Поцелуй шута

Николас резко отодвинулся от нее, спрыгнул с кровати и стал пятиться к двери с нелепой поспешностью, отчаянно стремясь поскорее уйти. Это ведь всего лишь поцелуй, напомнил он себе. Путь к тому, чтобы в конце концов оказаться между ее ног. Всего лишь умелый ход, приятный, но не более того…

Джулиана не произнесла ни слова, а просто смотрела, как он пятится к двери, потеряв начисто все свое изящество.

— Не думаю, что когда-нибудь еще позволю вам целовать меня, — сказала она чуть охрипшим голосом.

Он тут же опомнился и стал прежним мастером Николасом.

— Почему вы так говорите, леди? Вам разве не понравилось?

Он прекрасно знал ответ на этот вопрос, но ему было интересно, признается она или нет.

Она покачала головой, но так и не ответила.

— Больше никаких поцелуев, — повторила она. — Это… слишком тревожит меня.

О, святая Евгелина, да она и в самом деле совсем невинна! Десять лет она была замужем за Виктором Монкрифом, известным развратником и соблазнителем, и умудрилась остаться невинной, как дитя. Это было потрясающе и невероятно возбуждало.

Николас ничуть не удивился, что человек с такой, как у Виктора, репутацией не тратил время на поцелуи, особенно когда девица была его собственностью, и он мог брать ее, когда и как хотел. Доблесть Виктора была предметом зависти среди мужчин, но прелестные леди никогда о нем не шептались, что явно свидетельствовало о том, что он только брал свое, но никогда не дарил наслаждения. Николас был готов прозакладывать свое неясное будущее за то, что леди Джулиана никогда не получала удовольствия в постели своего мужа.

— Больше никаких поцелуев, миледи, — повторил он торжественно. — Пока вы не позволите мне.

Бедная девочка мгновенно успокоилась, глупышка. Она села на кровати и подтянула до подбородка одеяло, да еще прикрылась руками, словно он мог что-то увидеть сквозь несколько слоев шерсти и меха, которыми она была укрыта. Он мог бы сказать, что не поцелует ее, пока она не станет умолять его об этом. Она быстро созревала и даже не понимала, что он здесь, чтобы насладиться плодами урожая.

Джулиана кивнула, поверив ему.

— Тогда я в полной безопасности, — сказала она, стараясь, видимо, убедить в этом себя.

Он просто не мог этого пропустить. Он чувствовал, как его рот сам складывается в мягкую, чуть насмешливую улыбку.

— В такой безопасности, в какой вы сами хотите быть, миледи.

Отчего-то выражение ее лица напомнило ему ту встречу в его комнате, когда она перевернула над его головой кувшин с холодной водой.

Она выглядела сейчас так, словно очень хотела снова это сделать.

Николас очень тихо закрыл за собой дверь. Женщины из замка Фортэм спали весьма крепко — ни одна из них даже не пошевелилась, когда лорд Хью с грохотом и шумом ворвался в комнату своей жены, ни одна из них не слышала гневных слов Джулианы. В коридоре было темно и пусто, и только в дальнем конце виднелись дрожащие огни факелов. Они освещали хрупкую, тоненькую фигурку юноши, стоявшего там. Николас заметил, как в свете факела блеснуло в его руке длинное серебристое лезвие.

12

Гилберт де Блайт был дьявольски умен и хитер, но он не слишком хорошо разбирался в характерах, особенно когда дело касалось тонких, добрых сторон человеческой души. Жадность, озлобленность и зависть были его второй натурой, но он никогда не интересовался тем, что нельзя было использовать в своих интересах. «Наверное, у нас есть что-то общее», — подумал Николас, идя по коридору по направлению к юноше.

— А вы ловко справились, мастер Николас, — приветствовал его Гилберт своим обманчиво нежным голосом. — Вот уж не думал, что леди Джулиана сдастся так быстро. Она произвела на меня впечатление холодной монашки. Я просто преклоняюсь перед вашей доблестью. Быть может, вы дадите мне как-нибудь несколько уроков по искусству обольщения?

Николас остановился в нескольких футах от него, как бы случайно, но они оба знали, что на этом расстоянии шут недосягаем для любого внезапного движения. Когда рядом никого не было, Гилберт не трудился скрывать свое истинное выражение. В его юных нежных чертах проглядывала душа старика. И тогда сочетание юности и красоты с этой душой, полностью лишенной человечности, вызывало у Николаса леденящий ужас, который пробирал его до костей.

— Я уверен, что ты и сам достаточно искусен, мой мальчик. Твоя постель при дворе пустует только тогда, когда ты сам этого хочешь.

— Не слишком ли вы осведомлены для шута, мастер Николас? Интересно, догадывается ли король Генрих о том, насколько вы на самом деле умны?

— Но ведь он же послал меня сюда. Тень набежала на лицо Гилберта.

— Зачем?

Николасу это начинало даже нравиться. Если уж он вынужден провести остаток ночи в полном разочаровании, то отчего бы немного не попортить кровь окружающим. Особенно такой опасной маленькой дряни, как Гилберт де Блайт.

— За кубком святой Евгелины, конечно, зачем же еще, — тихо ответил Николас. — Король не был полностью уверен, что ты справишься со своей миссией, и потому послал меня.

— Я еще никогда не подводил своего короля.

— Все когда-нибудь случается в первый раз. А Генрих любит иметь выбор. Мы с тобой, каждый по-своему, непревзойденные знатоки всевозможных хитрых трюков. И вместе мы обеспечим полную надежность этому предприятию.

— Так, значит, вы предлагаете работать вместе? Николас медленно покачал головой:

— Я охотнее доверился бы змее, чем тебе, милый Гилберт. Да и ты — весьма честолюбивый юноша — едва ли захочешь разделить со мной успех, если сможешь все сделать сам.

— Тогда что же вы предлагаете?

— Не пристало нам ссориться здесь, во вражеском лагере. Если кто-то из нас в конце концов преподнесет королю этот священный кубок, все будет в порядке. У нас у каждого есть свои цели, но мы оба заинтересованы в том, чтобы король получил желаемое, и тогда он будет благосклонен к нам обоим. Мы можем делиться сведениями или по крайней мере попытаться не мешать друг другу.

— Можем, — согласился Гилберт.

— Ты был здесь дольше, чем я. Видел ли ты этот сосуд?

— Пока еще нет. Он где-то спрятан, и, похоже, никто не жаждет говорить об этом. Лорд Хью далеко не дурак, он знает, что Генрих не остановится ни перед чем, чтобы раздобыть реликвию. По крайней мере, меня он хотя бы не подозревает, и я не хочу насторожить его расспросами. Я найду кубок рано или поздно — ведь я очень хорошо умею разгадывать тайны.

— Действительно, — пробормотал Николас. — Ты скажешь мне, когда обнаружишь его?

— Конечно, — быстро ответил Гилберт. — После того как я выкраду его, у нас обоих не будет причины оставаться здесь дольше. А вы сделаете то же самое для меня? Позволите мне узнать, если обнаружите где-нибудь этот кубок?

«В высокой нише над пыльным алтарем в заброшенной часовне», — подумал Николас с самой невинной улыбкой.

— Ну разумеется, мой мальчик. Сразу же, как только найду.

Гилберт кивнул, но Николас сомневался, что красавчик ему поверил. Юноша был слишком искушен в придворных интригах. Он хорошо был знаком с хитростью, коварством, притворством и ложью.

— Вы можете вернуться к своей прекрасной леди, — как бы небрежно предложил Гилберт. — Хотя мне казалось, что нужен лом, чтобы раздвинуть ее ноги. Хотелось бы мне совершить такое же чудо.

Николас с трудом удержал безразличное выражение лица. У него не было причин чувствовать подобную ярость, а тем более обнаруживать ее перед этим юным убийцей. Это было бы большой ошибкой.

Прелестные ножки и то, что меж ними,

Лишь мне одному отданы, и отныне

Не стоит вторгаться в чужие хоромы,

Убийца ведь тоже не вечен пред Богом.

— Очаровательно, — фыркнул Гилберт. — Угрозы в виде стишков. Не стоит убеждать меня таким образом, мастер шут. Рифмы меня только раздражают.

— А это, мой мальчик, и есть их главное назначение, — сказал Николас почти весело.

— А угрозы?

Николас в несколько быстрых шагов пересек расстояние между ними, убедившись, что Гилберт убрал свой опасный клинок. Он легко коснулся губами щеки юноши.

— Они совершенно реальны, дитя мое, — прошептал он ему на ухо. И прежде чем Гилберт успел отшатнуться, шут легкой танцующей походкой скрылся за углом.

«Он даже не коснулся меня», — с удивлением думала Изабелла. Она решила, что раз она последовала за лордом Фортэмом как покорная невеста, он возьмет ее за руку и потащит в свою постель. Он, казалось, пребывал в таком состоянии души, которое, должна была признаться Изабелла, она находила весьма волнующим. Все время ее пребывания в замке Фортэм ее жених, а теперь муж едва замечал ее, обращаясь к ней самыми короткими предложениями и только тогда, когда это было совершенно необходимо. У нее не было никакой надежды на будущее семейное счастье, если бы она случайно не подметила, как он смотрит на нее из глубины своих холодных синих глаз. Она уловила этот взгляд, который придал его лицу почти мечтательное, тоскующее выражение, прежде чем он успел от нее отвернуться.

Неужели лорд и воин, такой, как прославленный своей храбростью граф Фортэм, мог стать жертвой нежных чувств? Изабелла попыталась разузнать о нем все, что только можно, едва услышала, что они должны пожениться. Он был хорошим человеком, суровым человеком, справедливым и честным, так о нем говорили. Он похоронил двух жен и оставил всякую надежду на рождение наследника, по крайней мере так казалось. Почему же он захотел жениться на вдове далеко не первой молодости, зная о ее неспособности родить здоровых детей?

Но он захотел ее. Он ее выбрал, даже если казалось, что он избегает ее. И вот теперь она стала его женой и следовала за ним в его постель, но при этом супруги не сказали и нескольких слов друг другу.

Но, по крайней мере, он хотел ее. У нее не было никаких сомнений на этот счет — ее женское чутье, обострившееся за прошедшие годы, ясно говорило ей об этом.

Что касается ее, она немного трепетала перед ним. Он был таким огромным, шумным, таким яростным и с таким очень уж ярким мужским началом, что она терялась, не зная, как вести себя с ним, тем более что он старался изо всех сил избегать ее. Изабелла сомневалась в том, что он может быть нежным любовником, скорее всего, он быстрый и резкий. Удовольствие для себя, и ничего для жены. Но она сможет его научить, о да, она научит его. Она этого очень хотела.

Ей хотелось знать, каковы его поцелуи. Хотя вряд ли ей удастся это узнать в ближайшее время. Отец Паулус велел им жить в воздержании, а подобные запреты нельзя так просто нарушать. Но, возможно, деля с ней постель, Хью Фортэм начнет с ней хотя бы разговаривать. Они бы могли лучше узнать друг друга, прежде чем познают любовь. Возможно, аббат все же не такое чудовище, как она о нем думает, а напротив — купель мудрости.

Но, конечно, все может быть и не так.

Хью вышел на крепостной вал и зашагал вперед, даже не потрудившись обернуться и посмотреть, идет ли она за ним следом. Полы его подбитого мехом плаща развевались за ним как крылья. Она старалась не отставать, ее тонкая льняная рубашка не защищала от пронизывающего холодного ветра. Стражники, несущие службу, отводили взгляды, делая вид, что ничего не замечают, пока она босая бежала за своим господином и мужем. Когда они достигли хозяйских покоев, у нее совершенно окоченели ноги, и зубы выбивали дробь. Единственное, о чем она сейчас думала, это о горящем камине и теплой постели.

Он вошел в комнату, и она поспешила за ним, услышав вдруг, как он заорал:

— Убирайся!

Изабелла вздрогнула, уже хотела развернуться и убежать, но замешкалась, давая ему время передумать, когда вдруг из глубины покоев показался слуга, который ожидал здесь хозяина, и, не поднимая глаз, поспешно покинул комнату, закрыв за собой дверь.

Впервые они оказались вдвоем, одни в огромной спальне.

Он ничего не сказал. Он даже не взглянул на нее. Вместо этого он направился в горящему огню, расстегнул пряжку на плаще и скинул его со своих мощных плеч. Плащ упал на пол. Возможно, лорд Фортэм ожидал, что слуга поднимет плащ, но ведь он сам только что выставил его вон. Так что, скорее всего, он хотел, чтобы плащ подняла жена, а она скорее прошла бы по горящим углям, чем сделала это.

Хотя, учитывая холод каменного пола и ее замерзшие ноги, пройтись сейчас по горячим углям показалось ей довольно соблазнительной идеей.

Изабелла ждала, а он продолжал молчать. Она оглянулась на дверь, но та была плотно закрыта, и она бы не удивилась, если бы узнала, что снаружи стоит стража, чтобы она не сбежала.

Глупо, конечно. Она теперь была хозяйкой замка, и ей незачем, да и некуда, было бежать.

Она ждала, а он все молчал. Она разглядела кровать в соседней комнате, массивное сооружение под балдахином с роскошными занавесями и толстым меховым покрывалом. В той комнате также горел огонь в камине, и языки пламени отбрасывали танцующие тени на полу.

— Итак… — произнесла она наконец, но голос ее прозвучал совсем тихо в этих огромных покоях.

В первое мгновение она решила, что Хью не слышал ее. Он не обернулся, а продолжал стоять, уставившись на огонь так, словно никогда в жизни не видел подобного чуда.

Изабелла кашлянула.

— Итак, — повторила она, с трудом узнавая свой голос.

— Итак — что? — Он повернулся, глядя на нее с высоты своего огромного роста, а затем вдруг сделал шаг назад и остановился. Он сам хотел жениться на ней, и он сам привел ее сюда. Изабелла попыталась улыбнуться, понимая, насколько жалкой была эта попытка.

— Итак, я здесь, — сказала она ясным голосом. — Что мы теперь будем делать?

Ироническое выражение, появившееся на его лице, заставило ее покраснеть.

— Идите в постель, — сказал он. — Вы моя жена — и теперь ваше место здесь.

— А вы?

— Я не устал.

Что ж, этот содержательный разговор мало чем отличался от их прежних бесед, обычно состоящих из нескольких коротких фраз. Изабелла решила, что пришло время взять дело в свои руки. Она встречалась в жизни и с гораздо более страшными вещами и тем не менее выжила. Один ворчливый муж — еще не повод для того, чтобы расстраиваться.

Она подошла к нему и положила руку ему на плечо. Он вздрогнул, обернулся и застыл, стараясь не встречаться с ней взглядом.

Ей очень бы хотелось иметь хоть какое-нибудь представление о том, что скрывается в его ярких синих глазах, о чем он думает, когда смотрит на нее, но у нее не было ни малейших предположений на этот счет. Сожалел ли он о том, что женился на ней, или же сердился на нелепый запрет отца Паулуса? Во всяком случае, он явно не собирался разговаривать с ней.

Изабелла поднялась на цыпочки и поцеловала его в заросшую щеку.

— Тогда спокойной ночи, муж мой, — нежно сказала она.

Он уставился на нее с таким изумлением, словно первый раз увидел. Ей даже показалось, что он собирается что-то сказать. Он нерешительно поднял руку, словно хотел коснуться ее, но рука безвольно упала, как будто у него не хватило сил.

— Спокойной ночи, — хрипло сказал он и отошел в сторону.

Изабелла никогда не плакала по пустякам, да и из-за вещей серьезных — крайне редко. Сейчас она ничего больше не могла сделать и пошла в спальню. Она залезла на высокую кровать и забралась под толстые теплые меховые покрывала, глядя на язычки пламени, пока не заслезились глаза. В соседней комнате было очень тихо, и она решила, что Хью по-прежнему неподвижно стоит, тоже уставившись на огонь. Два человека так близко и так бесконечно далеко друг от друга.

Она печально вздохнула, так тихо, что он едва ли мог ее услышать. Усилием воли, которое выработала с годами, Изабелла заставила себя заснуть.

Хью услышал ее вздох. Звук был совсем слабым и дрожащим, как будто она плакала, и вонзился ему в сердце кинжалом. Но ведь он не мог стать причиной ее слез? Или мог?

Конечно, мог! Такой огромный, грубый мужлан, как он мог напугать ее до смерти, протащив за собой через весь замок и заставив лечь в его постель? Хорош нежный любовник, нечего сказать, до смерти перепугал слабую хрупкую женщину.

Хотя, правду сказать, она не выглядела такой уж напуганной, благослови ее господь. Она соскочила со своей кровати так быстро, словно ждала этого, и последовала за ним, не возразив ни единым словом. Он боялся оглянуться и обнаружить, что она решила вернуться к себе, но каждый раз, когда он позволял себе бросить взгляд в ее сторону, он видел, что она бежит, стараясь не отставать от него.

Слишком поздно он понял, что она босая. Если бы у него было хоть немного здравого смысла, он бы понес ее на руках. Она была такой маленькой и изящной, что для него это было бы не тяжелее, чем нести полное вооружение. Но он ничего не замечал, а когда заметил, то просто побоялся коснуться ее. Если какая-нибудь женщина и стоила того, чтобы за нее пришлось заплатить вечным проклятием, то Изабелла была именно такой.

Он с великой радостью заплатил бы за нее эту цену. Но он не собирался губить и ее нежную душу. Кровать была огромной, а в покоях вполне могла разместиться половина его отряда. В таком большом помещении достаточно места, чтобы постоянно не сталкиваться, а она хотя бы будет все время рядом с ним, как он и мечтал все эти бесконечные годы. Неважно, что он не мог коснуться ее. И неважно, что он смертельно страдал, видя, как пугает ее, обижает или вызывает отвращение. Все было неважно по сравнению с тем, что она была рядом и принадлежала ему.

Он долго ждал, пока поленья не сгорели, рассыпавшись на красные угольки, а вино почти полностью не выветрилось у него из головы, заставив его почувствовать себя усталым и старым. Собрав все свое мужество, как если бы ему предстояла жестокая битва, он расправил плечи и направился в спальню.

Но ни одна битва до сих пор не была так для него важна, и никогда еще он так не терялся в своей богатой самыми разными сражениями жизни. Огонь погас, в камине тлели угольки, комнату освещал лишь слабый призрачный свет луны, но он ясно видел свою жену, спящую в его огромной постели.

Залитая лунным светом, она выглядела словно доверчивый, невинный ребенок, нежный и милый, или ангел, которым она, в сущности, и была. И он хотел осквернить ее!

Обычно он спал обнаженным под толстыми меховыми покрывалами, но сейчас он едва ли мог так поступить. Прежде всего, вряд ли ей это понравилось бы, а кроме того, он боялся, что если она увидит так близко, как действует на него, то это просто может вызвать у нее отвращение.

Он стянул с себя тунику, скинул сапоги и забрался в постель рядом с ней, оставив на себе рубаху и бриджи. Она пошевелилась, но не проснулась. Хью лежал возле нее на кровати, стараясь даже не дышать громко, боясь ее потревожить. Она тихо вздохнула во сне, словно довольный котенок, и придвинулась ближе к нему. Он лежал и не знал, что ему делать. Может быть, разбудить ее, но не станет ли она его ненавидеть еще больше, если, проснувшись, обнаружит себя почти в его объятиях. Нет, он сумеет справиться с собой. Ему хватит терпения и благородства не нарушить эдикт отца Паулуса, даже если во сне она обовьется вокруг него, как плющ. Он вытерпит, стиснув зубы и надеясь, что она не заметит…

Изабелла повернулась и прижалась к нему боком, снова глубоко вздохнула, удобнее устраиваясь на мягком тюфяке. Он не представлял себе, каким образом глубоко спящая женщина смогла так быстро оказаться с ним рядом, перекатившись через всю широкую кровать. Но вот она тут, пожалуйста, свернулась калачиком возле него, прижимаясь мягкими ягодицами к его бедру, и на ее милом сонном лице появилась легкая, мечтательная улыбка.

Он не застонал и не зарычал, хотя ему очень этого хотелось. Она пахла цветами, розами, а еще мягким чистым льном. Больше всего ему хотелось сейчас погрузить лицо в ее густые прекрасные волосы, но он лежал не двигаясь. Он никогда не согласится с тем, что грехи его настолько огромны, что заслуживают такого мучительного наказания, но он был всегда снисходителен как к своим, так и к чужим грехам. Так что, может быть, теперь он все же пожинает горькие плоды своих грехов, которых не замечал.

Можно не сомневаться, что отец Паулус так и скажет. Кстати, что все-таки делает аббат ордена Святой Евгелины в замке Фортэм? Хотя Хью и догадывался, что священник явился сюда за реликвией, он ни словом не обмолвился о кубке. Существовала возможность, что, как человек Церкви, священник не был знаком с таким пороком, как жадность.

Впрочем, Хью никогда не был наивным. Король Генрих много раз пытался заполучить священную реликвию прямо из рук самого Фортэма с тех пор, как взошел на трон, а его величество был не из тех, кто легко сдается.

Но Хью Фортэм также никогда легко не сдавался. Кубок святой Евгелины значил для него слишком много. Священная реликвия находилась под его защитой, и его долгом и честью было охранять ее, как это делали до него отец, и дед, и дед его деда. Золотой кубок передавался из поколения в поколение, и Хью скорее бы умер, чем предал свою семью и святую Евгелину. Она была хорошей женщиной, деревенской жительницей с крепкими корнями, давшей начало их роду. Хью был уверен, что она хотела, чтобы эта священная реликвия хранилась у ее людей, в ее семье.

Нет, Хью не отдал бы кубок святой Евгелины никому, будь то король, священник или недоумевающий шут. Этот ужасный, вечно всем досаждающий Николас Стрэнджфеллоу был, возможно, просто шут, рифмоплет, скачущий дурак, посланный королем Генрихом, дабы смягчить своего давнего врага. И тем не менее утром, наверное, будет разумнее перепрятать реликвию в другое место. Хью не раз уже убеждался в справедливости поговорки «На Бога надейся, а сам не плошай!».

Изабелла снова вздохнула во сне. Он видел и чувствовал все изгибы ее женственного тела под тонкой рубашкой. И на этот раз не удержался от низкого мучительного стона. Он мог только благодарить Бога, что не разбудил ее — она, возможно, в ужасе спрыгнула бы с кровати, крича, что он пренебрегает приказом отца Паулуса. Но, благослови Бог эту женщину, она вновь глубоко заснула, не понимающая в своей невинности, что делает с ним.

Он закрыл глаза, приготовившись к долгой мучительной ночи.

Его смущал сейчас только один вопрос — привиделась ли ему или нет тонкая, едва ли не торжествующая улыбка на лице спящей Изабеллы?

13

Последнее, чего хотелось бы сейчас Джулиане, это вылезать из теплой постели и отправляться в холодную ночь на поиски кубка святой Евгелины. Особенно учитывая то, что шут мог быть где-то поблизости. Ведь он уже один раз преследовал ее до заброшенной часовни, и ей совершенно не хотелось снова с ним встречаться.

К сожалению, здесь, в замке, было слишком много людей, которые хотели бы заполучить реликвию, включая и аббата ордена Святой Евгелины. Насколько могла судить Джулиана, единственная возможность как-то улучшить свое теперешнее положение заключалась в том, чтобы раздобыть священный кубок и обменять его на спокойную, мирную жизнь где-нибудь подальше от жестоких мужчин и незадачливых шутов.

Она натянула платье, неожиданно для себя обнаружив, что у нее расплетены волосы и спутанным плащом окутывают ее до талии. Краснея от мысли о том, как это могло произойти, Джулиана стала поспешно заплетать косы. Оказалось, что она не может их ничем завязать, так как исчезли кожаные шнурки. Пришлось с этим смириться, ночь темная, да и кто ее увидит. А если бы даже и увидели, она всегда может сказать, что почувствовала настоятельную необходимость помолиться.

Еще одна нечестивая ложь, подумала она, всовывая ноги в мягкие кожаные тапочки и запахивая на себе плащ. Она и так уже вовлекла святую в свои неправедные дела, так неужели придется оскорбить и Господа своей ложью? И что было бы, если бы она исповедалась в своих грехах? Какую епитимью наложил бы на нее аббат теперь?

Ей не хотелось даже думать об этом и вообще думать о чем-нибудь, кроме своего неожиданного решения похитить священный кубок. Коридоры, как и лестница, по которой она спускалась к подножию башни, были пустынны. Она представляла себе, что на крепостном валу разгуливает стража — несмотря на мирные времена, осторожность никогда не помешает, а Хью Фортэм был весьма умным и опытным воином. Поднимут ли они тревогу, если увидят, что она быстро бежит по пустынному двору в середине ночи? Или они, может быть, подумают, что это какая-то слабая женщина вступила на путь порока?

И они будут правы. То, что она собирается украсть реликвию из часовни, — большой грех.

Но ведь часовня заброшена, сама реликвия хранится в какой-то пыльной нише, всеми забытая. И насколько она может судить, никто в замке Фортэм не помнил о ее существовании; иначе она красовалась бы на парчовых покрывалах, в окружении светильников и восхищенных взглядов молящихся. Скорее всего, никто даже не заметит, что кубок исчез. А для нее это так важно.

Трава оказалась холодной и мокрой от росы, и Джулиана мгновенно промочила свои туфельки. Яркая луна освещала холмы, возвышающиеся над стенами замка, поэтому ей было совсем не трудно двигаться в тени стен так, чтобы ни один стражник не смог увидеть ничего подозрительного.

Дверь в часовню оставалась приоткрытой — точно так, как она ее оставила. Джулиана глубоко вздохнула и быстро пересекла открытое пространство двора, каждую секунду ожидая услышать тревожный окрик часового или лай сторожевых собак.

Ничего! Она поспешно вошла внутрь часовни, споткнувшись о какой-то булыжник. Было так больно, что только благодаря огромной силе воли она смогла удержаться от яростного проклятия. Ведь это было святое место, в конце концов, даже если оно было и заброшенным. Люди забыли о нем, но только не Бог и не святая Евгелина.

Когда Джулиана прошлый раз заходила в часовню днем, там было довольно темно. Скудный свет проникал лишь через грязные витражные окна. Сейчас же они были абсолютно черными, и Джулиана могла продвигаться лишь ощупью, при каждом шаге осторожно пробуя ногой камни пола.

Она стукнулась коленом о помост под алтарем, ударилась локтем о стену и прикусила губу, чтобы не вскрикнуть от боли и досады. Но прикусывать губу не стоило, это сразу же напомнило о поцелуях Николаса. Ей вдруг стало жарко, потом холодно, и ноги настолько ослабели, что ей даже пришлось присесть на край помоста, дрожа всем телом.

Необходимость покинуть замок Фортэм становилась все более настоятельной, за что Джулиана в первую очередь могла благодарить шута. Его поцелуи потрясли и поколебали самые основы всего того, во что она верила. Впервые у нее появилось хотя бы отдаленное представление о том, что именно заставляет женщин вести себя так глупо, когда дело касается мужчин. Поцелуи подобны одуряющему снадобью, они были опасны, как эссенция из макового сока, которая наводит сладкие грезы, а затем все отбирает у человека.

Джулиана плотнее запахнулась в плащ, стараясь унять дрожь. Прошло уже достаточно времени, чтобы глаза привыкли к темноте, и все же она ничего не могла разглядеть. Камни под ней были настолько холодными, что она поднялась, обхватив себя за плечи. Джулиана решилась совершить кражу, и теперь ей ничего не оставалось, кроме как пройти через это.

Она сделала еще шаг в темноте и тут же споткнулась о что-то деревянное. Это была скамейка, которую, как помнила Джулиана, она перевернула, когда слезала с нее прошлый раз. Она попыталась поставить ее как следует, но ножка, по-видимому, была сломана, и ничего не вышло.

Алтарь примыкал прямо к стене, во всяком случае, достаточно близко, чтобы, забравшись по нему, можно было бы дотянуться до заветной ниши. О подобном святотатстве было даже страшно подумать, но Джулиана не могла найти никакого другого способа, чтобы добраться до кубка. Если эта часовня и вправду была такой заброшенной, как выглядела, по крайней мере, на несколько десятилетий, то ее святость вызывала сомнения. И какое преступление было более серьезным — забросить святую реликвию и забыть о ней или забраться на алтарь, чтобы ее похитить?

Казалось, что ночь подходила к концу, Джулиана замерзла, и чем больше она будет стоять тут и раздумывать, что ей делать, тем больше окоченеет. Лучше поскорее совершить задуманное и оказаться в кровати.

Она скинула тапочки и едва удержалась от крика, когда ее босые ноги ступили на ледяные камни пола. Положив ладони на алтарь, она начала карабкаться по нему, пока не забралась на самый верх, чувствуя себя нечестивой грешницей. Джулиана опасалась, что ее слишком хорошо видно, хотя в часовне было по-прежнему так темно, хоть глаз выколи.

Она изогнулась, чтобы руки достали до стены, и начала ощупывать ее в поисках ниши, как вдруг ей на память пришло предупреждение Николаса о священном сосуде. Что он тогда сказал? Что-то насчет того, что он несет в себе проклятие для нечестивцев, что камни его якобы — не что иное, как застывший яд, который может отравить того, что возьмет его в руки.

Какая нелепость! Священные реликвии несут на себе благословение божье! Кубок святой Евгелины не может убивать, он способен нести только добро. Кроме того, если кубок действительно покрыт ядом, это может положить конец всем мучениям Джулианы и ее волнениям по поводу своего будущего, что тоже неплохо. Ее бездыханное тело найдут на полу заброшенной часовни со святым кубком в ледяной руке, и Николас никогда больше не поцелует ее и не сможет больше нарушать ее покой. Что ж, стоило рискнуть.

Ее пальцы нащупали край ниши.

— Святая Евгелина, — прошептала она едва слышно, — если хочешь убить меня, то делай это поскорее или же помоги мне.

И она просунула руку в нишу.

Первое, на что наткнулись ее пальцы, было что-то маленькое, мягкое, пушистое и явно живое. Она вскрикнула, успев в последний момент заглушить звук, и едва не свалилась с алтаря, но все же как-то сумела удержаться, не решаясь снова протянуть руку. Это не могла быть крыса. У крыс короткая шерсть, и потом, она уже давно бы побежала по ее руке или запищала.

Джулиана глубоко вздохнула, пытаясь сдержать невольную дрожь. Если бы она догадалась взять с собой свечу! Кто же скрывается в нише? Это не змея, змеи холодные, голые, и это не маленький дракон, они должны быть на ощупь как змеи. Слишком мягкое для крысы, слишком маленькое для кролика, да и как, скажите на милость, кролик мог бы забраться так высоко?