Поцелуй шута

— Ненавижу стишки, — пробурчал он. — Особенно непонятные.

Его святая цель Преумножать печали,

Сломать чужую жизнь И поминай как звали!

Хью одним глотком осушил кубок и все-таки швырнул им в голову Николаса. Тот увернулся с неожиданным проворством и расплылся в дерзкой, нахальной улыбке.

— Слишком много меда туманит мозги и замедляет движения, милорд, — заявил он насмешливо. — Священник — ваш враг и враг нормальной, счастливой жизни. Он не уедет отсюда до тех пор, пока не сделает каждого из здесь живущих несчастным. Но ведь чего только не происходит совершенно неожиданно! Возможно, непреклонный аббат свалится случайно с одной из башен. Становится холоднее, а однажды ночью камни могут обледенеть и стать очень скользкими, — сказал он весело и посмотрел прямо в лицо Гилберту. Хью пришел в ужас от слов шута.

— Как смеешь ты предлагать мне хладнокровное убийство святого отца, да еще когда тебя слышит такое невинное создание, как Гилберт! Не обращай на него внимания, парень! Кругом полно злых людей, но подобные разговоры не должны тебя испортить.

— Конечно, нет, — произнес Николас с загадочной улыбкой. — Возможно даже, что он на всю свою жизнь останется таким же невинным и наивным, как сейчас.

— Если ему повезет, — сказал Хью, бросив неуверенный взгляд на бледное лицо Гилберта.

Юноша улыбнулся ему с нежной преданностью ласкового щенка.

— Я бы не хотел оставаться полностью невинным всю мою жизнь, милорд, — сказал он смущенно. — Я бы хотел жениться, когда придет мое время.

— Не женитьба отнимает у мужчины невинность, — с горечью произнес Хью, — а вот такие чертовы священники, сующие везде свой нос. Где моя жена?

— Вероятно, в постели, — ответил Николас.

Хью показалось, что с каждой минутой шут все больше и больше становился похож на обычного человека, а не на какую-то скачущую обезьяну, но он не собирался тратить время на раздумья о каком-то дураке.

— В чьей постели, черт возьми?

— Скорее всего, в той же самой, в которой она спала, как только приехала сюда, — пробормотал Гилберт, но Николас уже поднялся одним своим раздражающе грациозным движением.

— Она делит постель со своей дочерью в юго-восточной башне, — пояснил он. — Они обе скрылись в комнате несколько часов тому назад.

Хью свирепо посмотрел на шута, чувствуя, как мед ударяет ему в голову.

— А с чего бы это тебе обращать такое чертовски пристальное внимание на мою жену? Откуда ты знаешь, где она спит и с кем? Уж не хочешь ли ты за ней приударить? Да я отрежу тебе яйца, если ты осмелишься хотя бы заговорить с ней!

Дерзкий шут лишь усмехнулся, услышав угрозу.

— Леди Изабелла меня интересует лишь постольку, поскольку я должен служить ей как жене моего хозяина. Меня привлекает ее дочь.

— Леди Джулиана — само изящество и благородство, а ты — всего лишь дурак и слуга.

Николас чуть заметно улыбнулся.

— Но разве дурацкие мечты — не достойное занятие для дурака? Я поклоняюсь леди Джулиане издали, всего лишь греясь в лучах ее красоты.

— Смотри, чтобы там и оставаться. Раз уж я не могу заниматься любовью, то ты и подавно.

Лорд Хью поднялся с преувеличенным достоинством, угрожающе возвышаясь над пиршественным столом. Некоторые из слуг на дальнем конце комнаты неуверенно задвигались, не зная, смеют ли они приблизиться к их господину и хозяину.

— Я собираюсь пойти за своей женой, — объявил Хью во всеуслышанье. — И горе тому, кто посмеет мне помешать.

— Вы хотите пойти против приказов святого отца? — спросил Гилберт, изображая потрясение.

— Нет. Я буду просто лежать рядом с ней, а не между ее ног, — прорычал лорд Фортэм.

— Целомудренная брачная ночь, — сказал Николас. — Но уверен ли мой господин, что это верный шаг? Способны ли вы устоять перед искушением?

— Я способен устоять перед чем угодно, — прорычал Хью. — Так где моя жена, дьявол ее забери?

Джулиана обнаружила, что ее мать спит очень неспокойно. За окнами начался мелкий дождь, и звук капель, шелестящих по каменным стенам, убаюкал Изабеллу, погрузив ее в глубокий сон, и немудрено, после предыдущей ночи, испорченной аббатом ордена Святой Евгелины. Все, что Джулиана могла сделать, это тихо, недвижно лежать возле матери, стараясь дышать глубоко и медленно, в то время как Изабелла металась и ворочалась на постели.

Ритмичный звук дождя убаюкивал Джулиану, увлекая ее в дремоту, которой она не могла противиться. Но как только она начинала засыпать, ее мать переворачивалась, и Джулиана вновь просыпалась, чтобы затем снова уплыть в дремоту и снова проснуться.

Усталость начала окончательно овладевать ее телом и душой. Сонные мысли медленно плыли в ее голове. Священный кубок может подождать еще денек, а если кто-нибудь утащит его за это время, что ж, это будет целиком ее вина. Джулиана все меньше понимала, зачем вообще она решила взять этот сосуд. У нее, кажется, был некий туманный план обменять реликвию на собственное пребывание в монастыре, но чем глубже она погружалась в сон, тем яснее ей становилось, что отец Паулус не слишком-то достоин доверия. Он может взять реликвию у нее и ничего не предложить ей взамен, хотя единственное, что ей нужно, — это покой и мир монастыря.

Шут, возможно, уже забрал этот кубок из его пыльной ниши. Ну что ж, так тому и быть. Хороший сон был ей сейчас нужен гораздо больше, чем бесценная реликвия, которую она собиралась обменять на свое благополучное будущее.

Джулиана уже почти уплыла в глубокую и мирную дремоту, когда услышала какой-то грохот, затем тяжелые шаги и громкий взбудораженный голос, который полностью отбросил всякую надежду на сон.

Джулиана резко села на кровати.

— О боже, — пробормотала она. — Что еще на этот раз?

Изабелла лежала не двигаясь, но ее вполне вразумительный ответ свидетельствовал о том, что она полностью проснулась.

— Я подозреваю, что это мой муж.

Джулиана задумалась о том, услышала она или только вообразила удовлетворение и радость в голосе матери. Голоса звучали все громче, и теперь действительно можно было распознать мощный рев лорда Хью. Через мгновение тяжелая дверь со стуком распахнулась. Джулиана заползла глубже под одеяло, а Изабелла, наоборот, села на постели, спокойная и безмятежная, как всегда.

— Милорд? — вопросила она своим ровным, нежным голосом.

— Вы моя жена! — Голос лорда Хью звучал почти враждебно.

— Да, милорд, — спокойно отвечала Изабелла.

— Отныне вы будете спать в моей постели. Джулиана задрожала под своим одеялом, но Изабелла, казалось, вовсе не утратила присутствия духа.

— Священник потребовал, чтобы мы жили в целомудрии, милорд.

— Мы выполним его условие, будь он проклят. Но сохранять целомудрие мы будем в моей постели.

Изабелла молчала, и Джулиана отчаянно пыталась найти какой-нибудь способ спасти ее, но, охваченная паникой, не смогла придумать ничего, даже подходящую болезнь, которая могла бы удержать ее мать возле нее.

— Да, милорд, — вдруг произнесла Изабелла как-то слишком уж весело и быстро спустилась с кровати. Ее широкая льняная рубаха колыхалась в холодном ночном воздухе.

А мгновение спустя она уже ушла, дверь закрылась за ней, и Джулиана осталась одна, съежившись на огромной кровати. Комната вдруг показалась ей огромной и темной. Ее освещали только слабые отблески умирающего огня в камине. Ей вдруг захотелось заплакать, хотя она не вполне понимала почему. Десять лет назад ее мать не смогла воспрепятствовать жестокой судьбе, которая отправила девочку Джулиану в постель к отвратительному ужасному старику. Но разве только что Джулиана не позволила такому же несчастью свершиться с ее хрупкой, нежной матерью?

Хотя, надо признать, Изабелла казалась совершенно спокойной и, кажется, даже довольной. Честно говоря, лорд Хью не был особенно стар, и никто не назвал бы его отвратительным. Джулиана подтянула колени к груди и обхватила их руками, дрожа от холода, а может, это была нервная дрожь. Если бы у нее было хоть немного мужества, она бы выбралась сейчас из кровати и пошла за ними. Она уже сдернула с себя одеяло, намереваясь так и поступить, когда совсем рядом прозвучал слишком хорошо знакомый ей голос, который с насмешкой произнес:

— На вашем месте я не стал бы терять на это время. Никто из них не поблагодарит вас.

— Что вы здесь делаете? Убирайтесь из моей комнаты! — возмущенно прошептала в ответ Джулиана.

— А зачем вы шепчете? Здесь никого больше нет, кроме нас с вами. Или вы хотите спасти мою незапятнанную репутацию?

Теперь, когда он встал против затухающего огня, она смогла его увидеть. Он показался ей огромным, хищным, опасным зверем.

— Я забочусь лишь о своей чести, — резко сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— О, никто не подумает ничего дурного. Ведь совершенно очевидно, что вы добродетельная молодая вдова, которая терпеть не может мужчин вообще, а меня в особенности. С другой стороны, что я такое? Ведь они вполне могут кастрировать меня, если захотят быть милосердными. А может быть, ваш отчим разрежет меня на кусочки и отправит в таком виде королю Генриху.

— До чего приятная мысль, — тихо сказала Джулиана, — просто и не знаю, что бы понравилось мне больше.

— Вы бы предпочли кастрировать меня, миледи, — с готовностью подсказал Николас, подходя ближе к кровати. — Вы ведь с радостью кастрировали бы всех мужчин, не так ли?

Она не собиралась отступать.

— Это сделало бы жизнь гораздо более достойной и мирной.

— Конечно, ведь без детей так спокойно. Вам, разумеется, нет никакого дела до детей, миледи.

Боль была внезапной и острой, вонзившейся прямо в сердце. Он не понимал, что у нее на душе, откуда ему было знать, как больно ранили ее эти слова. Впрочем, она не собиралась показывать ему это. В комнате было темно, чтобы скрыть предательскую вспышку эмоций, если бы она не смогла сдержать ее.

— Не притворяйтесь, что до вас не дошли слухи. Я не могу иметь детей. Я бесполезна как женщина.

— Я бы не стал заходить так далеко в своих утверждениях, — сказал Николас, садясь на край постели и вытягивая свои длинные ноги рядом с Джулианой. — Я, например, могу предложить несколько весьма полезных вещей, с которыми вы вполне могли бы справиться, при надлежащей поддержке и помощи, разумеется.

— Убирайтесь с моей кровати!

— Она достаточно большая для нас двоих, теперь, когда ваша матушка ушла, — протянул он лениво.

С этими словами он вытянулся во весь рост на одном краю. Одна его нога была обута в замшевый сапог, на другой была надета мягкая домашняя туфля. В темноте слабые красноватые отблески очага играли на его лице, скрывая его выражение.

— Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я закричу. В соседней комнате спят женщины, и я думаю, они прибегут очень быстро. Вы уверили меня, что пострадаете только вы, а не я. Что же останавливает меня?

— Любопытство.

— Любопытство — это грех.

— А вы ведь избавлены от грехов? Хотя лично я не верю этому. Думаю, вы способны очаровательно грешить.

— Уходите. Моя мать вполне способна грешить за нас обеих.

— Сомневаюсь. Ведь она собралась провести целомудренную ночь в постели своего мужа, как и все мы, впрочем, что, конечно же, очень жаль.

— Тогда зачем вы пришли сюда, если не собираетесь грешить?

Он наклонился, и пряди его шелковистых волос коснулись ее лица. Джулиана перестала дышать. Ах, как он был красив, этот ужасный шут. На нем не было этих дурацких бубенчиков, он не раздражал ее стишками. Она забылась, и заблудившийся взгляд замер на его губах.

У него был изумительный рот, яркий, зовущий, притягательный. Это был рот, достойный поцелуя, если уж на то пошло.

— Вы правы, миледи, мы не закончили с вами то, что начали.

— Я ничего не собираюсь заканчивать.

— Я не хочу обидеть вас. Я лишь хочу поцеловать.

— Почему? Вы уже поцеловали меня в часовне, что само по себе грех и…

— Нет, дорогая, это вы поцеловали меня. У меня еще остались ссадины от вашего поцелуя.

— У вас ничего нет! — воскликнула она и в растерянности уставилась на его рот.

Он оказался еще более манящим, когда изогнулся в дразнящей улыбке.

— Вы правы. Мой рот вполне способен устоять против такого жестокого обращения.

— Убирайтесь.

— После того, как поцелую вас.

Он не уйдет, пока не добьется своего. Она знала, что у нее есть два выхода. Она могла закричать, и тогда кто-нибудь придет. Она будет избавлена от него, но Николаса жестоко изобьют, а может, и вправду казнят.

Или она могла позволить ему поцеловать ее. Она могла просто спокойно сидеть, и потом она могла бы представить себе, отчего люди придают этому такое большое значение. Она готова поверить его обещанию уйти после поцелуя. Отчего-то ей казалось, что шут не обманет ее и не воспользуется ее слабостью. Никакой опасности не было.

— Хорошо, — заявила она вызывающе. — Поцелуйте меня, а потом уходите.

И она сложила руки на груди, ожидая поцелуя.

11

Он должен быть признать — леди Джулиана была совершенно, восхитительно неотразима. Это очень опасно. Он не мог вспомнить, когда еще был так увлечен женщиной. Должно быть, это случалось и раньше — он просто отказывался признать уникальность ситуации, и все же это был, несомненно, весьма тревожный сигнал. Эта женщина бросала ему вызов. Она была в полном расцвете, уже не невинна, и все же он ощущал вокруг нее какую-то чистую, светлую ауру, которая заставляла его воспринимать ее как девственницу. Она и была невинна душой.

Он никогда не придавал большого значения нарушению невинности, так как считал, что сам этот процесс незаслуженно переоценивают. В нем не было ничего неприятного, но и удовольствия от него было немного. Девственницы всегда плачут, они неловкие, неуклюжие, совершенно неопытные в любовных утехах, они не умеют ни подарить, ни получить удовольствие. Нет, ему подавайте женщину опытную, развратную, открытую душой и крепкую телом, которая знает, как ублажить мужчину и как насладиться самой.

И вот, пожалуйста, он сидит на кровати рядом с молоденькой женщиной, которая так же мало знает об удовольствиях, как аббат ордена Святой Евгелины. От нее нельзя ждать ничего, кроме беспокойства и разочарования, — так почему же он здесь сидит, смотрит на нее, вместо того чтобы встать и пойти за золотым кубком?

И где, черт возьми, этот негодяй Бого, когда он так нужен ему?

А ведь Николас был уверен, что все его проблемы будут решены сегодня вечером. Он нашел священный сосуд, причем безо всякого труда. У него, правда, нашелся свидетель, но Джулиана, по всей видимости, совершенно не представляла себе, насколько ценной была эта реликвия. Он собирался вернуться в часовню, как только наступит ночь, и забрать кубок святой Евгелины.

К сожалению, все как будто сговорились, чтобы помешать ему в его планах. Двор постоянно был полон народу. Вдобавок, несмотря на все усилия Николаса казаться невыносимым, лорд Хью зачем-то потребовал его к себе. Шут не осмелился ослушаться и тем самым возбудить ненужные подозрения.

Теперь он не мог нигде найти Бого. Его слуга должен был стащить кубок и подготовить побег, в то время как Николас будет отвлекать графа, но Бого не появлялся. Кто-то упомянул, что он разговаривал с братом Бэр-том, но поскольку старый слуга был не более набожен, чем хитрый матерый лис, то в это трудно было поверить.

Если Бого не вернется в самое ближайшее время, украсть священный кубок предстояло Николасу, а он, дурак, вместо этого зачем-то пришел сюда, в спальню Джулианы, поддался искушению, вместо того чтобы быстренько закончить дела и исчезнуть.

Но ведь он всегда гордился тем, что не был практичным и здравомыслящим. Реликвия может подождать, потому что он находился сейчас именно там, где хотел. В эти мгновения он желал эту женщину больше, чем любую бесценную реликвию или даже благосклонность короля. Все было очень просто.

На ней была надета свободная белая рубаха, стянутая лентами под самым горлом. И первый раз он увидел ее волосы в дрожащем свете очага, хотя они и были, к его огорчению, по-прежнему заплетены в косы. Они отливали золотом, они завораживали. Ему хотелось зарыться в них лицом.

Он потянулся и взял в руку тяжелую шелковистую косу.

— У наших детей волосы были бы светло-желтые, — сказал он рассеянно, не отрывая взгляда от ее косы. Ее быстрый вздох прозвучал почти вымученно.

— Вы никогда не думаете, прежде чем говорите? — спросила она резко. — Я не могу иметь детей. И вы не можете. У шутов не бывает детей. Зачем плодить дураков?

Он молча развязал вплетенный кожаный шнурок и стал распускать ее волосы, освобождая прядь за прядью. При этом он наклонил голову, чтобы скрыть улыбку.

— Почему же? Вряд ли мои… особенности передаются по наследству. Ведь это было бы большим несчастьем для ребенка. Я имею в виду, что тогда им пришлось бы скакать в лохмотьях и всегда говорить то, что думают.

Он медленно расплетал косу, пропуская шелковые пряди сквозь пальцы. Она пахла корицей. Необычайно возбуждающий запах — корица и роза.

— Так вы в детстве были именно таким? — спросила Джулиана.

— Нет, миледи. Если бы вы увидели меня в детстве, вы бы меня не узнали.

— Думаю, вы ошибаетесь. Не так часто встречаются кудрявые золотистые волосы и кошачьи глаза.

— Вы даже не взглянули бы на меня, миледи. В детстве я был одет в настоящие лохмотья и покрыт толстым слоем грязи. Леди не обращают внимания на маленьких оборванцев.

Джулиана промолчала, и он подумал: может быть, она пожалела его. Ему хотелось на это надеяться. План был очень прост: завоевать ее симпатию, обратившись к ее нежному сердцу, которое она так тщательно скрывала. Он сразу понял, что эта женщина создана для материнства. Если он сможет воззвать к ее материнским чувствам, то очень скоро окажется в ее постели.

— Леди достаточно часто обращают внимание на оборвышей, — возразила Джулиана. — Но разве у вас не было матери? Никто не присматривал за вами? Даже у крестьянских детей есть родители.

Он собирался солгать ей. Интересно, что для нее более приемлемо, крестьянин или бедный дурак? Одну косу он уже расплел до конца и, потянувшись за второй, которая лежала на толстом одеяле, встретился взглядом с Джулианой.

— А вы приглядывали за крестьянами в своем поместье, миледи? Стали бы присматривать за мной?

— Вы не крестьянин, — сказала она категорично.

— Откуда вы знаете?

Она словно не замечала, что он полностью освободил ее густые, прекрасные волосы и они золотой шалью окутали ее плечи.

— Знаю, и все.

— Или, быть может, вы просто хотите, чтобы так было? Ведь это никуда не годится, целоваться с крестьянином. Это ведь так дурно — хотеть, чтобы шершавые ладони прикоснулись к вашей гладкой шелковистой коже.

— Я вообще не хочу, чтобы мужские руки прикасались ко мне, — сказала она. — И к тому же я уверена, что ваши руки не менее мягкие, чем мои… — Она взяла его за руку и вдруг замерла. — У вас и вправду шершавые ладони, — произнесла она с удивлением.

— Да, — только и сказал он.

Ее руки казались такими маленькими по сравнению с его широкой грубой ладонью, зажатой между ними. Его кожа потемнела от солнца, и рука была мозолистой, сильной и крепкой.

Она попыталась убрать руки, но он обхватил ее пальцы, не желая отпускать.

— Вы, должно быть, много трудились в жизни, — сказала она. — Вы не всегда были шутом.

— Как говорится, удар по голове может и мудреца сделать дураком, — пробормотал он. — Возможно, я был рыцарем, который однажды совершил ошибку, повстречавшись на узкой дорожке с тем, кто оказался сильнее, и в результате я стал таким — жалкой пародией на то, кем я мог бы быть.

Он не видел выражения ее теплых карих глаз и не мог понять, поверила ли она всей этой веренице лжи, которую он здесь наплел.

— Я скорее уж решила бы, что вас ударила копытом лошадь, — сказала Джулиана. — Это объяснило бы, почему вы так их боитесь и не любите.

— Это была великая трагедия, — сказал он печально. — И вот я перед вами, один из фаворитов короля Генриха, и мои бедные мозги находятся в совершенном расстройстве. Мне очень повезло, что мой добрый сузерен пожалел меня, дал мне свои обноски в качестве одежды и позволил мне развлекать себя.

— Весьма трогательная история, мастер Николас.

— И в самом деле, — он опять вздохнул.

— Но Генрих никогда не славился ни добротой, ни жалостью. И если ваши мозги не в порядке, то я — трактирная шлюха.

— Да это же замечательно! — воскликнул он и придвинулся к ней.

Она залепила ему пощечину. И это был не какой-то там легкий удар, она стукнула его весьма ощутимо. Леди Джулиана настроена весьма серьезно, подумал Николac, потирая ушибленную щеку и отодвигаясь от своей жертвы подальше.

— Очень хорошо, — сказал он. — Вы не трактирная шлюха, к моему глубокому сожалению. Но согласитесь, ведь стоило попробовать.

— Зачем вы это делаете?

— Делаю что?

— Дразните меня. Раздражаете. Почему бы вам просто не оставить меня в покое?

— Дорогая леди, но ведь это моя работа. Я здесь для того, чтобы развлекать и забавлять.

— Я не нуждаюсь в развлечении.

Он улыбнулся ей, на этот раз совершенно беззлобно.

— Да, конечно. Я полагаю, что в вашей жизни было много развлечений, леди Степенство. Но я могу заставить вас смеяться. Однажды мне это удалось, помните? И я не сомневаюсь, что мог бы сделать это снова.

— Но только не досаждая мне постоянно.

Вот перед вами бедный шут,

Он добрый малый, хоть и плут,

Но дев прелестные уста

Готов он целовать всегда.

— Уста и всегда — плохая рифма, — заметила Джулиана.

— Сойдет. Так вы проведете со мной эту ночь, миледи? Никто не узнает. К тому же мы можем не опасаться появления на свет бастардов. Ни вы, ни я не сможем теперь заснуть, а ночь такая длинная. Пустите меня в свою постель, миледи, и позвольте мне любить вас.

— Но ведь мы, кажется, договаривались только на один поцелуй, и не больше?

— Всегда надеешься на щедрость милой леди.

— Поцелуй — это все, что вы получите, да и то, думаю, едва ли я поступила разумно, согласившись на это.

— Не думайте, миледи. От этого одни только неприятности, уверяю вас. Я, например, думаю не чаще трех раз в неделю.

Она попыталась удержать расползающуюся по лицу улыбку, но так и не смогла.

— Уходите, мастер шут. Я устала и хочу спать. Поцелуйте меня, и покончим с этим.

Она даже не догадывается, как бесконечно сладок ее рот, подумал он. Она не понимает, как может петь от наслаждения ее тело.

Но всему свое время. Прелестная леди Джулиана — сущий ребенок во всем, что касается любви.

— Как хотите.

Он наклонился, и она в тот же миг крепко зажмурилась, а губы сжала, словно ожидая жестокого удара.

Это было ужасно. Провести столько лет в браке и вынести из него только страх и трепет. Нет, он будет действовать иначе. Он ждал, терпеливо, так близко, что мог видеть, как дрожат ее веки. Джулиана задержала дыхание, но рано или поздно она должна снова начать дышать или упасть в обморок.

Впрочем, против последнего он не возражал. Он знал, что сумеет ее воскресить. Наконец она открыла глаза и с шумом выдохнула.

— Чего вы ждете? — раздраженно спросила она.

— Вас. Вы выглядите так, словно попробовали чего-то мерзкого, а я ведь даже не прикоснулся к вам. Поцелуй не предполагает боли, миледи, даже такой, как сегодня утром, очень похожий на удар.

— Я не хочу, чтобы вы целовали меня.

— Почему? Боитесь, что вам понравится?

— Конечно, нет!

— Тогда о чем вам беспокоиться? Ведь это длится совсем недолго, всего…

— Недолго? Одно мгновение, и все! Он засмеялся, качая головой.

— Поцелуи не бывают мгновенными. Чтобы что-то почувствовать, их надо смаковать, распробовать…

— Поцелуи? — перебила его Джулиана. — Что значит — поцелуи? Когда это их стало много? Мы же говорили об одном.

— Но поцелуи крайне редко бывают в единственном числе, миледи.

Она с подозрением посмотрела на него.

— И сколько же поцелуев вам надо?

— Ну, не знаю, десять, возможно, или больше, — ответил он небрежно.

— Так не пойдет. Один.

— Пять, — парировал он.

— Два, — быстро ответила она.

— Пусть будет три, и покончим с этим.

Она нахмурилась, причем выглядела при этом очаровательно. На ее высоком чистом лбу появилась складочка сомнения. Он бы с удовольствием поцеловал эту складочку, чтобы разгладить, но, раз уж ему придется ограничиться всего тремя поцелуями, он хотел, чтобы все они достались нежному рту.

— Два, — заявила она решительно. — И самых коротких. Или вообще ни одного.

Он скучающе глядел куда-то в пространство. Терпение было одной из его самых раздражающих черт, и теперь он собирался выиграть с его помощью.

Молчание затягивалось, нарушаемое только легким потрескиванием огня в камине, случайными порывами ветра, ударяющими по закрытым ставням, да их собственным дыханием. Николас слышал, как быстро и тревожно бьется ее сердце. Если бы только он сумел развязать маленький узелок, который держал ее рубаху так высоко у самой шеи, то мог бы увидеть легкое подрагивание ее бледной кожи от торопливых ударов сердца.

Он ждал. Он хорошо разбирался в характерах, знал точно, как далеко можно завести того или иного человека и когда следует остановиться, чтобы не потерять все. Джулиана сейчас была на грани, и согласится ли она, молча и неохотно, на его условия, или же пронзительно закричит, навлекая на его голову множество неприятностей, было непонятно.

— Три, — произнесла она наконец громко и вздохнула. — И тогда вы уйдете.

Прежде чем она успела снова зажмуриться, он прижался губами к ее рту всего на один короткий, дразнящий момент и отодвинулся. Это был совершенно невинный поцелуй, полный неожиданных обещаний.

Она испуганно моргнула, и ему захотелось поцеловать ее веки.

— Что ж, это было не так ужасно, — сказала она нерешительно. — Во всяком случае, быстро.

— Я польщен, — пробормотал он насмешливо.

— Если и все остальные будут такими же, то это не слишком…

Он прервал ее на середине фразы, накрыв ее рот поцелуем. Он совсем легко обхватил ее губы своими, скользнул по ним и снова отпрянул.

— Ну хорошо, — сказала она, чуть-чуть задыхаясь. — Ну…

— И в самом деле хорошо. Еще один, последний, мое сокровище, и тогда я оставлю вас одну в вашей девичьей спальне.

— Но я не девица.

— Телом — возможно, но вы совершенно невинны душой, моя прелесть. И рано или поздно я избавлю вас от этой невинности.

— Никогда! — возмутилась Джулиана.

— Я просто не могу устоять, когда мне бросают вызов, любимая.

Он нежно провел ладонью по ее щеке, его длинные пальцы погрузились в шелковистые волны волос. Джулиана напряглась, глядя на него встревоженными глазами. На ее лице появился румянец, и сейчас она выглядела более живой, чем когда бы то ни было.

— Не бойся, любовь моя, — прошептал он. — Ты ведь пережила уже два поцелуя. Обещаю, что последний будет не хуже.

— Простите, если я не смогу их по достоинству оценить.

— Оценишь, моя сладкая. Непременно оценишь.

Ведь тебя целует мастер.

— Боже, какая наглость, — ошеломленно пробормотала она.

Он едва удержался, чтобы торжествующе не рассмеяться. Наконец она принадлежала ему.

— Да, леди, конечно. Надеюсь, мне удастся вам угодить. Но, возможно, вам и не понравится. С вашим опытом в поцелуях вы можете найти мое умение недостаточным.

— До сих пор, — тихо сказала она, — должна признаться, все было… довольно мило.

— Но лучшее еще впереди. Теперь вы можете закрыть глаза.

— Думаю, что безопаснее оставить их на этот раз открытыми, — прошептала она в ответ.

— Как пожелаете, миледи, — сказал он и наклонился над ней. Кончиками пальцев он ласково провел по ее губам, чувствуя легкую дрожь, и ему захотелось выпить весь ее страх.

Медленно, очень медленно он коснулся ее рта, готовый к тому, что она попытается отстраниться. Но она лишь дрожала под его руками. Она позволила ему прижать губы к ее рту. Глаза она все-таки закрыла, ресницы ее трепетали. Он заставил ее чуть приоткрыть рот.

Джулиана вздрогнула и попыталась вырваться, когда Николас проник языком в ее рот. Шут держал ее крепко, пока с особой утонченной тщательностью ласкал ее нежный рот. Она слабо застонала, и этот звук, невольно сорвавшийся с ее губ, почти заставил его пожалеть о том, что он сделал. Она тихо вздохнула, и ее губы вдруг стали мягкими и податливыми. Застенчивость ее показалась ему совершенно неотразимой.

Он не мог ее сделать своей. Только не сейчас, и неважно, как безумно он хотел этого. Она едва созрела для поцелуев, и нечто большее могло бы нанести ей рану, от которой ей уже не оправиться никогда. Николас же предпочитал срывать только спелые плоды. Но он знал, что едва только он оторвет свои губы от ее рта, как их третий поцелуй будет считаться завершенным, а он не хотел, чтобы это случилось. Он хотел продолжать целовать ее, пока не погаснет огонь, и пока не начнут светлеть небеса, и пока ее спящие служанки, пылая праведным негодованием и завистью, придут, чтобы выкинуть его из ее постели.

Он хотел почувствовать на себе ее руки, но они лежали, стиснутые в кулаки, вдоль ее тела. Он хотел коснуться ее груди, он хотел… о боже, он так много хотел получить от нее. И понимал, что должен немедленно перестать целовать ее ради своего же блага. Иначе он может опозориться прямо здесь, на ее кровати, чего с ним ни разу не случалось с тех пор, как он был неуклюжим юнцом, и, если только она снова издаст этот тихий стон, он уже не сможет удержаться…

В камине затрещало полено, и этот резкий звук прозвучал в тихой комнате, подобно удару. Николас мгновенно отшатнулся от Джулианы, потрясенный тем, что сейчас почувствовал.

Но когда он посмотрел на нее, то стало еще хуже. Ее покрасневшие губы были влажными от его поцелуя, а ее милые карие глаза наполнились непролитыми слезами.

Она боялась его, и она хотела его, это он видел совершенно ясно.