Серебряный век. Паралипоменон - Хризалида. Стихотворения

Господи, высоко Твой престол.

Долетит ли вздох моей молитвы?

Господи, последний час пришел.

Одолеет дьявол в этой битве?

Новой мукой, пламенем скорбей,

Закали еще мой дух лукавый

Иль сожги его рукой своей,

Но пускай не одолеет дьявол.

[1918]

Киев

«Как тень убитого от места не отходит…»

Как тень убитого от места не отходит,

Где кровь его лилась, где взяли жизнь его,

Так и моя душа и днем, и ночью бродит

Вкруг сердца твоего.

Что нужно ей в храмине тленья,

Следов ли ищет крови пролитой

Или укрыться хочет на мгновенье

От вихрей стужи мировой?

Мой дух о ней, как о тебе, не знает,

Кто жив, кто мертв, и где ваш бедный прах.

Он в каждом взмахе крыльев улетает

Туда, где Солнце Солнц сияет

Ему в нездешних небесах.

[1918]

Киев

«Не задуй моей лампады…»

Не задуй моей лампады,

Не гаси моей свечи,

Дел не надо, слов не надо.

– Веруй, мучайся, молчи.

Только в смерти Божье слово

Разрешит нас до конца

От меча пути земного,

Нам пронзившего сердца.

[1918]

Киев

СТАРОСТЬ[74]

Ночи стали холоднее,

Звезды меньше и бледнее,

Все прощания легки,

Все дороги далеки.

Крики жизни дальше, тише,

Дым кадильный вьется выше.

И молитва в час ночной

Жарче солнца в летний зной.

Всё, чему увять – увяло.

Всё земное малым стало.

И с далеких берегов

Неотступный слышен зов.

1918

Киев

«В бессолнечной угрюмости осенней…»

В бессолнечной угрюмости осенней

Тяжелая свинцовая вода,

Как счастья, ждет волны оцепененья

И панциря из голубого льда.

Скуют тоску могучие морозы,

Былую муть заворошат снега.

И белых дней потянутся обозы…

О, как зима долга!..

1918

Киев

«Точило ярости Господней…»

Памяти январских дней

Во дни войны гражданской

Точило ярости Господней[75]

Еще не доверху полно,

Еще прольется и сегодня

Убийства древнее вино.

Ты, засевающий над нами

Твои незримые поля

Земною кровью и слезами,

Ты, чье подножие – Земля,

Зачтешь ли ей во искупленье

Ее кровавые ручьи,

И каждый вздох ее терпенья,

И каплю каждую любви?

1918

Киев

ОСЕНЬЮ[76]

Инночке

Грустно без тебя мне, крохотный мой друг,

Проходить песчаными желтыми холмами.

Всё переменилось, всё не то вокруг,

Всюду смотрит осень сизыми очами.

Ветки поредели. Буро-золотой

Скатертью покрылся наш лужок зеленый.

Божия коровка над сухой травой

Зимнего приюта ищет полусонно.

Вот ко мне на палец медленно вползла.

Ухает за дальним лесом молотилка.

Божия коровка, осень к нам пришла,

Божия коровка, где моя могилка?

Ветряные мельницы веют над горой.

Все изломы крыльев так близки и четки.

Слитые с правдивой осени душой,

Мысли так бесстрастны, так просты и кротки.

У пеньков, где вечером ждали мы овец,

Волчьих ягод рдеют злобные кораллы.

Мертвых листьев шорох говорит: «конец».

Звезды твоих глазок говорят: «начало».

1918

Киев

«Звонят, звонят у Митрофания…»

Звонят, звонят у Митрофания[77],

В Девичьем плачет тонкий звон.

Чье сердце жизнью смертно ранено,

Тот любит праздник похорон.

Хоругви черные возденутся,

И плащаницы черный плат

Научит плакать и надеяться,

И смертью смерть свою попрать.

1918

Киев

«Спит твоя девочка там, меж крестами…»

Спит твоя девочка там, меж крестами[78],

К ней заросла на кладбище тропа.

Бродит другая нездешними снами,

Третья под церковью бродит, слепа.

Всех ты баюкала песнями нежными,

Всех ты оплакала в ночи без сна.

Приняло ль сердце твое Неизбежное?

Выпило ль чашу до дна?

Свечечку тонкую перед иконою

В день погребенья Христа

Молча затеплишь с земными поклонами,

Стань с Богоматерью возле креста.

1918

Киев

«Кто счастливей этой нищей…»

Кто счастливей этой нищей[79],

Что к Почаеву ушла?

Ей не нужен кров жилища,

Мир и все его дела.

Корка хлеба, Божье слово

От монаха иль дьячка,

Ноша бремени земного

Ей, как сон, уже легка.

Все морщины как улыбка,

Тихий свет идет от глаз.

«Там по трахту грабят шибко,

Отберут твой рубль как раз».

И даяния на свечи

Юродиво не взяла.

Подняла суму на плечи,

Поклонилась и ушла.

Перед ней не наши зори

И не наши небеса.

И какие явит вскоре

Смертный час ей чудеса…

1918

Киев

«Да будет так. В мистерии кровавой…»

Наташе

Да будет так. В мистерии кровавой[80]

Согласна ты мечом закланья быть.

Так суждено. И есть у сердца право,

И кровь и смерть переступив, любить.

Да будет так. Но снилось мне иное:

И ты, и я торжественным путем,

Предав земле сожжение земное,

В далекий Монсальват идем,

Где, Грааль святой ревниво сохраняя

И не сходя с заоблачных вершин,

Тебе и мне дорогу озаряет

Грааля рыцарь Лоэнгрин.

1918

Киев, Труханов Остров

«Зачем ты ко мне наклоняешься…»

Зачем ты ко мне наклоняешься

И в глаза мне глядишь горячо?

И так долго со мною прощаешься,

И целуешь еще и еще?

Или сказка твоя недосказана,

Или там, где ее эпилог,

Повернется Судьбой еще разное

На распутье минувших дорог?

И на первой измена мне встретится,

И разлука, и гибель моя.

На второй твоя гибель наметится,

А на третьей – твоя и моя.

[1918]

[Киев]

«Зацвели мои белые тернии…»

Зацвели мои белые тернии,

Заалела закатом река.

И печаль, как молитва вечерняя,

Мне сладка.

Златоверхая церковь над кручею,

Замирающий звон

Овевает надеждой певучею

Жизни сон.

Там вдали, где в зарю облекается

Белый ангельский клир,

Боль земная вся претворяется

В ясный мир.

[1918]

Киев, Труханов Остров

«Я тебя не знаю, я тебя не знаю…»

Я тебя не знаю, я тебя не знаю,

Чем была, чем будешь, кто ты, жизнь моя.

Только знает кто-то, в сердце умирая,

Что, со мною слитая, ты была не я.

Солнце и движение. Муки и утраты,

Дальние и высшие, светы и мечты,

Отдаю тебе я полно, без возврата,

И смеюсь, и знаю: я была не ты.

[1918]

Киев

«Кукушка летала…»

Кукушка летала,

Деток созывала,

Сидя на березке,

Слезки проливала.

Кукушкины слезки

Выросли потом

Золотым ковром.

Прилетали детки.

Кто сидит на ветке,

А кто на суку.

Все кричат «ку-ку».

На ковер слетали,

Слезки поклевали.

[1918]

Киев

«Воет ветер неуемный…»

Воет ветер неуемный[81],

Бездорожный и бездомный,

Бьет и рвет железо с крыши.

Отвечает сердце: «Слышу.

Это голос тьмы беззвездной,

Бесприютность тучи слезной,

Далей черное кольцо,

Смерти близкое лицо,

Это стуки топора…

Тише, тише – спать пора».

1918

Киев

«Тоскует дух, и снятся ему страны…»

Тоскует дух, и снятся ему страны[82],

Каких в пределах жизни нет.

Но в час, когда сквозь алые туманы

В речной дали пурпуровый рассвет

Конец бессонной ночи возвещает,

Там, на востоке, тонких облаков

Живое золото, как остров, возникает,

Над океаном призраков и снов.

Припав к нему в томленьи беспредельном,

Забытый рай на миг я узнаю.

И всё, чем сердце ранено смертельно,

Звучит как пенье ангелов в раю.

Но крепнет день, и гаснет рай мой дальний,

И лишь перо жемчужного крыла

Плывет в дали безбрежной, беспечальной,

Куда и жизнь ушла.

[1918]

Киев, Трехсвятительская ул.

«Ходят стаями и парами…»

Ходят стаями и парами,

Одиночками бредут

Колеями душно старыми,

На ногах веревки пут.

Цель указана, приказана:

Размноженье, труд, покой.

Навсегда глаза завязаны

Чьей-то тяжкою рукой.

И просторов Бесконечности,

Голубых воздушных рек,

Солнца Жизни, далей Вечности

Не видав, уснут навек.

1918

Киев, Владимирская горка

«На Илью Пророка сын мой родился…»

На Илью Пророка сын мой родился[83].

Без чувств я лежала, в бреду сгорая.

Слабый ребенок тут же крестился.

Белая рубашка, лента голубая.

Священник, подруги, все мне пророчили

Страшное что-то. И были сны:

Месяц не месяц, серпик отточенный

На небо вышел. И с левой стороны.

Спрашиваю я Пресвятую Деву:

Кого этим серпиком будут жать?

А она говорит мне тихонько без гнева:

Сына и грешную мать.

[1918]

«Душно мне, родненький, сын мой Иванушка…»

Душно мне, родненький, сын мой Иванушка,

Тошно, и нету в груди молока.

Ранней зарей на лесную полянушку

Выйду с тобой на руках.

Белой росой напою ненаглядного,

Трав чудотворных нарву…

Что это? Юного, крепкого, стройного

Вижу тебя наяву.

Ты ль надо мною любовно склоняешься,

Перстень в руке задрожал.

Ты ли со мною, мой сын, обручаешься,

Ты ль женихом моим стал?

[1918]

«Ночи горячие. Смолы кипучие…»

Ночи горячие. Смолы кипучие.

Звездные ласки. Лучи и мечи.

Бог покарает нас каменной тучею.

О, не зови меня, милый, молчи.

Чьи эти очи ко мне приближаются?

Плачет малютка мой сын.

Крохотный ротик к груди прижимается.

Господи, Ты нас рассудишь один.

[1918]

Киев

ИЗ ЦИКЛА «В СТЕНАХ»[84]

Предсмертное благоухание

Тяжелых розовых цветов,

Их восковые изваяния

И неотступно томный зов

Любви и смерти в их цветении

Блаженный навевают сон

О близком, сладком исхождении

Из стен пространства и времен.

Из старого скорбного шкафа,

С коричневых полок суровых

Иод чудодейный глядит,

Пропитанный запахом моря.

О море, быть может, тоскует

И водоросль нежную он вспоминает,

Коснувшись ручонки больного ребенка

Иль девичьей шеи.

С ним рядом на полке

В нарядной зубчатой короне

Приветливый датский король

И хина – проклятье и ужас

Трехлетних особ малярийных

Зловеще пушистого вида.

И горечью дышат сухие кристаллы.

А вот – валерьяна, пьянящая кошек,

ъВакханка болотных проталин.

По капле прольется в отбитую рюмку

И нервы стареющей тети

Насытит терпеньем. Убогая доля!

Служители стен ненадежных

Темницы земной терпеливо

Согласны на скучную службу.

Лишь опий, овеянный снами,

Объятый тоской запредельной —

Служитель иного.

Но только пред шкафом аптечным

Об этом ни слова.

Две куклы крохотных: растерзанный верблюд,

Комочек желтый ватного цыпленка —

В стенах постылых нежно выдают

Священное присутствие ребенка.

И новый мир, и целые миры

Воссоздают первичное движенье

Творящей воли. Стены и ковры —

Полей, лугов, садов отображенье.

И город на окне, и под столом леса,

И в чашке океан. И нету стен постылых.

Творящей воли их сложили чудеса,

И рай возник на пустыре унылом.

Обезножела старая тетя.

Лежит в постели девятый день

В полусознанье, в полудремоте.

Племянники думают: просто лень.

А старая тетя у грани сознанья

Нашла боковую тропинку одну,

Какой не находит племянник,

Когда отходит ко сну.

Ни сон, ни жизнь, а явь боковая,

От жизни и сна в стороне.

Туда улетает тетя хромая,

Легка, как птица, в своем полусне.

Потоки радости бегут,

Бегут неведомо откуда

И к берегам земным несут

Предвестье благостного чуда.

Пусть не увижу на земле

Его лица, его значенья,

Пускай сокроется во мгле,

Где зреют дальние свершенья,

Но сердце дивные слова

Уже прочло в его сияньи,

Душа жива, душа жива,

И дышит Бог в ее дыханье.

1919

Киев

ИЗ ЦИКЛА «ТАТЬЯНЕ ФЕДОРОВНЕ СКРЯБИНОЙ»[85]

Твои одежды черные

У белого креста.

И скорбь твоя покорная,

И красота,

И синих далей пение,

И облако высот —

Всё тайну воскресения

Уже несет.

И сквозь прозрачность зримую,

Сквозь дымку красоты

Сквозят уже любимые

Его черты.

Колышется ива на облаке светлом

Зелено-серебряным легким листом,

С тобою иду я священно-обетным,

Безводно-печальным далеким путем.

Но там, где колышется белая ива

И светлое облако стражем стоит,

Душа отдохнет. И опять молчаливо

К пустыням Синая свой путь устремит.

Июль – август 1919

Киев

ИЗ ЦИКЛА «Ю. СКРЯБИНУ»[86]

Noi siam vermi nati a farmer

l’angelica farfаlla

Данте

Под коварной этой синей гладью

Он хотел вздохнуть в последний раз.

И сомкнулись воды синей гладью,

И огонь погас.

Было так во дни Ерусалима.

Так же замер чей-то крестный вздох.

Так же Мать звала в рыданье сына:

Сын мой, Сын и Бог!

Но расторгнув чудом воскресенья

Душный плен гробовой пелены,

Всем огням вернул Он их горенье,

Все огни к Нему вознесены.

Тающий дым от кадила

В синюю бездну плывет.

Веют незримые силы,

Духи глубин и высот.

Встречею стало прощанье.

К смерти душа вознеслась.

Ангеле Божий, Юлиане,

Моли Бога о нас!

Точно ангелы пропели

«Со святыми упокой»

Над цветочной колыбелью,

В этот день сороковой.

И звучало это пенье,

Как прощальный тихий глас

В недостижные селенья

Вознесенного от нас.

И казалось, отуманен

Херувимски чистый лик

Скорбью нашего прощанья,

Малой верой чад земных.

Имя новое приявший

В новой тайне, он хотел,

Чтоб любовью, смерть поправшей,

Мы вошли в его удел.

Чтобы наша скорбь омылась

Вечной Радости ключом

И, омывшись, озарилась,

Как зарей, его путем.

Июль – Август 1919

Киев

«Летят, летят и падают смиренно…»

Летят, летят и падают смиренно[87]

На листья падшие всё новые листы.

В день солнечный кончина их блаженна,

И тишины полна, и красоты.

Нет с деревом печали расставанья.

Не жалко им, что лето их ушло.

Полет, покорность, нежное мерцанье,

Аминь всему, что в смерть их унесло.

1919

Киев

«Не обмолвится прощаньем…»

Льву Шестову

Не обмолвится прощаньем,

Без сигнала отойдет

В океан корабль молчанья,

Не ускорит ровный ход.

В двух пустынях затеряется

Между небом и землей,

Не вернется, не признается,

Что несет он образ твой.

[1919]

ПАМЯТИ А.Н. СКРЯБИНА[88]

Завеса неба голубая,

Свиваясь, вихрем унеслась,

И бездна мира огневая

Открылась для смятенных глаз.

Плененье Ветхого Завета,

Закон Пространства и Времен

Потоком пламени и света

Заворожен и отменен.

Тысячелетние стенанья

И тяжесть Рока поборов,

Душа ворвалась в мирозданье,

Как пенье звезд, как гимн цветов.

И буйной негой отвечая

На дерзновеннейший порыв,

Душа открыла мировая

Тайник сокровищниц своих.

Как всё раскрылось, озарилось,

Звенит от сердца к сердцу нить.

Как всё безумно изменилось.

И умереть легко и жить.

Полупрозрачных эльфов крылья

Порхают в лунной синеве.

Смеются радужные сильфы

В росинках, спящих на траве.

Колышут нежные лианы,

Как сон, бездушные мечты,

Магнолий рой благоуханный

Раскрыл пьянящие цветы.

Проснулась фея старой сказки

В объятьях белого цветка

И понеслась в звенящей пляске,

Как сон любви, чиста, легка.

Сколько духов налетело

Из пучины океана,

Из воздушного предела,

Непостижных, несказанных.

Сколько хохоту над нами,

Над убогой теснотою

Жизни, полной только снами,

Только лживою мечтою

О великом, о священном,

О едином на потребу,

И плетущейся смиренно

За вином и коркой хлеба.

Но в божественном весельи

Духи рвут, как паутину,

Наше сонное похмелье,

Нашу одурь и кручину

И на волю выпускают

Радость-пленницу от века,

И свободу возвещают

Рабьей доле человека.

27 апреля 1920

Ростов

Концерт Шауба

ЗАГОВОРЫ[89]

Змея Змеёвна[90]

Ползет неровно

С горы на угорье

Далеко на взморье.

Змея Змеёвна

Больным-больна;

Болит голова,

Болит спина,

Все позвоночки:

Первый, второй,

Пятый, десятый,

Девяностый, сотый.

С кочки на кочку

Ползет неровно

Змея Змеёвна,

То в круг совьется,

То разовьется,

На озере Лаче

В песок завьется.

На озере Лаче

Песок горячий.

Спят на песочке

Все позвоночки,

Спят, не болят,

Болеть не велят.

Лед на лед[91],

Гора на гору,

Студеное море,

Сполох играет,

Белухов вызывает.

– Идите играть!

– У нас плавни болят.

– Ничего не болит,

Это лед трещит,

Это море плещит —

Треск,

Плеск,

И там,

И здесь.

Деревянный крест

Далеко на Пинеге

Мреет в степи.

Спи.

Ковыли-ковылики,

Перекати-поле.

Конь-колодец.

Боли мои, боли,

Вас ковыль развеет

На четыре ветра,

Перекати-поле

Унесет на волю

Воду пить,

Где колодец стоит.

Конь воду пьет,

Конь копытом бьет.

Круп. Ступ.

Так. Не так.

Еще потерпи.

Спи.

Крокодилы зубастые[92],

Строфокамилы кудластые,

Что вы ссоритесь?

Что вы сваритесь,

Не поделитесь,

Не побратаетесь?

Вам бы смириться,

Песочком укрыться,

Поспать, подремать,

Первый сон увидать:

Зеленые заводи,

В них тихие лебеди;

Плавают тихохонько,

Не стонут, не охают,

Глаза закрывают,

Первый сон видают.

Ой, горячо, ой, колко…

Там сковородка,

Там иголка.

Там клин,

Там гвоздок,

Тук-тук молоток.

По ком бьешь?

– Ни по ком.

Строим дом —

Тихоходам,

Тихо-сеям,

Тихо-веям,

Жить им в прохладе,

Жить им в тишинке,

В вишневом саде,

На пуховой перинке.

Тигры полосатые,

Звери немилосердные.

Мало вам крови,

Пейте, ешьте вдоволь:

Еще кусок,

Еще глоток,

Вдоль и поперек.

Тяните.

Рвите. Сгиньте.

Пропадите.

Мурава шелковая,

Вода ключевая,

Трава по три листа.

Четвертый лист – счастье,

Отгони напасти.

На гору горянскую,

К Змею Горынычу

Дорожка ползет —

Шесть оборотов,

Один пол-оборот.

Змей Горыныч

Точил меч всю ночь.

Один меч – хворь посечь.

Другой меч – с хворью в землю лечь.

Третий меч – хворь в земле стеречь,

Чтоб не проснулася,

Не встрепенулася,

Не прикинулась к рабу Божьему (имя),

Не прикинулась

Во веки веков.

Камушек по камушку

Разнесем все горы

Скопом-собором,

Мирским приговором,

Несметною ратью,

Божьей благодатью.

Ушли наши горы

Под Холмогоры.

Стало гладко,

Ровно, сладко

На лужайках спать,

Где ангелов рать.

Боль-боляницу,

Железную птицу

В сети поймали,

Туго связали.

Вяжите туже,

Пускай не кружит

Над нашей крышей,

Пускай летает

Повыше,

Потише.

Железо в землю,

Сети на колья,

Птицы на волю,

Боль в подполье, —

Наше место свято.

Ой, тяжелое нагружение,

Ой, долгое напряжение,

Три кораблика

Самобранные

Безымянные:

В одном Ломь,

В другом Коль,

В третьем Боль,

Всем болям боль,

О семи головах,

О семи хвостах,

О семи тысячах зубах…

На кораблики размещаются,

Голосисто совещаются:

Нам плыть или не плыть,

Или рабой Божией (имя) быть.

Тут задули ветры сильные,

Взволновалось море синее,

Захлестнулись три кораблика:

И Ломь,

И Комь,

И Боль

Уже на дне.

А раба Божия (имя)

В сладком сне.

Август 1920

Москва

КОЛЫБЕЛЬНАЯ[93]

Наташе

Спит над озером тростиночка.

Спи, усни, моя былиночка,

Сладко-горький мой вьюнок,

Голубой мой ручеек.

Ты по белым-белым камушкам

Доплывешь до моря синего.

Баю-баюшки, дитя мое,

Богоданное, любимое.

Я уйду в края безводные,

Над волнами над песчаными,

Я прольюсь в пески холодные,

Буду спать между курганами.

За рассветными туманами

Золотое море светится.

Спи, не плачь, моя желанная,

Все пути у Бога встретятся.

1920

Сергиев Посад

«Баю, баю, баю, Лисик…»

Лису

Баю, баю, баю, Лисик[94],

Баю, баю, мой пушистик,

Золотая шубка,