Солнечные стрелы

Айбуран без сомнения тратил на нее добрую половину своей энергии. Защита вызывала боль в глазных яблоках и отзывалась в позвоночном столбе. Его покои были набиты охранниками, гарем тоже. Дворец леди Мирейн окружало тройное кольцо стражников: где гарантия, что после неудачного покушения на императора злоумышленники не решатся напасть на его мать? Даже в тронном зале никто не смел приближаться к нему, и сам лорд Фираз был теперь отделен от своего господина цепочкой караульных. Интересно, как досточтимый лорд воспринимает такое свое положение? Как победу или как поражение в их затянувшейся вежливой войне? Об утрате, постигшей императора, не говорили. Асаниан деликатен. Горе глубоко личное дело каждого человека. Сочувствие здесь выражали экзотическим и довольно дорогим способом. Эсториан был изумлен, обнаружив в своей спальне множество вырезанных из дерева фигурок, увешанных драгоценностями. Раскраска их лиц искусно копировала татуировку Годри.
      Они бьют все рекорды, сказал Корусан, желая разделить с вами горе. Можно подумать, что он дружил с каждым из них.
      Никто не хотел убивать Годри.
      Это понятно, пробормотал оленеец.
      Благодарственные молебны служатся в каждом храме, сказал Эсториан. Люди заказывают их, благодаря небо за то, что я избежал опасности. Как ты думаешь, много ли среди них таких, кто действительно радуется этому? И что dek`~r остальные? Может быть, молятся, чтобы следующая попытка убийцы была удачной?
      Вы искренне полагаете, что весь Асаниан должен любить вас?
      Я согласился бы и на то, чтоб они просто перестали меня ненавидеть. Корусан пожал плечами.
      В таком случае вам следовало родиться простолюдином или лордом мелкого княжества. Там ваши подданные обожали бы вас, и никто не осмелился бы вам перечить.
      Уж лучше тогда родиться обычным бараном, щипать травку, отращивать шерсть и покрывать овец.
      Вы сами это сказали, не я. Он, кажется, иронизирует. Эсториан не видел его глаз. Корусан между тем разглядывал погребальную статуэтку. Его палец коснулся топаза, висящего на длинной цепочке. Камень отливал золотом весенней зари.
      Он тебе нравится? Рука оленейца отдернулась. Это был первый жест, выдававший в суровом воине мальчишку, застигнутого врасплох.
      Ты можешь взять его, сказал Эсториан. Мне часто дарят топазы. У меня их скопился целый сундук.
      Вы равнодушны к ним?
      Мне больше по душе изумруды. Или опалы с Островов. Ты когда-нибудь видел их? Они бывают черные до синевы и переливаются на свету, как пламя.
      Как ваши волосы?
      Не только. Они бывают также и красными, и зелеными, и голубыми... Он умолк и посмотрел на оленейца с некоторым любопытством. А ты у нас, кажется, поэт?
      Я воин, сказал Корусан.
      Никогда не задумывался, медленно произнес Эсториан, чем занимаются оленейцы в часы досуга. Ну конечно, спят. И едят, и пьют. Потом, наверное, фехтуют...
      И охотятся, и точат мечи, и приводят в порядок доспехи...
      И что еще? Корусан вновь взял в руку топаз. Его голос был холоден и спокоен.
      Я умею читать. И писать, немного. Я неплохо пел, пока мой голос не стал ломаться. Теперь я хриплю, как простуженный ворон. Эсториан рассмеялся.
      Не продолжай. Я думаю, тон твоего голоса стал ниже.
      Он не такой глубокий, как ваш.
      Мы северяне. Когда поет Айбуран, сотрясаются горы. Топаз исчез в складках черной одежды. Эсториан внутренне улыбнулся. Как странно меняется мир. Еще недавно он с отвращением и опаской поглядывал в сторону черных фигур. А теперь в этом мальчишке-оленейце он видит если не друга, то, во всяком случае, нормальное человеческое существо, со своими желаниями, суждениями и слабостями.
      Ты совсем не спал прошлую ночь. И был моей тенью весь этот день. Ты не нуждаешься в отдыхе?
      Я спал, пока вы были в Триумфальном дворе.
      Ты следуешь за мной с тех пор, как я прибыл сюда, сказал Эсториан. Разве не так?
      Вы видите больше, чем надо, ответил оленеец.
      Так же, как и ты. Корусан обошел вокруг стола.
      Это наша обязанность. Он сделал паузу, потом объяснил: Это почетно охранять императора. На этот пост посылают избранных. Я постарался стать избранным.
      Зачем?
      Чтобы понять, какой вы на самом деле.
      И каким ты находишь меня?
      Необычным.
      То же самое говорит Галия. Корусан шевельнул бровью.
      Она очень похожа на тебя. Высокородная асанианка. И, так же как ты, любит прятать лицо.
      Она ваша наложница, сказал Корусан с оттенком презрения. А я ваш слуга.
      Она говорит и думает так же, как ты. Разве в этом есть что-то оскорбительное?
      Вы не асанианин, вам не понять.
      Во мне достаточно вашей крови, чтобы стать тем, кто я есть. Но я всегда ненавидел в себе это. Я избегал зеркал, чтобы не видеть своих глаз, я прикрывал их, надевая сногсшибательные головные уборы. Я стыдился всего, что выдает во мне кровь Льва.
      Теперь вам нечего стыдиться.
      Нечего, подтвердил Эсториан, ибо я это я.
      Вы император.
      Ты ненавидишь меня за это?
      Мне не за что вас любить. Эсториан, усмехнувшись, подошел к окну. Он зевнул и потянулся, с хрустом, сладко и широко, словно пытаясь раздвинуть стены покоев.
      Ты тоже необычен, сказал он. Обворожительно необычен. И все время поучаешь меня. Могу ли я быть с тобой откровенным?
      Император может делать все, что пожелает.
      Император не может ничего. Он повернулся, волоча по полу хвосты мантий. Настроение его менялось, как небеса за окном. То солнце, то тучи, то глубокая ночь.
      Годри умер, сказал он. Я должен был умереть. Но я жив. А солнце сияет по-прежнему. И тучи прыгают через горы. И река как ни в чем не бывало течет. Миру наплевать на то, что я называю себя хозяином всего этого, и на то, что мои подданные в любой момент могут швырнуть меня в грязь.
      Или вознести до небес, сказал Корусан.
      Ну да. Скорее они загонят меня в могилу. Ты тоже, наверное, этого хочешь?
      Вам доставляет удовольствие себя изводить? Эсториан рассмеялся. Дурное настроение прошло.
      Мне доставляет удовольствие, сказал он, мысль о том, как ты будешь дергаться, когда я придушу тебя во время сна.
      В этом мы сойдемся, не остался в долгу Корусан. Эсториан взял дерзкого мальчишку за плечи и подтолкнул к двери.
      Ступай, сказал он. Проспись. Я не стану душить тебя. По крайней мере сейчас. Оленеец ушел. Эсториан с наслаждением поболтал бы с ним еще немного, но охранник устал, об этом говорили и его поникшие плечи, и медленная, заплетающаяся походка. Мальчишка, как есть мальчишка. Мальчишка, умеющий носить мечи и прекрасно владеющий ими. Мальчишка, быстро и без каких-либо церемоний прирезавший рослого и сильного наемника. Другие тени выросли на пороге. Эсториан не впустил их к себе, он запер дверь и, шумно вздохнув, повалился на кровать, которая в точности повторяла вчерашнюю, но была все же другой и стояла в другой комнате. Солнце уже садилось, он чувствовал это всей кожей. Он постарался выбросить из себя все и чувство воды, и чувство земли, и смерть отца, и погребальный костер Годри, но солнце всегда оставалось с ним, и он сам никогда не хотел с ним расставаться. Полежав некоторое время в тишине, он вновь сел на постели, подтянув колени к подбородку. Он задыхался. Грудь его снова стянуло железным обручем, как сутки назад, когда убийца подкрадывался к нему... Спать не хотелось совсем. На деле все оказалось гораздо проще. Он мог бы воспользоваться этой возможностью раньше, если бы не был таким дураком. Одетый во все императорские мантии, он чинно и совершенно открыто прошествовал к своему гарему. Тени, сопровождавшие его, остались возле входных дверей. Он бесшумно прокрался во внутренние покои и освободился от тяжелых одежд, запихнув их в стоящий рядом сундук. Теперь на нем были только ap~jh, рубаха и плащ, дорожную шляпу он взял в руки. Спокойно и не таясь, он двинулся по бесконечному лабиринту пустынных комнат и галерей, где некогда обитали сотни, а может быть, и тысячи жен любвеобильных асанианских властителей. Теперь здесь царили запустение и тишина. Дворик для верховой езды также пустовал, но он понял, что Галия совсем недавно здесь побывала. На песке, испещренном следами копыт, темнели свежие кучи навоза, ленивые конюхи не успели, а скорее всего не захотели, их убрать. Он обошел эти свидетельства нерадивости слуг и нырнул в полумрак колоннады. Ворота, ведущие на конюшню, были закрыты, но узкая дверца в них оказалась не запертой. Тишина. Сенели дремали в стойлах, из дальнего угла обширного помещения доносились негромкие голоса. Грумы, сбившись в кучу, чесали языки. Он нахлобучил на голову шляпу, так, чтобы ее поля закрывали глаза. Слуги не должны видеть то, чего им видеть не надо. Он расправил плечи и двинулся дальше с важностью императорского гвардейца, собравшегося часы досуга провести в обществе бутылок и девочек в одной из ближайших таверн. За Золотыми Воротами он почувствовал, что за ним следят. Он не сменил шага, не повернул головы. Но, когда улочка сделалась узкой, протянул руку и вытащил из мрака, скопившегося под кронами низких деревьев, охотящегося за ним шпиона. Оленеец. Он не сопротивлялся и не казался напуганным. В золотистых глазах его таилась усмешка.
      Так, сказал Эсториан. Ты позволил себя схватить. Как ты узнал меня?
      Каждый дурак узнал бы. Никто в этом городе не обладает походкой степного кота.
      Кроме половины моей гвардии.
      Никто из них не нуждается в широкополых шляпах. Корусан пошевелился. Если вас это не сильно затруднит, милорд, ослабьте, пожалуйста, вашу хватку. Я предпочитаю быть задушенным в постели, а не в проулке Верхнего города. Эсториан отпустил его.
      Ты хочешь загнать меня обратно в тюрьму?
      И не мечтаю об этом, сказал Корусан.
      Так... Тогда топай отсюда один. Ты мне не нужен.
      Я нужен вам, убеждал Корусан.
      Ты слышал приказ?
      В городе много людей, которые не очень расположены к вам.
      Они подумают, что я один из моих гвардейцев.
      О ваших гвардейцах здесь тоже не очень высокого мнения. Одинокому иностранцу опасно гулять по Кундри'дж-Асану. Особенно ночью.
      В Эндросе мы называем это утирать молокососам носы. Я облазил все таверны столицы Керувариона. Я сам могу приглядеть за собой.
      Я видел. Эсториан сжал зубы.
      Я приказываю тебе идти во дворец. Корусан не двинулся с места. Глаза его сошлись в одну линию, полыхающую тусклым желтым огнем. На секунду он показался Эсториану обиженным упрямым мальчишкой. Черт с ним. Он ударил охранника по плечу.
      Ладно. Следуй за мной. И держи рот на замке. Молчание оленейца было достаточно красноречивым. Эсториан повернулся и зашагал по узкой улочке вниз, в ощутимо сгущавшуюся темноту. Ночной Кундри'дж-Асан поначалу показался ему скучным. Верхний город погрузился в молчание и темноту, которая лишь изредка рассекалась огнями факелов, означающими, что какой-нибудь лорд возвращается с поздней прогулки. Впереди носилок такого гуляки бежали слуги, нарушая тишину дробным топотом ног. Но по мере того как Эсториан спускался с холма, улицы столицы становились все оживленнее. Дома были ниже, стены их сдвигались друг к другу, образуя закоулки и тупички, в которых толклись подозрительные личности. Они бесцеремонно разглядывали Эсториана, цеплялись за пряжки его пояса, и onqreoemmn он стал опасаться за целость своего кошелька. Однако длинный кинжал, болтавшийся на его бедре, пока еще отпугивал любителей легкой поживы. Он упрямо пробирался вперед, работая коленями и локтями, и, несмотря на невыносимую тесноту, чувствовал, что на душе у него становится легче. Всетаки это была свобода. Никто здесь не окликал его, никто не указывал, что ему следует делать. Нищие чинно сидели на перекрестках, раскрыв свои сундучки и кошельки, распутные женщины в окнах борделей принимали соблазнительные позы, однако их лица были надежно задрапированы. И никаких плевков вслед, никаких ножей, выскальзывающих из мрака. Никаких заговорщиков или выкриков, призывающих к мятежу. Где он, этот пророк, о котором говорила Вэньи? Ничто не указывало на его присутствие здесь в сердце Асаниана. Правда, об императоре здесь тоже никто не болтал. Возможно, людей отпугивал его вид высокий рост, цвет лица, форма гвардейца. Они замолкали, когда Эсториан приближался к ним. Ему доводилось бывать в городах, где назревали мятежи. Кундри'дж-Асан ничем не походил на такие местечки. Он казался спокойным и если не счастливым, то очень зажиточным и вполне довольным собой. Нищие здесь походили на купцов, жрецы и уличные девки топтали одни и те же мостовые без какой-либо видимой враждебности. И все же он чувствовал себя не очень комфортно. Он уже позабыл, что это значит прогуливаться в одиночку и ощущать себя безликой единицей в огромной толпе. Инкогнито обеспечивалось шляпой, но он подозревал, что даже и без нее его здесь вряд ли кто опознает. Император обязан находиться в своем дворце. Он не должен болтаться среди всякого сброда, роняя свое императорское величие. Что-то тяжко ворочалось рядом, а может быть, где-то дальше, внизу. Обрывки мыслей, образов, долг, память... Что-то смутное, страждущее. Золотое в сгустках теней. Пророчество... пророк... Или провозвестник?.. Он споткнулся, качнувшись к стене какого-то дома. Что-то безмолвно закричало, нападая или спасаясь. Он ухватился за дверной косяк. Он изумился. Он чувствовал сырость, боль и опасность. Непривычно, невыносимо... Чье-то плечо поддержало его, чья-то чужая и сильная рука обхватила его торс. Он позволил себе опереться на оленейца.
      Вы больны, сказал Корусан.
      Я в порядке. Эсториан улыбнулся ему. Просто я позволил себе раскрыться больше, чем надо. Так обычно бывает. Тебе этого не понять.
      Сумасшедший, сказал Корусан как будто самому себе.
      Я нормальней, чем ты, можешь не беспокоиться. Просто я, пытаясь обследовать этот городок, нарвался на сопротивление. Это началось около цикла назад. Спазмы, толчки, приступы удушья. Это нечто внешнее. Нечто живущее во дворце или где-нибудь рядом... Я не знаю. Я не могу его отыскать. Глаза оленейца стали дикими.
      Это нечто живет во мне, потому что... Он так резко оборвал себя, что Эсториан почувствовал, как клацнули его зубы.
      Милорд, вам надо вернуться в свои покои. Вам следует прекратить... обследовать этот городок.
      Ну нет уж, сказал Эсториан. Я никогда не сворачивал с полпути. Сильным движением он высвободился из рук оленейца. Приступ больше не повторится. Даю тебе честное слово. Неизвестно, поверил ли воин честному слову императора, но он больше не пытался протестовать. Он только немного переместился в сторону и словно прилип к императорскому плечу, являя собой надежную точку опоры. Эсториан видел это, но ничего не возразил против такой противоречащей этикету близости подданного к своему господину. Город протолкнул их через три кольца, прежде чем выплюнул на спокойную улицу, озаренную светом расставленных через равные интервалы масляных фонарей. Обитатели этой улицы были явно состоятельными людьми, ибо имели возможность платить человеку, содержащему в порядке все эти светильники. Здесь не было кабачков и витрин с желтогрудыми красотками: по обеим сторонам мостовой тянулись высокие сплошные стены с наглухо закрытыми железными bnpnr`lh. Ворота, которые искал Эсториан, не были заперты. Они распахнулись от легкого толчка. Он вошел во двор храма, сопровождаемый черной фигурой, прикрывавшей лицо. Тут не было никого, и все же территория охранялась. Затылок заныл, в висках закололо. Он храбро шагнул в пятно света.
      Мир храму сему, сказал он, и доброй ночи жрецам. Слова его поглотило молчание. Он пересек двор и вошел в святилище, также пустынное, освещенное тусклым светом ламп, наполненное запахом ладана и благоуханием цветов, украшавших алтарь. Он склонился перед ним и кинул монету в железную чашу. Дверца позади алтаря была приоткрыта. Она вела в ризницу и дальше во внутренние покои. Жрецов нигде не было видно, наверное, одни из них спали, другие разбрелись по неотложным делам. Он знал их всех, и они знали его, поэтому его появление здесь не вызвало беспокойства. Но сердце храма было закрыто. Он чувствовал его пульс в своих костях тяжелый, неодолимый пульс Врат. Их сила толчками вливалась в него, и он ничего не мог с этим поделать. Корусан снова прилип к нему глаза распахнуты, побелевшие суставы пальцев на рукояти меча. Эсториан легонько повел плечом.
      Очнись, мальчик. Ты в безопасности. Никто здесь не собирается слопать тебя.
      Оно собирается пожрать вас?
      Нет. Здесь мои люди и моя магия, все в порядке.
      Я не вижу людей и не чувствую чар.
      Достаточно того, что ты поверишь мне на слово. Он выпрямился и пошел к дверце, повинуясь внутреннему зову. Он шел к дальней комнатке в угловой части здания. Путь был освещен тускло. Какая-то фигура высунулась в коридор и снова скрылась. Он не пытался спрятаться. Жрица не станет поднимать шум. Тот, кто зашел так далеко, не несет зла. Он мог бы назвать это самонадеянностью, если бы не знал, где находится. Дверь была заперта на задвижку. Он легко справился с ней. Она спала. Ее дыхание было легким и ровным, как мерцание ночника. Ее укрывали только волосы, одеяло валялось рядом с постелью. Комната узкая, голая, как могила. Крученое жреческое ожерелье поблескивало на хрупком горле. Тут не было даже половика. И все же келья казалась уютной, потому что здесь находилась она. После нескончаемой желтизны и золота она казалась совсем белой, ее темнорыжие волосы ласкали глаз. Ее лицо заострилось, тело словно бы сузилось, но грудь была по-прежнему полной; узкие бедра, длинные ноги делали ее похожей на мальчика. Она не могла считаться высокой, но выглядела таковой, она всегда расширяла границы своих возможностей. Он склонился над ней. Она не пошевелилась. Ее запах кружил голову. Она всегда пахла так, резко и пряно, и никогда не пользовалась духами или иными ароматическими притираниями. Он мягко поцеловал ее. Она вздрогнула. Он нажал чуть сильнее. Ее губы полураскрылись, руки вскинулись, обвили его шею. Так она делала всегда, когда он будил ее поцелуем. Когда она позволяла ему делать это. Тело ее напряглось, глаза распахнулись. Она оттолкнула его. Переход от сна к бодрствованию был мгновенным.
      Что, черт побери, тебе здесь понадобилось? Он шумно выдохнул.
      Добрый вечер, Вэньи. Она отпрянула от него, вжалась в стену.
      Ты думаешь, что делаешь? Уходи! Он осторожно присел на край узкой кровати. Он действительно не знал, что ему делать. Плакать? Смеяться? И то и другое могло вызвать у нее новую вспышку раздражения.
      Я рад тебя видеть, сказал он. Как ты себя чувствуешь? Хорошо?
      Прекрати свои штучки, сердито сказала она. Как ты попал сюда? И что }rn за явление? Он проследил за ее взглядом. Корусан, черный, как сажа, прямой, как палка, возник в дверном проеме, пряча глаза.
      Это моя тень, сказал он. Никто не может убить меня без его позволения. А он никому этого не позволит. Он бережет это удовольствие для себя. Вэньи сдвинула брови.
      Ты выглядишь просто ужасно. Они что, совсем не кормят тебя?
      Ты говоришь так же, как матушка. Он весело рассмеялся.
      К черту леди Мирейн! Она вскочила с постели, толкая его. Он не смел шевельнуться. Он знал, чем это ему грозит. Она выдернула из-под него платье, накинула на себя. Потом привела в порядок волосы, стянув их на затылке в пучок. Корусан стоял не дыша, безмолвный, как статуя. Она метнула в него разгневанный взгляд.
      Ты, сказала она, выйди. Оленеец проигнорировал ее. Эсториан усмехнулся.
      Выйди, охранник, скомандовал он. Корусан занял пост в коридоре. Конечно, тонкая дверь не мешала ему слышать все, о чем говорится в комнате, но это ничего не меняло. Эсториан сомневался, что оленеец понимает наречие Островов.
      Бог и богиня! сказал он. Я вновь вижу тебя!
      Ты никогда не должен сюда приходить!
      Почему? Здесь мне ничто не грозит. В моей позолоченной клетке гораздо опаснее. Никто не узнал меня в городе, когда я добирался до храма. Ни один человек.
      Конечно, нет. На тебе ведь нет десяти мантий и золотой маски. Она встала перед ним, скрестив на груди руки.
      Они уже прочесали дворец, разыскивая тебя!
      Они полагают, что я в гареме. Он думал, его уловка развеселит ее, но она превратилась в кусочек льда.
      Да? Почему же ты здесь, а не там?
      Никто из них не похож на тебя.
      Уверена, что ты проверил, так ли это! сказала она. И не один раз! Ну просто уверена. Кто-нибудь из них уже понес от тебя? Он почувствовал, как в нем закипает гнев.
      Нет!
      Как жалко! Это, наверное, утомительно, доставлять удовольствие такому количеству женщин? Сколько их у тебя? Дюжина? Сотня? Или ты уже сам запутался в счете?
      Перестань дурачиться, сказал он устало. Она сама не верит тому, что говорит. Она любит его, он знал это. Он почувствовал это, когда коснулся ее, прежде чем она увернулась, оцарапав его ожерельем.
      А почему бы мне и не подурачиться? Я ведь отвергнута тобой, я простолюдинка, не сумевшая сберечь твое дитя. Такое никому не понравится. Это прекрасный повод выкинуть надоевшую наложницу за дверь. Он попытался успокоиться. Неужели она и вправду думает так? Конечно. Каждый на ее месте думал бы так же.
      Я пальцем не тронул ни одну из этих девиц.
      Мне наплевать, сказала она. Это я раньше была ревнива. А теперь нет. Теперь я просто устала.
      Ты устала от меня? Он поднялся. Это действительно так, Вэньи? Или в тебе говорит горечь? Давай не будем тратить время на бесплодные споры. Я собираюсь забрать тебя во дворец.
      То есть в гарем? уточнила она. В одну кучу с остальными? Милая перспектива.
      Не мели чепухи. Его ладонь легла на ее плечо. Она не отстранилась. Это вселило в него надежду, хотя лицо ее оставалось каменным.
      Вэньи, клянусь могилой отца, я не касался ни одной женщины кроме тебя.
      Тогда ты совершенный дурак! Она вывернулась из-под его руки. Я не unws тебя больше, Эсториан. Что я должна предпринять, чтобы убедить тебя в этом?
      Нечто большее, чем пустые слова, сказал он. Твой язык произносит ужасные вещи. Но твое тело все еще любит меня. Почему ты не хочешь прислушаться к нему? Он расправил плечи. Лицо его посуровело.
      Я больше не хочу жить в Золотом дворце. Мы возвратимся в Керуварион, и все у нас будет, как прежде. И когда твое Странствие закончится, ты подаришь мне сына. Даже моя мать не сможет воспротивиться этому.
      Послушай меня, сказала она. Твое тело кое-что говорит и мне. Оно говорит, что ты не веришь своим словам, хотя очень хочешь в них верить. На деле же ты просто хочешь подмять меня под себя и получить удовольствие. Но ты не получишь его, нет. Между нами все кончено.
      Ох, сказал он, заклинаю тебя, Вэньи, опомнись. Я ведь люблю тебя.
      Конечно, любишь, усмехнулась она. Так любишь, что не хочешь оставить меня в покое, и вползаешь ко мне в постель, и насилуешь меня so время сна.
      Насилую? Слова застревали в гортани. Это насилие? Ради тысячи асанианских богов, надеюсь, в твоей жизни не произойдет ничего ужаснее того, что ты называешь насилием! Она вспыхнула, потом побледнела как мел и села, кипя ненавистью. Ему хотелось ударить ее. Ему хотелось зарыться в ее ладони и выплакать в них все свое горе.
      Зачем? закричал он. Зачем ты ведешь себя так?
      Затем, что так нужно. Проклятие ее спокойствию, ее жестокости. Проклятие.
      Забирай своего соглядатая и уходи.
      Нет, сказал он. Его пальцы сжимались и разжимались. Только с тобой.
      Тогда тебе придется взять меня силой, потому что я этого не желаю.
      Тупица, упрямица, ослиная голова! Он перевел дыхание. Вэньи! Умоляю! Во имя Неб...
      Даже во имя твоей империи нет!
      С каких это пор тебя беспокоит состояние моей империи?
      С тех самых, как ты перестал о чем-либо думать, кроме удовлетворения своей похоти.
      Бог, сказал он, и богиня! Годри умер, Вэньи. У меня никого не осталось. Я пришел за тобой.
      Чтобы наорать на меня, в надежде что это подействует. Но я знаю кричишь не ты. Кричит твоя распаленная плоть. Так что ж? У тебя ведь есть целый гарем для таких нужд. Зачем тебе я?
      Я люблю тебя!
      Если ты меня действительно любишь, ты должен уйти. И никогда не возвращаться.
      Но почему? Она повернулась к нему спиной. Он с размаху ударился в стену, выросшую внутри ее сущности. Его сила сплющилась и опала, мягкая, дряблая, не годная ни на что. Стены. Они обступили его и сдавили, предупреждая, что сопротивление бесполезно. Вспышка холодного гнева вырвалась из глубины его существа. Отныне все будет только так, как захочет он. И никак иначе.
      Ну хорошо, сказал он спокойно и тихо. Я больше не потревожу вас. Я больше никогда вас не потревожу, мадам. Он вежливо поклонился, хотя она не могла видеть его поклона, усмехнулся и оставил эту ненавидящую его женщину в одиночестве, которого она так страстно желала.
      ГЛАВА 26
      Корусан ничего не сказал по поводу разыгравшейся почти на его глазах ссоры. Не последовал он за своим господином и в гарем, чем немало его удивил. Миновав конюшню, оленеец просто исчез в сумраке галереи. Эсториан прошествовал через дворик для верховой езды и углубился в лабиринт пустынных коридоров, где только эхо угрюмо приветствовало его шаги. Он помедлил возле дверей, за которыми бросил свою стражу. Если с Вэньи покончено, то что теперь заставляет его хранить ей верность? Он отворил одну дверь, потом другую. Каждую из них сторожили полусонные евнухи, они почтительно склонялись перед ним. Конечно, подумал он, сейчас несколько поздновато, но в конце концов это его гарем. Здесь должны властвовать только его капризы. Каждый разумный человек скажет, что это так. Потом вокруг него зашелестело разноцветное, обдающее нежными ароматами облако. Хороший гарем должен угадывать желания своего повелителя. Девушки не спали и, казалось, ожидали его, собравшись в просторной, увешанной гобеленами гостиной. Все девять. Самая юная из них дремала, разметав желтые локоны, на коленях Зианы. Никто не спрашивал его, откуда он пришел и почему выглядит так странно. Он сам знал, что его вид оставляет желать лучшего. Костюм гвардейца, каменное лицо, челюсти, сжатые до ломоты в скулах. Одна или все сразу, раздумывал он. Нет, малышка Шайя, твоя очередь еще не пришла. И твоя, высокомерная Элия, и твоя, Миана, и твоя, сладкоголосая Кания, а также Игалла, Ушаннин и Юзия. Девушки знали, что идет выбор. Напряжение в комнате стало почти осязаемым. Он переходил от красавицы к красавице, говорил им ласковые слова и целовал каждую в бровь. Элия похолодела как мрамор, ресницы Игаллы затрепетали, Миана чуть не грохнулась в обморок. Зиана подставила губы сама. Полные, розовозолотистые, они пахли медом. Последней была Галия. Она, казалось, знала, что он поступит именно так, но, когда он подошел к ней, отстранилась, знаком указывая на сестру. Остальные девушки тоже смотрели на Зиану. Он наклонился и подхватил Галию на руки. Она так изумилась, что потеряла дар речи. Он перенес ее во внутренние покои, плотно прикрыл ногой дверь, потом осторожно усадил девушку на высокое ложе. Только тогда она смогла разлепить пересохшие губы.
      Милорд, вы не хотите меня.
      Ты и вправду так думаешь? Вопрос прозвучал резко, может быть, чуточку обиженно. Она ответила ему единственно доступным сейчас способом: обвила вокруг его шеи гибкие золотистые ручки и потянула того, кто не хочет ее, в постель.
      Чудесно! Прекрасно! Прелестно!.. Он улыбался, вслушиваясь в ее бормотание. Умение носить одежды было возведено асанианами в ранг искусства. Но еще большим искусством здесь считалось умение разоблачаться и разоблачать. Галие пришлось повозиться с его дорожным плащом. Потом она сняла с него брюки, стащила рубашку и нижние клетчатые штаны. Он мурлыкал как кот под ее ласками. Она удивляла его и веселила. Она поглаживала его мускулы, ерошила волосы, пускала пальчики в косматую мглу бороды. Она совсем не походила на Вэньи. В ней удивительным образом сочетались целомудрие и искушенность. Казалось, она великолепно понимала, как нужно действовать, чтобы доставить мужчине наибольшее удовольствие, но чувствовалось, что эти действия ей самой были в новинку. Она очаровывала и изумляла. Гнев его не растаял, но словно спрятался в глубине существа. Ее отвага питалась пылкостью, ее движениями руководил инстинкт.
      Нам надо быть осторожнее, сказала она, если мы собираемся в путешествие.
      В какое путешествие? спросил он. На войну? Она вскочила и уселась на него, туго сжав коленями его бедра. Маленькая горячая наездница с изумительно крупной упругой грудью. Их руки сплелись. Она двинула тазом, словно понукая своего скакуна.
      Разве я не отважный воин?
      Отважнейший, сказал он, когда получил возможность говорить. Женщины востока расстаются со своей девственностью гораздо труднее.
      Для меня, сказала Галия, когда они уже лежали рядом и она осторожно yejnr`k` локонами его грудь, для меня самым тяжелым, милорд, было обнажить перед вами свое лицо. Остальное гораздо проще. Я боялась, что вы не сочтете меня желанной. Я ведь не очень-то хороша, я знаю. Я гадкий утенок в семействе прекрасных птиц.
      Даже теперь? спросил он.
      Ох, сказала она, теперь им будет чему удивляться. Меня предпочли Зиане. Уродство предпочли красоте.
      Она хороша, согласился он, безмятежно позевывая. Но мне понравилась девушка, с которой я могу поболтать.
      Она очень умна. И докажет вам это, если вы соблаговолите пройти в соседнюю комнату.
      Она умеет ездить в седле? Или стрелять из лука?
      Ох, милорд, Галия приподнялась на локте, как вы об этом узнали?
      Шпионы, коротко пояснил он. Что ты подумала, когда обнаружила в седельной суме стрелы и лук?
      Я подумала, что конюх ошибся и накинул на мою кобылицу седло стражника.
      И так глупый слуга ошибался в течение всех последних дней? Она извернулась и вновь вскарабкалась на него. Водопад ее мягких волос отливал золотом. Золото сыпалось с ресниц, поблескивало на груди с твердыми, как виноградины, сосками.
      Я часто бываю полнейшей дурой. Вы знаете, что ваши зрачки темнеют, когда вы начинаете улыбаться? И что кончик языка вовсе не розовый, а синеватоголубой?
      Он такой же, как у тебя. Она тотчас произвела инспекцию.
      Розовый, сказала она. Мы такие разные. Как странно!
      Странная здесь только ты. Прозрачная, как стекло. Я могу глядеть сквозь тебя. Какими вы становитесь, когда пугаетесь? Голубыми?