследствии сама заняла бы его место, пользуясь документами по своему усмотрению и для своих целей. Она, должно быть, была в шоке, обнаружив копию — о ее умении держать лицо в любой ситуации я был наслышан немало.

Такова история. Значит, Моунетта уже давным-давно знала о том, что Хартия пропала. Но что она стала делать потом, мне так и неясно.

Уэйнесс сидела, молча глядя в камин.

— Получается, что Нисфит продал Хартию и остальные документы, имевшие антикварную ценность. И настоящий владелец теперь не может открыть грант на свое имя, поскольку это будет незаконно. И еще один неприятный фактор маячит на горизонте.