Черный клинок

Работал он быстро, сноровисто, отбирая на анализ с трупов мужчин, женщин и детей всех возрастов, лежащих в разных местах деревни, кусочки кожи, мышцы, печени, легких, сердца, мозга, отдельные кости, позвонки. Все это он укладывал в отдельные склянки и футляры с толстыми стенками и запечатывал их, предварительно выкачивая воздух, чтобы создать вакуум. На каждую склянку и футляр он приклеивал бирку, а затем укладывал их с особой тщательностью в ранец под моим внимательным присмотром.

Вулф в это время патрулировал вместе с кхмерами вокруг деревни и, как я заметил, приглядывался к тому, что мы делаем. Вопросов он не задавал, сразу чувствовался настоящий солдат, но, судя по всему, в голове его откладывались факты и фактики, на основе которых, как я понял, он делал собственные выводы.

А вскоре вьетконговцы открыли шквальный огонь и убили Брика и Дункана. Что случилось с теми тремя кхмерами, мы так и не узнали. Убили их, взяли в плен или они просто удрали, бросив нас на произвол судьбы, – кто знает? Война есть война, на ней чаще всего не ведаешь, что происходит и что произойдет, и не обращаешь внимания на произошедшее. Либо миришься с этим совершенно ненормальным раскладом, либо сходишь с ума.

Обстрел был поистине ураганным. Меня в этом бою ранило в голову, и я на время ослеп, а Вулф, собрав все образцы в ранец, вытащил меня из-под обстрела и уволок подальше на территорию Камбоджи. Пока он нес меня, со мной происходили довольно странные явления. Я вдруг почувствовал себя в полной безопасности, ощущение было такое, будто, тюка я нахожусь с ним, в нас не могут попасть ни пули, ни осколки мин. Мы оба словно находились в какой-то темной капсуле, надежно изолированной от бушующей вокруг войны.

А вот когда мы остановились передохнуть, Вулф, несмотря на предупреждение генерала Кросса не задавать вопросов, потребовал объяснения, что все это значит, и я сильно испугался. Эйфория моего всемогущества, которым я упивался, развеялась под воздействием суровой действительности. К тому моменту я понял, что больше не являюсь бессмертным и что отныне должен во всем полагаться на Вулфа, поэтому я рассказал ему все, что счел благоразумным. Кстати, он оказался гораздо смышленее, чем я ожидал, и запоминал из рассказанного, к моему удивлению, лишь самое существенное: что я гражданское лицо, что моя миссия – это, строго говоря, не военная операция, а научная экспедиция и что мы ищем источник неизвестной ранее формы радиационного облучения.

Я рассказал ему также, что мы пришли сюда для того, чтобы выяснить некоторые странности, о чем сообщалось в разведданных, поступивших от кхмеров. Во-первых, КВПВ не придало им значения. А во-вторых, такие же данные стали неожиданно появляться в донесениях, поступавших от отряда "Б-50" из пятой группы войск специального назначения, проводившей особые военные операции на границе между Вьетнамом и Камбоджей. Наконец донесения эти попали в руки генерала Кросса, командующего шестой группой войск специального назначения, или отрядом "Омега", как любили называть между собой эту группу служившие в ней солдаты и офицеры.

Вулф сумел сразу же "переварить" всю эту информацию.

– Минуточку, – сказал он, – ведь никакой шестой группы в войсках спецназа нет.

– Верно подмечено, – ответил я.

– Ну а о чем же мы тогда треплемся здесь? – спросил он.

– Все мы находимся на службе правительства Соединенных Штатов, не так ли? С этим следует считаться, – подчеркнул я.

Я заметил, как он воспринял известие о том, что мы выполняем шпионскую миссию и что он, следовательно, тоже шпион. Но по заданию какой организации мы работаем? ЦРУ или, может, ее предшественника – закаленного в битвах Управления стратегических служб? По слухам обывателей, оно вовсе не исчезло, а ушло в глубокое подполье и до сих пор благополучно существует под вывеской какого-то государственного учреждения, каких великое множество в Вашингтоне.

Мне хотелось показать, что я доверяю ему, хотя он и не является сотрудником секретной службы. Мне хотелось также, чтобы он понял, что задавать слишком много вопросов не в его интересах. Но, как я уже неоднократно говорил, по характеру он был человеком упрямым, как тот чертов бульдог: уж если вцепится в какой-нибудь неясный факт, то будет трепать его до тех пор, пока совсем не растреплет.

В ответ на мою реплику он лишь спросил:

– А те донесения, которые попали в руки генералу Кроссу, они что, тоже касались радиационного облучения?

Я объяснил, что имеется много таких объектов, как та деревня. Поначалу создается впечатление, будто их сожгли напалмом, но они сгорели не от напалма – во всяком случае, не от нашей настильной бомбежки. Все такие населенные пункты были захвачены отрядами Вьетконга. Командование южновьетнамскими правительственными войсками не лезет в наши дела в Камбодже, а местные мятежные этнические группы не имеют ни сил, ни вооружений, чтобы производить разрушения такого масштаба. Так что же нам остается делать? Ответ прост: нужно все разузнать и выяснить.

– Поэтому-то вы заявились сюда с аппаратурой для замера уровня радиации? – спросил Вулф.

– Верно, для этого. Во время разведывательных операций была отмечена неизвестная форма радиационного излучения. Это тоже озадачило нас. Ничего не оставалось, как сформировать поисковый отряд, чтобы обнаружить источник радиации, – пояснил я.

– Этого недостаточно, – ответил он.

У меня сложилось впечатление, что он тогда очень обиделся на меня за то, что я многое ему не досказываю.

– Мне нужен более полный ответ, – сказал он. – Почему бы, например, КВПВ не направлять свои разведотряды для проверки этих донесений на местах? Почему эту задачу возложили на гражданских и на местных партизан?

– Такое решение приняло военное командование, – ответил я.

– Ты просто мешок дерьма. Это же твоя главная задача с самого первого дня. Не знаю, кто ты на самом деле, но скажу, тебе одно: в этом разведывательном поиске у тебя есть свой интерес.

Я услышал, как он ходит кругом, и снова неясно ощутил, что, покуда нахожусь вместе с ним, вреда мне не будет.

– Ну ладно, – продолжал он, – я могу принять за правду эту трепотню, потому как все шпионы только тем и занимаются, чтобы распространять ее повсюду. Но объясни, почему выбрали и включили в твою команду именно меня, заслуженного летчика, но никак не секретного агента.

– Не секретного агента, – заметил я с многозначительным видом. – Довольно уместное замечание. В эту разведывательную операцию я не хотел брать никого из пресловутых летчиков-разведчиков Кросса. Мне и так навязали Брика, хоть я и знал, кому он служит. Он намеревался доложить генералу все, чем мы занимались. Я хотел отобрать кого-нибудь с чудинкой. В твоем личном деле, которое генерал не потрудился зачитать, ты обрисован как герой. Что же, это немаловажно для выполнения моей задачи. Но я не удовлетворился личным делом и стал расспрашивать людей. Мне сказали, что ты ловкий, находчивый, волк-одиночка по натуре, а мне как раз такой нужен.

Так уж получилось, что я теперь не вижу смысла возвращаться назад к Кроссу. Я прикинул, что могу рассчитывать на тебя и что ты заменишь Брика, – сказал я.

– Ну что ж, нам определенно не следует больше беспокоиться на этот счет, – ответил Вулф.

Я оценил его юмор.

– Но я намерен идти дальше, – продолжал я.

Кто-нибудь другой ответил бы: "Ты совсем спятил, не можем мы идти. Ты же слепой", а Вулф сказал только:

– Теперь я понимаю важность задачи, поставленной перед тобой. Но я еще не усек, как ты собираешься покончить со всем этим.

– Не понял, что ты имеешь в виду?

Вулф рассмеялся и заметил:

– Брось прикидываться. Мы уже решили, что наша операция никакая не шпионская миссия. Ты находишься здесь по своим личным делам и, как и я, тоже волк-одиночка. Поэтому-то ты так и был озабочен тем, чтобы о твоей миссии знали поменьше.

По всему было видно, что он понял мою затею, и я еще больше стал ценить его за сметливость, но сказать ему ничего не сказал, а просто спросил:

– В какой стороне восток?

– Не могу определить: слишком густой туман. А почему бы нам не воспользоваться счетчиком Гейгера? – предложил Вулф. – Может, он нам подскажет, в какую сторону идти.

Предложение было толковым, я услышал, что он роется в рюкзаке Дункана, набитом научными приборами и инструментами.

Послышался какой-то посторонний звук, приглушенный густым туманом. Инстинктивно я поднял револьвер, но Вулф положил руку на ствол и отвел его в сторону.

– Пальбой сейчас ничего хорошего не добьешься, – тихо шепнул он.

– А ты откуда знаешь? – спросил я.

И тут из тумана возникла фигура, которую Вулф определил как воина женского пола. И вовсе не по тому, что она была вооружена и несла под мышкой шлем, а по тому, что шла она и вела себя как-то по-женски и сразу было видно, что это женщина-солдат. Он шепнул также, что ее сопровождают двое мужчин с автоматами Калашникова "АК-47", висящими на ремне через плечо.

Он добавил, что эта женщина, судя по всему, азиатского происхождения. Но его смутило, что кожа у нее оказалась не красноватой, как у полинезийцев или у кхмеров. Сказал также, что она не вьетнамка и не таиландка. И наконец он определил, что она японка. При этом добавил, что довольно красивая, что лицо у нее нежное и изящное и никак не сочетается с оружием в ее руках. Она не молода и в то же время не стара, какого-то неопределенного возраста. Ее появление довольно непонятно здесь, в этой местности, хоть и лежащей в стороне от военных действий, но все равно подверженной сильнейшему риску.

– Господа, – сказала она на чистом английском языке, – вы заявились сюда отнюдь не случайно. Я вовсе и не надеялась, что... наши эксперименты останутся незамеченными. В конце концов, разведка неизбежна в любой войне.

– Так это вы проводите здесь эксперименты? – не удержался я, поворачиваясь лицом на звук ее голоса. – Кто вы такая?

– Не пройдете ли вы в этом направлении?

У меня душа в пятки ушла, но Вулф взял меня за руку, и странное спокойствие овладело мной. Когда я проходил мимо нее, она ухватилась за висевший на моем плече рюкзак и сказала:

– Я облегчу вашу ношу.

Я попытался было увернуться, но что-то словно сковало мои мускулы, и я лишь почувствовал ее руки, отрывающие от лямок рюкзака мои скрюченные, непослушные пальцы.

– Не противься ей, – услышал я спокойный голос Вулфа. – Она уже знает, что в рюкзаке.

Я отстегнул застежки лямок и потряс головой, будто собака, вернувшаяся с улицы, где идет дождь.

– Ну уж поскольку я знаю, как вас зовут, мистер Торнберг Конрад III, – обратилась женщина ко мне, – то и вы должны знать мое имя. Меня зовут Минако Шиян...

* * *

Быть слепым – значит быть беспомощным, инвалидом, но в данном случае мне, должно быть, повезло, что я впервые встретил Минако, когда не имел возможности разглядеть ее. Каким-то образом я мысленно видел ее облик, будто от нее исходила особая аура и нормальным зрением ее нельзя было разглядеть.

Если бы у меня в момент встречи прорезалось зрение, то, думается, все предстало бы в ином свете и пошло бы по-другому. Конечно же, я подстрелил бы ее, а ее телохранители наверняка убили бы меня и Вулфа. Но так как я ничего не видел и в полной темноте лишь "узрел" ее мысленно, то получил ключ к разгадке, что она может из себя представлять.

Она выплыла откуда-то из темноты, и я сразу смог почувствовать ее плоть, ощутить губы, представить ее крепкие мускулы под бархатной кожей.

Она была женщина-воин, я уже от одной этой мысли мне становилось приятно. Я не мог сказать, какой армией она командовала, но держалась она, несомненно, по-генеральски – от нее так в веяло неведомым мне ранее могучим возбуждающим сладострастием.

– Вижу, вы пострадали, – сказала Минако и повела меня, как мне показалось, в какую-то палатку.

– Моя слепота – явление временное, а может, и постоянное. Сейчас у меня нет возможности узнать это точно, – заметил я.

Я почувствовал, что подошел к краю вроде какой-то койки, сел на нее и тут же ощутил, как она мягким прикосновением настоятельно заставила меня прилечь.

– Ну-ка, дайте мне взглянуть.

– Вы думаете, это поможет?

Я вздрогнул от первого ее прикосновения к ране, причинившего мне боль. А потом долгое время ничего не чувствовалось, настолько долго, что мне показалось, будто боль прошла совсем, хотя я не был вполне в этом уверен. Ведь когда постоянно живешь с болью, то свыкаешься и не замечаешь ее. После этого я почувствовал какой-то обволакивающий жар, и в то же время мне показалось, будто койка подо мной исчезла, а я плаваю в море тепла.

Я открыл глаза, но ничего не увидел: обзор загораживала ее ладонь. Она убрала руку, и я прищурился от тусклого света. Оказывается, я в в самом деле лежал внутри палатки и, как и прикидывал, она стояла среди руин разбомбленной деревни, около полуразрушенной оштукатуренной стены дома.

– Ну вот, зрение и вернулось к вам, – сказала Минако.

– Да, – подтвердил я.

Теперь я мог видеть собственными глазами, что ее красота вполне соответствовала силе ее ауры. Я ощутил, как учащенно забилось сердце. Я даже задрожал весь. Но от нее веяло чем-то мистическим, как будто под ее черными брюками из грубой ткани и высокими военными ботинками скрывались хвост и копыта. Я попытался сесть.

– Полежите пока спокойно, – мягко сказала она, положив ладонь мне на грудь, так что я ощутил ее тепло. – Вы еще не совсем здоровы.

– Но я не чувствую боли. Что вы сделали со мной?

Она лишь улыбнулась, и я смутно ощутил неудобство от того, что был таким беззащитным. Меня остро пронзила мысль, что ей ничего не стоит в любой момент вонзить мне нож в сердце. Боль и впрямь ушла, но меня охватила какая-то вялость, которой я прежде никогда не испытывал. А от слабости до беспомощности один шаг.

– Боль не ушла, она пока внутри вас, – объяснила Минако. – Но сейчас ваш организм преодолевает ее другим, более эффективным путем.

Я облизнул пересохшие губы:

– Не потому ли я чувствую себя очень слабым?

– Да, потому.

– Не нравится мне это все.

Она лишь рассмеялась:

– А вы предпочли бы опять стать слепым?

Я ответил не сразу, а немного подумал, чем несколько удивил ее. Наконец я сказал:

– Кое-что в слепоте мне понравилось.

– Что конкретно?

Она не ответила на некоторые из моих вопросов, поэтому почему бы не отплатить ей той же монетой?

– Кто вы такая? – спросил я. – Что вы здесь делаете?

Лицо Минако приняло нарочито равнодушный вид. Она даже не взглянула на меня. Мне показалось, что я смотрю на нее глазами художника, а на ее лице не отражаются ни мысли, ни чувства.

– У вашего приятеля острый глаз, – сказала она в ответ. – Он уже определил, что я не вьетнамка и не кхмерка. А также не китаянка, не таиландка и не бирманка.

– Тогда остается лишь японка, – заметил я. – Но я сказал бы, что это невозможно. На вьетнамском театре военных действий японцев нет.

– В таком случае вы меня не видите и я не существую.

Я было приподнялся, опершись на локоть, но голова закружилась, и я вынужден был лечь обратно. Сделав несколько глубоких вдохов, я сказал:

– Вы ведь что-то упоминали про эксперименты.

– Так вот зачем вы сюда заявились: узнать, что мы тут делаем, верно ведь?

– Я пришел сюда, чтобы уточнить некоторые разведданные, полученные от южновьетнамского командования и от руководства наших вооруженных сил.

– Но это не совсем так, не правда ли, мистер Конрад?

Разумеется. Но как, черт возьми, она пронюхала про это? Может, только догадывается? А если нет? Что тогда? От одной мысли об этом по моему телу пробежала дрожь, и я ответил:

– Насколько мне известно, так оно и есть, но не совсем.

Месяца полтора до нашего рейда генерал Кросс по собственной инициативе направил через границу штурмовой вертолет. Он приземлился около одной разрушенной деревни, и экипаж подобрал там, среди многих жертв женский труп. Его упаковали в специальный мешок и привезли на базу. Затем этот груз переправили в Вашингтон, где он в конце концов попал в лабораторию доктора Ричарда Халбертона, одного из ведущих патологоанатомов, работающего на министерство обороны. Доктор Халбертон оказался братом моего адвоката Дугласа Халбертона. Мы с ним крепко сдружились. Естественно, что спустя много лет Ричард консультировал меня при найме персонала для работы в клинике "Грин бранчес".

Но не в этом дело. Главное в том, что именно Ричард Халбертон сообщил мне о странной, как он назвал, пациентке, будто это был живой человек.

В ту пору Халбертон и я вместе бились над разгадкой тайн жизни, смерти и долгожительства.

– Странно очень, – сказал Ричард, пригласив меня в свою лабораторию. – Эту мою "пациентку" убили вовсе не в бою. Она сгорела, будто пораженная напалмом, а признаков присутствия напалма нет никаких.

Я очень заинтересовался этим открытием и спросил:

– Ну а тогда от чего же она погибла?

– Как ученый я должен сказать, что не знаю. Но по интуиции патологоанатома "скажу, что она, по-видимому, умерла от чрезмерной дозы.

– От чрезмерной дозы наркотиков, которые сожгли ее плоть?

Ричард отрицательно покачал головой и пояснил:

– Да нет же, совсем не от этого. В результате проведенных анализов выяснилось, что ей ввели в организм чрезмерное количество ферментов. Вот что уж действительно странно, так это то, что, несмотря на присутствие этого вещества в той или иной естественной форме в любом человеке, моя "пациентка" не смогла нормально усвоить и переварить все ферменты – возможно, из-за их немыслимого количества. Поэтому я нашел немало их в печени, селезенке, почках и прямой кишке.

Ричард остановился и, пронзив меня взглядом поверх своих маленьких очков, заметил далее:

– Мне кажется, что такой комплекс ферментов просто сожрал ее заживо.

– Вы все еще не выделили эти ферменты?

– О да, выделил, и довольно легко! – встрепенулся Ричард. – Я уже говорил, что приготовил к длительному хранению органы моей пациентки. Теперь встала проблема провести практические опыты и сделать анализ вещества. На это уйдет масса времени, даже, может, несколько лет, если только такое возможно, в чем я сильно сомневаюсь.

– Что вы имеете в виду?

– Дело в том, что ферменты недолговечны и, взятые с живой ткани, сразу же начинают распадаться. Образно говоря, они полуживые. – Ричард повернулся кругом и подошел к столу с крышкой, обитой цинковыми листами, на котором стояли три проволочные клетки, а в них сидели подопытные крысы.

– Посмотрите-ка, – подозвал он. – Я дал малюсенькую порцию ферментов вон той паре крыс. Во время проведения предыдущего опыта мы пересадили им ткань злокачественной опухоли. По-моему, на них пересадка никак не сказалась, – и доктор в недоумении пожал плечами.

Некоторое время я внимательно приглядывался к крысам, а потом заметил:

– И мне кажется, что они на больных не похожи.

– Вот-вот, как раз в точку, – ответил Ричард и загадочно усмехнулся. – Они вполне здоровы.

Я переводил глаза с него на крыс и обратно и, не выдержав, спросил:

– Ради бога, что это за фермент?

– Пока я знаю не больше вашего, – сказал Ричард Халбертон, засунув руки в карманы лабораторного халата. – Это вещество, как я полагаю, должно быть, содержалось в Святом Граале. Может, это кровь Христа-Спасителя? – добавил он шутливо.

...Минако присела и, повернувшись ко мне спиной, принялась кипятить воду на портативной керосиновой плитке. В кипяток она бросила горсть ароматного черного чая. Я с жадностью разглядывал очертания ее шеи в том месте, где она была видна из-под густых черных волос. Я смог даже подсчитать небольшие выступы шейных позвонков, и каждый казался мне неким эротическим сигнальным знаком.

– Это китайский чай, называется он "черный порох", – • объяснила она. – Очень крепкий и полезный.

Она помогла мне потихоньку сесть, потому что у меня все еще кружилась голова, и Она заметила это по моему лицу, на котором ясно читалось, что с головой надо обращаться с особой предосторожностью. Я оперся спиной об оштукатуренную стену и сидел, чувствуя головокружение не только от раны, но и от запаха Минако.

В воздухе носилась пыль, проникая даже в глотку при каждом вдохе. Я был признателен за чай. От его острого кисловатого привкуса у меня даже зубы заскрипели, но все равно я был ей очень благодарен.

– А куда подевался Мэтисон? – поинтересовался я.

– Он в порядке, – ответила Минако, будто разделяя мою озабоченность, хотя я и знал твердо, что вопрос постарался задать без всякой тревоги в голосе. На секунду-другую она прикрыла глаза и вновь открыла их. – По сути дела, в настоящий момент он сейчас спит без задних ног.

– Хочу верить вам, – вежливо ответил я, – но боюсь, что такую возможность вы мне пока не предоставили.

– Ну почему же, здесь вы появились слепым, – возразила она, – а теперь...

– Это на что вы намекаете?

– Вернее сказать, на что мы оба намекаем? – спросила Минако. – Вы же объявились здесь не в качестве военнослужащего США. Если бы ваши военные по-настоящему заинтересовались этим делом, они прислали бы сюда целый вооруженный отряд. Да по правде говоря, мы и ожидали такого подарка. Но вы и мистер Мэтисон оказались людьми иного сорта.

– Почему это вы так считаете?

Минако только хмыкнула, будто раздражаясь от моей недогадливости.

– Вы ведь сугубо гражданское лицо, и здесь вы с заданием чисто гражданского характера и с неофициальным гражданским статусом. Кроме того, эта территория далеко не безопасная, и я не могу себе представить, как это ваши военные позволили вам проникнуть сюда.

– Полагаю, что им глубоко наплевать, жив я или убит.

Минако вскинула голову и сказала в ответ:

– Даже если это и было бы правдой, менее всего я ожидала бы, что они станут беспокоиться о своих людях, выделенных вам в помощь. Из них в живых пока остается лишь один.

Я пожал плечами и, сморщившись от нового приступа головокружения, заметил:

– Война – это риск, эти люди знали, на что идут, когда согласились участвовать в рейде.

– Не знаю, не знаю! – запротестовала Минако в вздернула подбородок. – Но все это, разумеется, не имеет значения, не так ли, мистер Конрад? Мы же говорим вовсе не о войне. – Помедлив немного, она продолжала: – Крайне необходимо знать, понимает ли ваше правительство сложившуюся ситуацию, или оно думает... как и вы?

Я пристально заглянул в ее бездонные глаза. Первым моим инстинктивным побуждением было соврать, может, в целях самосохранения, но я заколебался. Совершенно открыто она сделала первый шаг к тому, что я назвал бы одной из форм правды. Я понимал, что теперь следующий шаг к правде должен сделать я, и таким образом у нас завяжется диалог... Другого выбора я просто не видел. Альтернативой могло быть лишь продолжение словесной перепалки, которая, с одной стороны, становилась забавной, но с другой, я был уверен в этом, ничего мне не давала, а хуже всего, наверняка отрезала путь назад, через границу.

– Чтобы попасть сюда, мне пришлось воспользоваться своими связями на очень высоком уровне, – начал я объяснять. – Хотя военные круги, как я уже сказал, осведомлены относительно разрушений в этой части Камбоджи от неизвестного оружия, правда заключается в том, что они слишком заняты военными операциями во Вьетнаме и не имеют времени на расследование и изучение этих проблем, тем более что они непосредственно не угрожают жизни американских солдат. Мне кажется, что они даже втайне радуются, что я занялся этим делом.

Сказав это, я принялся за чай, изучая ее реакцию по выражению лица, а затем продолжал:

– Вам известно американское жаргонное словечко "snafu"? – А когда она отрицательно покачала головой, я пояснил: – Это военный сленг. Слово вошло в употребление во время второй мировой войны, но его можно с успехом применять к любой армии в любой войне. Оно означает: все в порядке, идем ко дну.

Минако рассмеялась и заметила:

– Английский язык более образный, чем японский. – Она взяла у меня пустую чашку. – Ну как вам понравился "черный порох"?

– Чувствую себя гораздо лучше, это уж точно.

Я наклонился вперед и прикоснулся к поврежденному месту на голове. Прощупывалась здоровенная шишка, но крови не было. На том месте, где должка бы быть открытая рана, у меня появился шрам.

– Как это вы меня исцелили?

– Я же говорила как. Я просто выровняла кусочки поврежденных тканей и разместила их так, чтобы они побыстрее срослись.

– Для меня это звучит вроде как мумбо-джумбо.

– Извините, не поняла.

– Ну, это бессмыслица, звучит красиво, а смысла не имеет. – Я оглянулся. – Нет ли здесь радиационного излучения?

– А почему вы спрашиваете?

– Потому что приборы у наших разведчиков показали в некоторых местах в этой местности следы радиационного излучения.

– Уверяю, что здесь никакой радиации нет, – заметила Минако.

– Ну а теперь скажу вам, что мне понравилось в слепоте, – начал я, вдруг переменив тему. Я всерьез думал, что мне на нее лучше не смотреть: один ее вид, казалось, прожигал мне глаза. – Дело в том, что, будучи слепым, я каким-то образом, каким – не знаю, "видел" вас или, во всяком случае, какое-то ваше подобие. Мне хотелось бы знать, как это получалось. – Немного подумав, я спросил далее: – Хотел бы я знать также, как это вы узнали, что сопровождавшие меня лица убиты. Даже я не ведаю, куда подевались те трое кхмеров, которые находились в моей команде.

– Они мертвы, мистер Конрад, заверяю вас. Все члены вашей команды погибли, все, кроме вас и Мэтисона.

– Кто вы такая? – тихо произнес я. – Мне очень нужно знать!

Минако снова улыбнулась и сказала:

– Я солдат, мистер Конрад, такой же солдат, как и вы.

И в то же время, как и вы, сугубо гражданское лицо, по крайней мере на правительственной службе не состою.

– Это мне почти ничего не говорит, – ответил я и еще плотнее прижался к стене. Я чувствовал ужасную слабость, но изо всех сил боролся с усталостью.

Не вставая с койки, Минако подвинулась ко мне поближе, от нее приятно пахло. Не может быть она солдатом, промелькнула у меня мысль, и я сказал:

– Это приятное благоухание...

– Какое благоухание, мистер Конрад? Я ничем никогда не душилась.

– Запах похож... – не докончив фразу, я закрыл глаза и сразу провалился в глубокий сон.

* * *

Проснулся я, когда кругом было уже темно. Тускло светила керосиновая лампа, слабо освещая палатку. В дальнем углу палатки, прямо на полу, свернувшись калачиком, спала Минако. Я долго присматривался к ней, спокойно изучая ее лицо. Ничто мне не мешало и не отвлекало, разве что биение собственного сердца. Впечатление было такое, будто я рассматривал нечто застывшее, помещенное в стеклянную банку на вечное хранение. Я знал наверняка, хоть это и кажется абсурдным, что если я выйду из палатки и взгляну на звездное небо, то увижу неподвижную луну и недвижимые звезды – будто все замерло до рассвета.

Годы прошли, а я так и не забыл той картины или того необычного ощущения, когда находился вне неумолимого течения времени. Да и впоследствии, собственно говоря, всю свою жизнь я снова и снова старался воссоздать для себя ту обстановку.

...Спустя какое-то время я опустил ноги с койки и поднялся. Из-за головокружения я несколько раз останавливался, прежде чем пересек палатку. Казалось, минула целая вечность, с тех пор как я встал. Каждый шаг давался мне с большим трудом. Но вот наконец я подошел к свернувшейся калачиком Минако и стал внимательно разглядывать каждую выпуклость и каждую впадинку ее ребер. Как хорошо стоять в такой позиции и сознавать, что при желании в любой момент можно вонзить острый нож прямо ей в сердце! Но такого желания у меня не было. Наоборот, она представлялась мне драгоценностью, бесценной загадкой, несущей внутри себя тайну гораздо более сокровенную, чем можно было представить.

Казалось, будто она держит в своих руках жизнь и может каким-то образом управлять временем – а следовательно, и жизнью – с такой же легкостью, с какой скульптор месит глину. Меня вновь охватила дрожь, но я не понял отчего: то ли от желания овладеть ею, то ли потому, что захотелось разгадать тайну, содержащуюся в нй. В любом случае, какое это имело значение? Ведь оно всегда неразрывно связано с другим, так же как по китайским воззрениям женское начало "инь" связано с мужским "н", как тьма связана со светом. Кровь бросилась мне в голову. Я думал теперь только о том, как бы овладеть ею, ибо, овладев, смогу и познать ее тайну.

Я наклонился над Минако – глаза ее открылись. Нет, это не глаза открылись, они по-прежнему оставались закрытыми; с чувством бескрайнего удивления я вдруг осознал, что открылось нечто непонятное, то, что прежде, я был уверен, находилось в покое. И оно, это непонятное, двигалось, сверкая и маня, неся в себе жизнь. Оно направило свою энергию в одну точку, будто пропустив ее через линзу. Происходило все это по воле Минако или независимо от нее? Я терялся в догадках, не находя ответа.

Теперь эта энергия как бы обволакивала меня. Она напоминала гравитационную силу и двигалась в разных направлениях – как по прямым линиям, так и по дугам и касательным. Я почувствовал, что в меня летит что-то вроде ружейной пули, но вот, вопреки всем законам физики, пуля вдруг замерла на полпути и зависла в воздухе.

Если бы я взялся подсчитать число ударов своего сердца в тот короткий период, то мне не хватило бы всей моей жизни. Я скользил, я летел в сжатых челюстях времени, чувствуя себя меньше самой крохотной песчинки, пронзая недра вечности. Я перестал дышать, и кровь, я был уверен, застыла в моих жилах. А может, я просто перестал ощущать себя, может, время прекратило свой бег?

Минако сама расстегнула на мне окровавленную и пропитанную потом одежду. Я огляделся вокруг. Все в палатке показалось мне таким же далеким, как и Вашингтон, все виделось словно сквозь туманную призму. Одежда Минако свободно просочилась сквозь мои пальцы, и я крепко обнял ее за голые плечи.