Прах к праху

Это чувство Эйнджи называла Зоной, которая была ее заклятым врагом. И хотя хорошо изучила ее, все равно Зона приводила в ужас. Она знала, что, если не будет сопротивляться, Зона непременно возьмет верх. Так что самое главное – не поддаваться. Ведь стоит дать слабину, уступить, как потеряешь громадные куски времени. Потеряешь себя, и что тогда будет?

Стало так страшно, что она расплакалась. Тихо, молча. Она всегда плакала молча… Чтобы никто не слышал и не узнал, как ей страшно. Рот раскрылся, но она подавила рыдания, превозмогая себя, загнала их назад в горло. Эйнджи прижалась лицом к коленям и зажмурилась. Слезы жгли глаза, стекали даже из-под закрытых век, скатывались по голым ногам.

Перед мысленным взором возник объятый пламенем труп. Она бежала, бежала долго, но так и не смогла убежать, потому что этим трупом была она сама, хотя и не чувствовала ни пламени, ни боли. Боль. Лучше бы ей было больно, но, увы, одной только силой воображения этого не сделаешь. Ей по-прежнему казалось, что она продолжает сжиматься внутри собственного тела.

«Прекрати! Немедленно прекрати!» – приказала Эйнджи и даже ущипнула себя за бедро, если не сказать, впилась ногтями в кожу. Увы, не помогло. Она все глубже и глубже погружалась в Зону.

«Ты ведь знаешь, что нужно делать», – прозвучал в ее голове голос. Он шевельнулся в сознании, словно скользкая черная лента. Ее передернуло. Голос обвил, проник в важные части тела, – странная смесь страха и потребности.

Ты ведь знаешь, что нужно делать!

Она тотчас потянулась за рюкзаком, расстегнула молнию и порылась во внутреннем кармане в поисках того, что нужно. Наконец пальцы нащупали канцелярский нож в форме небольшого пластикового ключа.

Трясясь и давясь рыданиями, она заползла под узкую полоску света и подтянула вверх левый рукав, обнажая бледную, худую руку, всю в тонких шрамах – один рядом с другим, как прутья железного забора. На кончике ножа, подобно языку змеи, выросло лезвие, и она прочертила им тонкую полоску рядом с локтевой впадиной.

Боль была острой и приятной, и, похоже, отключила панику, которая, словно электротоком, пронзала мозг. Из надреза показалась кровь – в темной комнате она казалась блестящей черной бусинкой. Эйнджи уставилась на нее как завороженная, чувствуя, как по телу начинает разливаться блаженное умиротворение.

Контроль. К нему сводится вся жизнь. Боль и контроль. Этот урок она выучила давно.

– Я вот подумываю, а не сменить ли мне имя, – говорит он. – Как тебе Элвис? Элвис Нейджел.

Молчаливая собеседница никак не отреагировала. Из коробки он достает пару трусов и прижимает их к лицу, зарывается носом и глубоко вдыхает запах женской промежности. О, какое блаженство! И хотя запах заводит не так сильно, как звуки, но все же…

– Что, не поняла? Это ведь анаграмма. Элвис Нейджел – ангел зла[6].

Где-то рядом три телевизора показывают шестичасовые новости. Голоса трех дикторов сливаются в одну неразличимую какофонию, которая действует как допинг. Потому что во всех звучат нотки безнадежности. А безнадежность порождает страх. Который, в свою очередь, возбуждает его. И больше всего ему нравятся звуки. Дрожащее напряжение даже в хорошо поставленном голосе диктора. Перепады тембра и громкости в голосах тех, кому страшно.

На двух экранах появляется мэр. Страхолюдина и дура. Он слушает, как она говорит. Эх, с каким удовольствием он отрезал бы ей губы, пока она еще жива. А потом заставил бы ее их съесть… Фантазии возбуждают. Впрочем, так было всегда.

Он увеличивает звук, затем подходит к встроенной в книжный шкаф стереосистеме, выбирает с полки кассету и вставляет ее. Он стоит посередине подвальной комнаты, глядя на телеэкраны, на хмурые лица дикторов, на лица присутствующих на пресс-конференции, снятые под разными углами, и окунается в океан звуков – в голоса репортеров, фоновое эхо огромного зала, в напряжение и безысходность. Одновременно из колонок стереосистемы доносится голос, полный ужаса. Голос, который умоляет, плачет, просит приблизить смерть. Его триумф.

И он стоит в самом центре – дирижер этой жуткой оперы. Чувствует, как в нем нарастает возбуждение – огромное, горячее сексуальное возбуждение. Оно подобно всепоглощающему крещендо и требует выхода. Он смотрит на свою партнершу, прикидывает, что с ней можно было бы сделать, однако сдерживается.

Главное – контроль. Потому что контроль – это все. Это власть. Действует он. Другие лишь реагируют. Он хочет, чтобы на лицах всех до единого читался страх, хочет слышать их голоса – полицейских, участников следственной группы, Джона Куинна… В особенности Джона. Подумать только, этот наглец даже не снизошел до того, чтобы взять слово во время пресс-конференции. Причем явно нарочно: чтобы Крематор подумал, будто его личность не представляет для него интереса.

Нет, он заставит обратить на себя внимание! Заставит уважать! Добьется, потому что это он, Крематор, контролирует ситуацию, а не этот вашингтонский гость.

Затем он приглушает звук до невнятного бормотания, но не выключает полностью, тишина ему не нужна. Потом выключает стереосистему, но кладет в карман крошечный диктофон со вставленной заранее кассетой.

– Пойду прогуляюсь, – говорит он. – Ты мне надоела. С тобой скучно.

Подходит к манекену, с которым до сих пор забавлялся, пробуя разные комбинации одежды жертв.

– Нет, конечно, я тебя по-своему ценю, – добавляет он негромко.

После чего подается вперед и целует манекен. Даже засовывает язык в приоткрытый рот. После чего снимает с плеч манекена голову своей последней жертвы и кладет ее в пластиковый пакет, который затем относит в холодильник в прачечной и осторожно ставит на полку.

Вечер выдался туманным, улицы темны и в свете фонарей поблескивают влагой. Наверное, в такую погоду Джек Потрошитель бродил по Лондону. Идеальный вечер для охоты.

Он улыбается и ведет машину к озеру. Улыбка делается еще шире, когда он нажимает кнопку диктофона и подносит его к уху. Крики ужаса, они как шепот влюбленного, только с другим знаком. Любовь и нежность, превратившиеся в ненависть и страх. Две стороны одной медали. Разница лишь в том, в чьих руках контроль.

Глава 9

– Если репортеры нас здесь застукают, то я готов съесть собственные трусы, – заявил Ковач, обводя глазами помещение.

Одна стена была обклеена фотографиями голых женщин, вовлеченных в разного рода эротические утехи. Остальные три – дешевыми красными, слегка ворсистыми обоями, которые в лучшем случае производили впечатление изъеденного молью бархата.

– Что-то подсказывает мне, что все это специально по вашему заказу, – сухо ответил Куинн, втягивая носом воздух. Пахло мышами, дешевыми духами и грязным бельем. – За небольшую цену.

– Да, если журналюги нас здесь обнаружат, то на карьере можно будет ставить крест, – поддакнул Элвуд Кнутсон, вытаскивая из выдвижного ящика огромный керамический пенис и демонстрируя его присутствующим.

Лиска поморщилась.

– У тебя на них нюх, честное слово.

– Эй, только не надо на меня так смотреть. Или ты думаешь, что я постоянно пасусь в массажных салонах?

– Думаю.

– Очень смешно. Эту прекрасную квартирку нам предоставил детектив Адлер, помощник шерифа округа Хеннепин. Чанк, живо поклонись.

Чанк – гора мускулов под эбеновой кожей и шевелюрой кудряшек стального оттенка – изобразил глуповатую улыбку и махнул рукой.

– Моя сестра работает в банке. Они расторгли договор об ипотеке после того, как прошлым летом в доме имели место преступления на сексуальной почве. Хаза – лучше не придумать, цена – идеальная, то есть никакая. После того как проститутки отсюда съехали, пресса утратила всякий интерес к этому месту. Так что никому и в голову не взбредет искать нас здесь.

«А это самое главное», – подумал Куинн, шагая вслед за Ковачем по длинному узкому коридору. Сэм на ходу щелкал выключателями, показывая меньшие по размеру комнаты – их было по две с каждой стороны коридора. Цель – создать для следственной группы такие условия работы, чтобы им никто не мешал, никто не совал нос и не донимал вопросами, а такое было возможно лишь при одном условии: репортеры не должны знать, где находится штаб. Именно по этой причине и была выбрана данная квартира – обеспечить условия работы и свести к минимуму утечку информации.

Если же она станет утекать и дальше, то Элвуд прав: гореть карьере каждого ярким пламенем. И журналисты не отстанут, пока не добьются своего.

– Мне здесь нравится! – заявил Ковач, бросив взгляд от входной двери вдоль всего коридора. – Давайте устраиваться.

Лиска поморщила нос.

– А нельзя сначала из шланга обработать квартиру лизолом?

– Почему же нельзя? Можно. Более того, как только мы вычислим убийцу, ты можешь все сделать в этой квартирке по своему вкусу.

– Пошел ты в задницу со своими шутками. Думаю, ты будешь первым, кто поймает из унитаза лобковых вшей!

– Не, не я, а медвежья задница с номером «Ридерз дайджест». Как только вши увидят его мохнатый зад, как сразу набегут. В его шкуре места хватит для целой блошиной цивилизации.

Элвуд, который ростом и сложением напоминал медведя гризли, гордо вскинул подбородок.

– От имени волосатых людей всего мира, так и быть, возьму огонь на себя.

– Неужели? – удивился Ковач. – Тогда иди на улицу и притащи хотя бы чего-нибудь. Нечего понапрасну тратить драгоценное время.

В переулке были припаркованы две машины, нагруженные офисной мебелью и оборудованием. И все это было доставлено в бывший массажный салон вместе с ящиками офисной техники и расходных материалов, кофемашиной и, что самое главное, с ящиками, в которых хранились дела по всем трем убийствам, совершенным неизвестным преступником, которого детективы в своих разговорах называли не иначе как Коптильщиком.

Вместе со всеми сюда приехал и Куинн, причем как рядовой член команды. Вернее, пытаясь им быть, что, согласитесь, не так-то просто, когда вы привыкли работать как независимый агент. Это примерно то же самое, как если бы некая звезда бейсбола всякий раз пытался вписаться в новую команду. В некотором смысле его купили для того, чтобы он вышел на след убийцы, после чего ему сделают ручкой, и он отправится расследовать новое дело. Шутки казались слегка натужными, попытки панибратства отдавали лицемерием. Когда все закончится, многим будет казаться, что они его хорошо знают. Хотя на самом деле он останется для них все той же ходячей загадкой, как и был.

И все-таки Джон делал вид, что он один из них, прекрасно зная, что никто все равно не поймет, что это спектакль. Точно так же, как люди, работающие бок о бок с серийным убийцей, никогда не заподозрят, кто он такой. Люди вообще страдают удивительной близорукостью в том, что касается их личного мирка. Все внимание сосредоточено лишь на том, что важно для них самих. Им нет никакого дела, что творится в гнилой душонке соседа за офисной перегородкой – до тех пор, пока болезнь не коснется их собственной задницы.

В общем, в считаные минуты бывший массажный салон «Райское блаженство» преобразился: из бывшего низкопробного борделя превратился в оперативный штаб. К девяти часам собралась вся следственная группа: шесть детективов из полицейского управления Миннеаполиса, три – из офиса шерифа, двое из бюро по борьбе с тяжкими преступлениями плюс Куинн и Уолш.

Глядя на Уолша, можно было подумать, что его мучила малярия.

Ковач еще раз напомнил присутствующим подробности двух предыдущих убийств и закончил результатами вскрытия изуродованного трупа неизвестной молодой женщины. Рассказ сопровождался показом фотографий, которые в срочном порядке напечатали и доставили в штаб.

– Чуть позже мы получим предварительные результаты лабораторных анализов, – произнес Сэм, передавая присутствующим для ознакомления жуткие фото жертвы Крематора. – На сегодняшний день нам известна лишь группа крови – нулевая, резус положительный. Кстати, как и у Джиллиан Бондюран. Но и у миллионов других людей такая же.

Я хочу, – продолжал он, – чтобы вы обратили внимание на фотографии ран – в тех местах, где с тела были срезаны куски мягких тканей. Точно такие же имелись и у двух предыдущих жертв. Наше предположение – тем самым убийца уничтожал следы зубов. С другой стороны, с тем же успехом он мог вырезать те участки тела, которые несли на себе особые приметы и могли способствовать опознанию жертвы – шрамы, родимые пятна и так далее.

– Татуировки, – подсказал кто-то.

– Бондюран не в курсе, имелись ли у дочери татуировки. По словам его адвоката, он вообще не смог припомнить никаких особых примет. Джиллиан большую часть жизни прожила с матерью, так что, по-моему, в этом нет ничего удивительного. Мы сейчас пытаемся разжиться ее фотографией в купальном костюме, но пока не удалось.

В целом мы исходим из предположения, что жертва – это Джиллиан Бондюран, – добавил Ковач, – хотя не исключаем и другие возможности. Нам уже позвонили несколько человек по горячей линии. Все они как один утверждают, что якобы видели Джиллиан и после пятницы, но ни один из них не явился в полицию для дачи показаний.

– То есть ее, возможно, похитили? – спросила Мэри Мосс из отдела по борьбе с тяжкими преступлениями. Внешне это была типичная мамаша из благополучного пригорода – в водолазке и твидовом жакете. Большая часть лица скрыта за огромными очками. Короткие светлые, с легкой проседью волосы не помешало бы слегка проредить и уложить.

– Насколько мне известно, требований о выкупе пока не поступало, – ответил Ковач. – Хотя и такую вероятность я бы тоже не исключил.

– Папаше Бондюрану почему-то и в голову не пришло, что его дочь могли похитить, – заметил Адлер. – Это только мне кажется странным или кому-то еще?

– Он слышал, что рядом с трупом в парке были найдены водительские права его дочери, и потому решил, что тело принадлежит именно ей, – сделал вывод Хэмилл.

Адлер развел руки – ладони у него были размером с перчатку для игры в бейсбол.

– Я повторю свои слова. Это только мне кажется странным? Скажите, кто согласился бы поверить в то, что их ребенок превратился под руками маньяка в обезглавленный труп? Такой толстосум, как Бондюран, скорее предположил бы, что его дочь похитили. Ему бы и в голову не пришло сразу думать про убийство.

– Он уже дал показания? – спросил Элвуд, налегая на горячую булочку, пока просматривал фотографии вскрытия.

– Только не мне, – ответил Ковач.

– Что-то мне все это не нравится.

– Прошлой ночью мне позвонил его адвокат и оставил сообщение на автоответчике, – произнес Куинн. – Бондюран хочет встретиться со мной сегодня утром.

Ковач растерянно сделал шаг от стола.

– Серьезно? И что ты ответил?

– Ничего. Я дал ему подождать до утра. Скажу честно, я не горю желанием встречаться с ним на этой стадии расследования. Но если это поможет вам найти лазейку к нему…

Ковач улыбнулся улыбкой акулы.

– Джон, тебя случаем не нужно подвезти до дома Бондюрана?

Куинн наклонил голову и поморщился.

– У меня есть время позвонить в страховую компанию, чтобы пересмотреть условия моей страховки по поводу несчастного случая?

– Эй, послушай! – рявкнул Ковач. – Можешь не волноваться. Доставлю тебя к нему в целости и сохранности.

– Ну, селезенку я уже, похоже, потерял по пути в отель. Так что, если ты не против, мы могли бы ее подобрать, когда будем ехать к Бондюрану.

– Джон здесь всего один день, а уже в курсе твоих слабостей, Сэм, – пошутила Лиска.

– Кто бы говорил, – буркнул кто-то из присутствующих.

– Я вожу машину, как Ковач, только накануне критических дней.

Куинн поднял руку;

– Прекратите, давайте ближе к делу. Итак, об отметинах зубов. Мы пропустили их через базу данных, когда изучали первое убийство, в надежде, что это позволит нам вычислить убийцу или насильника-садиста, который бы оставлял на теле жертв следы зубов, либо потом поедал части их тел, – и в результате получили целый список. Затем пропустили его через наши компьютеры и получили еще один, – с этими словами он помахал листами с компьютерными распечатками.

– Сколько времени нам понадобится, чтобы подтвердить или опровергнуть то, что убитая – Джиллиан Бондюран?

Гэри «Очаровашка» Юрек из полицейского управления выполнял в следственной группе роль представителя по связям с общественностью и каждый день выдавал журналистам очередную порцию дежурных банальностей. Гэри имел внешность героя мыльной оперы, и даже такой ушлый народец, как репортеры, словно рыба на крючок, попадались на его голливудскую улыбку и почти не слушали, что он им говорил.

Ковач посмотрел на Уолша.

– Винс, скажи, нашли что-то стоящее в медицинской карточке Джиллиан Бондюран?

Уолш откашлялся и покачал головой.

– Парижский офис сейчас занят поисками медкарты. Они пытались связаться с отчимом, но тот мечется между двумя строительными заказами: один – в Венгрии, другой – в Словакии.

– Насколько я могу судить, по возвращении в Штаты она была олицетворением здоровья, – заявила Лиска. – Никаких серьезных травм или заболеваний, ничего, что требовало бы рентгеновского исследования, за исключением разве что зубов.

– И вот теперь этот мерзавец нам все испортил, потому что отрезал жертве голову, – недовольно буркнул Элвуд.

– Джон, а у тебя случаем не завалялись какие-нибудь идеи по этому поводу? – спросил Ковач.

– Возможно, он рассчитывал завести следствие в тупик. С другой стороны, нельзя исключать, что тело принадлежит не Джиллиан Бондюран, а кому-то еще, и он тем самым просто на что-то намекает либо ведет какую-то только ему известную игру, – предположил Куинн. – Возможно, он был знаком с жертвой – кто бы она ни была – и отрезал голову, чтобы обезличить ее. Либо это новый шаг в эскалации садистских фантазий, и он решил воплотить их в жизнь. Возможно, для удовлетворения фантазий сексуальных.

– О боже, – прошептал Чанк.

Типпен, второй следователь из офиса шерифа, нахмурил брови.

– Я бы не сказал, что это существенно сужает наши поиски.

– Мне пока о нем мало что известно, – спокойно ответил Куинн.

– А что вам известно?

– Только основные факты.

– Например?

Куинн вопросительно посмотрел на Ковача, и тот подозвал его к своему концу стола.

– Ни в коем случае не стал бы называть это исчерпывающим анализом. Я говорю это для того, чтобы на сей счет не возникало вопросов. Прошлой ночью я ознакомился с делами, но, чтобы составить надежный, аккуратный портрет, требуется отнюдь не пара часов.

– Хорошо, вы нашли себе оправдание, – нетерпеливо бросил Типпен. – И все-таки кого, по-вашему, мы должны искать?

«Спокойно, – мысленно приказал себе Джон, – не заводись, не вздумай сорваться». В любой команде всегда найдется скептик, к этому надо быть готовым. Он давно уже научился правильно вести себя с ними, воздействовать силой логики и практических соображений.

Куинн в упор посмотрел на Типпена – поджарый, внешне малосимпатичный тип с лицом как у ирландской гончей: огромный нос, усы, кустистые брови, пронзительные темные глаза.

– Ваш преступник – белый мужчина, возраст – от тридцати до тридцати пяти лет. Садисты-маньяки, как правило, выискивают себе жертву среди своей же этнической группы. – Куинн остановился и, указав на сделанные крупным планом фотографии ран на теле убитой, продолжил: – Расположение ран весьма специфическое и повторяется на каждой жертве. Он явно провел немало времени, доводя свои фантазии до совершенства. Когда мы его поймаем, у него наверняка найдутся горы садомазопорнографии. Этими вещами он явно интересуется давно. Изощренный характер убийства и то, что преступник практически не оставил улик, предполагают зрелость и опыт. Не исключено, что за ним тянется длинный шлейф преступлений на сексуальной почве. Независимо от того, все ли они зафиксированы, он занимается этим с юности, лет с двадцати.

Скорее всего, он начинал с подглядывания в окна или с фетишистских краж – например, воровал женское нижнее белье, потому что оно является частью его сексуальных фантазий. Нам не известно, что он делает с одеждой своих жертв. Потому что одежда на мертвых телах та, в которую он нарядил их по своему вкусу и которую где-то приобрел сам.

– Он что, в детстве играл с куклой Барби? – спросил Типпен.

– Если и играл, то потом у куклы не хватало рук или ног, – прокомментировал Куинн.

– Господи, уже и пошутить нельзя!

– Сейчас не до шуток, детектив. Потому что у некоторых извращенные фантазии появляются в пяти-шестилетнем возрасте. Особенно в семьях, где имеет место насилие на сексуальной почве или царит полная сексуальная распущенность, причем на виду у ребенка. Я уверен, что в нашем случае так оно и было. Более того, первое убийство осталось нераскрытым, что придало ему уверенности. Он осмелел, если так можно выразиться, расправил крылья. Согласитесь, довольно рискованно оставлять тела жертв в городских парках, где вас могут заметить. Он же, судя по всему, хочет показать, что ничего не боится. Такой тип, на мой взгляд, может быть увлечен ходом расследования. Ему хочется внимания, он смотрит выпуски новостей, читает, что пишут в газетах.

– Значит, шеф Грир был прав вчера на совещании, когда сказал, что мы должны сделать сильное заявление? – уточнил Ковач.

– Он будет прав сегодня или завтра, когда мы будем готовы сделать следующий шаг.

– Это вы так считаете, – буркнул под нос Типпен.

– Я не буду против, если эту идею начальству подадите вы, детектив, – парировал Куинн. – Мне сугубо безразлично, кто будет считаться автором. Я бы не хотел видеть свое имя в газетах. Не хочу засвечиваться на ТВ. Сказать по правде, вообще предпочел бы вести расследование из своего кабинета в Куонтико. Здесь передо мной стоит одна-единственная задача: помочь вам вычислить этого мерзавца и удалить его из человеческого общества раз и навсегда. Аминь. Вот и все, зачем я здесь.

Типпен сделал вид, будто что-то изучает в блокноте. Было видно, что Куинн его не убедил.

Ковач негромко вздохнул.

– У нас нет времени метить территорию. Я уверен, людям безразлично, у кого из присутствующих самый большой член.

– Разумеется, у меня, – игриво отозвалась Лиска, подхватывая гигантский керамический фаллос. Элвуд поставил его вместо вазы на середину стола. Лиска с гордостью продемонстрировала присутствующим трофей.

Послышался смех, и это помогло разрядить обстановку.

– Как бы там ни было, – продолжил Куинн, – мы должны проявить максимальную осторожность и не слишком провоцировать его. Начать можно со встречи с общественностью, причем провести ее в таком месте, которое находилось бы примерно посередине, на равном расстоянии от тех точек, где он оставлял обгорелые трупы. Официальная версия – вы просите помощи, просите содействия рядовых граждан. Это довольно мягкий подход, ему он ничем не угрожает. Но я полагаю, что он клюнет на такой сценарий, поскольку будет чувствовать себя в безопасности.

Обмануть преступника довольно сложно, если только его не подведет собственное самомнение. Он хорошо организован. Уровень интеллекта – выше среднего. Наверняка имеет работу, хотя, возможно, не ту, какую предполагают его способности. Хорошо знаком с зелеными зонами города, и если вы сами этого еще не сделали, то я посоветовал бы просмотреть списки работников парков, проверить, нет ли у кого криминального прошлого.

– Как раз этим и занимаемся, – сказал Ковач.

– А откуда вам известно, что у него есть работа? – не унимался Типпен. – Вдруг он бездомный, бродяга. Может, он потому так хорошо и знает парки, что проводит там бульшую часть своего времени?

– Нет, это не бездомный, – возразил Куинн без тени сомнения в голосе. – Дом у него есть. Потому что место, где он оставляет трупы жертв, – это совсем не то место, где он их убивает. Все женщины были похищены. Он их куда-то отвез и держал там какое-то время. Ему требуется неприметное, укромное место, где он мог бы издеваться над ними, не заботясь о том, что их крики кто-то услышит.

Кроме того, не исключено, что машина у него не одна. Возможно, есть небольшой грузовичок. В стандартном исполнении, далеко не новый, неприметного цвета, но в хорошем состоянии. В таком удобно перевозить мертвое тело, такой не привлечет к себе внимания, если его поставить на стоянке в парке. Но знакомится он с ними в другой машине. Грузовик – вещь приметная, его легко могут запомнить свидетели.

– А откуда вы взяли, что работа ниже его способностей? – поинтересовался Фрэнк Хэмилл.

– Потому что это норма для такого рода преступников. Он работает лишь потому, что без работы не проживешь. Однако его энергия, его таланты находят себе применение на стороне. Он также проводит много времени, предаваясь фантазиям. Живет от убийства до убийства. Будь он главой крупной компании, у него вряд ли было бы столько свободного времени.

– Эта братия – тоже сплошные психопаты, – пошутил кто-то.

Куинн ощерился в наигранно злобной улыбке.

– Буду рад, если большинство их все-таки любят свою дневную работу.

– А что еще? Есть какие-нибудь предположения относительно его внешности?

– У меня смешанные чувства, потому что напрашиваются два противоположных вывода.

– Проститутки работают не за красоту, а за «зелень», – вставил веское слово Элвуд.

– Если предположить, что все три жертвы были проститутками, то я бы сказал, что наш убийца внешностью не блещет. Возможно, у него есть какие-то проблемы – например, он заика или же, скажем, имеет шрам. Нечто такое, что мешает ему знакомиться с нормальными женщинами. Но что, если третья жертва все-таки дочь миллиардера?

Джон вопросительно выгнул бровь.

– Откуда нам знать, чем она могла увлекаться.

– А что, есть основания предполагать, что она потихоньку подрабатывала проституцией? – спросил Куинн. – Ведь по тому, что нам известно, у нее нет ничего общего с первыми двумя жертвами.

– Просто она нигде не засветилась, – ответила Лиска. – А еще ее папаша – Питер Бондюран.

– Думаю, неплохо бы составить более подробные виктимологические профили на всех трех женщин. Если между ними есть хоть какая-то связь, то это могло бы дать нам отправную точку для поисков преступника.

– Две уличные девки и дочь миллиардера – что они могут иметь общего? – спросил Юрек.

– Наркотики, – сказала Лиска.

– Мужчину, – предположила Мэри Мосс.

Ковач кивнул.

– Вы хотели бы проработать эти версии?

Обе женщины кивнули.

– А что, если преступник напал на них сзади? – предположил Типпен. – Может, если не было необходимости оказывать им знаки внимания, то он просто «снял» их, потому что они находились не в том месте и не в то время.

– Не исключаю, хотя эта версия представляется мне маловероятной, – ответил спецагент. – Уж слишком она гладкая. Были женщины – и нет… Никто не видел никакой борьбы, никакого сопротивления, никаких криков… Логика подсказывает мне, что они пошли с ним по собственной воле.

– Кстати, а где машина Джиллиан Бондюран? – поинтересовался Адлер. – Красный «Сааб» так до сих пор и не был найден.

– Так, может, это она «сняла» его, а не он ее? – предположила Лиска. – Все-таки на дворе девяностые. Может, ее машина по-прежнему у него.

– То есть мы ищем убийцу, у которого в гараже стоят три машины? – спросил Адлер. – Черт побери, я пошел работать явно не туда!

– Ну, если начать выколачивать деньги из бывших жен, то в гараж можно поставить не один «Порше», – пошутил Ковач.

Лиска стукнула его кулаком по руке.

– Эй, я, между прочим, тоже бывшая жена!

– Я не имел в виду тех, с кем работаю.

Все тотчас принялись шутить, и Куинн воспользовался моментом, чтобы выпить кофе. Для полицейских юмор – своего рода предохранительный клапан, помогающий выпустить негативную энергию, которая копится внутри. Участники следственной группы стояли в самом начале долгого и малоприятного пути. Так что вставленная время от времени шутка не помешает. Чем сильнее дух взаимопонимания и товарищества, тем лучше результаты. Обычно Джон тоже отпускал пару-тройку шуток, не в последнюю очередь для того, чтобы создать в глазах окружающих образ своего парня.

– Что касается роста, я бы предположил, что среднего, сложения тоже среднего – то есть достаточно рослый и сильный, чтобы тащить мертвое тело, однако не настолько, чтобы испугать своим видом потенциальную жертву. На сегодня у меня все.

– Все? А не смог бы ты закрыть глаза и представить себе что-то вроде фото? – полушутя спросил Адлер.

– Прошу прощения, детектив, – с улыбкой ответил Джон и пожал плечами. – Будь я ясновидящим, давно бы зарабатывал на бегах, ставя на правильных лошадок. Но, увы…

– Неправда, будь это так, тебя бы не показывали по телевидению.

– Если бы нас всех показывали по ТВ, мы бы раскрывали все эти преступления в течение часа, – парировал Элвуд. – Из-за этого телевидения народ не может набраться терпения и требует от нас результатов – как говорится, вынь да положь, а ведь с момента убийства прошло всего два дня. Нет, ну как будто вся страна живет по расписанию телепрограмм!

– Кстати, раз уж зашла речь о телевидении… – произнес Хэмилл, держа в руках видеокассету. – У меня есть запись пресс-конференции.

Телевизор со встроенным видеомагнитофоном стоял на металлической тележке во главе стола. Хэмилл вставил кассету. Все тотчас уселись поудобнее и приготовились взглянуть, что будет на пленке. По просьбе Куинна среди прочих операторов местных телестудий незаметно поместили видеотехника из отдела по борьбе с тяжкими преступлениями, чтобы он снимал не само событие, а собравшуюся публику.

Камера скользила по лицам присутствующих – репортеров, полицейских, фотографов. Где-то на заднем плане звучали голоса мэра, шефа Грира и окружного прокурора. Куинн смотрел на экран, пытаясь заметить хотя бы малейшие изменения в выражении человеческих лиц – промелькнувший в глазах блеск, играющую в уголках рта улыбку. Его внимание было приковано к людям на периферии толпы, к тем, кто оказался на конференции случайно или по стечению обстоятельств.

Куинн искал глазами некое едва уловимое нечто, которое не могло ускользнуть от его зорких глаз.