Воспоминания американского школьника

      - Смотри, Том, слушайся учителя и осторожно выбирай товарищей. Приличный мальчик дружит только с детьми порядочных родителей.
      Дедушка взял меня за руку, и мы отправились.
      Школа называлась очень странно: "Храм Грамматики".
      Это было кирпичное двухэтажное здание, с окошками без занавесок и с дверью, выкрашенной желтой краской.
      На большом дворе росло четыре дерева. Вся земля вокруг них была утоптана, и чахлые травинки робко выглядывали только у самых стен дома и вдоль решетки двора. В передней на вешалке висело с полсотни самых разных шляп, а одна лежала в углу на подоконнике, до краев набитая кругленькими камешками.
      Дедушка спросил, где мистер Гримшау, и нас повели к нему в кабинет.
      Мистер Гримшау был высокий и худой, с острыми коленями и локтями. Когда он нагнулся, чтобы поздороваться со мной, он стал похож на складную линейку.
      - Я привел вам внука, мистер Гримшау, - сказал дедушка. - Найдите ему местечко в вашей школе.
      - Рад служить, капитан Нёттер, - ответил мистер Гримшау.
      Дедушка пожал ему руку и взял со стола свой цилиндр.
      - Ну, Том, не робей.
      Мистер Гримшау усадил меня на высокий, жесткий стул с решетчатой прямой спинкой.
      - Посмотрим, что ты знаешь, - сказал он и стал перелистывать толстую книгу.
      Я смотрел на него, затаив дыхание.
      У мистера Гримшау была удивительная прическа. Реденькие волосы веером лежали на блестящей лысине. Каждый волосок отдельно прилегал к желтой коже как приклеенный.
      - Прочитай-ка этот рассказ, - сказал он и ткнул длинным пальцем в раскрытую страницу. Я прочел без запинки о том, как собака Джой спасла из огня ребенка и положила его к ногам плачущей матери.
      - Хорошо, - сказал мистер Гримшау. - Теперь скажи мне... Ты приехал из Нового Орлеана? Что ты знаешь о южной флоре?
      - Я ничего не слыхал об этой даме... Вероятно, она живет в другом городе?
      Мистер Гримшау засмеялся.
      - Я спрашиваю, какая растительность на юге?
      - Это я знаю. В нашем саду росли апельсинные и лимонные деревья, магнолии. Очень много роз было. Бананы. Еще мимозы.
      - Какое государство расположено на Пиренейском полуострове?
      - Испания.
      - А чем занимаются жители Испании?
      - Я знаю только про двух испанцев: про Колумба и про Дон Кихота. Колумб открыл нашу Америку, а Дон Кихот был рыцарь. Он носил на голове цирюльничий таз и дрался с ветряными мельницами.
      - Ты, кажется, очень любишь читать, Белли, - сказал мистер Гримшау, улыбаясь. - Посмотрим теперь, как ты пишешь. Напиши-ка сочинение: "Лошадь - полезное домашнее животное".
      Я подумал и начал писать. На третьей строчке я посадил большую кляксу, испугался и посмотрел на мистера Гримшау.
      - Ничего, - сказал он, - пиши дальше.
      Через четверть часа сочинение было готово. Мистер Гримшау взял его и прочитал вслух:
      "Лошадь полезное домашнее животное. Интересно иметь Лошадь. У меня есть Лошадь. Ее зовут Джипси. Она кусает тех, кого не любит. Один раз я мыл ей передние ноги, она нагнула голову и подняла меня на воздух за понтолоны и бросила меня в лохань с водою, которая стояла возле. Но все-таки она меня любит. Ей уже полтора года.
      Том Белли"
      - Ну, хорошо, - сказал мистер Гримшау. - Только надо писать "панталоны", а не "понтолоны". И как бы ты ни любил свою Джипси, лошадь все-таки пишется с маленькой буквы. А теперь пойдем в класс.
      В классе шестью рядами стояли зеленые парты. Сорок два мальчика сидели за партами. Когда мы вошли, мальчики как по команде повернули головы и уставились на меня.
      - Новенький... Вихрастый... Краснокожий... - зашептали со всех сторон.
      Я почувствовал, что в самом деле становлюсь краснее краснокожего. Ноги у меня прилипли к полу и ни за что не хотели двигаться. Но мистер Гримшау строго посмотрел на мальчиков, и жужжание стихло.
      Я прошел между двумя рядами парт и сел на третью скамейку, как велел мне мистер Гримшау.
      - Фред Лангдон, - позвал учитель.
      Худенький черномазый мальчик вскочил со второй скамейки и подошел к доске. Он вытащил из кармана что-то вроде деревянных щипчиков и зажал ими кусок мела.
      - Это что за штука, Фред? - спросил мистер Гримшау.
      - Это такая держалка для мела. Я сделал ее для того, чтобы не пачкать рук.
      - Вечно ты что-нибудь выдумаешь. Ну, пиши. "Дилижанс вышел из Филадельфии в три часа пополудни. Из Бостона навстречу ему..."
      Мел выскочил из держалки Фреда Лангдона и покатился по полу.
      - Ну ты, изобретатель, - сказал мистер Гримшау, - спрячь свои щипчики в карман и пиши, как все.
      Грифели заскрипели, класс занялся решением задачи.
      Рядом со мной сидел толстенький мальчик с лицом, осыпанным веснушками, как булочка маком. Мальчик от усердия наклонил голову набок и прикусил кончик языка. Грифель его пронзительно визжал. На всех книжках и тетрадках этого мальчика было написано каракулями: "Перец Виткомб. Ученик ривермутской школы".
      Перец Виткомб заметил, что я смотрю на него, подмигнул мне и стал делать какие-то непонятные знаки. Знаки были дружелюбные. Я улыбнулся во весь рот и закачал мальчику головой.
      "С этим непременно подружимся".
      Рыжий мальчик из четвертого ряда скорчил гримасу и погрозил мне кулаком.
      "А с этим, наверное, драться будем. Еще посмотрим - кто кого".
      Туго свернутый бумажный шарик ударил меня в затылок. Я обернулся. С другого конца класса приглаженный мальчик в аккуратной курточке с блестящими пуговицами показывал мне беленький пакетик. Пакетик заскользил из рук в руки и через минуту доехал до моей парты.
      Я развернул бумажку с надписью: "От Чарлза Мардена". В пакетике лежал кусок медового пряника.
      "Вот это мило..."
      Я сунул пряник в рот.
      "Ой!.."
      Что-то обожгло мне язык и горло, как будто я проглотил горящий уголь.
      Пряник был начинен красным кайенским перцем.
      Слезы брызнули у меня из глаз, рот сам собой раскрылся, как крокодилья пасть.
      Марден прыснул. Вокруг захохотали. мистер Гримшау постучал линейкой по столу.
      - Что случилось? - спросил он строго и посмотрел на нас. Сразу стало тихо. Я вытащил платок и сделал вид, что сморкаюсь.
      - Смеяться можно на перемене, - сказал мистер Гримшау. - На уроке надо вести себя прилично. - И стал диктовать новую задачу.
      Прозвонил звонок. Мистер Гримшау вышел.
      Мальчики повскакали с мест и обступили меня.
      - Молодец! Вот это так молодец! - закричал Перец Виткомб. - Видно, что ты умеешь держать язык за зубами. Мардену бы здорово досталось. На тебе половину моего яблока.
      Чарлз Марден, мальчик с блестящими пуговицами, протискался сквозь толпу и хлопнул меня по плечу.
      - Ты хороший парень, Белли, жаль, что я угостил тебя кайенским перцем. Хочешь, будем дружить?
      Я пожал ему руку, и мы всей толпой побежали во двор.
      - Эй, новичок, поди сюда! - окликнул меня тот рыжий мальчик, что на уроке грозил мне кулаком. - Раз ты поступил к нам в школу, на тебя надо наложить клеймо.
      - Если у вас так принято, я согласен. Только что это за клеймо?
      - Без рассуждений! Сэт Роджерс, ну-ка, помоги!
      - Брось свои шутки, Конвей! - закричал чей-то голос. К нам подбежал высокий парень. Ему, наверное, было не меньше двенадцати лет.
      - Оставь в покое Тома Белли! - крикнул высокий парень. - Твоя физиономия может ему не понравиться. Гляди, чтобы он сам на нее клейма не поставил. Поворачивай оглобли!
      Конвей посмотрел на высокого исподлобья, дернул плечом, но поспешил убраться. За ним поплелся Сэт Роджерс, верная тень Конвея.
      - Джек Гаррис! Джек! Иди играть! - позвали высокого с другого конца двора.
      - Сейчас! - крикнул Джек Гаррис и опять обернулся ко мне. Понимаешь, новенький, этот Конвей ужасный приставала. Он не отлипнет, пока ты его не вздуешь. Но это еще успеется, а сейчас пойдем играть в мяч. Эй, Блэк, где ракетка?
      Блэк старательно вырезал перочинным ножом свой вензель на коре дерева. Он сложил ножик, сунул в карман и побежал за ракетками.
      - По местам! - закричал Гаррис.
      Мячик полетел над головами.
      6
      - Мастер Том! Мастер Том! Пора вставать! - кричит у меня за дверью Китти.
      Я вскакиваю как встрепанный. Наскоро одеваюсь и бегу к умывальнику. Брызги так и летят во все стороны. Маленькие озера с островками из мыльной пены разливаются вокруг умывальника.
      Раз, два - щеткой по волосам, и я готов.
      В столовой над спиртовкой шипит кофейник. Тоненький огонек спиртовки чуть виден на солнце. Кажется, что чайник шипит сам по себе. За столом уже сидит тетушка Эбигэйль. Она держит в руке широкий нож и, оттопырив мизинцы, как рожки, намазывает маслом ровные ломтики хлеба.
      Я не знаю, когда встает тетушка. Я никогда не видел ее растрепанной, в халате и утренних туфлях. На ее букольках всегда топорщится свежевыглаженный чепец, и складки на жестком платье лежат как приклеенные.
      Я, обжигаясь, проглатываю чашку кофе и хочу вскочить, но тетушка удерживает меня за руку и пододвигает ко мне два яйца всмятку и тартинки с сыром.
      Я очень боюсь опоздать в школу. Кое-как покончив с завтраком, я хватаю сумку и бегу через весь город.
      Первые дни я так торопился, что приходил в школу раньше всех и каждый раз пугался.
      На школьном дворе было тихо и пусто.
      "Опоздал... Уже занимаются..."
      Я тихонько открывал дверь и заглядывал в гардероб. Но на вешалках ни одной шапки, на полу - ни одной бумажки.
      Успокоенный, я выходил во двор, садился на длинную скамейку и поджидал товарищей.
      Скамейка вся была покрыта вензелями - в круглых, шестиугольных, квадратных рамках или вовсе без рамок: Г.Б, Г.Б., Г.Б. Это значило Генри Блэк, Генри Блэк, Генри Блэк.
      Я сидел на скамейке и болтал ногами.
      Первым после меня приходил мальчик с длинной палкой в руке. Палку он всегда оставлял на дворе, потому что мистер Гримшау не позволял нам ходить с палками. Это и был тот самый Генри Блэк, который вырезал все вензеля на скамейке. Жил Генри Блэк далеко от города, и по его сапогам - лучше, чем по барометру, - можно было узнать, какая стоит погода: в дождливые дни сапоги были покрыты коричневой жирной грязью, а в сухие - густой серой пылью.
      Потом приходил Чарлз Марден, который в первый же день угостил меня пряником с кайенским перцем. У этого сапоги блестели во всякую погоду. На голове у него была лакированная шляпа с лентой, а на куртке два ряда золотых пуговиц. Никто бы никогда не угадал, что припрятано в карманах этой синей с золотыми пуговицами куртки. Что там может быть, кроме аккуратно сложенного носового платка и записной книжки?
      А в карманах у Мардена были тоненькие гвоздики, чтобы прибивать к столу шляпы наших учителей, иголки с нитками, чтобы зашивать рукава их пальто, перец в бумажке, чтобы подсыпать в их табакерки или угощать таких новичков, как я.
      Меня-то он больше перцем не угощал. Во-первых, я уж не считался новичком, а во-вторых, мы с ним подружились и вместе воевали с нашими врагами - рыжим Конвеем и его верным спутником Сэтом Роджерсом.
      Чарлз Марден усаживался на скамейку рядом с Блэком, и мы втроем, дружно посвистывая, дожидались остальных членов нашей компании. Это были: веснушчатый Перец Виткомб, мой сосед по парте, Фред Лангдон и Бенни Уоллес.
      Фреда Лангдона прозвали "Лангдон-изобретатель", потому что он всегда что-нибудь изобретал: точилки для перьев из ореховой скорлупы, щипцы, чтобы вытаскивать мячик из лужи, мышеловку из грифельной доски, старой кастрюльки и куска проволоки.
      А Бенни Уоллеса все в классе называли "маленький Уоллес" или "маленький Бенни", а то и просто "маленький". Он и в самом деле был меньше всех в школе. Бенни приходил перед самым звонком. У него не было матери, и он вместе со своей сестрой Мэри вел все домашнее хозяйство.
      Мы уже знали: раз пришел Бенни - значит, сейчас будет звонок. На крыльцо выходил мистер Гримшау, он жил в школьном доме, и сам звонил в колокольчик.
      Начинались уроки.
      Стучали крышки парт, шелестела бумага, визжали перочинные ножи.
      Мистер Гримшау подымался на кафедру.
      Мистер Гримшау заменял у нас пять учителей. Он учил нас английскому языку, латинскому языку, географии, истории и арифметике. И на всех уроках он вел себя по-разному.
      На уроках истории это был торжественный мистер Гримшау. Он стоял на кафедре, как памятник на площади, с поднятой рукой, и рассказывал нам о Джордже Вашингтоне и Аврааме Линкольне.
      На арифметике мистер Гримшау был похож на мельника. Весь белый от мела, он стряхивал с ладоней белую пыль и говорил скороговоркой о фунтах, мешках, долларах и центах.
      Латинский мистер Гримшау сидел на кафедре с закрытыми глазами и, прижав руку к щеке, будто у него болят зубы, нараспев спрягал глаголы.
      А в английском мистере Гримшау было всего понемножку: диктовки он диктовал, закрыв глаза, стихи читал, стоя как памятник, а грамматические правила объяснял у доски, весь перемазанный как мельник.
      Кроме мистера Гримшау, у нас было еще два учителя; учитель французского языка - француз Боннэ, и учитель чистописания.
      На голове у француза торчал взбитый хохолок, а под подбородком топорщился огромный бант. Садясь на стул, француз бережно раздвигал фалды своего зеленого фрака. А когда сердился - топал ногой в лакированном башмаке, и белый бант дрожал у него на груди, как бабочка, которая собирается улететь. Но мы нисколько не боялись Боннэ и даже нарочно дразнили его, чтобы посмотреть как трясется белый бант.
      Зато на уроках чистописания было тихо как в гробу. Все сидели, прикусив языки, и старательно выводили: Авраам Линкольн справедливо считается бескорыстным патриотом. Прилежание и внимание - украшение примерного ученика.
      Мистер Мольбери расхаживал между партами с желтой лакированной линейкой наготове.
      Ходил он на цыпочках, еле слышно. Но стоило вам шепнуть словечко соседу или посадить кляксу на разграфленный лист, как линейка с размаху опускалась вам на пальцы. Мистер Мольбери вырастал за вашей спиной точно из-под земли. Глаза у него были как два буравчика, маленькие и острые, и он сразу видел, что делается во всех четырех углах класса.
      Мы терпеть не могли уроков чистописания.
      Обыкновенно занятия в школе продолжались с восьми до четырех часов. А по четвергам и субботам у нас были полупраздники. В четверг и субботу нас отпускали в двенадцать часов. Это были самые счастливые дни в неделе.
      Еще накануне мы всей компанией собирались в углу школьного двора, у большой бочки для дождевой воды, и придумывали, чтобы предпринять завтра.
      - Я предлагаю большое состязание в крикет! - кричал Перец Виткомб, взгромоздившись на бочку и размахивая руками. - Но с условием - Конвея и Сэта Роджерса в игру не принимать.
      - Нет, уж лучше идем на реку пускать с пристани кораблики, - перебивал Фред Лангдон.
      - В лес на Джипси! В лес на Джипси! - орали наперебой Генри Блэк и Чарлз Марден.
      - В лес на Джипси! - кричали Уоллес и я.
      Фред и Перец сейчас же переходили на нашу сторону.
      Прогулки за город были самым любимым развлечением нашей компании с тех пор, как мы нашли тележку. Случилось это вот так. Однажды ко мне пришел маленький Бенни Уоллес. Мы играли с ним в мяч, но потом полил сильный дождь, и мы забрались в конюшню к Джипси пережидать его. В конюшне было темно. Разве что в прятки можно было играть в такой темноте. Мы и стали играть в прятки.
      - Белли! а Белли! Что это у вас такое? - закричал вдруг Уоллес из угла. Я побежал к нему, и мы вместе выкатили на свет маленькую тележку, разбитую и ободранную.
      - Вот если бы запрячь в нее Джипси, - сказал Уоллес, почесав за ухом, - можно было бы по-настоящему кататься!
      - Так давай запряжем! - закричал я.
      - Нельзя - она без колеса и вся поломанная.
      - Надо ее починить. Побежим, спросим у дедушки.
      Мы бросились к дедушке и рассказали о нашей находке.
      - В эту тележку запрягали покойного осла Тоби, - сказал капитан Нёттер. - В ней возили покупки с рынка. Потом Тоби умер от ревматизма, а тележка так и осталась. Колесо где-то валяется в конюшне. Почините тележку и можете забрать ее себе.
      На следующий день работа закипела. Мы всей компанией принялись за починку тележки. Колесо нашлось, и я сам надел его на ось и забил молотком. Перец Виткомб починил сиденье и все проржавевшие старые гвозди заменил новенькими медными. Чарлз Марден и Уоллес притащили ведерко с краской, кисти и выкрасили тележку в ярко-желтый цвет. Генри Блэк вырезал на оглоблях все наши вензеля.
      Тележка удалась на славу, и в первую же субботу мы обновили ее. Каждый притащил из дому, что мог - бутерброды, пирожки, яблоки. Мы уложили наши припасы в корзинку, поставили ее под сиденье и тронулись в путь. Только двое помещались в тележке. Остальные должны были идти пешком, и мы чередовались всю дорогу.
      Вместе с нами на первую прогулку отправились два старшеклассника: Джек Гаррис и Фил Адамс. Джек Гаррис был самый сильный во всей школе и лучше всех играл в крикет. Фил Адамс плавал, как щука, и вместе со своим отцом, старым доктором, ходил на охоту. Мы были очень рады, что нам удалось подружиться со старшеклассниками. После той прогулки они так и остались в нашей компании.
      Ездили мы и в лес, и на взморье, и в гости к Генри Блэку.
      У матери Генри Блэка было две коровы. Генри помогал ей ходить за ними, убирал хлев и косил для коров траву. От него всегда пахло молоком и свежим сеном. Чтобы поспеть в школу, он вставал в пять часов и полтора часа месил ногами дорожную пыль.
      Тетушка Эбигэйль терпеть не могла Генри Блэка. Она поджимала губы и с ужасом косилась на его толстые башмаки с присохшей к каблукам грязью.
      - От этого мальчика пахнет хлевом, - говорила она. - Он тебе совсем не пара. Его мать простая молочница.
      А мне очень нравилась мать Генри Блэка. Она была толстая, веселая, кормила нас простоквашей и ватрушками и никогда не бранила за то, что мы кладем локти на стол и едим ватрушки руками.
      ---------
      Не было ни одного школьника, который бы не любил четвергов и суббот.
      Не было ни одного школьника, который бы любил воскресенья.
      Каждое воскресенье, ровно в семь часов утра, тетушка, еще прямее и чопорнее, чем всегда, вся в черном с головы до ног, словно только что похоронила родную мать, выплывала в столовую. Из других дверей выходил дедушка - тоже в черном. Тетушка поздравляла нас с праздником и усаживалась за стол.
      Дедушка не расспрашивал меня об уроках. Тетушка не бранила за оторванную пуговицу. Оба сидели молча и смотрели в свои тарелки. Я с надеждой оборачивался на шаги Китти. Но и у Китти было постное лицо. Китти торжественно несла перед собой на подносе огромный праздничный кофейник, серебряный, с завитушками, похожий на кладбищенский памятник.
      Тетушка разливала кофе, и мы все так же молча выпивали свои чашки.
      Обычно после кофе дедушка уходил к себе в комнату. Дедушкина комната совсем не похожа на остальные - тетушкины: в ней нет ни куколок, ни салфеточек. Стены, как в каюте, обшиты деревянными дощечками, и вместо картинок на них висят географические карты; кровать железная, походная, покрыта серым пледом; на большом письменном столе сложены в две стопки толстые книги в кожаных переплетах, на камине песочные часы, компас и подзорная труба.
      Но в воскресенье дедушка не уходит к себе, он вздыхает и послушно идет за тетушкой в гостиную.
      Тетушка раскрывает толстую Библию в зеленом коленкоровом переплете. Она целый час читает о разгневанных пророках, уличает кого-то в прегрешениях, грозит судом и страшной карою. "Горе непокорным сынам..."
      Тетушка поднимает к небу сухую руку и сурово смотрит на меня и на дедушку. Мне начинает казаться, что непокорные сыны - это мы с дедушкой. А дедушка сидит в своем кресле, голова у него покачивается. Заснул.
      Ж-ж-ж... - о стекло бьется большая муха с синей спинкой. "Ах, муха ты, муха, верно, и тебе здорово надоело слушать о пророках, которые все чего-то ругаются".
      Но вот муха подобралась к форточке, нашла щелку и улетела.
      "Повезло тебе, муха. Попробую-ка и я удрать".
      Я тихонько встаю и на цыпочках направляюсь к двери.
      - Том, ты куда? - спрашивает тетушка и опускает свою тяжелую Библию на колени.
      - Тетушка, я только за платком...
      - Стыдись, Том, платок у тебя в кармане.
      Дедушка вздрагивает и открывает глаза.
      - Вы уже кончили, Эбигэйль?
      - Нет. Сядь, Том, на свое место и слушай слово Божие. Воскресный день должен быть посвящен Богу.
      Я глубоко вздыхаю и сажусь в кресло.
      "Хорошо, что этому Богу достаточно одного дня в неделю".
      Наконец тетушка закрывает Библию.
      - Готов ли твой урок катехизиса, Том? Дедушка проводит тебя в Воскресную школу.
      Ну, что же. В Воскресную школу, так в Воскресную школу. Это все-таки веселее, чем слушать тетушкино чтение.
      Дедушка тоже так думает. Он быстро встает и хватает свой цилиндр.
      Мы выходим на улицу.
      На заборе сидит уличный мальчишка и болтает ногами. Дедушка подмигивает мне.
      - Что, Том, завидно тебе? Вот его так никто не заставляет посвящать воскресный день Богу.
      В школе сидят на длинных скамейках мальчики и девочки. Все прилизанные, чистенькие, в праздничных платьях и курточках. У мальчиков постные лица, а девчонки расправляют оборочки и бантики. Этим только дай нарядиться. За бантик они согласны даже катехизис зубрить.
      Возле Переца Виткомба есть свободное место. Я усаживаюсь рядом с ним. Разговаривать нельзя, мы только киваем друг другу головой.
      Пастор Гаукинс два часа толкует нам о спасении души, и мы слово в слово повторяем за ним, как надо вести себя и как веровать, чтобы были праведниками.
      -... Непокорных ждет Божья кара, - кончает свои объяснения пастор. - Праведные же войдут в селения Господни. Им предстоит вечное воскресенье.
      - Перец! Перец! - толкаю я Виткомба в бок. - Никогда не будем спасать свои души. Ты только подумай: вечное воскресенье! Уж лучше прыгать у чертей на раскаленной сковородке.
      7
      Приближалось четвертое июля.
      Четвертое июля - день независимости Америки.
      В этот день во всех городах дома украшены флагами. Вечером в окнах и на балконах зажигаются плошки; с треском лопаются ракеты и рассыпаются в небе голубыми, красными, зелеными звездами.
      За целую неделю до праздника вся наша школа сошла с ума. Никто из мальчиков не мог думать ни о чем другом, кроме петард, римских свечей и пистонов.
      Пересчитывали свои карманные деньги, обсуждали, где продается лучший фейерверк, как достать побольше пороху.
      Торговка яблоками и сладкими булочками, каждый день приходившая к нам в школу на большой перемене, уже две недели уходила назад с полными корзинами: мальчики копили деньги. Ради ракет и пороха мы все отказывались даже от орехов.
      Когда же в городе началась предпраздничная суматоха, мы все взбесились.
      - Лангдон, почему ты сегодня опоздал в школу? - спрашивал мистер Гримшау.
      - Простите, мистер Гримшау, я смотрел, как украшают ратушу.
      - Фред Лангдон! Фред! - кричали мы со всех сторон. - Чем ее украшают? Флагами? Гирляндами?
      Мистер Гримшау с трудом водворял порядок.
      Для того, чтобы как-нибудь заставить нас заниматься, он придумывал задачи и упражнения, подходящие к случаю. Мы решали, сколько ящиков фейерверка длиною в полтора фута, шириной и высотой в 1 фут поместится в кладовой объемом в 7 кубических футов; читали рассказы о подвигах героев войны за независимость; отыскивали на картах места, где происходили самые решительные сражения.
      - Белли, расскажи, почему мы празднуем день четвертого июля, сказал мистер Гримшау на одном из уроков.
      - Мы празднуем этот день потому, что как раз четвертого июля в 1766 году Америка была объявлена независимой, - начал я. - До этого большая часть Северной Америки была английской колонией. Англия не позволяла Америке ни с кем вести торговлю и присылала кучу своих чиновников, которые очень плохо обращались с американцами. Англия не имела никакого права командовать колонистами, потому что они всю Америку устроили своими руками...
      - Вот как? Всю Америку устроили... - прервал меня мистер Гримшау. - А что же открыл Колумб?
      - Колумб открыл Америку дикую, а колонисты устроили колонии, и Англия им ничуть не помогала. Вот американцы и возмутились: прогнали чиновников, перестали посылать в Англию торговые корабли и решили не пускать к себе английские. Англичане все-таки прислали в Бостон корабль с чаем. Бостонцы забрались на корабль и побросали в воду весь чай до последнего фунтика. Началась война. Колонии соединились и все вместе отвоевали у Англии независимость. Америка стала республикой.
      - Хватит. Садись, Белли.
      На уроках французского языка мы почти совсем не занимались. Столпившись у кафедры, мы наперебой рассказывали о своих приготовлениях и показывали купленные ракеты.
      Француз говорил нам, как называются ракеты по-французски, и разучивал с нами наизусть революционные стихи.
      Только на уроках чистописания все оставалось по-прежнему. Мистер Мольбери круглым почерком выводил на доске скучные прописи, и мы, как всегда, корпели над разграфленными тетрадками.
      Желтая лакированная линейка еще чаще шлепала нас по пальцам, еще громче стучала по кафедре, потому что мы все время шептались и перебегали с места на место.
      И вот один раз мы устроили заговор.
      - Слушайте! - закричал Фил Адамс за десять минут до прихода в класс мистера Мольбери. - Слушайте! Долго ли этот урод будет мучить нас своими прописями? Даже в самый день четвертого июля он готов засадить нас за тетрадки. Давайте проучим его хорошенько. Держу пари, что на сегодня мы избавимся от чистописания.
      - Как? Как? Что ты придумал, Фил? - закричали мы. - Выкладывай скорей, Адамс!
      - Марден, стань у дверей и сторожи! - скомандовал Адамс. - У кого с собой есть пистоны? - шепотом спросил он.
      Дюжина ладоней с зелеными коробочками протянулась к нему.
      - Это больше, чем нужно, - сказал Фил Адамс и взял из каждой коробочки по щепотке.
      - Нож! - шепотом распоряжался он. - Джек, помоги!
      Джек Гаррис открыл свой прекрасный перочинный нож с четырьмя лезвиями. Мальчики осторожно вытянули ножом гвоздики, которыми была прибита на кафедре черная клеенка. Фил Адамс просунул под клеенку целую кучу пистонов и потом большим пальцем вдавил гвоздики на старые места.
      - Идет! Идет! - вдруг закричал Марден, и мы бросились к своим партам.
      Мистер Мольбери вошел в класс, повернулся к нам спиной и начал выводить на доске:
      Почитание родителей и наставников - первый долг детей.
      - Как ты думаешь, он ничего не заметил? - шепнул мне Уоллес.
      Я покачал головой.
      - Кажется, ничего.
      - Конечно, ничего. Он даже не посмотрел на кафедру, - зашептал Виткомб со своей парты.
      Мистер Мольбери положил мел и вытер руки платком. Потом медленно направился к кафедре.
      - Подходит, подходит, - зашипел Перец.
      Ко мне на парту упала записка:
      "А вдруг пистоны не выстрелят? Генри Блэк."
      Я обернулся и сказал одними губами:
      - Вы-стре-лят.
      Не отрываясь, я смотрел на мистера Мольбери. Мистер Мольбери вертел в руках линейку.
      "Только бы стукнул, только бы стукнул скорее".
      Мистер Мольбери положил линейку и отвернулся к окну.
      Я перегнулся через парту и дернул Фила Адамса за рукав.
      - Пропало! Он не стукнет.
      - Тише! - закричал мистер Мольбери. Желтая линейка высоко поднялась и с размаху шлепнулась на кафедру.
      Трах-тах-тах... - разнеслось по классу. Запахло гарью.
      - Ай-ай-ай... - пронзительно закричал мистер Мольбери и присел от страха. Линейка упала на пол. Мистер Мольбери замер на корточках с широко отрытым ртом и растопыренными руками.
      Мы сидели затаив дыхание и смотрели в разинутый рот мистера Мольбери.
      Вдруг щеки Переца Виткомба надулись, как два пузыря, задрожали, как желе, он искоса посмотрел на меня и прыснул в кулак.
      Вслед за ним, пряча голову под парту, захихикал Сэт Роджерс.
      - Ха-ха-ха!.. - не удержался и я.
      - Ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо!.. - раскатилось по всему классу.
      Мы хохотали до слез. Блэк схватился за живот, а Фил Адамс упал головой на парту и заливался так, что голова его подпрыгивала и стучала как деревянная.
      Мистер Мольбери выпрямился, глаза его забегали по нашим лицам. Вдруг он покраснел так, что, казалось, кровь брызнет у него из щек, схватил свою шляпу и, как бомба, вылетел из класса. Дверь с треском хлопнула, даже стекла зазвенели.
      Мы повскакали с мест.
      - Качать Фила Адамса! - закричал Джек Гаррис.
      Мы подхватили Фила и качали до тех пор, пока у него не треснули подтяжки.
      Перец Виткомб выскочил на середину класса. Он присел на корточки возле кафедры и разинул рот точь-в-точь как мистер Мольбери. Мы опять чуть не лопнули от смеха.
      - А ведь Филу здорово влетит, - сказал Конвей.
      - Как - Филу? - подскочил к Конвею Джек Гаррис. - Только посмей нажаловаться - забудешь, как тебя зовут!.. Смотрите, язык держать за зубами, - обернулся он ко всем.
      - Что ты, Гаррис! С ума сошел? О чем тут говорить?.. Сами знаем! закричали мы в один голос.
      В это время дверь открылась, и вошел мистер Гримшау. Он порядком отчитал нас и оставил всех на три часа после уроков.
      8
      С давних пор в Ривермуте существовал обычай: в ночь с третьего на четвертое июля, ровно в двенадцать часов, городские мальчики зажигали на площади против ратуши огромный костер.
      - В половине двенадцатого у ратуши, - сказал мне Перец Виткомб, прощаясь со мной третьего июля.
      - У ратуши, - сказал я решительно и направился домой, размахивая сумкой.
      "Пойду непременно, - подумал я. Только как это устроить? Два дня тому назад тетушка Эбигэйль при мне сказала Китти: "опять эти мальчишки будут целую ночь кричать на площади. Когда-нибудь они подожгут город". Нет, тетушка меня не пустит. Дедушка-то, пожалуй, ничего. Но тетушка его может отговорить. Тогда пропало мое дело. Надо просто сбежать".