Серебряный век. Паралипоменон - Хризалида. Стихотворения

Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович

Хризалида. Стихотворения

РАННИЕ СТИХИ

(1883–1915)

«Задумчиво стою у райского порога…»

Задумчиво стою у райского порога[1].

Перешагнуть его нет сил.

Как погляжу в лицо всеведущего Бога,

Когда он спросит: «Как ты жил?»

[1883]

«Кончен день бесполезной тревоги…»

Кончен день бесполезной тревоги[2]

И ненужного миру труда,

Отшумел, на житейской дороге

Не оставив живого следа.

И в прошедшем так много их было,

Не оправданных будущим дней…

. . . . . . . .

Тщетно солнце доныне светило

Над бесплодной душою моей.

[1887]

«Тихо плачут липы под дождем…»

Тихо плачут липы под дождем[3].

Сладко пахнет белая гвоздика.

А над ней по ставне за окном,

Расцветая, вьется повилика.

Вот и ночь. Душиста и темна,

Подошла неслышными шагами,

Обняла уснувший мир она

И кропит, кропит его слезами.

[1888–1889]

[Дача под Киевом]

«Как тихо. Оливы сплетают…»

Как тихо. Оливы сплетают[4]

Серебряно-серый убор

По склонам террас, что сбегают

Ступенями желтыми с гор.

Как будто своею стеною

Мою оградить тишину

Им велено было судьбою,

Пока здесь навек не усну.

Не слышно ни птиц щебетанья,

Ни чистых мелодий цикад.

Лишь ветер прилива дыханье

Доносит в Забвения сад.

1896

Оспедалетти

«В серебре пушистом инея…»

В серебре пушистом инея[5]

На лесной опушке ель

Смотрит в дали бледно-синие,

Где взмелась уже метель.

Разыгралась, разметалась,

Крылья к небу подняла,

По дорогам разостлалась,

С плачем к ели подошла.

«Жутко в поле ночку темную

Коротать, царица Ель!

Приголубь меня, бездомную,

Бездорожную метель.

Пуховой лесной тропинкою

Легче зайки я скользну,

Ни одной сухой былинкою,

Ни листком не шелохну.

Под сосною, под высокою

Лягу в чаще отдыхать,

Жутко в поле одинокою

Меж сугробов ночевать».

Ель задумалась, качнулась,

Путь-дорогу ей дала,

А метель к земле пригнулась,

По тропинке поползла.

Вьется тихая, несмелая,

Плачет тонким голоском.

Впереди поляна белая

Расстилается ковром.

Как метель к ней подобралась,

Сразу крылья развела,

Разыгралась, разметалась,

По верхам гулять пошла.

С визгом, с ревом, с завываньем

Над вершинами кружит,

Похоронными рыданьями

В чаще эхо ей вторит.

Вся от ужаса шатается

На лесной опушке ель,

И над нею издевается

С долгим хохотом метель.

[до 1898]

«Шевелится дождик под окном…»

Шевелится дождик под окном[6].

Ночь темна.

Что-то шепчут липы под дождем

У окна.

Голос ночи, жалобен и тих,

Говорит:

Отчего утрата дней былых

Всё болит?

Отчего оторванный цветок,

Что упал

С серебристой липы на песок,

Не завял,

Но, оторван, дышит и живет,

И в тоске

Милосердной смерти к утру ждет

На песке?

1893

Имение Линдфорс

в Черниговской губернии

«Я люблю полусон…»

Я люблю полусон[7],

Полусвет, полумглу

Освещенных окон.

В полумгле, на полу —

Зачарованный блеск,

Нежный говор и плеск —

Струй ночных дождевых.

И дыханье живых

Ароматных цветов

У забытых гробниц.

Улетающих птиц

В небе жалобный крик.

Недосказанность слов.

В лицах тайны печать —

И всё то, что язык

Не умеет сказать…

[1897–1898]

[Петербург]

ОСЕНЬЮ[8]

Тихо шиповник коралловый,

Тихо роняет плоды

В лоно туманно-опаловой,

В лоно холодной воды.

Шепчутся ивы плакучие,

Шепчутся в сонной тиши:

Чьи это слезы горючие

Так хороши?

Тихо камыш колыхается,

Тихо засохший звенит:

Кажется, лето кончается,

Кажется, жизнь улетит?

Шепчутся травы поблекшие,

Шепчутся: как же нам быть?

Чем же нам лето усопшее,

Чем воскресить?

Золотясь и пламенно краснея,

Смотрит лес в синеющую даль.

Как тиха пустынная аллея!

Как светла в ней осени печаль!

Словно реет в воздухе остывшем

Воскресенья радостный обет

И сердцам, безвременно отжившим,

Говорит, что смерти больше нет.

[1897]

[Петербург]

ЖАННА АСКУЭ[9]

Я Жанна Аскуэ, 26 лет от роду, не желаю смерти, но и не боюсь ее; умираю с твердостью, как обреченная Христу.

Из процессов об еретиках

Заря алеет над горами,

Внизу шумит дубовый лес,

И реет ласточка кругами

В прохладе утренних небес.

Как хорошо ей, как отрадно

Про жизнь и утро щебетать

И воздух синий и прохладный

Крылами вольно рассекать.

Заботы нет у Божьей птицы —

Не жнет, не сеет, и готов

На башне сводчатой темницы

От непогод ей тихий кров.

За ней следит глазами Жанна,

Спокойна духом и ясна:

Пускай свобода ей желанна,

Но и тюрьма ей не страшна.

У Жанны – скованные руки,

Кругом – солома, камень, сор…

Сегодня – пыток долгих муки,

А завтра ждет ее костер.

В долине Рейна за горою

Теперь семья о ней скорбит

И завтра с утренней зарею

На площадь казни поспешит.

Какою тьмою несказанной

Покроет душу им печаль!..

Детей глубоко любит Жанна,

Но ей покинуть их не жаль:

Пути укажет им прямые,

И хлеб, и жизнь им даст Христос,

Одевший лилии лесные

В живой атлас и жемчуг рос.

Заря всё выше над горами

Встает, румянит темный лес,

И реют ласточки кругами,

И свод безоблачен небес.

На лес, на небо смотрит Жанна

И с верой думает она,

Что жизнь прекрасна и желанна,

А смерть – близка и не страшна.

[1898]

[Петербург]

СУМЕРКИ[10]

…Часы таинственной отрады,

Когда молчанье говорит,

Тепла вечерняя прохлада,

И сумрак ласковый разлит

В аллеях дремлющего сада.

Часы, когда во мгле тумана

Любовь печальна, грусть ясна,

И, как прибоем океана,

Душа в тот мир унесена,

Где нет надежд и нет обмана…

БЕЛАЯ НОЧЬ[11]

По Неве, где даль речная,

Поздним золотом сверкая

Догорающего дня,

Дымкой вечера оделась, —

Над гранитом загорелась

Блеском чистым

И лучистым

Цепь огня.

Белых сфинксов изваянья

Потеряли очертанья;

С белым сумраком слились

Зданий темные громады,

Их колонны и аркады

Стали тише,

Легче… Выше

Поднялись.

Зыбь угрюмого канала

Почернела, задрожала

Вереницей фонарей.

Желтый свет их заструился,

И под ним зашевелился

Беспокойный

И нестройный

Мир теней.

[1898]

[Петербург]

ДЕТСТВО

Помнишь юные, говорящие,

Вдаль спешащие

Золотые на солнце лучи?

Помнишь сказки их торопливые

И счастливые

Всепобедной всемирной любви?

Сердца детского ликование

И сияние

Куполов с голубой вышины?

И в саду с заалевшими почками

Пух травы с золотыми цветочками,

Утро жизни и утро весны!

[до 1900]

«В полдень жарко смола растворяется…»

В полдень жарко смола растворяется[12]

И по красным колоннам стволов

Благовонным елеем спускается

К божеству, что в дубраве скрывается

Меж зеленых увлажненных мхов.

В полдень травы сплетаются гибкие

И пытают у сонных ручьев:

Кто под нашею порослью зыбкою,

Кто уснул с золотою улыбкою

Меж зеленых увлажненных мхов?

Нежно пчелы звенят неустанные,

Словно арфы далекой струна:

Поклонитеся, травы избранные,

Колосистые, серебротканые,

Богу сна.

[до 1900]

«Упала ночь горячей тенью…»

Упала ночь горячей тенью.

Еще местами небосклон

Кровавой розой и сиренью

Сквозь сумрак ночи напоен.

Но всё властней, всё горячее

Объемлет жаждущая тьма

Садов роскошные аллеи,

Селений скудные дома.

Уже крылом ее одеты

Престолы грозные вершин.

На дальней башне минарета

Сзывает верных муэдзин.

И голос дикий и унылый

Средь виноградников густых

Звучит уверенною силой

Из глубины веков седых.

И сердце грустное тревожит

Наивной веры торжество,

Что нету Бога, кроме Бога,

И Магомет – пророк его!

[до 1900]

«Нежная былинка тихо задрожала…»

Нежная былинка тихо задрожала

Ночью под землею раннею весной.

Смерть над ней склонилась, смерть ее позвала,

И взошла былинка в миг тот над землей.

Дивными звездами небо шевелилось,

Раскрывались почки, радуясь весне,

Зашептала травка: где же смерть сокрылась?

Засмеялись звезды в темной глубине.

1901

Мещерское

«Седая изморозь ложится на траву…»

Седая изморозь ложится на траву[13].

Так холодно в лесу, так тихо по утрам.

И так не верится, что были наяву

Весеннее тепло, цветы и птичий гам.

Хоть неба синего бессмертная весна

На смену дней с улыбкою глядит,

Лесная чаща ей не верит и грустна,

Вся обнаженная, застывшая, молчит.

И только мертвый лист, сорвавшись с высоты,

Порою шепчется с кустарником сухим:

Быть может, вечен мир, но где же я и ты?

Быть может, вечен мир, но мы прошли, как дым.

1901

Воронеж

«Перед грозою…»

Перед грозою

В лесу тревога:

Шумят деревья,

Пылит дорога,

Трепещут травы,

Дрожат былинки,

Сухие листья

Вниз по тропинке

С горы сбегают,

Спешат, теснятся.

Жизнь потеряли,

А бурь боятся.

1902

Воронеж

В КАМЫШАХ[14]

Там, в тени речного сада,

В полумгле зеленых вод

Бледнолицая наяда

Косу длинную плетет.

Расплетает, заплетает,

И коварна, и грустна,

Гостя в омут поджидает,

В пышный сад речного дна.

Брезжит лунное сиянье

В полумгле зеленых вод,

Томной жалобой шуршанье

В камышах плывет, плывет…

Зыбь темней. Плеснули травы,

И мохнаты, и влажны,

Тихо вздрогнули купавы,

Закачался диск луны.

Тише, тише – осторожно…

В полумгле зеленых вод

Невозможное возможно,

Схороненное живет.

[1902]

«Когда живешь в своей пустыне…»

Когда живешь в своей пустыне[15]

Ты, неприветный и немой,

Позволь коснуться мне душой

Твоей печали, как святыни.

Я к ней сойду зеленой сенью,

Миража зыбкою красой,

Летучей облачною тенью,

Прохладной белою росой.

И над гробницами былого,

Над колыбелью мертвых снов,

Среди увянувших цветов

Пройду, как вздох цветка живого.

[1902]

«Белеют призрачно березы…»

Белеют призрачно березы[16]

В объятьях сумерек и сна,

Могил таинственные грёзы

Пугливо шепчет тишина.

Туманно вдаль плывут аллеи,

Чернеют старые кресты,

И ангел мраморный, белея,

Простер крыло из темноты.

А вот и свежая могила —

На ней цветок, еще живой…

О, сердце! Что же ты застыло

Пред миром тайны роковой?

Зачем довериться не смеешь

Ее безмолвной глубине,

О чем так горестно жалеешь

В блаженно-грустной тишине?

Иль голос вечного покоя

Тебе один поведать мог,

Как жарко любишь ты земное,

Живое, полное тревог?…

[1903]

ИЗ КНИГИ ИОВА

Разве у Тебя плотские очи

и Ты смотришь, как смотрит человек?

[Книга Иова,] 10, 4

О, Боже! Плотскими ли смотришь очами[17],

Пристал ли Тебе человеческий суд!

Кого обвиняешь? Я тень меж тенями,

Пройду, и назавтра меня не найдут.

Не Ты ли создал меня? Плотью и кожей,

Костями и жилами дух мой скрепил?

Зачем же, как лев разъяренный, о, Боже,

Ты ныне свой бег на меня устремил?

[1902–1903]

ИЗ КНИГИ ЭККЛЕЗИАСТА

Суета и томление духа пустое[18],

Всё, что было и есть, и что будет потом.

Солнце всходит, заходит всё той же стезею,

Путь свершит и выходит на месте своем.

Ветер к югу несется и к северу мчится,

И кружится по дальним пределам земли.

Но откуда умчался, туда возвратится,

Возвратится на круги свои.

Реки в море стремятся, но лоно морское

Отсылает к истокам в дожде их волну.

И опять возвращаются прежней рекою

Те же воды в его глубину.

Всё, что было и есть, уже было когда-то,

Что свершается ныне, свершилось в веках,

Только память о бывшем прошла без возврата,

И что было живым, обратилося в прах.

Ничего нет под солнцем, что было бы ново,

Если скажут: «вот это» иль «это» – не верь.

Неизменны пути дня творенья земного,

И что было и будет, то есть и теперь.

[1902–1903]

«Испугано сердце твоей красотою…»

Испугано сердце твоей красотою[19],

Редеющий, гибнущий, призрачный лес.

Овеян улыбкой вершин золотою,

Простор побледневших высоких небес

Уходит всё дальше, уходит всё выше

В немую пустынную чистую даль.

А здесь, на земле, всё прекрасней и тише

О жизни, о сне улетевшем печаль.

На тихой поляне просторно и гладко,

В березовой чаще так странно светло.

И таинство смерти так жутко и сладко,

Так близко к душе подошло.

1904

Кудиново

«Лететь, лететь, но не во сне…»

Лететь, лететь, но не во сне,

Не на тисках аэроплана,

Лететь – как птица в вышине,

Лететь – как ветер океана.

Услышу в трепетных плечах

Прилив знакомого усилья,

И это будет первый взмах,

И это будут крылья, крылья!

[1905?]

«Живая лазурь над вершинами елей…»

Живая лазурь над вершинами елей

Тепла и бездонна, как любящий взор.

В ней чудная тайна святого веселья.

В ней сумраку духа небесный укор.

И ласково светит душе омраченной,

И шепчет живая лазурь с высоты:

«Отдайся мне, любящей, теплой, бездонной,

Отдайся мне, вечной, как ты».

[до 1906]

«Коршун всё ниже, всё ниже кружится…»

Коршун всё ниже, всё ниже кружится.

Вот он – последний миг.

И всё так же, ликуя, струится

Сон цветов полевых.

Знает ли небо, знают ли травы

Предсмертный, смертный страх?

Свято ли им убийства право?

Свершилось! И всё та же сила и слава

И мир на земле. И в небесах.

[до 1906]

ЦЮРИХСКОЕ ОЗЕРО[20]

Словно опал драгоценный,

В смутной оправе темнеющих гор

Переливом красы несравненной

Блещет озера тихий простор.

В нем растаяв, лазурь побледнела,

Стало золото чище, нежней.

И заря, умирая, одела

Его розовой тканью теней.

И красив он, опал драгоценный,

И изменчив, как радость людей.

Миг – и нету красы несравненной,

И вода его – ночи темней.

1906

«Больная нежная заря…»

Больная нежная заря

Зеленым пламенем хрустальным,

Не угасая, не горя,

В своем томлении печальном

Не говорит ли нам о том,

Что снится небу жизнь иная,

И мы, как сны его, плывем

К вратам утраченного рая?

[ок. 1906]

«Я умираю, умираю…»

Я умираю, умираю[21],

О, душность гробовых пелён!

Какая тьма вокруг сырая,

Как тяжек мой могильный сон!

Всё глуше в нем воспоминанья —

И свет, и тень, и сок листвы,

Все утоленья, все желанья

Без пробуждения мертвы.

Но нет в гробу моем покоя,

Тревогу каждый миг несет.

И что за грозное, чужое

В груди трепещет и растет?

Страшусь бесплодности усилья,

Бороться с тьмою не хочу.

…Но что за мной трепещут – крылья?

Я умираю… Я лечу!

[1906* или 1916*]

ПЕРЕД ГРОЗОЙ[22]

Темные ризы у Господа.

Взор омраченный поник.

Ангелы с крыльями черными

В страхе теснятся вокруг.

Слава померкла небесная.

Стелется вихрь по земле…

С темного Лика Господнего

Тяжко упала слеза.

[1907]

ТРИ ПАРКИ[23]

Вынула жребий Лахезис слепая,

Клото прядущая нити взяла;

Клото безмолвная, Клото глухая,

Черные нити покорно свила.

Парка седая, привратница Ночи,

Пряжи коснулась Атропа сквозь сон.

Черная мгла застилает мне очи…

Слышу, как веслами плещет Харон…

[1907]

«Не всё ли равно, где умирать…»

Не всё ли равно, где умирать[24]

И где умереть.

Да свершится всё, что суждено,

И ни о чем не надо жалеть.

Крепка небесная твердь,

А слабую нашу нить

Работница Божья Смерть

Поспешит обновить.

[1908*]

«Опасно сердце открывать…»

Опасно сердце открывать:[25]

К сердцам открытым близок нож.

Опасно душу отдавать:

Отдавши душу, не вернешь.

И будешь по свету кружить,

И будешь ночью ворожить,

Чтоб след души своей найти,

Чтоб сердце как-нибудь спасти…

«Такая тишина, что ловит чуткий слух…»

Такая тишина, что ловит чуткий слух,

Как вереск отцветает,

Как за стеклом окна легко, легко, как пух,

К земле снежинка приникает.

Душа глаза раскрыла широко

И смотрит вдаль.

И ей светло, и чудно, и легко

Нести свою печаль.

Святой алтарь глядит в мое окно

Созвездием лампад.

А сердцу было встретить суждено

Любви нездешней взгляд.

1911

Москва

«Мой спутник, светлый и таинственный…»

Мой спутник, светлый и таинственный[26],

Тропой, неведомою нам,

Тропой бездумной и единственной

Меня ведущий к небесам,

Земного нет тебе названия,

Но ты во мне, и я в тебе.

Моя душа – твое дыхание,

Твоя судьба в моей судьбе.

1911

Крюково

«Колыбель моя качается…»

Колыбель моя качается[27]

В безднах света мировых.

Кто-то Светлый наклоняется,

Сторожа заветный миг,

Чтобы взять дитя уснувшее

В свой таинственный покой,

Где покоится минувшее

И веков грядущих рой.

[1912* или 1922*]

«О дух, исполненный гордыни…»

О дух, исполненный гордыни,

Не для тебя Христос Воскрес.

Твоей отверженной пустыни

Не увлажнит роса небес.

Твои молитвы не угодны

Первоисточнику любви,

Твои скитания бесплодны,

Пути неправедны твои.

Иди во мрак, задув лампаду.

Быть может, с высоты высот

Тебя в кругу последнем ада

Отец отыщет и спасет.

1913, Пасха

Воронеж

«О листья, листья золотые…»

О листья, листья золотые,

Вы пили воздух и лучи,

В шатры сплетенные густые,

Шептались с ветрами в ночи,

Но в дни сияющие лета

И в утра алые весны

Не знали вы такого света,

Такой блаженной тишины.

И ваше легкое шуршанье

Над этой светлой тишиной

Звучит таинственней молчанья,

Звучит как голос неземной.

1913

Крюково

«Жизнь твоя – чаша хрустальная…»

Жизнь твоя – чаша хрустальная.

Вино ее – кровь моя.

Да святится жертва пасхальная

Для исхода в иные края.

Плоть моя – агнец заклания.

Нож ее – жизнь твоя.

Да свершится твое дерзание

Для исхода в иные края.

Дух наш в едином горении,

Не знаю, где ты, где я.

Да святится огонь всесожжения.

Да святятся иные края.

1913

Крюково

«Это ветер, ветер позёмный…»

Это ветер, ветер позёмный

Гонит блеклый лист золотой.

Это к зимней постели укромной

Проскользнула змея на покой.

Это пара стрекоз запоздалых

Надломила сухой стебелек

В былинках бронзово-алых.

Это хрустнул под белкой сучок.

Это отзвук души, упоенной

Гармонией сил мировых.

И сквозь пламень листвы обагренной

К ее смертному ложу подходит Жених.

1913

Крюково

«Если с ветки упала жемчужина…»

Если с ветки упала жемчужина[28]

И в дорожной грязи растворилась,

Это – радость, это – нужное,

Не жалей, что так случилось.

Если с яблони белой слетели

Ароматные рои цветов —

Ближе к гибели, ближе к цели,

К дальней жатве неведомых цвету плодов.

1913

Крюково

«Еще, еще один стремительный…»

Еще, еще один стремительный,

Один неотвратимый круг.

Еще, еще один губительный

Удар твоих любимых рук.

И трубный глас гремит из вечности,

И разверзается земля.

Спасешься ль ты от уз конечности,

Душа плененная моя?

1913

Крюково

«Когда я с тобой говорила…»

Когда я с тобой говорила,

Когда я тебя целовала,

Это всё прощание было,

Всё на волю тебя отпускала.

Но испить ли чашу прощания

Смертному сердцу до дна?

Глубже радости, глубже страдания,

Глубже смерти она.

1913

Крюково

«Не троньте эту былинку, не рвите…»

Не троньте эту былинку, не рвите.

Ее сердце к земле примято.

Ее стебля разрушены нити.

Ей не дожить до заката.

Но пока не устанут дождинки

Ее влагой небесной поить,

Не троньте эту былинку,

Не рвите. Ей сладко жить.

1913

Крюково

«Когда сознанье не вмещает…»

Когда сознанье не вмещает[29]

Того, что жизнь ему несет,

Как вихрь, безумье налетает

И тесный дом наш потрясает,

И паутину мысли рвет,

Всеразрушающим дыханьем

Срывает наш уютный кров.

И то, что звали мы сознаньем,

Умчится в вихре мирозданья,

Сольется с пламенем миров.

1913

Крюково

«Здесь, на этом камне придорожном…»

Здесь, на этом камне придорожном,

Я хотела бы уснуть.

Утомил меня тоской о невозможном

Долгий путь.

Милый друг мой, страннический посох,