История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага

Это доказывает нашу британскую честность и независимость суждений: наши высшие сословия - не просто надменные аристократы, какими их выставляют невежды; напротив, если у человека есть деньги, они будут привечать его, есть его обеды, танцевать на его балах, брать в жены его дочерей или отдавать своих прелестных дочек в жены его сыновьям без всяких церемоний, как самые обыкновенные roturiers {Простолюдины (франц.).}.
      Наш друг шевалье Стронг, в свое время надзиравший за отделкой дома в Клеверинг-Парке, теперь с присущим ему вкусом давал указания и модным лондонским подрядчикам, готовившим лондонский особняк к приезду семейства Клеверингов. Украшением этого изысканного жилища Стронг наслаждался не меньше, чем если бы сам был его владельцем. Фактотум и доверенный друг баронета по три раза перевешивал картины и переставлял диваны и кресла, вел беседы с виноторговцами и будущими поставщиками и в то же время, пользуясь случаем, обставлял собственную квартирку и закладывал небольшой винный погреб; квартирка вызывала восхищение всех его знакомых, а те из них, кого он изредка приглашал к завтраку, теперь запивали жаркое превосходным кларетом. Шевалье, по собственному выражению, катался как сыр в масле: он с большим удобством устроился в "Подворье Шепхерда"; и прислуживал ему бывший его товарищ по Испанскому легиону, которого он потерял во время штурма какого-то испанского форта и вновь нашел на углу Тоттенхем-Кортроуд и которого произвел в чин слуги - своего и приятеля, временно с ним квартировавшего. Приятель же этот был не кто иной, как любимец набоба Лакхнаусского, доблестный полковник Алтамонт.
      Свет не видывал человека менее любопытного или, по крайней мере, более деликатного, нежели Нэд Стронг, и он не старался вникать в таинственную связь, которая вскоре после их первой встречи установилась между сэром Фрэнсисом Клеверингом и посланцем набоба. Последнему была известна какая-то тайна касательно первого, почему-то это давало ему власть над Клеверингом; и поскольку Стронг знал, что его патрон прожил далеко не безупречную молодость и в бытность свою в индийском полку показал себя не с лучшей стороны, а полковник клялся, что близко знал Клеверинга в Калькутте, Стронг решил, что он держит сэра Фрэнсиса в страхе угрозой каких-то разоблачений. Да Стронг и сам уже давно раскусил сэра Фрэнсиса Клеверинга как человека неумного, бесхарактерного и слабовольного, как морального и физического лентяя и труса.
      После встречи в Бэймуте несчастный баронет раза три виделся с полковником, но не сообщал Стронгу, о чем у них шел разговор, хотя шевалье, выполнявший все его поручения, несколько раз передавал от него письма полковнику. В один из таких дней посланец набоба был, надо полагать, особенно не в духе: он скомкал письмо Клеверинга в кулаке и разразился целой тирадой:
      - К дьяволу сотню! Хватит с меня и писем и вилянья. Скажите Клеверингу, что мне нужна тысяча, не то я не буду больше молчать, и тогда от него мокрое место останется. Пусть гонит тысячу, и я уеду за границу и, даю слово джентльмена, на год оставлю его в покое. Так и передайте ему, дружище. Если я не получу деньги в пятницу к двенадцати часам, то, не будь мое имя... такое, как есть, в субботу я даю заметку в газету и на той неделе вся лавочка взлетит на воздух.
      Строит передал эти слова баронету, и они произвели такое впечатление, что в назначенный день и час шевалье опять явился в бэймутскую гостиницу, где стоял Алтамонт, и вручил ему требуемую сумму. Алтамонт называл себя джентльменом и поступил по-джентльменски: расплатился по счету в гостинице, и бэймутская газета сообщила, что он отбыл в заграничное путешествие. Стронг проводил его в Дувр, до самой пристани. "Тут пахнет подлогом, - думал он. Не иначе как вексель попал к этому типу и теперь он шантажирует Клеверинга".
      Однако еще до истечения года полковник вновь ступил на берег нашей благословенной страны. По его словам, ему дьявольски не повезло в Баден-Бадене: красное выходило четырнадцать раз подряд, ни один благородный человек такого не выдержит. Денег на проезд он был вынужден просить у сэра Фрэнсиса; и баронет, хоть ему и приходилось туго (у него было много предвыборных расходов, и жизнь в поместье стоила недешево, а тут еще он обставлял свой лондонский дом), все-таки умудрился уплатить по векселю Алтамонта, хотя и очень неохотно: в присутствии Стронга он, ругательски ругаясь, выразил сожаление, что полковника не упекли в Германии в долговую тюрьму до конца дней, тем избавив его от дальнейших домогательств.
      Деньги для полковника сэру Фрэнсису пришлось добывать без ведома жены; ибо эта добрая женщина, хотя и не скупилась на расходы, однако вместе с большим состоянием унаследовала от своего папаши Снэлла неплохую деловую хватку и супругу положила лишь такое содержание, какое, на ее взгляд, приличествовало его званию ж титулу. Время от времени она делала ему подарки или оплачивала какой-нибудь экстренный карточный долг, но всегда требовала подробного отчета об употреблении этих подачек; и Клеверинг напрямик сказал Стронгу, что за деньгами для Алтамонта он просто не может обратиться к жене.
      В обязанности мистера Стронга входило добывать для своего патрона как эти, так и другие суммы. И в его квартире в "Подворье Шепхерда" нередко велись переговоры между сэром Фрэнсисом и господами из мира денежных мешков и перешло из рук в руки немало крупных банкнот и листков вексельной бумаги. Когда человек с молодых ногтей привык делать долги и получать наличные в обмен на обязательства уплатить через год, не бывает, чтобы удача долго ему сопутствовала: чуть немножко повезет, глядишь - ростовщик уже опять на пороге, а векселя с твоей подписью пущены в оборот. Клеверинг находил более удобным встречаться с этими господами не у себя, а у Стронга; и шевалье питал к баронету столь сильное дружеское расположение, что хотя сам он не имел за душой ни шиллинга, его подпись как поручителя стояла на обороте чуть ли не всех векселей, какие выдавал сэр Фрэнсис. Приняв векселя Клеверинга к платежу, он учитывал их "в Сити". Когда подходил срок оплаты, торговался с держателями и либо платил что-нибудь в счет долга, либо получал отсрочку, переписав вексель на нового держателя. Правдами или неправдами джентльменам надобно жить. Мы ведь только что читали в газетах, что гарнизон Коморна держится бодро, военные ставят пьесы, танцуют на балах и поедают свой рацион, хотя им ежечасно угрожает штурм австрийцев, а в случае его удачи - виселица; так же и в Лондоне сотни неунывающих должников расхаживают по улицам, изо дня в день обедают достаточно сытно и весело и крепко спят по ночам; а поблизости уже маячит бейлиф, и веревка долгов уже накинута им на шею - каковые мелкие неудобства старый солдат Нэд Стронг сносил без малейшего труда.
      Однако нам еще представится случай ближе познакомиться с этими, да и с другими интересными обитателями "Подворья Шепхерда", а сейчас возвратимся к леди Клеверинг и ее друзьям, очень уж долго мы заставили их ждать в дверях дома на Гровнер-Плейс.
      Они сразу вошли в роскошную столовую, отделанную в средневековом стиле, - "почему - одному богу известно, - как заметила, добродушно смеясь, хозяйка, - разве что потому, что мы с Клеверингом дожили до середины своего века", - и здесь гостям были предложены обильные остатки завтрака, еще не убранного со стола, за которым только что сидели леди Клеверинг и Бланш. Наша маленькая сильфида, на званом обеде съедавшая не более шести зернышек риса, как Амина, приятельница джиннов, в "Тысяче и одной ночи", без свидетелей весьма энергично орудовала ножом и вилкой и поглощала основательную порцию бараньих котлет, тем самым уподобляясь в лицемерии многим другим светским девицам. Пен и майор от угощения отказались, но убранство столовой расхвалили на все лады, не забыв и модного словечка "очень строгий стиль". И в самом деле, здесь имелись голландские, с высокими спинками стулья семнадцатого века; буфет резного дерева - шестнадцатого; у стены - другой буфет, тоже резной, из деревянной отделки церкви в Нидерландах, а над круглым дубовым столом - огромная церковная люстра; были тут и фамильные портреты с Уордор-стрит, и гобелены из Франции, щиты, двуручные мечи и секиры из папье-маше, зеркала, статуэтки святых и дрезденский фарфор - словом, ничего более строгого и вообразить невозможно. Из столовой дверь вела в библиотеку, где стояли подобранные по размеру бюсты и книги, глубокие кресла и бронзовые скульптуры в классическом стиле. Здесь, за надежным прикрытием двойных дверей, сэр Фрэнсис курил сигары, читал "Беллову жизнь" и засыпал после обеда, если не играл на бильярде в одном из своих клубов и не понтировал в игорных домах близ Сент-Джеймс-стрит.
      Но что могло сравниться со строгим великолепием гостиных? Ковры там были столь толстые и пушистые, что нога ступала по ним бесшумно, как тень; на белом их фоне цвели розы и тюльпаны величиной с постельную грелку; в живописном беспорядке расставлены были стулья высокие и низкие, стулья кривоногие и стульчики до того хрупкие, что под стать только сильфиде, столики маркетри, на которых громоздились диковинные безделушки, фарфор всех веков и всех стран, бронза, кинжалы с позолотой, альбомы, ятаганы, турецкие бабуши и коробки с парижскими конфетами. Где бы вы ни сели, из-за вашего плеча выглядывали дрезденские пастушки и пастушки. И были там еще голубые пудели, утки, петухи и куры из датского фарфора; были нимфы кисти Буше и пастушки кисти Греза, до чрезвычайности строгие; были муслиновые занавески и парчовые портьеры, золоченые клетки с попугаями - два какаду, тщетно старающиеся перекричать и переболтать друг друга; часы с музыкой на подзеркальнике, и на камине - еще одни часы, с боем, - как у колокола Большой Том, - словом, там было все, чего может требовать богатство и что может изобрести утонченный вкус. Лондонская гостиная, обставленная без оглядки на расходы, - это, безусловно, одно из самых возвышенных и любопытных зрелищ нашего времени. Римляне Восточной империи, прелестные графини и маркизы Людовика XV - и те не могли бы проявить столь изысканного вкуса, как наши современники; и всякий, кто попадал в парадные комнаты леди Клеверинг, бывал вынужден признать, что они великолепны и что такого "строгого" убранства не увидишь даже в самых красивых гостиных Лондона - ни у леди Харли Квин, ни у леди Хэнуэй Уордор, ни у миссис Ходж-Поджсон, супруги прославленного железнодорожного магната.
      Бедная леди Клеверинг мало смыслила в таких вещах и на окружавшую ее роскошь взирала без должного почтения.
      - Я знаю одно - что денег на это ухлопали пропасть, - сообщила она своему гостю, - и не советую вам садиться на те вон золотые стульчики. Я сама один продавила в тот вечер, когда у нас был второй званый обед. И что вы раньше к нам не зашли? Мы бы и вас пригласили.
      - Вам было бы, вероятно, очень интересно посмотреть, как мама сломала стул, правда, мистер Пенденнис? - спросила милочка Бланш с недоброй улыбкой.
      Она сердилась, потому что Пен смеялся и разговаривал с ее мамашей, потому что ее мамаша, расписывая дом, несколько раз попала пальцем в небо... да мало ли еще почему.
      - Я бы с радостью помог леди Клеверинг подняться, - с поклоном отвечал Пен.
      - Quel preux chevalier! {Какой доблестный рыцарь! (франц.).} воскликнула Сильфида, тряхнув головкой.
      - Не забудьте, я сочувствую всем, кто падает, - сказал Пен. - Когда-то я сам сильно на этом пострадал.
      - И уехали домой искать утешения у Лоры, - сказала мисс Амори.
      Пен поморщился. Он не любил вспоминать, как его тогда утешила Лора, и не очень ему было приятно обнаружить, что о его осечке всем известно. А так как ответить ему было нечего, он стал с подчеркнутым интересом разглядывать мебель и расхваливать вкус хозяйки.
      - Меня-то нечего хвалить, - сказала прямодушная леди Клеверинг, - это все подрядчики да капитан Стронг. Они тут все устроили, пока мы жили в деревне, и... и леди Рокминстер у нас побывала и, говорит, салоны вполне хороши, - произнесла леди Клеверинг очень почтительно.
      - Моя кузина Лора недавно гостила у нее, - заметил Пен.
      - Да я не о вдовствующей, я о самой леди Рокминстер.
      - Неужто? - воскликнул майор, услышав это громкое имя. - Ну, леди Клеверинг, если вы заслужили одобрение миледи, значит, все в порядке. Да, да, значит, все в порядке. Должен тебе сказать, Артур, что леди Рокминстер законодательница мод и хорошего вкуса. А комнаты и в самом деле прекрасны! И майор, говоря о знатной леди, понизил голос и окинул гостиную благоговейным взором, словно своды церкви.
      - Да, леди Рокминстер нам протежирует, - сказала леди Клеверинг.
      - Протежирует, мама, - резко поправила ее Бланш.
      - Ну, пусть так, - согласилась миледи. - Это с ее стороны очень любезно, и когда привыкнешь, может, даже ничего будет, а поначалу-то не очень приятно, когда тебе проке... протежируют. Она и балы за нас хочет давать, и на обеды к нам приглашать по своему выбору. Ну, да уж этого я не потерплю. Старых друзей непременно буду звать, а то что же это? Она будет рассылать приглашения, а ты сиди как дура во главе собственного стола? Вы к нам приходите, Артур и майор... знаете когда? Четырнадцатого. Это у нас не из самых парадных обедов, Бланш, - добавила она, оглянувшись на дочь, а та прикусила губу и нахмурилась, очень свирепо для сильфиды.
      Майор с улыбкой и поклоном сказал, что такое маленькое сборище прельщает его гораздо больше, нежели званый обед. Он насмотрелся этих парадных банкетов и предпочитает посидеть и побеседовать просто, в домашнем кругу.
      - По-моему, обед всегда вкуснее на второй день, - сказала леди Клеверинг, стремясь исправить свою оплошность, - Четырнадцатого нас будет совсем немного, очень даже уютно посидим.
      Мисс Бланш, в отчаянии всплеснув руками, проговорила:
      - Ах, мама, vous etes incorrigible {Вы неисправимы (франц.).}.
      Майор Пенденнис поклялся, что больше всего на свете любит маленькие, уютные обеды, и мысленно послал миледи ко всем чертям - как она посмела пригласить его на вчерашний обед! Но он был человек бережливого склада и, сообразив, что, если подвернется что-нибудь получше, этих людишек можно и надуть, принял приглашение почтительно и благодарно. Что касается до Пена, то у него еще не было тридцатилетнего опыта званых обедов и он не видел причин отказываться от вкусного обеда в гостеприимном доме.
      - Что это за пикировка произошла у вас с мисс Амори, ваша милость? спросил майор у Пена на обратном пути. - Мне казалось, что к тебе там были очень благосклонны.
      - "Были" - это ничто, когда речь идет о женщинах, - отвечал Пен с видом заправского фата. - "Были" и "есть" - разные вещи, сэр, в особенности применительно к женскому сердцу.
      - Да, женщины так же изменчивы, как и мы, - вздохнул майор. - Помню, когда мы огибали мыс Доброй Надежды, одна дама грозилась отравиться из-за твоего покорного слуги; а через три месяца сбежала от мужа с кем-то другим, ей-богу. Ты смотри, не попадись в сети этой мисс Амори. Она бойка, жеманна и плохо воспитана; и репутация у ней немного того... ну, да это не важно. Но ты о ней не мечтай: десять тысяч фунтов - это не то, что тебе нужно. Что такое десять тысяч фунтов, мой милый? На проценты с них не оплатить даже тряпок этой девицы.
      - А вы, дядюшка, видно, знаток по части тряпок.
      - Был когда-то, мой мальчик, не скрою. А ты ведь знаешь, старый боевой конь, как заслышит звук трубы, так сразу... хе-хе... Ну, ты понимаешь...
      Тут им встретилась въезжавшая в Хайд-парк коляска, и майор приветствовал ее поклоном и улыбкой несколько одряхлевшего сердцееда.
      - Коляска леди Кэтрин Мартингал, - пояснил он. - Дочери очень хороши собой. Но я, черт побери, помню их мать, когда она была в сто раз красивее. Нет, Артур, дорогой мой, при твоей наружности, при твоих задатках ты рано или поздно должен взять за женой хороший куш. И знаешь ли, плут ты этакий... только не разболтай в Фэроксе, что я это сказал... слава человека немного порочного, d'un homme dangereux {Опасного мужчины (франц.).}, отнюдь не вредит молодому человеку в глазах женщин. Им это нравится, а благонравных юношей они терпеть не могут... Молодости, знаешь ли, многое прощается. Но брак, - продолжал умудренный жизнью моралист, - брак это другое дело. Женись на деньгах. Я уже тебе говорил: найти богатую жену так же легко, как и бедную, а обедать сытно и вкусно за изящно сервированным столом куда приятнее, нежели садиться вдвоем с женой за холодную баранину. Четырнадцатого, у сэра Фрэнсиса Клеверинга, нас накормят отличным обедом. Вот к этому пусть и сведутся твои сношения с этим семейством. Бывай у них, но только ради обедов. И чтобы я больше не слышал твоих дурацких рассуждений про рай в шалаше.
      - Шалаш должен быть с каретным сараем, сэр, чтоб не стыдно в нем жить дворянину, - процитировал Пен известную балладу "Черт на прогулке"; но дядюшка не знал этих стихов (хотя, возможно, вел Пена путем их героя) и продолжал развивать свою философию, очень довольный тем, что ему попался такой восприимчивый ученик. Артур Пенденнис и в самом деле был неглупый малый и к любому собеседнику приспосабливался с легкостью, пожалуй, даже излишней.
      Ворчун Уорингтон ворчал, что Пен до того зазнался, что скоро сделается совершенно невыносим. Но в душе он радовался успехам и лихости своего младшего товарища. Ему нравилось видеть Пена веселым, оживленным, пышущим здоровьем, бодростью, надеждами: так человек, которого клоун и арлекин давно уже не забавляют, радуется, глядя, как дети смотрят пантомиму. Пену везло, и от былой его угрюмости не осталось и следа: он расцветал, потому что на него светило солнце.
      Глава XXXVIII,
      в которой полковник Алтамонт появляется и опять исчезает
      В назначенный день майор Пенденнис, которому не подвернулось ничего получше, и Артур, который ничего лучшего не желал, вместе явились на обед к сэру Фрэнсису Клеверингу. В гостиной они застали только сэра Фрэнсиса с супругой, да еще капитана Стронга. Артур очень обрадовался встрече со старым знакомым, майор же глядел на Стронга весьма хмуро - ему вовсе не улыбалось обедать за одним столом с этим чертовым мажордомом, как он про себя непочтительно называл его. Но вскоре прибыл мистер Уэлбор Уэлбор, сосед Клеверинга и тоже член парламента, и старший Пенденнис сменил гнев на милость: хотя Уэлбор был скучнейший человек и в застольной беседе участвовал не больше, чем лакей, стоявший за его стулом, но все же это был почтенный землевладелец, древнего рода и с годовым доходом в семь тысяч фунтов, и в таком обществе майор всегда чувствовал себя на месте. Затем появились и другие достаточно знатные гости: вдовствующая леди Рокминстер, у которой были свои основания благоволить к Клеверингам, и леди Агнес Фокер со своим сыном Гарри, давнишним нашим знакомым. Мистер Пинсент не мог приехать обязанности члена парламента требовали его присутствия в палате, и он не пренебрегал ими как два его старших коллеги. Последней в гостиную вошла мисс Бланш Амори. На ней было восхитительное белое платье, над вырезом которого сверкали во всей красе ее перламутровые плечики. Фокер, глядя на нее с нескрываемым восхищением, шепнул Пену, что она "ужасная милашка". На этот раз она обошлась с Артуром очень ласково - сердечно протянула ему руку, заговорила о милом Фэроксе, расспросила о милой Лоре и о матушке, сказала, что всей душой рвется назад в деревню, и вообще держалась просто, приветливо и безыскусственно.
      Гарри Фокер решил, что в жизни не видывал создания столь любезного и обворожительного. Он не очень-то привык к обществу дам и в присутствии их обычно немел, а тут оказалось, что при мисс Амори он может говорить, и он сделался чрезвычайно оживлен и разговорчив еще раньше, чем слуга возвестил "обед подан" и гости спустились в столовую. Ему очень бы хотелось предложить руку прелестной Бланш и вести ее вниз по широкой, устланной ковром лестнице; но это счастье выпало на долю Пена, а Фокер, как внук графа, был удостоен чести вести к столу миссис Уэлбор.
      Но временно разлученный с предметом своих воздыханий, за столом он оказался ее соседом и мысленно поздравил себя с тем, как ловко сумел занять эту выгодную позицию. Возможно, впрочем, что ловкость проявил не он, а кто-то другой. Таким образом, оба молодых человека сидели рядом с Бланш, один справа от нее, другой слева, и наперебой с нею любезничали.
      Мамаша Фокера смотрела через стол на своего ненаглядного мальчика и дивилась его необычайной живости. Он без умолку болтал со своей соседкой.
      - Вы видели Тальони в "Сильфиде", мисс Амори?.. Будьте добры, подайте мне су прем деволяй (эти слова были обращены к лакею), очень вкусно... и как, интересно, делают этот супрем, куда они девают ноги от кур?.. В "Сильфиде" она просто чудо, верно? - И он тут же напел прелестную мелодию, которая пронизывает этот прелестнейший из балетов, ныне отошедший в прошлое вместе с самой красивой и грациозной из танцовщиц. Суждено ли нашей молодежи увидеть что-нибудь столь же чарующее и классическое, что-нибудь подобное Тальони?
      - Мисс Амори и сама Сильфида, - сказал Пен.
      - Какой у вас приятный тенор, мистер Фокер, - воскликнула Бланш. - И школа чувствуется превосходная. Я тоже немножко пою. Вот бы нам спеть вместе.
      Пен вспомнил, что с очень похожими словами та же девица обращалась к нему и когда-то не прочь была петь с ним на два голоса. Со сколькими еще мужчинами с тех пор распевала она дуэты? Но задать этот язвительный вопрос вслух он не счел приличным и только сказал с умильным видом:
      - Как я хотел бы снова послушать ваше пение, мисс Бланш! Ни один голос, кажется, не доставлял мне такого удовольствия.
      - А я думала, вам нравится голос Лоры, - сказала мисс Бланш.
      - У Лоры контральто, а вы ведь знаете, этот голос часто фальшивит, проговорил Пен с горечью. - В Лондоне я очень много слушаю музыку, продолжал он, - и профессиональные певцы мне надоели. Не то они поют слишком громко, не то я постарел и все мне приелось. В Лондоне старишься очень быстро, мисс Амори, и я, как все старики, теперь люблю только те песни, что слышал в молодости.
      - А я больше всего люблю английскую музыку, - объявил мистер Фокер. Иностранные романсы - это не по мне... Подайте мне седло барашка.
      - Я просто обожаю английские баллады, - сказала мисс Амори.
      - Спойте мне после обеда какую-нибудь старую песню, хорошо? - умоляюще протянул Пен.
      - Спеть вам после обеда какую-нибудь старую песню? - спросила Сильфида, поворотясь к Фокеру. - Только с условием, что вы не засидитесь в столовой. И она стрельнула в него глазами, как целая батарея.
      - А я сразу приду наверх, - отвечал он простодушно. - Я не люблю рассиживаться после обеда. За обедом выпил сколько полагается - и баста. А потом можно и в гостиную, пить чай. Я человек домашний, мисс Амори, веду простой образ жизни... и когда все по мне, я всегда в духе - верно, Пен?.. Желе, пожалуйста... нет не этого, другого, которое с вишенками. Как это они, черт возьми, умудряются засовывать вишни в желе?
      Мисс Амори слушала эту нехитрую болтовню с неиссякаемой благосклонностью. Когда дамы встали из-за стола, она взяла с обоих молодых людей обещание как можно скорее прийти в гостиную и на прощанье бросила каждому по ласковому взгляду. Она уронила перчатки справа от себя, а платок слева, чтобы дать обоим возможность услужить ей. Пожалуй, она поощряла Фокера чуть-чуть больше, чем Артура, но по доброте душевной сделала все, чтобы осчастливить обоих. Фокеру достался ее последний взгляд, уже с порога: скользнув по широкому белому жилету мистера Стронга, этот красноречивый взгляд вонзился Гарри Фокеру прямо в грудь. Когда дверь за чаровницей затворилась, он со вздохом опустился на стул и залпом выпил стакан кларета.
      Поскольку обед был "не из самых парадных", он состоялся в более ранний час, нежели те торжественные пиршества, что по велению моды начинаются во время лондонского сезона чуть ли не в девять часов вечера; и поскольку гостей было мало, и мисс Бланш, которой не терпелось заняться музыкой, усиленно делала матери знаки, что пора переходить в гостиную, и та не замедлила ее послушаться, - было еще совсем светло, когда дамы поднялись в эту комнату, где с расшитых цветами балконов открывался вид на оба парка, на бедно одетую детвору и парочки, все еще бродившие в одном из них, и на светских дам в колясках и нарядных всадников, въезжавших через арку в другой. Иными словами, солнце еще не опустилось за вязы Кенсингтонского сада и еще золотило статую, воздвигнутую английскими дамами в честь его светлости герцога Веллингтона, когда леди Клеверинг и ее гостьи удалились, оставив мужчин пить вино.
      Окна столовой стояли отворенные, чтобы не было душно, так что глазам прохожих открывалась приятная, а может, и дразнящая аппетит картина: шесть джентльменов в белых жилетах и на столе перед ними множество графинов и изобилие фруктов. Мальчишки, вприпрыжку пробегая мимо дома, заглядывали в окна и кричали друг другу: "Эй, Джим, вот бы нам с тобой отведать того ананаса!" Проезжали в колясках знатные господа, спешившие на приемы в Белгрэйвию; полицейский мерно вышагивал взад-вперед по тротуару перед особняком; стали сгущаться тени, фонарщик зажег фонари у крыльца сэра Фрэнсиса; дворецкий вошел в столовую и засветил старинную люстру над старинным столом резного дуба. Таким образом, с улицы открывалась сцена пиршества при восковых свечах, а из окон открывался вид на тихий летний вечер, на стену Сент-Джеймского парка и небо, в котором уже мерцали первые звезды.
      Джимс, подпирая спиною парадные двери и скрестив ноги, стоял, устремив задумчивый взор на вторую из этих картин, в то время как первую с интересом разглядывал какой-то человек, прислонившийся к решетке. Полицейский не смотрел ни на ту, ни на другую, но сосредоточил внимание на этом человеке, который, крепко держась за решетку, глядел не отрываясь в столовую сэра Фрэнсиса Клеверинга, где Стронг что-то громко, со смехом, рассказывал, поддерживая разговор и за себя и за всех остальных.
      Человек у решетки был богато разряжен - свет из окна ярко озарял его цепочки, булавки, жилеты; сапоги его блестели, на сюртуке горели медные пуговицы, из рукавов торчали широкие белые манжеты. Глядя на все это великолепие, полицейский решил, что перед ним член парламента или еще какой-нибудь важный барин. Однако сей член парламента или иной важный барин находился под сильным влиянием винных паров: на ногах он держался отнюдь не твердо, и шляпа его была надвинута на безумные, налитые кровью глаза под таким углом, какого не позволила бы себе ни одна трезвая шляпа. Густая черная шевелюра была у него явно поддельная, а бакенбарды крашеные.
      Когда из окна раздался раскатистый хохот, которым Стронг приветствовал одну из собственных шуток, этот господин тоже захихикал и засмеялся как-то очень странно и, хлопнув себя по ляжке, подмигнул задумчивому Джимсу, словно говоря: "Неплохо сказано, а, Плюш?"
      Взор Джимса между тем уже переместился с луны на эту подлунную сцену появление господина в блестящих сапогах озадачило его и встревожило. Но, как он впоследствии заметил в людской, "вступать в дискуссии с уличными зеваками - это к добру не приводит; да и не для того он нанимался". А посему, понаблюдав некоторое время странного человека, который продолжал смеяться, покачиваться и с хитрым видом кивать головой, Джимс выглянул из-под навеса крыльца, тихонько кликнул "полиция!" и поманил блюстителя порядка к себе.
      Полицейский приблизился, четко ступая, заложив одну нитяную перчатку за пояс, и Джимс молча указал ему пальцем на смеющегося субъекта у решетки. Не утруждая себя более ни единым словом, он так и застыл с вытянутой рукой в тишине летнего вечера - зрелище поистине внушительное.
      Полицейский подошел к неизвестному и сказал:
      - Будьте добры, сэр, проходите.
      Неизвестный, пребывавший в наилучшем настроении духа, точно и не слышал этих слов; не переставая ухмыляться, он с такой силой кивал Стронгу, что шляпа чуть не слетела с его головы за решетку.
      - Проходите, сэр, понятно? - повторил полицейский уже гораздо более решительно и легонько ткнул его пальцем в нитяной перчатке.
      Субъект в цепочках и перстнях вздрогнул, отпрянул и, встав в позицию самозащиты, стал подступать к полицейскому с кулаками, проявляя большую воинственность, хоть ноги плохо его держали.
      - Не сметь прикасаться к джентльмену, - произнес он и добавил ругательство, которое нет нужды повторять.
      - Проходите, - сказал полицейский. - Нечего загораживать тротуар да глазеть, как обедают джентльмены.
      - Не глазеть?.. Хо-хо... не глазеть, вот это здорово! - с издевкой передразнил его субъект. - А кто мне помешает глазеть... смотреть на моих друзей? Уж не вы ли?
      - Нашел себе друзей! Проходите, - сказал полицейский.
      - Только тронь меня - в порошок сотру! - взревел субъект. - Сказано, я их всех знаю. Вон сэр Фрэнсис Клеверинг, баронет, член парламента... Я его знаю, и он меня знает... а это Стронг, а это - тот молокосос, что шумел на бале. Эй, Стронг, Стронг!
      - Алтамонт? А, чтоб ему!.. - воскликнул сэр Фрэнсис и вскочил, виновато озираясь; и Стронг, нахмурившись, тоже встал с места и выбежал на улицу.
      Джентльмен в белом жилете, выбегающий без шляпы прямо из столовой богатого дома; полицейский и прилично одетый господин, готовые сцепиться на панели, - такого вполне достаточно, чтобы собрать толпу даже в этой тихой части города, в половине девятого вечера, и перед домом сэра Фрэнсиса Клеверинга быстро росла кучка зевак.
      - Входите, да побыстрее, - сказал Стронг, хватая своего знакомца под руку. - Будьте добры, Джеймс, пошлите за кебом, - добавил он вполголоса и ввел разбушевавшегося джентльмена в дом.
      Дверь за ними затворилась, и зеваки постепенно разошлись.
      Мистер Стропг хотел провести незваного гостя в малую гостиную сэра Фрэнсиса (куда унесли шляпы гостей, чтобы они там дожидались своих владельцев), успокоить его и отвлечь разговором, а как только подъедет кеб увезти; по тот все еще кипел от злости после нанесенного ему оскорбления и, заметив, что Стронг тянет его ко второй двери, стал как вкопанный и заявил пьяным голосом:
      - Э, нет, это не та дверь... столовая вон там... там, где пьют. Я тоже хочу выпить, черт побери. Пойдем туда.