Черный клинок

Вулф подумал о Бобби, мгновенно сгоревшем в страшном огне. Вот он что-то кричит, спасая их жизнь, а в следующий миг его не стало. Общество Черного клинка пытается разделаться и с ним, а федеральная военная разведка, едва завербовав его, предпринимает ту же попытку. Так что он уже и не понимает толком, кто же подставил его – Сума или "призраки" и разведка. Все это похоже на войну. Впрочем, как сказала Чика, война уже идет, и его втянули в нее.

"Думай, черт бы тебя побрал, – бранил он себя, – думай. Соображай, в качестве какого оружия тебя используют". Но думать он пока что мог лишь о смерти Бобби и о последней скудной информации, которую тот выдал, – о том, что Бризарду кто-то сообщил о его местонахождении. А сделать это могла только могущественная организация, соткавшая паутину от Токио до Вашингтона, через человека по имени Шипли из министерства обороны. Кто-то в этом министерстве заинтересован в том, чтобы его, Вулфа, убрали.

Он был убежден, что у всех этих разрозненных несостыковывающихся мыслей есть что-то общее, надо только заметить его. Важнее другое. Он вдруг понял, что для кого-то он является чем-то большим, чем он сам мог себе это представить.

И тут он подумал о той картине, которую Чика позволяет ему мысленно рисовать, и о большом жюри присяжных заседателей, которому из офиса окружного прокурора представят улики и доказательства, необходимые для вынесения вердикта, если его отдадут под суд. И он попросил Чику:

– Расскажи мне побольше о клубе Запретных грез.

– Взгляни на фотографии на этой стене.

Вулф посмотрел на них. Он уже немного привык к ее отвлеченным ответам на вопросы и, к своему удивлению, находил, что ему даже нравится ломать голову над ее словами и как бы просеивать их, подобно тому, как его отец просеивал опалы там, в шахте, в далекой-далекой Австралии. Вулф смутно понимал, что Чика таинственным образом воздействует на него, принуждает покончить с прежней жизнью.

– Что ты нашла в этой теме такого, что заставило тебя фотографировать?

– Если я правильно поняла, – ответила она, – ты имеешь в виду фотографии, на которых отражен процесс фиксации женщин.

– Да, именно их.

– Тебя что, заинтересовала эта тема?

– Признаюсь, от этих фотографий трудно отвести взгляд.

– Да, трудно. А знаешь почему?

– Не знаю.

– А по-моему, знаешь.

– Ну хорошо, – согласился он. – Возможно, из-за их оторванности от жизни. Все они – как бы сцены из спектакля.

– Правильно. Причем из лучшего спектакля. Смысл этих сцен означает открытие правды, спрятанной в глубине, подобно жемчужине, находящейся в теле моллюска. Потому что с помощью фантазии, Вулф, легче изучать психику индивидуума. – Она повернулась к нему. – Видишь ли, навязчивая страсть Лоуренса заключалась не в сексе как таковом, а в создании фантазии секса, с помощью чего он мог изучать скрытые стороны человеческой души. Для него это была единственная правда, представляющая подлинную ценность. – Она показала рукой на фотографии. – Просматриваешь ли ты единую тематику, которая объединяет все эти работы?

– Нет.

Улыбнувшись, она сказала:

– Иди сюда, детектив. Раз уж ты обнаружил это убежище, то должен и суметь определить, что объединяет эти фотографии.

Вулф стал приглядываться более внимательно к каждой детали изображений. Что-то привлекло его внимание в лицах фотомоделей. И хотя все они были густо затенены или сняты полуанфас, он все же сумел уловить на одном снимке линию щеки, на другом – изгиб губ, на третьем – резкий излом брови. Затем добавил к ним знакомый силуэт.

– Все эти девушки, очевидно, с Востока, – предположил он.

– Да, они японки. – Чика подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. – Я повстречала Лоуренса в определенный час и в определенном месте – в храме Запретных грез. Вот там-то я и сделала эти фотоснимки.

– Боже мой, и все это он видел собственными глазами? Что же это, черт побери, за клуб такой?

– Это самый что ни на есть центр деятельности общества Черного клинка.

У Вулфа внезапно закружилась голова, и на мгновение он коснулся Чики.

– Помнишь тот вечер в твоей квартире? – спросил он. – Почему ты занималась мастурбацией, хотя и знала, что я наблюдаю за тобой из соседней комнаты?

– Я всего лишь делала то, чего ты хотел. А ты хотел, чтобы я это делала, Вулф. Я уже говорила тебе об этом.

– А я и тогда не понял, и сейчас не понимаю.

– Думаю, что понимаешь. – Глаза у нее сверкнули мягким светом. – Разве тебе не хотелось, чтобы я поиграла со своим телом?

– Конечно, нет. Я... – И он вдруг замолк на полуслове, с трудом проглотив слюну. По правде говоря, был момент, когда он мысленно произнес: "Хотел бы я видеть, как она ублажает сама себя".

– Тот генератор в квартире – это своеобразное сердце гигантского зверя, моего зверя. Он выполняет роль экрана, создавая ультразвуковые помехи, заглушающие и блокирующие поле "макура на хирума". Он экранирует мое поле и прячет меня от "Тошин Куро Косай". Он же был включен в тот вечер, помнишь?

– Да, помню.

– И все же я почувствовала твое желание столь сильно, что оно проникло сквозь ультразвуковое защитное поле. Примитивные эмоции обычно достаточно сильны, чтобы пробить защитный барьер такого рода. Вот почему энергия "макура на хирума" проявляется особенно мощно, когда ее носителя охватывает вожделение, когда подобные эмоции вырываются на свободу.

Вулф снова вспомнил, как Белый Лук повел его на промерзшую плайю. Он не раз задумывался над тем, почему дед выбрал именно то время. Теперь стало ясно: это было время полового созревания его внука.

– Мы, по-видимому, можем чувствовать ауру друг друга, – сказал он, – но я знаю, что ни Камивара, ни Сума не могли уловить моей ауры. Похоже, я был для них как бы невидим...

– Нет, неверно, – не согласилась Чика. – Стена может быть и чистой, без всяких знаков, тем не менее ты знаешь, что это стена. Твоя аура уникальна. С тобой ничего не происходит, и ты им кажешься как бы не существующим.

– Но ведь ты же уловила мою ауру. Ты же сама сказала, что смогла в тот вечер в своей квартире почувствовать мое присутствие даже сквозь помехи, создаваемые генератором.

– Между нами что-то произошло, – заключила Чика.

Она не отодвигалась от него, и он опять ощутил с близкого расстояния то же поле сексуальности, которое столь сильно возбудило его в той странной атмосфере, возникшей в ее квартире, когда он следил за ней из гостиной. Теперь ему стало понятно происхождение того возбуждения: сказывалось слияние ее и его "макуры на хирума". И он высказал предположение:

– В таком случае ты хотела меня не меньше, чем я тебя.

Он почувствовал, как от нее исходят волны, словно тепло от нагретых летом городских улиц, только это было тепло особого рода, приятное, обволакивающее, вызывающее томление, подобное тому, которое испытывает шестнадцатилетний юноша при виде молоденькой девушки, внезапно одарившей его из толпы ласковой улыбкой. Но вместе с этим он испытал щемящее чувство тоски, поднимающееся в сердце в момент расставания с кем-то бесконечно дорогим.

Приложив ладонь к левой половине его груди, она шепнула:

– Я слышу, как бьется сердце гигантского зверя.

Вдыхая исходящий от нее запах и чувствуя, что никогда не сможет насытиться этим ароматом, он спросил:

– Твоего зверя?

– Еще не знаю... – Щекой, нежной и гладкой, как шелк, она потерлась о его небритый подбородок. – Он вот-вот пробудится.

Сначала ему показалось, что он почувствовал вкус персика, потом он услышал глубокий стон, сорвавшийся с уст Чики, и непроизвольно застонал сам. В ней зажегся слабый огонь, постепенно разгораясь. Вскоре он охватил все ее существо, все вокруг, а его жар, раздуваемый обоюдной страстью, превратил его самого в огнедышащий вулкан.

В кромешной темноте их ауры, воздействуя друг на друга, многократно усилились, когда они замерли, обняв друг друга. Наконец-то стало осуществляться сильнейшее желание Вулфа, охватившее его с того самого момента, когда он впервые увидел Чику.

Атмосфера, горячая и густая, как смола, еще более сгустилась. Вулф начал медленно раздевать Чику, она слабо застонала. Он приник лицом к ее груди и нежно поцеловал один сосок, затем другой.

Чика обняла его за шею, потом не спеша сняла с него пропитанную потом и кровью рубашку, стянула джинсы, и он ощутил ее нежные пальцы на своих гениталиях. Она опять тихо застонала, обхватив ладонью его затвердевший член. От ее нежного, трепетного прикосновения он весь задрожал в предвкушении близости. Вулфу страстно хотелось взять ее сразу, без любовной игры, но одновременно с этим им овладело чувство безграничной нежности к этой девушке, захотелось обнимать ее, вдыхать полюбившийся запах, упиться всем ее телом, прежде чем окончательно раствориться в ней.

Внезапно Вулф опрокинул Чику и, подтянув ее бедра прямо к своему лицу, раздвинул ей ноги. Почувствовав аромат ее плоти, он не удержался и стал жадно целовать ее, ощущая во рту будоражащий терпкий привкус. Изогнув бедра и приподняв их, Чика подалась навстречу Вулфу, так чтобы его язык проник в нее как можно глубже. Вулф резко поднялся, встал над ней на широко раздвинутых коленях и, крепко сжимая плечи Чики, слегка приподнял ее над полом. Чика втянула ртом напряженный член Вулфа по самое основание, нежно придерживая при этом ладонями мошонку.

Ноги ее трепетали и содрогались, мускулы живота то напрягались, то расслаблялись, потом задрожали ягодицы, вверх поднялись бедра, а изо рта, в который глубоко вонзился член Вулфа, непроизвольно вырвался глубокий сладострастный стон. Ноги Чики широко раздвинулись, и Вулф, не в силах больше сдерживаться, одним движением выдернул член изо рта Чики и с силой, без остатка, вошел в нее.

Чика обхватила ногами его талию, так что он ощутил, как трутся о его грудь затвердевшие соски ее маленьких грудей. Он прижал голову девушки к себе, осушил губами слезы на щеках и покрыл все лицо поцелуями, а она, извиваясь и задыхаясь, не в силах остановиться, крепко сжимала стенками влагалища его член, втягивая его все глубже и глубже. Вулф почувствовал, как внутри у него вспыхнул яркий огонь, и их тела и души слились воедино...

После полового акта обычно приходят расслабление и ощущение некоторой опустошенности. На сей раз от любовников исходили энергетические волны-призраки – живые, пульсирующие, возбуждающие, – придавая потайной комнате особую темноту, как чай придает кипятку аромат и привкус. Такой момент может длиться один миг, а возможно, и вечность – кто знает? Но вот пришло время, и призраки стали возвращаться обратно в их мысли, в свои убежища, где они всегда покоятся.

Наступила пронзительная тишина, какая наступает после сверкнувшей молнии и оглушительного грома.

Окружающая обстановка возвращалась в первоначальное состояние, а вскоре они услышали доносящийся снизу шум оттуда, где стена потайной комнаты примыкала к гардеробу Моравиа. Чика перегнулась через лежащего Вулфа и выключила тускло светящуюся лампочку.

Вулф лежал тихо, не шевелясь, прислушиваясь к топоту полицейских, к их приближающимся и удаляющимся голосам, и сердце его то замирало, то начинало биться быстрее.

В темноте он чувствовал, что Чика сидит рядом, и впервые улыбнулся после сексуального напряжения. Но едва он закрыл глаза, как перед ним возник образ Сумы, оседлавшего мотоцикл "Харлей" и проносящегося с устремленным в одну точку огненным взором мимо пылающего Бобби Коннора. Заметив в глазах Чики крохотные огоньки, словно звездочки на небе, он хотел ей что-то сказать, но она пальцами показала на свои уши. Вулф прислушался.

Ничего не слышно.

Тут он вдруг понял, в чем дело, и по телу у него поползли мурашки: исчезло тихое гудение главного кондиционера. Это означало, что полицейские вырубили электричество во всем здании. Положение ухудшилось: перестал поступать свежий воздух. Они, конечно, могут перебраться обратно в тот самый коридорчик, что пониже потайной комнаты, но что потом? Вниз, в вестибюль, они все равно спуститься не смогут, так как лифт не работает. Они находятся на пятидесятом этаже, а за тонкой перегородкой их поджидают бог знает сколько полицейских, готовых схватить их и заковать в наручники. Бризард решил по капле выдавить из них жизнь.

Почувствовав легкое прикосновение руки, он обернулся и увидел, что Чика поползла к тростниковой циновке. Что она намерена делать? Вулф помог ей отодвинуть циновку в сторону, она подняла люк и спрыгнула вниз, в коридор. Он последовал за ней. В другом конце коридора была видна открытая дверь лифта. Свет в нем не горел. Чика направилась туда. Но для чего? Лифт ведь все равно не работает.

В кабине лифта она молча показала наверх, и он увидел на потолке рабочий люк. Он понимающе кивнул головой, подсадил ее и тут же услышал легкий скрежет открывающегося люка. Она вылезла на крышу лифта. Вулф с трудом тоже стал протискиваться сквозь узкое отверстие. На полпути у него свело мышцы правой руки, и Чика должна была поддерживать его, пока он не протащил левую руку и не оперся локтем на покрытую густым слоем технической смазки поверхность. В какой-то момент он завис в воздухе без опоры для ног и не знал, то ли карабкаться наверх, то ли спрыгнуть обратно в кабину. Затем, собравшись с силами, он рывком подтянулся и оказался рядом с Чикой.

Несколько секунд он стоял скорчившись на металлической крыше, не в силах выговорить ни слова. Чика обняла его за плечи, и он ощутил, как от нее исходит то же тепло, что и от Сумы в конце их схватки. Но на этот раз, вливаясь в его тело, оно несло ему облегчение.

Затем он поднялся на дрожащих ногах. Она встала рядом. На крыше лифта было посветлее, и он понял, где они находятся: на самом верху лифтовой шахты, на высоте свыше пятисот футов. "Хорошо, что хоть невозможно взглянуть вниз", – подумал Вулф.

Вулф заметил, что Чика стала поднимать голову, и ощутил какое-то странное шевеление внутри себя. Свет совсем исчез. Вулфу показалось, что он проваливается вниз, в шахту, и инстинктивно ухватился за центральный кабель, но Чика сразу же отбросила его руки прочь и осторожно взяла их в свои ладони.

Что-то случилось. Вулф ощутил вибрацию. Одновременно с этим нахлынула какая-то давящая темнота, обладающая объемом и формой.

Заметив огненные искорки в глазах Чики и вспомнив объятую огнем Кэти, мертвого Джонсона, голубой огонь в груди Камивары, Суму с устремленным на горящего Бобби пронзительным взглядом, он вдруг понял, что в лицо ее сейчас смотреть не следует – это лицо Горгоны.

И все же он не отвернулся. Пристально глядя Чике в глаза, в которых плясали зеленые серпы, по-новому высвечивая пульсирующую темноту, сгущая ее или ярко освещая, как во время фейерверка, он ждал, когда все успокоится здесь, на самом верху шахты лифта.

Лифт в это время дернулся. Вулф ощутил толчки в своих мускулах и понял, что они вздрагивают не от усталости, не оттого что он выдохся вконец, – дополнительные резервы адреналина подоспели как раз в ту минуту, когда они вылезли из затемненной, лишенной воздуха потайной комнаты.

Боязнь. Он боялся Чику, боялся себя в измененном виде. И опять он ощутил безмерную силу таинственного магнетизма, влекущего его к Чике, и даже вздрогнул от этого. А потом перед ним возник образ его отца в лихо сдвинутой на затылок мокрой от пота ковбойской шляпе, держащего в руке оплетенный боевой жезл – фетиш индейцев-апачей. Стоя посреди Лайтнинг-Риджа, этого маленького поселка старателей в Австралии, он говорит сыну: "Жизнь гроша ломаного не стоит, если не рискуешь. Запомни это, сын!"

– Нет, я не стану этого делать.

Вулф прищурился, стараясь снова представить себе образ отца. Они с Чикой по-прежнему находились на самом верху шахты лифта в том же самом здании. Стальная кабина лифта, как и прежде, висела над пропастью в пятьсот футов.

– Что случилось? – спросила Чика.

– Моя энергия недостаточно сильна. Я пока не управляю своей способностью ясновидения.

Чика молча посмотрела на Вулфа.

– Но это еще не конец, – не сдавался он. – Я не допущу этого.

Взяв его руки в свои, она приложила их к груди и сказала:

– Вызови тень и свет.

В его глазах засверкали зеленые серпы, и он ощутил, как в ладони, руки и тело вливается свет, правда, трепещущий, как птица в сумерках. Затем послышался слабый треск – стало концентрироваться его биополе. Он начал мысленно создавать – как бы это назвать? – столб света, достаточно мощный и в то же время подвижный. Он уже мог двигать этот столб, но поддерживать длительно его существование был не в состоянии. Это он знал точно. Снова возникло чувство страха, но он отогнал его прочь, сосредоточившись на темноте "макура на хирума", напрягая на это всю свою мыслительную энергию.

– Ну вот, – шепнул он хриплым голосом, – можем ехать.

О господи!

По воле объединенного Вулфом и Чикой биополя "макура на хирума" лифт пришел в движение и пополз вниз. Двигался он в темноте бесшумно, плавно, будто плывя по течению спокойной реки.

Мощность биополя возросла в тысячи раз, превратив психическую энергию в сверхплотный сгусток, который замедлил время и искривил пространство. В мыслях Вулфа возник его собственный образ – образ Вулфа Мэтисона, сидящего возле умирающего Белого Лука. Тогда он испугался возникшей энергии не только деда, позволившей ему явно преодолеть смерть, но и своей, возникшей внутри него самого...

Лифт достиг дна шахты и, тяжело сотрясаясь, остановился. Вулф и Чика слезли с крыши и очутились на цементном полу. Вулфу очень хотелось вспомнить все, что произошло за истекший час, но времени на воспоминания не оставалось: они еще не оторвались от преследователей.

Чтобы не выбираться из здания тем же путем, по которому они пришли, Чика повела его куда-то вниз, влево от лифта. Вскоре они очутились перед металлической дверью. Чика отперла замок и открыла ее. За дверью пахло бензином и машинным маслом – это был подземный гараж. Закрыв за собой дверь и заперев ее, Чика молча повела Вулфа к последнему ряду автомашин, и там, у самой стены, он увидел поблескивающий хромированными деталями черный катафалк, в который она тогда, перед похоронным бюро на Второй авеню, села и укатила прочь прямо у него на глазах. Чика раскрыла задние двери катафалка, и Вулф увидел полированный темно-коричневый гроб. Раздался характерный щелчок и выбросился – ошибиться он не мог – клинок ножа с выкидным лезвием.

Она повернулась к нему, и совсем близко от лица Вулфа сверкнула сталь. Улыбнувшись, Чика спросила:

– Ну и как ты себя чувствуешь на краю смерти?

Вашингтон – Нью-Йорк – Токио – сельские районы Массачусетса

Торнберга Конрада III окончательно разбудил звон колокольчика. Некоторое время он нежился в постели, бесцельно глядя в потолок. Потом колокольчик зазвонил опять. Он нехотя спустил свои длинные худые ноги с постели, накинул шелковый пестрый халат и поплелся к парадной двери.

Вилла Торнберга в ухоженном дачном поселке Магнолия-Террас стояла в отдалении – так пожелал сам хозяин. Большинство здешних дорогих вилл выходили фасадом на залив, а виллу Торнберга окружала небольшая рощица серебристых берез. Позади нее весело переливался и журчал по гладким черным камням неширокий ручеек и вилась среди кустов жасмина тропинка, огибающая беседку из кедрового дерева и ведущая к парадному входу виллы.

Проходя мимо трюмо, Торнберг на минутку задержался, чтобы полюбоваться на себя: на прямую осанку и на налитые силой мускулы. Затем он зачесал назад седые волосы и открыл дверь.

– Выглядите вы совсем неплохо, – сказала пришедшая Стиви Пауэрс, целуя его в щеку. – Лицо пополнело, морщины разгладились. Хорошо ли вы отдохнули?

– Не совсем, – ответил Торнберг, закрывая за ней дверь. – В основном дремал.

Стиви ласково улыбнулась:

– Это тоже неплохо, – сказала она и прошла вперед, в гостиную. – Как поживает Тиффани?

– Да не очень чтобы, – ответил Торнберг, плюхаясь в обитое декоративной тканью кресло. – Думаю, у нее лейкемия.

Стиви подошла и присела в кресло напротив.

– В таком случае мне лучше переговорить с ней лично.

– Нет, я решил ничего не говорить ей о болезни.

– Вы уверены, что поступаете правильно? Я имею в виду, что болезнь...

– Благодаря лечению симптомы этой болезни не проявятся до самой смерти.

– Но я знаю, что этот курс лечения ведет к раку.

Он лишь согласно кивнул в ответ и продолжал:

– Это все последствия введения инсулина, схожего с искусственным "фактором-1". Лекарство это многообещающее, но мы никак не можем добиться оптимальных результатов. Порой кажется, что мы достигли цели, но каждый раз приходим к тому же, от чего шли.

Стиви поднялась, подошла к буфету и налила две рюмочки прекрасного виски "Гленливет" Торнберг благодарно кивнул, приняв рюмку из ее рук.

– Время, – сказал он, – бежит неумолимо. – Он поднял рюмку на свет и стал тщательно вглядываться, как виски играет и меняет в лучах солнца свой цвет. – Быстро бежит, слишком даже быстро.

Он выпил виски залпом и подбросил рюмку вверх. Она упала на мраморный пол и со звоном разбилась.

– Если бы только нам удалось так же разбить и этот экран сложного протеина, какая это была бы удача, черт побери! Что это за такой неуловимый элемент, который не позволяет распадаться молекулярной цепочке? – Он терпеть не мог долго ждать.

Стиви ничего не сказала и поступила благоразумно: пусть злость шефа пройдет стороной.

Этот урок она усвоила очень быстро, хотя ей в таких случаях приходилось сознательно подавлять врожденное чувство сопереживания – одно из самых нужных качеств психиатра.

В нем появилась какая-то новая раздражительность, природу которой она понять пока не могла. Ей не раз случалось и в прошлом выслушивать его громкие нелицеприятные высказывания в адрес науки, которая, мол, хотя и развивается, но слишком медленно. Что же произошло? Она понимала, что, если начнет расспрашивать, этим ничего не добьется.

От напряжения у нее сжались мышцы живота. Свои наихудшие опасения она решила выразить словами:

– Вулф путается с известной вам японкой. Не этого ли вы хотели с самого начала? Теперь лишь вопрос времени, и он заполучит все, что вам нужно.

Торнберг глядел в одну точку, взгляд его напоминал луч фар приближающегося автомобиля. Стиви попыталась понять его мысли, но безуспешно. В его глазах появилось такое выражение, которого она прежде никогда у него не замечала. Это ее настораживало, так как она видела нечто такое, что видеть ей не полагалось. Почувствовав, как у нее засосало под ложечкой, она, как и многие женщины в подобной ситуации, инстинктивно замкнулась в себе.

– Ну а что вы могли бы сказать в отношении Мэтисона? С ним все нормально? – спросила она.

Торнберг ничего не ответил и тем напугал ее еще больше.

– Что вы о нем слышали? Он цел, невредим? Или... – тут она прикусила губу, не в силах произнести вслух ужасную догадку.

Торнберг на секунду-другую прикрыл глаза. Мысленно он ругал себя на чем свет стоит. Он привык контролировать ход событий – под рукой у него всегда находятся послушные его воле люди – и подчас не считался даже с собственным имиджем ради осуществления своих навязчивых идей. Он знал, что если скажет, что с Вулфом все в порядке, она подумает, что он говорит неправду.

Поэтому Торнберг счел благоразумным выдать ей подобие правды и открыл глаза.

– В настоящий момент, – сказал Торнберг, – Мэтисон испытывает определенные трудности, но он их преодолеет. Даю вам слово.

Похоже, что обещание несколько успокоило Стиви, во всяком случае, подумав, она спросила:

– Вы же знаете, кто убил Аманду, не правда ли?

– У меня на этот счет есть довольно веские соображения.

– Я хочу...

Торнберг понимающе кивнул головой.

– Тебе разве не известно, что я понимаю, почему ты помогаешь мне? – Глядя на нее, он мягко улыбнулся. – Я знаю, чего ты хочешь, и, поверь мне, ты это получишь сполна. Мэтисон уделает убийцу, насчет этого можешь не сомневаться. Я видел его в деле и знаю, на что он способен. Мне уже стало жаль того идиота, который угрохал твою сестру.

– Я хотела бы сама, своими руками уничтожить убийцу.

– Да, да, конечно, – согласился Торнберг. – Верю, что сама и уничтожишь. Твое желание естественно и прекрасно. Мэтисон лопнет от злости, если узнает, что ты опередила его.

Стиви просто из себя вышла – таким снисходительным тоном мужчины частенько разговаривают с глупыми дамочками – и надменно произнесла:

– Если вы принимаете меня за какую-то шлюху, то очень ошибаетесь.

Торнберг пристально посмотрел на нее. Уголки его сухих губ слегка дрогнули в снисходительной улыбке.

– Ну конечно же, дорогуша, ты же была близка с Мэтисоном и познала его внутреннюю силу. Скажи мне по-честному, Стиви, ты с ним спала?

Сказать правду она не решалась. Вопрос ее насторожил и напугал: она видела не раз, как он поступал с другими людьми – прикалывал их к стенке, как натуралист бабочек.

– Ну я же вижу: спала. Тебя увлек его магнетизм. – Торнберг приложил к поджатым губам указательный палец с утолщениями в суставах. – А сколько раз ты шлялась к нему и все-все про меня рассказывала?

– Не шлялась я.

– В самом деле? – Торнберг вздернул голову. – И даже не занималась с ним любовью?

Стиви не стала отвечать прямо на поставленный вопрос: пусть думает что хочет. Она лишь глянула на свои руки, теребящие складки юбки, и, тяжело вздохнув, сказала:

– Я хочу сказать одно, чтобы в дальнейшем не было недоразумений. Мои переживания – это мое личное дело. То, что я чувствую по отношению к Вулфу или к Мортону, касается только меня одной.

– Да, согласен. Но только если твои личные переживания не вредят моим замыслам.

– Вы боитесь, что я заложу вас Вулфу?

– Дорогуша, когда будешь на моем месте и когда доживешь, если повезет, до моих лет, угроза предательства станет следовать за тобой по пятам.

Стиви улыбнулась и взяла его руку.

– Именно из-за вашего положения я даже и в мыслях не держу предавать вас. Благодаря вам у Мортона прекрасная репутация в Вашингтоне, а это открыло мне доступ в ассоциации и общества, и теперь я тоже пользуюсь авторитетом. И он и я всем обязаны только вам.

– Мне не нравится слово "всем". Оно объемлет все и вся, но ничего не определяет конкретно.

Теперь уже Стиви пристально посмотрела Торнбергу в глаза и почувствовала, что уловила в их глубине что-то темное и трепетное. В ушах у нее все еще звучали его слова о "внутренней силе" Мэтисона. Не означает ли все это страх перед ней? Может ли Торнберг Конрад III по-настоящему испугаться какого-то другого человека? Раньше ей подобная мысль даже в голову не приходила, но теперь она допускала ее.

– Торнберг... – начала было она и осеклась.

Он резко повернулся к ней и произнес вялым, бесцветным голосом:

– Я должен принять немного лекарства.

– Нет.

– Пойди и принеси немного.

– Абсолютно невозможно.

Голова у него вздернулась, он впился в нее взглядом, гипнотизируя и прожигая насквозь.

– Принеси и дай!

– Но ведь опасно, – слабо запротестовала она, но все же поднялась.

Торнберг лишь ухмыльнулся, лицо его приняло свирепое выражение, отчего сразу стало похожим на маску смерти.

– Единственная опасность, с которой следует считаться, заключается в том, что я долго не протяну без этой штуки.

Стиви поневоле поплелась в спальню и, подойдя к тумбочке около кровати, открыла нижний ящик с двойным дном. Коробочка с патентованными снотворными таблетками и армейский офицерский пистолет калибра 1,4 миллиметра ее совсем не интересовали. Она протянула руку к стеклянным пузырькам, закупоренным резиновыми пробками, и порошку для подкожных инъекций. Насыпав порошок в шприц и разбавив его жидкостью из пузырька, она слегка нажала на шток, чтобы выдавить воздух из шприца.

После этого она вернулась обратно в гостиную и, взглянув на лежащего Торнберга, спросила:

– Может, передумали? Этот медикамент уже убил многих, от него умирает и Тиффани.

– Моя кровь отличается от ее крови, – возразил он тем же безжизненным тоном. – К тому же эта сыворотка очищенная.

– И вы думаете, что поэтому она другая и от нее не будет побочных эффектов?

– Давай, коли!

Стиви встала на колени и воткнула иглу в вену на его бедре, медленно нажимая на шток. Она неотрывно следила за его лицом, так как опасалась совсем другого эффекта – кратковременного, но крайне нежелательного.

Не успела она сделать до конца укол, как Торнберг уже вскочил с кресла, спина у него сгорбилась, на шее вспучились сухожилия, рот оскалился, обнажая крепко стиснутые зубы, сквозь них со свистом прорывался воздух. И тут она услышала, как он бессвязно говорит:

– Сражаться... не падать... ночью.

* * *

Ощущение движения исчезло, лишь четко работал мотор. Вулф прислушался к его размеренному рокоту, улавливая посторонние звуки.

Атласная обивка гроба отдавала химикатами, остро чувствовался запах жидкости для чистки медных изделий, а деревом, можно сказать, и не пахло.

Вулф услышал какие-то голоса и замер. Они доносились откуда-то издали, слов невозможно было разобрать, но тембр он уловил: два низких мужских голоса и высокий – Чики, более отчетливый и нахальный. Теперь многое зависит от ее поведения, особенно в самом начале. Позже, конечно, все ляжет на его плечи. Почему-то вспомнились ее слова: "Ну и как ты себя чувствуешь на краю могилы?"

Она тогда вытащила выкидной нож и, вспоров и сняв с него намокшую от пота и крови одежду, помогла надеть темно-синий костюм Моравиа, который отыскала где-то в задней части катафалка. Вулф не роптал, не спорил, не спрашивал, для чего она все это делает, – ему было все равно. Переодевшись, он влез вслед за ней в катафалк, там она с трудом подняла тяжелую крышку гроба и он улегся в него.

Чика встала перед гробом на колени и принялась раскрашивать лицо и руки Вулфа, придавая им мертвенно-бледный цвет, щеки же она нарумянила, как это обычно делают в похоронных бюро. Он подумал вдруг, не проделывала ли она и с Моравиа такую же штуку, а потом до него дошло, что чем меньше он будет интересоваться подобными вещами, тем лучше.