Поцелуй шута

Жизнь вообще не такая уж плохая штука. Так или не так?

19

Была темная, бурная ночь. Буря прилетела с севера, принеся с собой холодный ветер и сильный дождь. Изабеллу вовсе не прельщала мысль идти по верху промокшей, холодной крепостной стены, особенно когда она знала, что ждет ее в конце пути.

А ждал ее там весьма разгневанный муж.

Она уже раздумывала, не остаться ли ей в покоях, которые они так недолго делили с дочерью, но едва ли это был выход. В конце концов, Хью пришел сюда, чтобы забрать ее прошлой ночью к себе в спальню, и он не станет испытывать сомнений, делать ли ему это еще раз. Изабелла вовсе не желала вмешивать во все это Джулиану, несмотря на то, а может быть, именно потому, что дочь ее была виновата в первоначальном исчезновении священного кубка из часовни. Джулиана, кажется, и так весьма низкого мнения о мужчинах в целом, и ей вовсе ни к чему видеть разъяренного Хью и думать о том, что тот может обидеть ее мать.

Хью, конечно, не станет этого делать, хотя опыт подсказывал ей иное, но было что-то еще, кроме опыта, дававшее ей такую уверенность. Хотя и более добрые мужчины, чем он, часто бьют своих жен, а он и так уже был на грани отчаяния из-за эдикта священника. Так что, весьма вероятно, он захочет наказать ее, но все же она сомневалась в этом. Он мог кричать, неистовствовать, угрожать, как иногда делают и лучшие из мужчин, но в конце концов он уймется и здравый смысл в нем возобладает, в отличие от ее первого мужа.

Она не хотела вспоминать об отце Джулианы. Он дал ей сильную, красивую дочь, и за это она была ему благодарна, хотя он же и отнял у нее дочь так рано. Но Джулиана вернулась, а ее отец ушел навсегда и теперь уже никогда не сможет влиять на ее решения.

Теперь у Изабеллы новый муж, перед которым она должна держать ответ. И если бы не отец Паулус, она могла бы ответить достаточно бойко. Она надеялась, что возвращение пропавшего кубка несколько ослабит защиту Хью, которую он воздвиг вокруг себя, и она наконец сможет узнать, действительно ли он неравнодушен к ней, как она подозревает, или это только игра ее воображения.

Но кто-то помешал осуществлению ее плана. Она была беспечна и теперь должна отвечать за это. Изабелла только не знала, что ей говорить.

Хью не знал, что Джулиана взяла кубок из часовни, и Изабелла не собиралась ему об этом говорить. Если он был похож на большинство мужчин, он ни за что не поверит ей, что Джулиана не могла взять его и второй раз, и начнет кричать и ругаться на Джулиану, еще больше убеждая ее в том, что все мужчины — это просто слуги дьявола. Нет, Изабелла сказала ему, что просто нашла кубок, а он не стал расспрашивать ее, вполне довольный тем, что священная реликвия будет возвращена.

Но у него было достаточно времени подумать, чтобы задаться некоторыми вопросами. И теперь необходимо было изобрести что-нибудь правдоподобное или платить полную цену.

Это далеко не лучший способ налаживать семейную жизнь, с грустью думала Изабелла, уставившись на пелену дождя за окном. Слишком много людей окружало ее, слишком много нежданных и нежеланных гостей со своими никому не нужными суждениями. Священник, шут, юноша с ласковой улыбкой и безжизненными глазами. Лишь ее дочь была здесь желанной гостьей, хотя, по правде говоря, Изабелла выбрала бы другое время, чтобы восстановить утраченную связь.

Однако судьба и Джулиана не дали ей выбрать другое время, и сейчас Изабелла не могла упустить единственный представившийся ей шанс.

Дождь не переставал ни на миг. Джулиана лежала посередине кровати, свернувшись клубком и что-то бормоча во сне. Дурак и впрямь оказался дураком, решив поиграть с ее дочерью. Конечно, он не тот человек, который нужен Джулиане, даже если он и состоит на службе у самого короля. Джулиане нужен кто-то сильный и надежный, и в то же время терпеливый и понимающий в постели. Кто-то, кто мог бы осторожно ввести ее в мир чувственной любви, тогда как, похоже, Виктор Монкриф все только испортил.

Нет, Николас Стрэнджфеллоу со своими странностями, со своей нелепой одеждой, хитростями и ложью явно не подходил ее дочери. И Джулиана была достаточно умна, чтобы признавать это.

Если бы только еще и ее сердце это признало. Она была настолько беззащитна перед этим человеком, что просто разрывала сердце своей матери. Влюбиться и быть такими слепыми! Они всего лишь просто находились в одной комнате вместе, но казалось, между ними сверкают искры, сам воздух звенит от напряжения. Стоило Николасу посмотреть в сторону Джулианы, как выражение его лица тут же менялось. Правда, совсем немного, но достаточно, чтобы выдать его чувства беспокойному взгляду матери.

А Джулиана, бедняжка, была совсем слепа, неопытна и доверчива. Он злил ее, преследовал, мучил, очаровывал. Это была любовь, чистая и простая, но Джулиана этого не понимала. Возможно, потому, что никогда прежде не встречалась с такой откровенной, дикой, безумной любовью.

Николас пока еще не овладел ею, в этом Изабелла была уверена. Если бы это случилось, Джулиана не смогла бы этого скрыть ни от самой себя, ни от своей матери. У нее бы было потрясенное, глупое, влюбленное выражение лица, и не в ее власти было бы его изменить.

К худу ли, к добру ли, но эта опасность миновала. Джулиана услышала из собственных уст Николаса, что он лгун и вор, человек, который использовал ее в своих собственных целях, а затем без колебаний отказался от нее. Если у нее есть хоть капелька здравого смысла, она больше никогда не позволит ему к себе приблизиться.

Но когда это было, чтобы влюбленная женщина слушалась здравого смысла, печально подумала Изабелла. Ее дочь упряма и полна праведного гнева. Какая же это защита против такого человека, как Николас Стрэндж-феллоу?

Она могла бы убедить Хью отослать его прочь. Это нетрудно, графа немало раздражали рифмы и шутки шута, и он с удовольствием отослал бы его назад к его венценосному хозяину.

Но сегодня ночью Хью едва ли будет в настроении выполнять ее просьбы. Она подвела его. Подвела ужасно, и чем дольше она откладывает их встречу, тем сложнее ей будет разговаривать с ним.

И что еще хуже, она совершенно не представляла, кто мог украсть этот кубок. Она так тщательно спрятала его, и женщины, которые прислуживали ей, были не из тех, кто шныряет по хозяйским сундукам. И аббата едва ли можно было заподозрить в том, что он сунул нос в женские спальни.

Однако он вполне мог отправить своего человека. Он ведь не считал это воровством, так как верил, что священная реликвия принадлежит ордену Святой Евгелины, Повелительницы драконов. Значит, по его мнению, Хью не имеет ни человеческих, ни божеских прав владеть им. Поэтому это было бы вовсе не преступление с точки зрения небес.

Мог ли он послать брата Бэрта за ним? Это казалось маловероятным. Добрый монах, конечно же, выполнял распоряжения аббата, но не без определенного спокойного сопротивления.

Возможно, кубок взял Гилберт, этот странный таинственный юноша. Не имея на то никаких веских причин, Изабелла подозревала, что этот юноша способен на любое предательство, и кража драгоценной реликвии была бы для него весьма простым делом. Она сомневалась, что его могли бы остановить такие пустяки, как представления о чести или верности.

Однако она также подозревала, что Хью не захочет и слышать об этом. Лорд Фортэм, похоже, привязался к мальчику, и, если она попытается свалить вину на Гилберта, муж, скорее всего, обвинит ее во лжи.

Нет, ей не удастся найти козла отпущения. Придется идти, пасть к ногам мужа и умолять его о прощении, надеясь, что он не переменит ни свою природу, ни свои чувства к ней.

Крепостная стена была пустынна, даже караульные спрятались в укрытие от сильного пронизывающего ветра. Изабелла запахнула свой тонкий плащ, сделала глубокий вдох и выбежала на открытое место под дождь. Она чувствовала, как струи дождя с силой бьют ее по спине. Когда она добралась до укрытия, на ней не было ни одной сухой нитки и она ужасно замерзла на холодном, пронизывающем ветру. Конечно, она поступила глупо. В спальню ее мужа можно было пройти, и не выходя на крепостную стену, но она не знала, как именно, а спросить стеснялась. Любая женщина должна знать, где спит ее муж, несмотря на все запреты священников.

На вершине башни дымили факелы, почти не давая света, и ей пришлось едва ли не ощупью спускаться по темной лестнице вниз, к хозяйским покоям, дрожа от холода. Если ей повезет, то Хью еще будет занят делами, а спальня окажется пустой. Она сможет скинуть промокшую одежду, вытереться насухо, а затем лечь в огромную теплую постель. Если она притворится, что спит, когда он придет, то, возможно, ему станет жаль будить ее и выспрашивать про кубок.

Впрочем, вряд ли. Хью Фортэм был порядочным, хорошим человеком, но едва ли он был мягкосердечным. И он не станет сомневаться, стоит ли ему будить его новую жену.

Дверь в хозяйские покои была закрыта, хороший знак! Кто-то разжег камин и закрыл дверь, чтобы сохранить тепло. Она колебалась лишь мгновение, прежде чем войти. Кожаные дверные петли издали громкий, скрипящий звук, и она чуть вздрогнула. Ее муж стоял посередине комнаты по пояс голый и смотрел прямо на нее потемневшим, хмурым взглядом.

Несмотря на всю безнадежность ситуации, Изабелла вдруг почувствовала, как у нее захватывает дыхание. Граф Фортэм был необыкновенно красивым мужчиной, высоким, сильным, хорошо сложенным, с широкими плечами и мощной грудью. Удивительно, но под ее откровенно восхищенным взглядом он вдруг смутился и поспешно потянулся за своей туникой.

Однако его неуверенность могла сыграть ей на руку. Мужчины с утра обычно гораздо разумнее, чем вечером, когда находятся во власти чувств. Если бы можно было подождать до завтра с разговором о кубке, вероятно, все еще бы обошлось. Джулиана могла быть права: Хью просто послал кого-нибудь из своих людей, чтобы забрать кубок, и все ее волнения оказались бы напрасными.

— Я не ждал вас так скоро, миледи, — пробормотал он. — Я намеревался…

— Нет, — сказала она, когда он начал натягивать через голову тунику.

Огонь ярко горел, в комнате было тепло, Хью вовсе незачем было одеваться. И она хотела посмотреть на него еще немного. Оценить, чего именно была лишена, и, возможно, будет лишена навсегда, если он решит, что она виновна в исчезновении кубка.

Он помедлил, глядя на нее, и выпустил из рук тунику.

— Изабелла? — спросил он.

Она не посмела колебаться. Он хотел прикоснуться к ней, она поняла это всем своим существом, точно так же, как сама она жаждала прикоснуться к нему. Но если она позволит ему это сейчас, зная, что предала его, потеряв кубок, тогда он никогда не простит ее, и их будущая семейная жизнь будет навсегда испорчена.

Но возможно, что и сейчас уже поздно что-то исправлять. Отец Паулус заявил, что они должны жить в целомудрии, и этого было бы вполне достаточно для графа Фортэма, чтобы аннулировать их так и не состоявшийся брак. Тогда он будет свободен выбрать себе другую, молодую, красивую жену, которая родит ему наследника.

Ей вдруг захотелось плакать. Она не хотела, чтобы он выбрал себе кого-нибудь еще. Она так много лет провела, будучи в безраздельной власти человека, которого ненавидела. Так разве она не заслужила хоть немного счастья? Короткой передышки радости и наслаждения?

Но только не ценой ее гордости.

— Кубок исчез, — сказала она резко, боясь передумать. Она не отступила, не вздрогнула, хотя и ждала, что он набросится на нее с руганью и кулаками.

Но он, разумеется, не сделал ничего подобного. Он просто тупо смотрел на нее, словно не понимая.

— Пропал? — переспросил он. — Как?

— Я спрятала его в моем сундуке с одеждой. Когда я пришла, чтобы забрать его оттуда, он исчез.

— Ты собиралась принести его мне?

Пока он ни разу не ударил ее. Возможно, она заходит слишком далеко, но лгать она не будет.

— Нет. Я собиралась отдать его моей дочери, чтобы она подкупила аббата, который мог бы предотвратить ее брак, задуманный королем, и взять ее в монастырь Святой Евгелины. — Изабелла посмотрела прямо на него, готовая бесстрашно встретить его яростный взгляд.

Хью сидел в кресле возле огня, глядя куда-то в сторону, словно не хотел, как подумала Изабелла, видеть ее ненавистное лицо предательницы.

— Аббату нельзя доверять, — сказала он спокойно. — Он не сдержит обещания.

— Именно это и я ей говорила. Но это ее единственный шанс, и я не могла отказать ей… и вновь отказаться от нее.

— Так вы собирались отдать ей фамильную священную реликвию семьи Фортэм, предав своего мужа и его людей?

Его голос все еще звучал спокойно.

«Наверное, он собирается убить меня», — подумала Изабелла.

Она бы предпочла, чтобы он ругался и кричал. Даже побил ее, но только не это убийственное спокойствие.

— Да, — призналась она, опустив голову. — Ради моей дочери я бы сделала это.

Она слышала, как он поднялся, пересек комнату и подошел к ней. Она заставила себя стоять спокойно. Она теперь была его собственностью, и в его праве было сделать с ней то, что он считал нужным. После такого предательства она не заслуживала ничего хорошего.

Он коснулся ее, и она вздрогнула. Тогда он взял ее за подбородок и поднял вверх лицо. Он был огромным и возвышался над ней, как башня, почти загораживая свет камина, однако его сильная рука была на удивление нежной.

— Надеюсь, что ты будешь защищать будущее наших детей с таким же мужеством и отвагой, как и будущее своей дочери.

Она почувствовала, как при этих его словах горячие слезы подступили к глазам. Изабелла попыталась загнать их обратно, несколько раз моргнув и чувствуя себя при этом ужасно несчастной.

— У нас не может быть детей, милорд. И я к тому же… уже стара. — Никогда прежде она не говорила таких слов, цена их была ужасной. — Если вы женились на мне, чтобы произвести на свет наследника, то вы сделали неправильный выбор.

Он улыбнулся ей, в первый раз за все время, и Изабелла внезапно растерялась.

— Я женился на вас не для того, чтобы произвести на свет наследника, как вы деликатно выразились. Хотя у нас будут дети, я уверен. Сильные сыновья и красивые дочери. Я знаю это в глубине моего сердца. Но я не поэтому женился на вас.

— Но ведь у меня нет земель, да и приданое…

— Вы прекрасно знаете, почему я женился на вас, миледи, — сказал он, словно не слыша ее. — Все из-за того летнего вечера пятнадцать лет тому назад, из-за юной девушки в слезах, печальной и одинокой.

— Я уже не была тогда девушкой. Уже седьмой месяц я ждала ребенка и выглядела как неуклюжая корова.

По его губам вновь скользнула улыбка.

— И все же вы были самой красивой женщиной, которую я когда-либо встречал. Вы были леди до мозга костей и всегда ею будете.

В комнате было тепло, но Изабелла внезапно ощутила, как промерзла она в промокшей одежде. Она чувствовала, как по спине бежит струйка ледяной воды, а от мокрого плаща поднимается пар. Она развязала тесемки и скинула плащ прямо в лужицу, которая за это время натекла на пол с ее одежды.

Плащ оказался плохой защитой от дождя, и ее платье промокло насквозь и облепило ее.

— Вы замерзли, — пробормотал он, откинув прядь мокрых волос с ее лица. — Идите в постель.

— Но отец Паулус… — слабо запротестовала она.

— Отец Паулус желчный, злобный старик. Бог благословил брак ради продолжения рода, и если этот священник осмеливается спорить с Богом, значит, он еретик.

Она думала точно так же с самого начала и уже готова была сказать ему об этом, когда неожиданная дрожь прошла по всему ее телу. Странно, что ей было холодно, когда он стоял рядом с ней, полуголый, сильный, пышущий жаром.

Но это был иной жар. Он наклонился и поцеловал ее, легко, едва касаясь, провел губами по ее рту, и ее сердце замерло в сладкой истоме. Она ничего не хотела сейчас, кроме как оказаться в его объятиях, закрыть глаза и открыть ему свое сердце…

— Кубок… — прошептала она, стараясь до конца быть честной.

— Мы найдем его, милая, — ласково сказал Хью. — Но сейчас у нас есть дела поважнее.

Его прикосновения разожгли огонь в ее замерзшем теле. Он был большим и теплым, и он поднял ее — маленькую, дрожащую от холода — на руки и прижал к своей груди, словно самую большую драгоценность. И в этот миг Изабелла не желала ничего, кроме как обвиться вокруг него и заплакать от счастья.

Однако слезы — это было совсем не то, чего хотелось ее мужу. По правде сказать, и она вдруг раздумала рыдать, решив, что они найдут для себя более приятное занятие. Когда он отнес ее к постели и поставил рядом, она медленно сняла с себя промокшую одежду.

Как нежно он любил ее! А она вдруг превратилась в стыдливую неловкую девицу. Ведь у нее никогда не было другого мужчины, кроме ее мужа, а тот предпочитал все делать быстро и просто. Она научилась удовлетворяться и этим, потому лишь, что жажда любви была в ее натуре. Но ничто из опыта замужней женщины не могло подготовить ее к этим медленным, проникновенным ласкам, к нежности, к невероятному удовольствию, которое Хью Фортэм дарил ее истосковавшемуся по мужской любви телу.

Он использовал весь свой арсенал, чтобы дарить ей наслаждение, он целовал, ласкал и гладил ее. Он терпеливо разжигал в ней желание с искусством, которого она никак не могла ожидать от такого грубого с виду солдата, и, когда он вошел в нее, она закричала, но не от боли, а от наслаждения, удивления и внезапно охватившей ее радости освобождения.

Однако он не проявлял нетерпения, у него были на нее гораздо более далеко идущие планы. Он терпеливо ждал последнего сладострастного содрогания, крепко держа ее в объятиях, а затем вновь вознес ее на ту же вершину, а потом еще и еще раз, пока она едва не взмолилась, чтобы он остановился, потому что она больше уже не может выдержать этой сладостной пытки, и все же знала, что сможет. И тогда он перекатился на спину, так, чтобы она оказалась наверху, позволив ей самой насладиться его телом. А когда он вновь перевернулся и взял ее, излив в нее свое семя, он горячо поцеловал ее в губы.

Она лежала в его объятиях, разгоряченная, успокоенная, погруженная в странные грезы. Ей снился огненный дракон, угрожающий ее дочери, безумный священник и вполне разумный шут, и где-то в глубине своей души она знала, что с этой ночи понесла дитя. И что этот ребенок родится здоровым и сильным, дитя любви, дитя наслаждения.

В ее сне этот ребенок танцевал с огненным драконом.

20

Брат Бэрт двигался на удивление легко и бесшумно для человека его комплекции. Замок Фортэм готовился к ночи — воины графа веселились в большом зале. Некоторые из них распутничали, по-видимому, надеясь, что он не станет обращать на них внимания. Что он и сделал, поскольку девицы сами были не прочь развлечься. Он не всегда был монахом и когда-то познал как наслаждения, так и страдания плоти. Больше он не имел к этому склонности, однако не осуждал грешников, которые его окружали. Разве не сам Бог сказал: «Пусть тот, кто без греха, первый бросит камень!»

Он не судил строго и своего настоятеля, слишком хорошо знакомого со всеми видами земных грехов. Бэрт знавал принцев и бедняков, епископов и нищих. Он относился ко всем одинаково беспристрастно, однако отец Паулус слишком сильно испытывал его терпение, и брат Бэрт неистово молился о ниспослании ему сил и исчезновении сомнений. Нельзя сомневаться в аббате своего монастыря.

Не следует высказывать неодобрение по поводу слишком суровых суждений настоятеля или его вопиющей жадности. Неистовое стремление аббата заполучить кубок всем казалось корыстным, но кто сказал, что святой Евгелине служили только такие люди? Брат Бэрт нисколько не сомневался, что кубок должен принадлежать аббатству Святой Евгелины, где он будет тщательно охраняться святыми братьями. Он лишь не был уверен, что это конечная цель отца Паулуса.

Аббатство Святой Евгелины было маленьким и бедным, как, собственно, и приличествует ордену, основанному женщиной, причисленной к лику святых. Но дело в том, что аббат был слишком амбициозным человеком. Свою должность в качестве настоятеля ордена он рассматривал лишь как ступеньку к сану епископа. А какой самый быстрый путь к этой цели, как не купить высокий пост за священную реликвию?

Бэрт достаточно хорошо знал жизнь, чтобы понимать, что сан аббата, как и сан епископа, покупается, а не предопределяется Богом. И часто так случалось, что истинный праведник являлся и наименее значимым среди своих братьев. Брат Бэрт находил больше чистой веры в неграмотных братьях, которые работали в саду и огороде, чем в некоторых высокоученых священнослужителях, имеющих большие чины.

Нет, брат Бэрт нисколько не доверял отцу Паулусу и не собирался передавать священную реликвию жаждущему ее аббату. Но это не означало, что у него самого было право держать эту вещь в потайном месте в маленькой комнатке, выделенной ему сразу возле покоев аббата.

Он говорил себе, что простая осторожность удержала его от того, чтобы прервать святое испытание, которое претерпевал аббат от рук юного Гилберта. Здесь и в самом деле требовались осторожность и осмотрительность, так как брат Бэрт хорошо знал разницу между стонами религиозного экстаза и далеко не святого физического наслаждения, которое, с его точки зрения, испытывал аббат от побоев. А потому он не рискнул вмешаться.

Ему было так легко обнаружить кубок в самый первый раз, что он поверил в помощь святой Евгелины. А когда он увидел Джулиану, скрывающуюся в тени лестницы прошлой ночью, то сразу догадался, кто взял кубок из ниши в часовне. Ему осталось лишь проводить Джулиану до дверей шута, а самому вернуться в ее комнату, чтобы найти этот сосуд. Он был совершенно уверен, что мастер Николас и молча сумеет ее отвлечь надолго.

Он очень вовремя подошел к ее комнате, чтобы увидеть, как оттуда выбежала леди Изабелла с очень расстроенным выражением лица, и понять, что Джулиана спрятала кубок не так хорошо, как, видимо, полагала.

У него заняло всего несколько минут, чтобы найти кубок и увериться в том, что это еще одно весомое подтверждение воли самой святой Евгелины. Леди Изабелла никогда не прибегала к ухищрениям и уловкам, а потому ее намерения в отношении кубка были, разумеется, честны и правильны. Она, скорее всего, побежала к своему мужу сообщить, что кубок у нее в руках, ее стыдливое восхищение им было видно любому, кроме самого графа.

Брату Бэрту претило действовать во вред этому браку, отец Паулус и так сделал все возможное, чтобы разрушить его, хотя в этом не было никакой необходимости. Но он служил святой Евгелине, а это было для него важнее, чем дела двух обычных людей, и брат Бэрт, укрепив свое сердце, спрятал кубок под рясой.

Его комната была холодной и темной. Когда он приехал сюда, то принял эту ситуацию безропотно. Отец Паулус постоянно напоминал, что монахи нуждаются в хорошем примере самопожертвования и самоотречения. Святые ордена в последнее время стали приобретать дурную репутацию, из-за того что монахи погрязли в грехах — обжорстве, похоти и жадности — в устрашающих размерах. Суровый аскет отец Паулус постоянно тыкал брата Бэрта в его внушительных размеров живот и требовал, чтобы тот обуздал свой непомерный аппетит. Разумеется, это не слишком нравилось доброму монаху. С тех пор как он принял обет, он никогда не притрагивался и даже не заглядывался на женщин с нечестивыми намерениями, так же, как не стремился к обладанию каким-либо богатством, однако он находил большое удовольствие в еде и вине и относился к попыткам аббата ограничить его в этом с большим сожалением.

Он даже не мог осудить отца Паулуса за то, что тот наслаждается едой втихомолку от всех, так как сомневался, что аббат вообще интересуется чем-нибудь, помимо молодых мальчиков с плетками в руках и властью в церковных кругах. И уж совершенно точно он не интересовался женщинами и едой. Брат Бэрт гораздо больше проявлял бы терпимости к нему, будь его слабости такими простыми и понятными.

Но настоятель тем не менее остро нуждался в сочувствии, напомнил себе монах в девяносто девятый раз. Милосердие и прощение, говорил он себе. Милосердие и прощение. И чтобы доказать себе, что он действительно смог преодолеть свою злость, он разбудит отца Паулуса — тогда он хотя бы перестанет так храпеть — и предъявит ему вожделенный кубок.

По правде говоря, это принесло бы только благо обитателям замка. С отъездом аббата леди Изабелла и граф смогут наконец осуществить свой брак по-настоящему, как угодно Богу, не слушая больше наставлений его безумного слуги. Кроме того, брату Бэрту очень нравились шут и Джулиана. Эти двое были безнадежно связаны между собой, равные по уму и силе духа, они готовы были к тому, чтобы влюбиться так, как мало кто из людей вообще способен. Монах лишь надеялся, что они сумеют избежать этого проклятия.

Любовь, подобная этой, может принести гораздо больше боли и горечи, чем радости. Она может выжечь душу человека, довести женщину до отчаяния, погубить жизни и семьи. Для этих двоих не было будущего — леди Джулиана была высокорожденной леди, а мастер Николас… ну он был шутом, пусть и королевским, но все же шутом. Совсем неподходящая партия для леди.

Брат Бэрт был уверен: шута послали сюда за кубком. Король Генрих был так же алчен, как и аббат, только у него было гораздо больше людей и возможностей, чтобы достичь желаемого. Раз кубок исчезнет, мастеру Николасу здесь будет больше нечего делать, и опасность для них обоих, для него самого и леди Джулианы, минует.

Брат Бэрт слушал громкий храп за стеной — удивительно земной звук для человека, гордящегося своей святостью. Что ж, по крайней мере, брат Бэрт мог найти маленькое удовольствие в том, чтобы прервать этот громкий храп.

Он спрятал кубок, инкрустированный драгоценными камнями, под свой тюфяк, надеясь, что никто не станет заглядывать в бедную холодную комнатку нищего монаха, особенно с тех пор, как отец Паулус объявил, что никто не должен заботиться о том, чтобы разжигать у него огонь. Так что никто не смеет заходить к нему. Значит, кубок укрыт надежно. Нужно только протянуть руку под тонкий соломенный тюфяк и взять…

Ничего!

Он сдернул тюфяк с деревянной кровати, еще не веря себе. Кубка не было. Нигде больше нельзя было бы спрятать его в этой почти пустой спартанской комнатушке, похожей на голую келью. Значит, кто-то следил за ним.

Брат Бэрт тяжело сел на деревянную раму, глядя в темное пространство комнаты, освещенной единственной свечой, которую он принес с собой. Он мог слышать завывание ветра, стук дождя по ставням. Он слышал храп аббата, пребывающего в счастливом неведении, что только что лишился возможности получить то, чего так давно и страстно желал.

И брат Бэрт откинул голову и расхохотался.

Странный звук, напоминающий топот тысячи конских копыт по сухой твердой дороге, громкий и настойчивый, или, быть может, непрекращающийся рокот грома, сотрясающего замок. Джулиана глубже зарылась головой в подушку, пытаясь спрятаться от этого назойливого звука, который вытащил ее из спасительного исцеляющего сна.

«Я плакала во сне, глупая девочка, — подумала она со стыдом. — Подумаешь, кубок… святая реликвия, сокровище. Но что бы я, ради всего святого, стала делать с ним, если бы получила? Весь золотой и бесполезный, чарующий и сводящий с ума?»

Она приглушенно всхлипнула, глубже пряча лицо в подушку, чтобы заглушить звук. А затем она почувствовала, как что-то мягкое прижимается к ее плечу, а вслед за тем раздалось призывное «мяу».

Она осторожно повернулась, стараясь не раздавить котенка.

— Евгелина! — воскликнула Джулиана. — Я совсем про тебя забыла.

Кошечка старалась выглядеть независимой и гордой, даже прижимаясь головой к руке Джулианы, и девушка едва снова не заплакала. Лишь чувство собственного достоинства остановило ее. В конце концов, ей вовсе не о чем плакать. Безумный дурак облапошил ее. Ну так что ж, она не первая и не последняя, он со всеми так поступает. Но если в мире есть хоть немного справедливости, ее новый отчим прогонит его, и она больше никогда его не увидит.

От этой мысли снова защипало глаза, и она быстро сморгнула слезы, сердясь на себя. Должно быть, в самом воздухе этого замка есть что-то развращающее, подумала она.

Тут же непроизвольно ее память вернулась к сладостным мгновениям, которые она провела в постели Николаса, в плену его покрывал, его тела, в плену удовольствия, о котором она могла только мечтать. Это было бы милосердно, если бы дети появлялись в результате такого наслаждения, а не от боли и стыда.

Она потрясла головой, чтобы избавиться от этих грешных мыслей, и котенок тут же вцепился в зашевелившиеся пряди волос и принялся с удовольствием играть с ними. Словно кошка с мышкой, подумала она, высвобождая малышку, запутавшуюся в ее волосах, и прижимая ее к щеке.

Снова раздалось громкое урчание. Так вот что разбудило ее совсем недавно. Оставалось только удивляться, как такой громкий звук может издавать такое крошечное создание. Комната была погружена во тьму, огонь в камине совсем погас, вся прислуга в доме давно спала. А у нее на руках сидела мяукающая, голодная кошечка.

Кстати, Джулиана и сама едва не умирала от голода. Ее желудок издал громкое урчание, словно подпевал кошке. Джулиана мрачно подумала, что едва ли сможет пережить эту ночь, если не раздобудет хоть немного еды.

Быть может, именно это и причиняет страдания. Она просто ослабла от голода, и ее рыдания не имеют никакого отношения ни к кубку, ни к шуту. Если она найдет дорогу на кухню, то сможет раздобыть что-нибудь для себя и кошки Евгелины без лишних объяснений. Тогда она сможет вернуться в постель, укрыться с головой и больше не появляться внизу, пока лживый, несносный шут не уедет отсюда за сотни миль, даже если это займет несколько дней или недель.

Что ж, это уже был план, и совсем неплохой. Джулиана слезла с кровати, одетая лишь в тонкую ночную сорочку. Она натянула свободное платье через голову, но не стала возиться с туфлями. Рукава у платья были длинные, широкие, и она спрятала котенка в один из них, придерживая маленькое тельце.

Первой ее мыслью был главный зал. Там могла остаться какая-нибудь пища на длинных столах, хотя надо было быть очень осторожной. Графские гончие постоянно находились в зале и могли быстро расправиться с кошкой, если бы почуяли ее. Не говоря уже о том, что ей вовсе не хотелось разбудить кого-нибудь из людей графа, которые оставались спать в зале после тяжелых дневных забот или ночных возлияний. Главный зал после полуночи мог оказаться опасным местом, тем более что собаки или крысы, скорее всего, уже добрались до остатков еды.