Поворот колеса (Орден Манускрипта - 5)

      - О да, - пробормотала Кудрявая, потом покраснела. - То есть, я хочу сказать, она заставляет вас... она заставляет мужчину казаться старше.
      - Значит ты думаешь, что мне нужно выглядеть старше, чем я есть на самом деле? - поинтересовался он своим самым суровым голосом.
      - Нет, - поспешно возразила она. - Просто... эта борода хорошо выглядит.
      - Говорят, вы очень храбро сражались, - вступила в разговор Тоненькая.
      Он пожал плечами.
      - Мы сражались за наш дом... за наши жизни. Я просто старался остаться в живых.
      - Вот в точности так же сказал бы Камарис! - восхитилась Тоненькая.
      Саймон громко рассмеялся:
      - Ничего подобного. Никогда бы он так не сказал.
      Маленькая, девушка бочком обошла Саймона и теперь внимательно изучала зеркальце.
      - Это зеркало эльфов? - прошептала она.
      - Зеркало эльфов?
      - Люди говорят... - Она запнулась и посмотрела на своих подруг в поисках поддержки.
      Тоненькая пришла ей на помощь:
      - Люди говорят, что вы с ними в дружбе. Что эльфы приходят к вам, когда вы их зовете волшебным зеркалом.
      Саймон снова улыбнулся, на сей раз немного помедлив. Кусочки правды, обильно приправленные тупостью. Как это могло произойти? И кто говорил о нем? Странно было думать об этом.
      - Нет, это не совсем так. Мне действительно подарил это зеркальце один из ситхи, но они, конечно, и не думают приходить, как только я позову. Иначе бы мы не стали сражаться одни против герцога Фенгбальда, верно?
      - А может ваше зеркальце исполнять желания? - спросила Кудрявая.
      - Нет, - твердо ответил Саймон. - Оно ни разу не исполнило ни одно из моих. - Он вдруг замолчал, вспомнив, как Адиту разыскала его в заснеженном Альдхорте. - Я хотел сказать, что на самом деле оно ничего такого не делает, закончил он. Вот он и сам мешает ложь, с правдой. Не как еще объяснить им все безумие прошедшего года, чтобы это было понятно?
      - Мы молились, чтобы вы призвали союзников, сир Сеоман, - серьезно сказала Тоненькая. - Мы очень боялись.
      Взглянув на ее бледное лицо, Саймон понял, что она говорила правду. Конечно, они боялись и грустили - неужели теперь они не могут радоваться, что остались живы? Это совсем не значило, что они легкомысленны. Странно было бы, если бы они, подобно Джошуа, предавались печальным размышлениям, раскаянью и оплакиванию погибших.
      - Я тоже боялся, - сказал он. - Нам очень повезло.
      Наступило молчание. Кудрявая девушка поправила распахнувшийся плащ, обнаживший белую шею. Действительно потеплело, понял Саймон. Он уже довольно долго стоял неподвижно, но до сих пор ни разу не вздрогнул. Юноша посмотрел вверх, на небо, словно надеясь найти какое-нибудь подтверждение приходу весны.
      - У вас есть леди? - внезапно спросила Кудрявая.
      - Есть ли у меня что? - спросил он, хотя прекрасно ее расслышал.
      - Леди, - сказала она, ужасно покраснев. - Возлюбленная.
      Саймон минуту подождал, прежде чем ответить.
      - Да нет, - сказал он наконец. Девушки смотрели на него в восторженном щенячьем ожидании, и Саймон почувствовал, что его собственные щеки начинают предательски горсть. - Да нет, - повторил он, с такой силой сжав канукский нож, что у него заболели пальцы.
      - Ах, - сказала Кудрявая. - Ну что же, мы не смеем больше мешать вам, сир Сеоман, - ее тоненькая подружка тянула ее за рукав, но девушка не обратила на это внимания. - Вы придете на костер?
      Саймон поднял брови:
      - Костер?
      - Празднование. Ну, и оплакивание тоже. В центре поселка, - она показала на палатки Нового Гадринсетта. - Завтра ночью.
      - Я не знал. Да, я думаю, что смогу. - Он снова улыбнулся. На самом деле это вполне разумные молодые женщины, если только поговорить с ними немного. И еще раз спасибо за рубашку, - сказал он Тоненькой.
      Она испуганно моргнула.
      - Может быть вы наденете ее завтра вечером.
      Распрощавшись, три девушки повернулись и стали подниматься по склону горы, то и дело наклоняясь друг к другу и громко смеясь. Саймон ощутил взрыв негодования при мысли, что они смеются над ним, но тут же отогнал это предположение. Он, видимо, нравится им, так ведь? Просто девушки всегда такие, насколько он мог судить.
      Он снова повернулся к зеркалу, полный решимости закончить со своей бородой еще до захода солнца. Костер, значит?.. Он углубился в размышления, стоит ли ему брать туда свой меч.
      Саймон задумался над своими словами. У него, конечно, и вправду не было леди-возлюбленной, как это, по его мнению, полагалось каждому порядочному рыцарю - даже такому рыцарю-оборванцу, каким он стал. И все-таки трудно было не вспомнить о Мириамели. Сколько времени прошло с тех пор, как он видел ее в последний раз? Он принялся по пальцам считать месяцы: ювен, анитуп, тьягарис, септандер, октандер... почти полгода! Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что сейчас она уже совершенно забыла его.
      Но он ее не забыл. Бывали мгновения - странные, пугающие мгновения - когда он был почти уверен, что ее тянет к нему не меньше, чем его к ней. Ее глаза становились такими большими, когда она смотрела на него, словно запоминая каждую черту. А может быть это просто его воображение? Несомненно, что они совершили вместе почти невероятное путешествие, и также не подлежит сомнению, что когда-то она считала его другом... но мог ли он быть для нее и чем-то большим?
      Воспоминания о том, какой она была в Наглимунде, нахлынули на него теплой волной. На ней было небесно-голубое платье, и внезапно принцесса стала почти страшной в своей законченности - ничего общего с оборванной служанкой, спавшей у него на плече. И тем не менее под дивным платьем была та же самая девушка. Казалось, что она смущена и взволнована, когда они встретились во дворе замка - но был ли это стыд за ту шутку, которую она с ним сыграла, или страх, что ее высокое положение может разлучить их?
      Он помнил ее стоящей на башне в Хейхолте - ее волосы напоминали полотно золотого шелка. Саймон, бедный судомой, глядя на нес, чувствовал себя навозным жуком, попавшим в солнечный луч. И ее лицо, такое изменчивое, полное гнева или смеха, более прекрасное и непредсказуемое, чем у всех женщин, которых он когда-либо видел... Нечего заниматься бесполезными мечтаниями, сказал он себе: крайне маловероятно, что она хоть когда-нибудь видела в нем нечто большее, чем дружелюбно настроенного поваренка, вроде детей верных слуг, с которыми вместе растет знать и которых господа быстро забывают, повзрослев. И даже если он небезразличен ей, не было никаких шансов, что у них могло бы что-нибудь получиться. Таково было истинное положение вещей, по крайней мере так его учили.
      Но Саймон уже достаточно долго бродил по свету и видел достаточно странностей, для того чтобы считать незыблемыми прописные истины, которым учила его Рейчел. А чем, собственно, отличаются простые люди от тех, в чьих жилах течет благородная кровь? Джошуа был человеком добрым, умным и честным Саймон не сомневался, что из него выйдет хороший король - но его брат Элиас оказался монстром. Мог бы быть хуже самый грязный крестьянин, вытащенный с ячменных полей? Что такого священного в королевской крови? И, в конце концов, раз уж он об этом задумался, разве сам король Джон не происходил из крестьянской семьи - или такой же, как крестьянская?
      Внезапно ему пришла в голову безумная мысль: что если Элиас потерпит поражение, но Джошуа тоже умрет? Что если Мириамель никогда не вернется? Тоща кто-то должен будет стать новым королем или королевой. Саймон плохо представлял себе положение в Светлом Арде - по крайней мере вне тех мест, которых коснулось его безумное прошлогоднее путешествие. Были ли другие особы королевской крови, которые могли бы в таком случае выйти вперед и претендовать на трон из костей дракона? Этот человек из Наббана - Бенигарис или как его там? Или тот, кто стал наследником Луга в Эрнистире? А может быть старый герцог Изгримнур, если только он еще жив? Его, по крайней мере, Саймон сможет уважать.
      Но тут новая мысль разгорелась, словно тлеющий уголек на ветру: а почему он сам, Саймон, не может подойти для этой роли, как и любой другой? Человек, побывавший в запретном городе ситхи и водящий дружбу с троллями Йиканука? Тогда для принцессы не найти лучшего мужа!
      Саймон посмотрел в зеркало, на белую прядь волос, словно его мазнули по голове белой кистью, на длинный шрам, на огорчительно запущенную бороду.
      Вы только поглядите на меня, подумал он и внезапно громко рассмеялся. Король Саймон Великий! С тем же успехом можно сделать Рейчел герцогиней Наббана, а этого монаха Кадраха - Ликтором Матери Церкви. Скорее звезды засверкают среди бела дня!
      И кроме того, разве мне так уж хочется быть королем?
      В конце концов, это действительно было так: Саймону казалось, что того, кто займет место Элиаса на троне из костей дракона, не ждет ничего, кроме бесконечной боли. Даже если Король Бурь будет побежден - а в одно это трудно было поверить - страна в любом случае лежит в развалинах, повсюду люди умирают от голода и холода. Не будет ни турниров, ни сверкающих на солнце доспехов, ни праздников - долгие, долгие годы.
      Нет, с горечью подумал он. Следующий король должен быть кем-то вроде Барнабы, пономаря хейхолтской церкви - ему придется хорошо уметь хоронить мертвых.
      Он сунул зеркало в карман плаща и сел на камень, чтобы посмотреть, как солнце скрывается за деревьями.
      Воршева нашла своего мужа в Доме Расставания. В длинном зале не было никого, кроме Джошуа и мертвого Деорнота. Да и сам принц не казался живым неподвижно, словно статуя, стоял он у алтаря, на котором покоился его друг.
      - Джошуа?
      Принц медленно повернулся, словно пробуждаясь ото сна.
      - Да, леди?
      - Ты стоишь здесь слишком долго. Солнце садится.
      Он улыбнулся:
      - Я только что пришел. Я гулял с Саймоном, и потом у меня еще были другие дела.
      Воршева покачала головой.
      - Ты вернулся очень давно, даже если ты сам этого не помнишь. Ты провел на этом месте большую часть дня.
      Улыбка Джошуа стала виноватой.
      - Правда? - Он снова повернулся к Деорноту. - Я не знал. Я чувствую, что нехорошо оставлять его одного. Он-то всеща присматривал за мной.
      Она шатнула вперед и взяла его под руку.
      - Я знаю. А теперь пойдем со мной.
      - Хорошо. - Принц коснулся рукой знамени, которым была прикрыта грудь Деорнота.
      Дом Расставания был не более чем каменной скорлупкой, когда Джошуа и его маленький отряд впервые пришли на Сесуадру. Поселенцы закрыли ставнями зияющие окна и построили крепкие деревянные двери, чтобы принц в тепле и уединении мог обдумывать дела Нового Гадринсетта. В этом все еще чувствовалось что-то временное и преходящее, но грубая работа новых обитателей составляла странный контраст с тонкой работой мастеров-ситхи. Джошуа вел пальцами по изящной резьбе, пока Воршева за руку вела его к одной из дверей, на свет заходящего солнца.
      Стены Сада Огней были разрушены, каменные дороги разбиты и выщерблены. Несколько стойких кустов роз выдержали свирепую атаку зимы, и их глянцевые листья и серые стебли выглядели здоровыми и энергичными, хотя один Бог знал, когда им придется зацвести в следующий раз. Трудно было не задуматься о том, сколько времени они растут здесь и кто посадил их когда-то.
      Воршева и Джошуа шли мимо узловатого ствола огромной сосны, выросшей в проломе каменной стены. В ее ветвях, казалось, повисло угасающее солнце смутное красное пятно.
      - Ты все еще думаешь о ней? - внезапно спросила Воршева.
      - Что? - мысли Джошуа где-то блуждали. - Кто?
      - О той, другой. О жене твоего брата, которую ты любил когда-то.
      Принц наклонил голову.
      - Илисса. Нет, во всяком случае, не так часто, как раньше. В эти дни у меня очень много других, гораздо более важных дел. - Он положил руку на плечи жены. - Теперь у меня есть семья, которой я нужен.
      Нескользко мгновений Воршева подозрительно смотрела на него, потом удовлетворенно кивнула.
      - Да, - сказала она. - Есть.
      - И не только семья, но, по-видимому, еще и целый народ.
      Она тихо застонала.
      - Ты не можешь стать мужем для всех и отцом для всех.
      - Конечно нет. Но я должен быть принцем, хочу я этого или нет.
      Некоторое время они шли молча, слушая прерывистую песню одинокой птицы, сидящей на раскачивающихся ветвях. Дул холодный ветер, но все же он был теплее, чем в предыдущие дни, может быть именно поэтому и птица запела.
      Воршева положила голову на плечо Джошуа, так что се волосы трепетали у его подбородка.
      - Что мы теперь будем делать? - спросила она. - Теперь, когда битва выиграна.
      Джошуа подвел ее к каменной скамье, с одной стороны раскрошившейся, но по большей части сохранившейся в целости. Они смахнули начавший подтаивать снег и сели.
      - Не знаю, - сказал он. - Я думаю, пришло время созывать новый рэнд совет. Нам нужно многое решить. У меня много сомнений по поводу выбора наиболее разумного пути. Мы не должны надолго откладывать совет, после... после того, как похороним павших.
      Воршева удивленно посмотрела на него.
      - Что ты хочешь сказать, Джошуа? Почему такая спешка?
      Принц поднес руку к глазам и принялся разглядывать линии на ладони.
      - Потому что очень велика вероятность того, что если мы не нанесем удар сейчас, единственный шане будет упущен.
      - Удар? - Это слово, казалось, ошеломило ее. - Удар? Но почему? Что за безумие? Мы потеряли каждого третьего! Ты хочешь эти несчастные несколько сотен повести на своего брата?
      - Но мы одержали важную победу. Первую победу с тех пор, как Элиас начал эту безумную кампанию. Если мы ударим сейчас, пока память о ней свежа и Элиас ничего не знает, наши люди поймут нас, а многие другие присоединятся к нам.
      Воршева широко раскрыла глаза. Она держала руку у живота, как бы защищая своего нерожденного ребенка.
      - Нет! О Джошуа, это просто глупо! Я надеялась, что ты хотя бы подождешь конца зимы! Как ты можешь сейчас говорить о новой войне?
      - Я же не сказал, что собираюсь предпринимать что-то прямо сейчас. Я еще не решил - и не решу, пока не соберу рэнд.
      - Ну конечно, толпа мужчин усядется на подушки и будет говорить о важной битве, которую вы выиграли. Женщины там будут?
      - Женщины? - Он насмешливо улыбнулся. - Джулой, например.
      - О да, Джулой, - с презрением процедила она, - и то только потому, что ее называют мудрой женщиной. Это единственный сорт женщин, чье мнение имеет для тебя какой-нибудь вес - те, у которых есть название, вроде как быстрая лошадь или сильный бык.
      - А что мы должны делать - пригласить весь Новый Гадринсетт? - Он начинал раздражаться. - Это было бы глупо.
      - Не глупее, чем слушать одних мужчин и никого больше. - Некоторое время она возмущенно смотрела на него, потом заставила себя успокоиться и несколько раз глубоко вздохнула, прежде чем заговорить снова: - Есть история, которую любят рассказывать женщины Клана Жеребца. История про быка, который не желал слушать своих коров.
      Джошуа ждал.
      - Ну, - сказал он наконец, - и что же с ним случилось?
      Воршева нахмурилась, встала и пошла прочь по разбитой дороге:
      - Продолжай в том же духе - тогда узнаешь.
      Лицо Джошуа было веселым и раздраженным одновременно.
      - Погоди, Воршева, - он встал и пошел за ней. - Ты права, что упрекаешь меня. Я должен был выслушать то, что ты хотела сказать. Что случилось с быком?
      Она осторожно оглядела его.
      - Я расскажу тебе в другой раз. Сейчас я слишком сердита.
      Джошуа взял ее за руку и пошел рядом с ней. Дорожка, огибая разбросанные повсюду обломки камней, вскоре привела их к внешней стене сада. Сзади раздавались чьи-то голоса.
      - Ну хорошо, - быстро проговорила она. - Бык был слишком гордым, чтобы слушать коров. Когда они сказали ему, что волк ворует телят, он не поверил им, потому что сам этого не видел. Когда волк перетаскал всех телят, коровы выгнали быка и нашли себе нового.
      Джошуа резко засмеялся:
      - Это предостережение?
      Она сжала его руку.
      - Пожалуйста, Джошуа! Люди устали от сражений. Мы устраиваем здесь дом. Она подвела его к бреши в стене. С другой стороны шумел временный рынок, который раскинулся под прикрытием внешней стены Дома Расставания. Несколько дюжин мужчин, женшин и детей оживленно обменивались старыми пожитками, принесенными из разграбленных домов, и вещами, которые только недавно были найдены в окрестностях Сесуадры. - Видишь, - сказала Воршева, - у них начинается новая жизнь. Ты просил их защищать свой дом. Как же ты можешь заставлять их снова тронуться в путь?
      Джошуа смотрел на группу закутанных детей, игравших с цветастой тряпкой в "кто-кого-перетянет". Они визжали от смеха и отшвыривали ногами снежные комья. Какая-то мать сердито кричала своему ребенку, чтобы он уходил с ветреного места.
      - Но это не настоящий их дом, - сказал он тихо. - Мы не можем остаться здесь навсегда.
      - Кто тебя просит оставаться навсегда? - возмутилась Воршева. - Только до весны. До тех пор, пока не родится наш ребенок.
      Джошуа покачал головой.
      - Но нам может никогда ухе не представиться такого случая. - Он отвернулся от стены, и лицо его было мрачным. - Кроме того, это мой долг Деорноту. Он отдал свою жизнь не для того, чтобы мы тихо исчезли, а для того, чтобы исправить хоть часть того зла, которое натворил мой брат.
      - Долг Деорноту! - голос Воршевы был сердитым, но в глазах стояла грусть. - Надо же такое сказать! Только мужчине может прийти в голову подобная вещь!
      Джошуа притянул ее к себе:
      - Я вправду люблю тебя, леди. Я только стараюсь делать то, что должен.
      Она отвернулась.
      - Я знаю. Но...
      - Но ты не думаешь, что я решил правильно, - он кивнул, поглаживая се волосы. - Я выслушиваю всех, Воршева, но последнее слово должно оставаться за мной. - Он вздохнул и некоторое время просто обнимал ее, не говоря ни слова. Милостивый Эйдон, я никому бы не пожелал этого! - сказал он наконец. Воршева, обещай мне одну вещь.
      - Какую? - ее голос, был заглушен складками его плаща.
      - Я изменил свое мнение. Если со мной что-нибудь случится, сохрани нашего ребенка от всего этого. Увези его. Не давай никому посадить его на трон или использовать в качестве объединяющего символа для какой-нибудь армии.
      - Его?
      - Или ее. Не дай нашему ребенку, подобно мне, быть втянутым в эту игру.
      Воршева свирепо тряхнула головой.
      - Никто не отнимет у меня моего маленького, даже твои друзья.
      - Хорошо. - Сквозь сетку ее развевающихся волос он смотрел на западное небо, которое заходящее солнце окрасило в красный свет. - Тогда, что бы ни случилось, это будет легче перенести.
      Через пять дней после битвы были погребены последние из защитников Сесуадры - мужчины и женщины из Эркинланда, Риммергарда и Эрнистира, Тритингов, Йиканука и Наббана, беженцы со всего Светлого Арда легли в неглубокие могилы на вершине Скалы прощания. Принц Джошуа тактично и серьезно говорил об их подвиге и самопожертвовании, а ветер, носившийся по Сесуадре, играл его плащом. Отец Стренгьярд, Фреозель и Бинабик по очереди поднимались с мест, чтобы сказать что-то свое. Обитатели Нового Гадринсетта стояли молча, с суровыми липами, и внимательно слушали.
      Некоторые могилы остались безымянными, во у большинства можно было увидеть грубо выпиленную доску с именем погибшего. Как следует потрудившись, чтобы расколоть промерзшую землю, эркингарды похоронили своих мертвых в обшей могиле у озера. На могиле стояла каменная глыба с надписью: "Солдаты Эркинланда, убитые в сражении в долине Стефлода. Эм вульстен Дуос". По воле Бога.
      Только убитые наемники никем не были оплаканы или отмечены. Их оставшиеся в живых товарищи вырыли огромную яму в степи под Сесуадрой, наполовину уверенные, что и сами они будут лежать там, потому что Джошуа, конечно, прикажет убить их. Однако, когда работа была закончена, эскорт вооруженных мужчин препроводил их на открытую равнину и там отпустил. Для тритинга нет ничего страшнее, чем потеря лошади, но уцелевшие наемники быстро решили, что лучше уж идти пешком, чем умирать.
      Так что все мертвые, наконец, были похоронены, и долгий вороний пир закончился.
      Пока торжественная музыка соревновалась с жестоким ветром за право быть услышанной, многие думали о страшной цене, которую заплатили защитники Сесуадры за свою великую победу. Тот факт, что они сокрушили лишь малую часть выставленных против них сил и при этом потеряли почти половину своих соратников, делал продуваемый всеми ветрами гребень горы еще более холодным и неприютным местом.
      Кто-то схватил сзади руку Саймона. Он быстро повернулся, пытаясь одновременно вырвать руку и ударить.
      - Тихо, парень, тихо, не спеши так. - Таузер съежился, подняв над головой руки.
      - Прости, Таузер. - Саймон поправил плащ. Костер горел всего в полусотне шагов от него, и юноше не терпелось подойти к нему. - Я не знал, кто это.
      - Никакой обиды, паренек. - Таузер слегка покачивался. - Дело в том... Ну, я просто хотел узнать, нельзя ли мне пройти с тобой немного. На празднование. Я не так крепко стою на ногах, как прежде, вот что.
      Не удивительно, подумал Саймон. От Таузера разило вином. Потом он вспомнил, что говорил Сангфугол, и подавил желание немедленно уйти.
      - Конечно. - Он бережно протянул руку, чтобы старик мог опереться на нее.
      - Любезно, парень, еще как любезно. Саймон, кажется? - старик поднял глаза. Его лицо казалось запутанной сетью глубоких морщин.
      - Правильно, - Саймон улыбнулся в темноте. В разнос время он называл шуту свое имя около дюжины раз.
      - Ты далеко пойдешь, далеко, - сказал старик. Они медленно двигались к мерцающему вдалеке костру. - А я всех их знал, вот оно как.
      Когда они наконец дошли, Таузер недолго оставался в, его обществе. Старый шут быстро разыскал группу пьяных троллей и отправился поближе познакомить их с великолепием Бычьего Рога - а самого себя с великолепием канканга, как сильно подозревал Саймон. Некоторое время юноша в одиночестве бродил между группами празднующих.
      Это была самая настоящая праздничная ночь - может быть первая праздничная ночь на Сесуадре. Лагерь Фенгбальда оказался наполненным запасами, словно покойный герцог ограбил весь Эркинланд, чтобы обеспечить себя в Тритингах такой же роскошью, какая окружала его в Хейхолте. Джошуа мудро позаботился о том, чтобы большая часть пиши и других полезных вещей была припрятана на будущее - даже если они и покинут Скалу, это произойдет не завтра - но для праздника была выделена щедрая порция, так что на вершине горя сегодня у всех было отличное настроение. Фреозель, в частности, получил немалое удовольствие, вскрывая припасенные герцогом бочонки с элем и лично опустошив первую кружку стенширского темного с таким удовлетворением, как будто это была кровь Фенгбальда, а не просто его пиво.
      Дрова, также собранные в немалом количестве, величественной грудой покоились в центре Сада Огня. Костер ярко пылал, и большинство жителей Нового Гадринестта собирались на широкой каменной площадке вокруг него. Сангфугол и несколько других музыкантов бродили повсюду, наигрывая свои мелодии для кучек почитателей их таланта. Некоторые слушатели впадали в настоящий экстаз. Саймон посмеялся над одним особенно подвыпившим трио, пожелавшим немедленно присоединиться к арфисту, исполнявшему "У берегов Гринвуда". Сангфугол вздрогнул, но тут же встряхнулся и весело продолжал играть. Перед тем как удалиться, Саймон про себя поздравил друга с выдержкой.
      Ночь была холодная, но ясная, и ветер, терзавший скалу почти все время погребальных церемоний, почти совершенно стих. После недолгого размышления Саймон решил, что, учитывая время года, погоду можно признать вполне сносной. Он подумал, не начинает ли каким-нибудь образом уменьшаться могущество Короля Бурь, но за этой мыслью последовал тревожный вопрос.
      Что если он просто собирается с силами? Что если он собирается именно теперь протянуть руку и закончить то, что начал Фенгбальд?
      Это было не то направление мыслей, по которому хотелось бы следовать Саймону. Он пожал плечами и расстегнул пояс меча.
      Первая чаша вина, выпитая им, прошла очень неплохо, согревая желудок и расслабляя мышцы. Он был частью маленькой группы, которой было поручено погребение мертвых - страшная работа, становившаяся еще страшнее, когда под маской инея мелькало знакомое лицо. Саймон и его товарищи работали как звери, чтобы пробить замерзшую землю, используя для этого все, что попадалось под руку - лопаты, мечи, топоры, ветки упавших деревьев. С другой стороны, холод немного облегчил им жизнь, замедлив процесс разложения. Тем не менее, в последние две ночи сои Саймона был заполнен кошмарными видениями окостеневших тел, падавших в длинные траншеи, тел, застывших словно статуи, которые мог бы изваять обезумевший скульптор, помешавшийся на боли и страданиях.
      Гримасы войны, думал Саймон, проходя через шумное сборище. А если Джошуа повезет, грядущие битвы сделают прошедшую чем-то вроде танца Йирмансола. Тоща гора теп станет выше, чем Башня Зеленого ангела.
      От этой мысли ему стало холодно и больно. Он пошел искать еще вина.
      Саймон заметил, что у праздника был странный оттенок беспокойства. Голоса были чересчур громкими, смех чересчур резким, как будто те, кто разговаривал и веселился, делали это скорее ради других, чем ради себя. После того, как было выпито достаточно вина, начались драки. Саймону казалось, что этого люди должны были бы хотеть меньше всего на свете. И тем не менее он прошел мимо нескольких групп людей, окружавших дерущихся мужчин. Зеваки выкрикивали что-то насмешливое или одобрительное, в то время как дерущиеся остервенело катались по грязи. У тех, кто не кричал и не смеялся, вид, был озабоченный и несчастный.
      Они знающ, что мы еще не спасены, подумал Саймон, жалея, что его дурное настроение портит эту ночь, обещавшую быть - прекрасной. Они счастливы, что остались в живых, но знают, что будущее может быть страшным.
      Он бродил от группы к группе, выпивая, если ему предлагали. Он недолго постоял перед Домом Расставания, глядя, как борются Слудиг с Хотвигом - более спокойно и дружелюбно, чем многие, что он видел до тех пор. Обнаженные до пояса, северянин и тритинг сцепились, стараясь выбросить друг друга из огороженного веревками круга, но при этом оба смеялись. Остановившись передохнуть, они разделили мех с вином. Саймон помахал им.
      Потом, чувствуя себя одинокой чайкой, кружащей над прогулочной яхтой, он пошел дальше.
      Саймон точно не знал, который час: то ли после наступления темноты прошло около часа, то ли близилась полночь. Предметы покачивались и расплывались, как это всегда бывает после полудюжины порций вина.
      Как бы то ни было, в этот момент время суток не имело особого значения. Что действительно было важно, так это девушка, шедшая рядом с ним. Свет затухающего костра блестел в ее темных волнистых волосах. Как он недавно узнал, ее звали вовсе не Кудрявая, а Улка. Она споткнулась, и он обнял ее, восхищаясь тем, что чувствует тепло ее тела даже сквозь плотную одежду.
      - Куда мы идем? - спросила она, потом рассмеялась. Казалось, что на самом деле их маршрут се не особенно заботит.
      - Гуляем, - ответил Саймон. Немного подумав, он решил, что необходимо еще прояснить свой плав: - Гуляем вокруг.
      Шум торжества позади них превратился в невнятный гул, и на мгновение Саймону показалось, что он снова вернулся на поле боя, на липкое от крови замерзшее озеро... Саймон встряхнулся. Почему даже в эту ночь он должен думать о таких вещах? Он недовольно фыркнул.
      - Что? - Улка покачивалась, но глаза ее были ясными.
      Они разделили пополам бурдюк с вином, который Саймон получил от Сангфугола. У нее, похоже, было природное умение пить и не пьянеть.
      - Ничего, - отрезал он. - Я думаю. Про битву. Сражение. Бой.
      - Это наверное было ужасно, - в се голосе звучало изумление. - Мы смотрели на сражение. Верна и я. Мы так плакали!
      - Верная ты? - Саймон сверкнул глазами. Она что, издевается над ним? Что это значит?
      - Верна. Я сказала "Верна и я". Это моя подруга. Верна, вы же с ней встречались, она такая тоненькая, очень хорошая. Верна. - Улка сжала руку Саймона, восхищаясь его остроумием.
      - О, - он счел нужным вернуться к прерванному разговору. Кстати, о чем они там говорили? А, о битве. - Это было ужасно. Кровь. Людей убивали. - Он пытался подобрать слово повнушительнее, чтобы юная женщина поняла, какой кошмар пережал он, Саймон. - Хуже всего, - закончил он весомо.
      - О сир Сеоман! - воскликнула она и внезапно чуть не упала, поскользнувшись на замерзшей лужице. - Вы наверное ужасно испугались, да?
      - Саймон. Не Сеоман. Саймон. - Он обдумал то, что она сказала. - Немного. Очень мало. - Трудно было не обращать внимания на ее близость. У нее действительно было миленькое личико, круглощекое, темные глаза, длинные ресницы. И губы. Но, однако, почему это она так близко?
      Он сосредоточился и обнаружил, что медленно, но верно наклоняется вперед, валится прямо на Улку, как срубленное дерево. Тогда Саймон положил руки ей на плечи, чтобы удержаться от неминуемого падения, и удивился тому, какой маленькой она стала под его прикосновением.
      - Сейчас поцелую, - внезапно изрек он.
      - Вы не должны, - прошептала Улка, но все-таки закрыла глаза и не стала отодвигаться.
      Он глаза закрывать не стал из страха промахнуться и шлепнуться на замерзшую землю. Ее губы оказались одновременно упругими, теплыми и податливыми, как хорошо нагретая постель в холодную зимнюю ночь. Он позволил себе несколько мгновений передохнуть, прижавшись губами к се тубам, в то же время пытаясь вспомнить, делал ли он так когда-либо прежде, и если да, то что ему делать теперь. Улка не двигалась, и они простояли неподвижно некоторое время, дыша друг на друга легким запахом вина.
      Довольно быстро Саймон обнаружил, что целоваться - это нечто большее, чем просто стоять, прижав губы к губам, и вскоре ужасы сражения, холод и даже разочарования последней ночи совершенно изгладились из его памяти. Он крепко обнял самое прекрасное на свете существо и притянул девушку поближе, наслаждаясь тем, как быстро она уступает ему, и не испытывая ни малейшего желания прекращать свое занятие всю оставшуюся жизнь, сколько бы она ни продолжалась.