Обитель теней

Внезапно шаги стихли.

И вдруг у Честера потемнело в глазах: он вспомнил жуткий сон – это должно было быть сном! – привидевшийся ему прошлой зимой. Он вновь увидел громадную птицу, которая рвалась в окно Стива, разбивая стекла, колотя огромными крыльями по стене, царапая подоконник неимоверными когтями…

– О Господи! – прошептал он в ужасе.

Стив повторил: "А-а-а!" – однако черные его подошвы в щели больше не мелькали.

Птица билась, билась об окно, о стену, мотая из стороны в сторону жутким клювом… Вдруг Честера посетила сумасшедшая мысль о том, что та птица из кошмарного сна была сейчас в комнате Стива…

Бум! – послышалось из комнаты слева, где как раз и было окно, и почти одновременно – бум, бум! – на этот раз справа.

Тот, первый, бум! – ведь это птица спрыгнула с подоконника… А почему подошв не видно? Очень просто: она носит его по комнате на крыльях, и его восклицание – а-а-а! – это выражение восторга от полета.

Да быть того не может! Вероятно, он просто что-то не так расслышал, а ботинок Стива больше не видно, потому что…

Потому… Дьявол, почему же все-таки? Вот чем заканчиваются бесконечные разговоры о ночных кошмарах. Я все летел и летел, не в силах вернуться на землю… Ридпэт ощутил невыносимый холод и тут же замер: ботинок Стива отчетливо шаркнул по полу – это был именно не шаг (бум!), а шарканье, как бы в полете. И еще раз, и еще!

– Когда освободишься, спустись – нужно поговорить, – произнес Ридпэт, обращаясь, в общем-то, не к сыну, а к самому себе.

Происходило это все в пятницу вечером. Честер Ридпэт проковылял в подвал и откупорил хранимую в загашнике бутылку "Четыре розы".

Том Фланаген впервые расстался с матерью через две недели после описанных выше событий. Все это время, с того самого утра, как перестало биться сердце Хартли Фланагена, его вдова и сын были неразлучны: вместе они отправились к владельцу похоронного бюро исполнить все формальности, вместе принимали пищу, вместе проводили бессонные ночи в гостиной, беседуя друг с другом. Мистер Баудуин, страховой агент, сообщил, что Хартли Фланаген оставил им достаточно средств, чтобы оплачивать все счета на долгие годы вперед. Вместе они связались с преподобным Даусоном Таймом и обговорили процедуру прощания с покойным. Том сидел бок о бок с Рейчел, когда она обзванивала всех, кого необходимо, и когда она рыдала молча, и когда, сдерживая слезы, проговорила: "Оно, наверное, и к лучшему, что он ушел от нас: он так исстрадался от невыносимой боли…" Том, устроившись в неудобном викторианском кресле, присутствовал при посещении преподобного мистера Тайма. Толстый священник, подсев к матери на диван и дыша на нее мятной жвачкой, изрек: "Неисповедимы пути Господни. На все воля Его, и всякая трагедия предначертана Им". Том видел, что мать, как и сам он, сильно сомневалась, что постигшая их семью трагедия случилась по Божьему соизволению.

Вместе с нею он ходил за покупками, принимал посетителей, выслушивал многочисленные соболезнования во время церемонии прощания и, наконец, стоял с ней рядом у свежевыкопанной могилы в такое теплое воскресенье, внезапно вспомнив, что было первое апреля – День дурака. Он смотрел на пришедших попрощаться с Хартли его коллег-юристов с женами, его друзей, кузенов и прочих родственников: одни лица выражали искреннюю скорбь, другие – скуку и нетерпение, третьи – даже некоторое смущение. У него не было времени перекинуться словом с кем-либо из них, даже с Дэлом: нужно было возвращаться домой, накрывать на стол для поминок. "Ну, поднимись же из этой ямы, – мысленно обратился он к отцу, – вернись к нам, стань опять таким как был, скажи, что это просто неудачная шутка…"

Необыкновенно горячие для этого времени года солнечные лучи немилосердно палили, преподобный мистер Тайм говорил длинно и нудно, выдавая себя за друга покойного; апрельский ветер задувал песок в могилу и ворошил цветы; трава на кладбище казалась такой жесткой и острой, что о нее можно было пораниться. Потом все кончилось. Он, как и мама, разрыдался и не хотел отходить от могилы, когда ее стали закапывать.

Он взглянул на толстого, благоухающего мятной жвачкой Даусона Тайма, на коллег-юристов, на всех этих лоснящихся, откормленных животных, хищников. Стены вокруг него рухнули, его якорь был оборван внезапно налетевшей бурей – теперь он остался без поддержки и защиты. Гриф оказался прав: настало время пуститься в долгий путь по сумрачной, полной опасностей долине, причем в одиночку.

– Ты ведь можешь некоторое время не ходить в школу, да? – спросила мать, когда гости после поминок разошлись и они остались одни в доме, из которого ушла душа.

Нет, в школу он ходить сейчас не собирался.

***

На пятый день мама поинтересовалась: "Том, не хочешь выйти на улицу?" Он лишь покачал головой. На шестой день она повторила вопрос, добавив, что, наверное, пора уже вернуться в школу, не то он пропустит столько, что нагнать потом не сможет. И снова он ответил "нет". Вернуться к обычной, повседневной жизни означало, по его мнению, предать память отца. Но когда на седьмой день Рейчел Фланаген задала ему тот же вопрос, он был вынужден признать, что преждевременно взрослая жизнь уже слишком затянулась. Мать сказала ему:

– Ты с самых похорон не виделся со своим симпатичным приятелем Дэлом. Вам же нужно репетировать ваше "магическое действо", да и вообще, нельзя же вечно оставаться затворником.

– Он теперь живет на Куантум-хиллз, – заметил Том. – Хиллманы все-таки купили новый дом, с бассейном и теннисным кортом.

– Куантум-хиллз, – проговорила она чуть иронично. – Что ж, по-моему, это здорово. К тому же торговый центр тебе будет по пути: тот же маршрут автобуса.

– Да, – согласился он, – я, наверное, съезжу.

Мать обняла его.

Сделав покупки, он с полчаса брел по улице, такой вылизанной, что она как будто сияла. По ту сторону бесконечных, тщательно ухоженных газонов с ослепительно зеленой травой, постоянно освежаемой при помощи установок искусственного дождя, высились, словно сказочные дворцы, громадные особняки – одни на рукотворных холмах, другие в рукотворных же долинах. Ему не встретилось ни души – по всей вероятности, никто и никогда пешком по этой улице не ходил. Зачем здесь очутился Дэл, в самом ослепительно-роскошном, фешенебельном районе, где у каждого есть собственный бассейн и теннисный корт? Хиллманам это место как нельзя лучше подходило, но вряд ли Дэл согласился бы жить здесь, будь его воля. "Однако, – мелькнула у Тома мысль, – на то была воля Карсона". Многие их одноклассники уже переехали сюда. Хоуи Стерн, Маркус Рейли, Том Пинфолд, Пит Бейлис и шестеро второклассников приезжали ежедневно на автобусе, который школа специально посылала за ними на Куантум-хиллз. Всем своим пресловутым, строжайше регламентированным образом жизни Карсон требовал от них поселиться именно в таком месте. Если бы он не познакомился с Дэлом, если бы не смерть отца. Том и сам (как он теперь понимал) мог погрузиться в эту тину, незаметно для самого себя стать частицей Куантум-хиллз.

Теперь же это было исключено, теперь он осознал, насколько ему все это чуждо. Он выпал из окружающего мира, как птенец выпадает из гнезда, и точно так же, как и Дэл, был обречен стать творцом собственного будущего.

На мгновение Тому показалось, что вокруг него внезапно сгустился мрак, улица и дома заколыхались словно в дымке, небо потемнело. Скворец с ближайшей ветки, чирикнув, вперил в него немигающий взгляд черных глаз-бусинок.

Наваждение пропало так же быстро, как и наступило.

Улица и дома выпрямились, небо прояснилось. Было ли это предупреждением, неким предназначавшимся ему знамением? Конечно нет: тот образ жизни, что господствовал здесь, отвергал подобные понятия как глубоко иррациональные.

Только сейчас Том понял, что стоит прямо перед купленным крестными Дэла особняком.

Это был типичный для Куантум-хиллз дом, только, пожалуй, самый большой на этой улице. Стоял он на возвышении, за обширнейшим газоном без единого деревца, а вел к нему широкий асфальтированный проезд с фонарными столбами по обе стороны. В том месте, где дорога подходила к двум широким мраморным ступеням парадного входа, небольшая чугунная фигурка наездника с блестящим металлическим кольцом в руках чуть ли не упиралась в задний бампер "ягуара". За этими маленькими символами новой эпохи процветания Аризоны высился главный из них: здание современной архитектуры с легким налетом мавританского стиля.

Том направился к особняку по асфальтированной дороге и, пройдя мимо машины Хиллманов и маленького наездника с блестящим кольцом в руках, поднялся по ступеням. В груди у него что-то затрепетало. Он нажал на кнопку звонка и тут же отдернул руку, будто от удара током.

Белая дверь распахнулась, и изнутри выглянула улыбающаяся физиономия Бада Коупленда.

– Здравствуй, сынок! Ты к Дэлу? Заходи, заходи, я проведу тебя к нему. Карта тебе, наверное, не понадобится, а вот проводник на первый раз не помешает.

– Привет, – глухо выговорил Том.

– Да проходи же ты, чего стоишь? По твоему виду сразу можно понять, что ты, молодой человек, сильно нуждаешься в дружеской поддержке.

Том вошел в просторный вестибюль, откуда была видна половина необъятной гостиной. Камин, сложенный из необработанного камня, достигал девяти футов в высоту, помещение было заставлено разнообразной мебелью и еще не распакованными ящиками и коробками, окно занимало почти всю стену. Именно нечто подобное он и предполагал увидеть, и теперь необъяснимый страх начал понемногу улетучиваться.

– Я слышал про твоего отца, сынок, – послышался сзади бархатистый голос Бада. – Ужасно в твоем возрасте остаться без отца… Если я могу чем-нибудь помочь, обязательно скажи.

– Спасибо, – ответил Том, несколько удивленный и тронутый неподдельным сочувствием в лице и тоне негра.

– Не стесняйся, ладно? Я сделаю для тебя все, что смогу.

Ну, как тебе нравятся наши новые апартаменты?

– Какой огромный дом, – проговорил Том.

Ему показалось, что Бад украдкой усмехнулся.

– Помнишь о моем предупреждении? – неожиданно спросил негр. – Моя мать тоже всегда просила меня быть поосторожнее. – Он провел Тома через гостиную к винтовой лестнице. – Вам с Дэлом нужно хорошенько подготовиться к предстоящему выступлению, если, конечно, вы еще не отказались от этой затеи.

– Разумеется, не отказались, представление непременно состоится, – заверил его Том, следуя за дворецким по коридору, выкрашенному в цвет яичной скорлупы. – Хотя, бесспорно, нам предстоит еще немало поработать.

– Что ж, рад это услышать, сынок.

– Послушай, Бад… – Что-то в голосе Тома заставило негра обернуться, – Хотел спросить тебя кое о чем, но ты, конечно, можешь не отвечать, если не захочешь.

– Понятно, – улыбнулся Бад, – что ж, спрашивай.

– Тебе нравится это место, эта работа? Только честно.

Улыбка негра стала шире. Он потрепал мальчика по макушке.

– Работа как работа, Рыжик, меня она вполне устраивает. Будь я лет на двадцать помоложе, то, может, и занялся бы чем-нибудь еще, а так на этом месте я чувствую себя в своей тарелке. Кроме того, здесь я могу быть полезным твоему другу, – он взглядом показал на дверь в конце коридора, – и не исключено, что и тебе. Как по-твоему, это веская причина?

Он поднял брови, и Тому почудилось, что старый негр видит его насквозь, что ему известно и о снах наяву, и о кошмарных птицах. У Тома покраснели уши.

– Извини за любопытство, – сказал он.

– Я бы назвал это интересом, а не любопытством. Да не смущайся ты так. Хочешь "колы" или чего-нибудь еще?

Том отрицательно покачал головой.

– Тогда расстанемся пока, – снова улыбнулся Бад. – Когда соберешься домой, я провожу тебя обратно.

Он повернулся и направился к лестнице.

Перед дверью Том замялся в предчувствии неизбежного разговора с Дэлом об отце, прежде чем они начнут готовиться к выступлению. Послышались мягкие шаги Бада по ступенькам, из распахнутого окна донесся отдаленный всплеск воды – кто-то, очевидно, нырнул в бассейн. Из-за двери Дэла не было слышно ровным счетом ничего. Вслед за всплеском он услышал через окно растягивающий слова голос Валерии Хиллман. Дэл, должно быть, спал – такая тишина стояла в его комнате.

Том нерешительно поднял руку, опустил, затем снова поднял и наконец постучал. Ответа не было. Может, он со своей крестной в бассейне? Но если так, Бад должен был его предупредить…

– Дэл! – чуть ли не шепотом позвал Том и снова постучал.

Снаружи раздался взрыв смеха, из-за которого Том еле разобрал чуть слышный голос Дэла:

Заходи.

Это было произнесено тоже полушепотом, да еще с каким-то сосредоточенным усилием.

Том, повернув ручку, мягко толкнул дверь. В комнате стояла почти непроглядная темень, и Тома снова охватило ощущение, что он прямо из-под солнечно-безоблачного неба Аризоны вступает в некий таинственно-потусторонний мир, принадлежащий Дэлу.

– Дэл!

– Проходи.

Том медленно шагнул во мрак. Сначала он не видел ничего, за исключением громадного аквариума на фоне плотно задернутых штор да чуть мерцающих глянцевой поверхностью фотографий великих иллюзионистов на стене. Когда глаза слегка привыкли к темноте, он обратил внимание на размеры комнаты: она была чуть ли не в два раза больше прежней. Справа громоздились коробки и какие-то деревяшки, слева обнаружилось еще более затененное пространство.

– Посмотри, – донесся именно оттуда повелительный голос Дэла.

– Эй, ты где? – позвал его Том, поначалу рассмотрев лишь контуры кровати.

И тут же челюсть у него отвисла: напряженное тело его друга зависло прямо в воздухе, футах в четырех над кроватью. Дэл повернулся к нему лицом – его улыбка напоминала акулью.

Том, разумеется, не мог видеть выражение собственной физиономии, но Дэл от одного взгляда на него покатился со смеху. Не переставая хохотать, он начал спуск, причем каким-то странным образом: сначала резко опустился почти на фут и так же резко остановился, потом, уже медленнее, соскользнул вниз еще на полтора фута. Том рванулся было подхватить его, однако не смог сделать ни шага. Дэл снова рассмеялся, опустил на кровать сначала одну ногу, а потом и все тело.

Пока Том ошеломленно наблюдал, как к Дэлу возвращается его нормальное лицо, размышляя, грохнется ли он сейчас в обморок или его стошнит, тело друга снова воспарило над кроватью и зависло на расстоянии вытянутой руки.

– Вот этим мы и завершим наше представление, – выговорил, давясь от смеха, Дэл.

На этот раз смех не помешал ему удержаться в воздухе.

– На следующий день – а было это воскресенье – я все еще не мог оправиться от потрясения, – рассказывал Том во время нашего третьего свидания в «Занзибаре». – Больше всего меня угнетала противоестественность того, чему я стал свидетелем, потому что это происходило на самом деле. То была настоящая левитация, то есть всамделишное – без дураков – .колдовство, кульминация всей этой чертовщины: кошмарных птиц, жутких видений и прочего. Мне сделалось действительно дурно. Вступив, вернее, будучи вовлечен в мир магии, я потерял способность отличать реальность от иллюзии – все перемешалось.

Я вышел из дому. Мой пес Спарки тут же проснулся и запрыгал вокруг меня, требуя поиграть с ним: швырнуть его любимую игрушку – старый, замызганный теннисный мяч. Я поднял слюнявый мячик и кинул его к загородке. Спарки бросился за ним, и в этот момент что-то начало происходить с воздухом вокруг: он сгустился, потемнел и сделался каким-то зернистым, ну совсем как старая фотография. Спарки недоуменно закрутился на одном месте, потом заскулил и, поджав хвост, рванулся назад к дому. Реакцию пса я очень хорошо запомнил.

Она принесла мне некоторое облегчение: я не терял рассудок, это действительно происходило, и даже пес это почувствовал.

А потом я увидел на месте загородки уже знакомый маленький дом из сказки, с коричневой дверью и тростниковой крышей, окруженный громадными деревьями. Старик смотрел на меня из окошка возле двери, поглаживая свою длинную бороду.

Я двинулся по тропинке к дому. «Сейчас, – думал я, – сейчас я наконец узнаю…» Что именно? Точно не скажу, ноу меня было ощущение, что древний старик-волшебник объяснит мне все-все-все, рассеет все мои сомнения. Дойдя до двери, я опять взглянул в окошко и остановился, пораженный его видом, таким же напуганным и больным, какой был у меня в то кошмарное утро. Вот только для него такое выражение лица представлялось абсолютно неуместным. Старик отпрянул от окошка.

Я распахнул дверь.

Изнутри дом был погружен в кромешную тьму. Горела лишь одна свеча – она, наверное, стояла на каминной полке, но, казалось, висела в воздухе. Света она не давала никакого: точно так кошачий глаз сверкает в ночной тьме.

Дверь за моей спиной вдруг захлопнулась. Напуганный, я повернулся, чтобы выскочить из дома, однако двери не увидел.

Неясный звук сзади заставил меня снова обернуться: что-то ко мне приближалось.

И тут я чуть не потерял голову от ужаса: это было не одно «что-то», а множество – может, четыре или пять, а может быть, и сотня, и от этих таинственных существ веяло неким потусторонним извращенным злом. Что бы это ни было, я понимал, что оно исходит от незнакомца, виденного мной во сне или наяву на Мейса-лейн за день до начала учебного года. Было такое ощущение, что весь волшебный мир, в который я окунулся в этом доме в прошлый раз, оборотился вдруг злом.

Передо мной возникла кошмарная морда, за ней – еще и еще.

Эти рожи – более гнусных я в жизни не видел – скалились, хохотали, высовывали длиннющие языки и вдруг исчезли так же внезапно, как и появились.

Теперь позади свечи возникло пятно света, а в нем – кисти рук, изображающие голову собаки, словно в театре теней. В таком театре я не раз бывал и раньше, но столь искусного изображения еще не видел: уши у собаки стояли торчком, язык, будто в жару, вывалился наружу, и было в этой картинке что-то зловещее. Вдруг собачья голова повернулась ко мне – уж такого в театре теней сроду не увидишь. Но я продолжал видеть и уши торчком, и шею… Пальцы чуть раздвинулись, изображая сверкающие глаза, и, уверяю тебя, это выглядело не менее жутко, чем те безумные рожи. Глаза горели пустым, ничего не выражающим светом, и в то же время было в них совершенно определенное выражение: они прямо-таки излучали безумную злобу. Тут до меня дошло, что голова была не собачьей, а волчьей.

Затем она исчезла, и таинственные руки сложились в птицу с громадными, размашистыми крыльями и зловещим серповидным клювом.

Не покидая светлого пятна, птица-тень полетела прямо на меня. Инстинктивно я пригнулся, стараясь увернуться от ее жутких, торчащих наружу когтей, и тут по всему дому разнесся сумасшедший хохот.

Птица-тень исчезла во тьме. Я услышал шум ее крыльев и обернулся, чтобы проводить ее взглядом, когда картинка этого чудовищного театра теней сменилась. Теперь передо мной какие-то типы избивали ногами парня, взяв его в кольцо. Я слышал, как они кряхтят, нанося удары, слышал и сам звук ударов. Они явно вознамерились забить беднягу до смерти. Один ударил его ногой по голове, и я увидел, как кровь брызнула во все стороны. Подобную сцену изобразить пальцами уж точно невозможно… Ударивший жертву по голове вдруг распался, словно его фигура и в самом деле была составлена из пальцев, которые тут же сложились в слово: ОБИТЕЛЬ. Рядом возникло другое слово: ТЕНЕЙ. Обитель Теней… Вокруг меня – отовсюду и ниоткуда – зазвучал дьявольский хохот, и я не мог понять, то ли те гнусные рожи таким образом предупреждали, чтобы я держался от Обители Теней подальше, то ли в образе забитого до смерти парня показали мне Дэла, давая этим понять, что я должен быть с ним.

– Должен? – переспросил я.

– Должен, – твердо повторил Том.

Наутро того дня, на который были назначены клубные выступления, я появился в школе на час раньше обычного: отец, всегда подбрасывавший меня на машине, спешил на деловую встречу, которая должна была состояться в полвосьмого в центре города. Он высадил меня напротив Верхней школы. Я, перейдя улицу, поднялся по ступенькам и подергал дверь – она была заперта. Тогда я заглянул через стекло: вестибюль был пуст и мрачен, равно как и лестница, ведущая в библиотеку.

Присев на ступени в лучах раннего утреннего солнышка, я принялся дожидаться дворника или кого-нибудь из учителей. Это, однако, мне быстро надоело, и я опять спустился к тротуару, откуда от нечего делать стал разглядывать школьное здание, словно видел его в первый раз. Карсон в столь ранний час чем-то походил на монастырь: от него веяло спокойствием, благочестием и порядком, так что школа даже показалась мне прекрасной – в таком-то месте просто немыслимо представить что-нибудь плохое.

Я проскользнул между прутьев ограды, поднялся по дорожке к личной директорской автостоянке и сошел на газон.

Отсюда просматривалось только главное здание школы – старинный особняк тоже как будто был покрыт таинственно-волшебной дымкой. Вид этот настолько меня растрогал, что на мгновение я забыл про все плохое, что здесь было.

В тот краткий миг я искренне любил это место.

Пройдя чуть дальше к тыльной стороне здания, для чего пришлось отыскать брешь в густорастущей живой изгороди, я с изумлением увидел, что тут кто-то есть. Он лежал в траве лицом вниз, рядом с кейсом: всклокоченные волосы, измятый на спине пиджак – разумеется, это был Дейв Брик. Мое восторженное состояние тут же испарилось. Брик лежал на травянистом склоне, как раз в том месте, где мистер Роббин показывал нам летящий спутник. Измятый и сильно тесный ему пиджак принадлежал Тому Фланагену – Брик одолжил его два дня назад, умудрившись где-то забыть или посеять собственный, а запасной пиджак оказался в шкафчике у одного Тома. Брик медленно и методично рвал пригоршнями траву. Заметив меня, он ускорил этот процесс.

– Ранняя пташка, – соизволил он в конце концов обратиться ко мне.

– У отца с утра пораньше деловая встреча в центре, – объяснил я.

– Ясно-понятно. А я всегда прихожу рано – позаниматься, вот только дворник сегодня что-то задерживается, – Вздохнув, он перестал рвать траву и вместо этого уткнулся в нее лицом. – Слыхал? Все начинается по новой.

– Что именно?

– Допросы. Все эти гестаповские штучки. И начинается опять с нас.

– Откуда тебе известно?

– Слышал разговор Брума с миссис Олинджер вчера вечером, прежде чем уйти домой. Причем я даже не подслушивал – он определенно сам хотел, чтобы я узнал это.

– Бог ты мой! – вырвалось у меня.

– Вот именно… Я даже собирался сегодня пропустить занятия. – Он приподнялся на локтях, и я испугался, что он испортит пиджак Тома, выпачкав его о траву. – Слава Богу, что не решился на это: ведь рано или поздно он доберется до меня, и тогда будет в тысячу раз хуже.

– А может, он на этот раз оставит тебя в покое, – предположил я.

– Может. Но если он меня вызовет, я расскажу на сей раз все как было. Больше я не вынесу такого, к тому же теперь он еще больше озвереет.

– Ну, я уже попробовал рассказать Торпу, и что из этого вышло?

– Так ты же не сказал ему, что я Скелета тоже видел. За это я тебе, конечно, благодарен, но… Теперь мне на Скелета наплевать. Я все скажу Бруму, если он меня вызовет с латыни.

– Не думаю, что он тебе поверит.

– Поверит, – убежденно сказал Брик. – Поверит, вот увидишь. Я заставлю его поверить. И пускай хоть вся школа горит синим пламенем – начхать я хотел.

Когда дворник наконец-то появился, я последовал за Бриком с таким чувством, будто в школе меня поджидал бешеный зверь с бычьей головой.

Через пять минут после начала урока латыни явилась миссис Олинджер со сложенным вчетверо листком-запиской.

Дейв Брик многозначительно посмотрел на меня – в глазах его читалась паника. Мистер Торп зарычал было от ярости, что его прервали, однако сдержался и чуть ли не выхватил записку из рук миссис Олинджер. Он развернул листок, прочел и провел ладонью по лицу, вытирая невидимый пот.

Воцарившаяся в классе тишина была оглушительнее крика.

– Брик, к директору, – прозвучало словно выстрел.

Дрожь так била Брика, что он дважды уронил учебники на пол, прежде чем засунуть их в кейс. Наконец он поднялся и на негнущихся ногах поплелся к выходу. В дверях он обернулся и взглянул на меня – лицо его стало белее мела.

И снова школу закрутило в подспудном бурлящем водовороте. По окончании урока латыни выяснилось, что миссис Олинджер дожидалась у двери классной комнаты. Вид у нее был, как у гонца, принесшего дурные вести. Дотронувшись до локтя мистера Торпа, она что-то шепнула учителю на ухо.

– Черт, – сказал мистер Торп. – Хорошо, иду.

Он заспешил к лестнице, ведущей в кабинет директора.

Мы же, войдя в класс мистера Фитцхаллена, обнаружили написанное мелом на доске объявление, из которого следовало, что урока не будет и что вместо него нам следует самостоятельно прочитать две главы из "Больших надежд".

– Что происходит? – спросил меня Бобби Холлингсуорс, после того как мы сели за парты и раскрыли книги.

– Ничего не понимаю, – ответил я.

– Держу пари, что на сей раз Брик-педрик точно вылетит из школы, – высказал предположение Бобби.

Я быстро справился с обеими главами и решил достать из шкафчика другую книгу. Проходя мимо классной комнаты старших, я услышал голос, по-моему, Терри Питерса. Явственно прозвучало: "Скелет". Как я ни напрягал слух, ничего больше разобрать не удалось: дверь была чересчур толстой.

Достав книгу, я бросил взгляд на стеклянную стену галереи, откуда был виден коридор старого здания. Внезапно одна из дверей распахнулась, и из класса стремительно выскочил мистер Уэзерби, направляясь вниз. За ним вышла миссис Олинджер.

Торп, Фитцхаллен, теперь вот Уэзерби… Все те, кто слышал мои обвинения против Скелета.

Мимо промчались к своим шкафчикам несколько старшеклассников. У них что – тоже не было урока?

В зале, где собралась вся школа, явственно ощущалась атмосфера всеобщего, но пока не прорвавшегося наружу смятения. Перед сценой, где помимо фортепиано громоздилась ударная установка и лежала на полу басовая труба, ученики образовывали небольшие, но шумные группки, которые то распадались, то соединялись снова. Тут же выяснилось, что утром учителя отсутствовали на многих уроках.

Моррис, отыскав в дальнем углу зала Брауна и Хэнну, присоединился к ним, ожидая, когда объявят начало выступления. Мистер Ридпэт беседовал с мистером Торпом. Последний пожимал плечами и вдруг, раздраженно отвернувшись от собеседника, встретился взглядом со мной. Глаза его метали громы и молнии. Ридпэт, проследив за его взглядом, тоже посмотрел на меня, а Торп показал жестом, чтобы я подошел к двери.

Пока я подходил, он не спускал с меня холодного, пронизывающего взгляда, да и сам походил на седовласую ледяную статую. Некоторое время он выдерживал паузу, дожидаясь, пока я не покроюсь испариной, затем бросил отрывисто:

– Ровно в три пятнадцать – ко мне в кабинет.

Это, очевидно, было все, что он хотел сказать, однако, не в силах сдержать ярость, он добавил:

– Ты и представить себе не можешь, какую заваруху устроил в школе.

Ответить я ничего не мог, но он и не ждал ответа. Скривив губы, Торп проронил:

– Сгинь с глаз моих долой до трех с четвертью!

Ну конечно же, он собирается объявить мне об исключении… Я на ватных ногах доплелся до первого ряда и плюхнулся рядом с Бобом Шерманом. Большинство ребят продолжали переговариваться стоя.

– Прошу всех занять свои места! – крикнула миссис Олинджер.

Ей пришлось повторить призыв несколько раз, прежде чем ее услышали и разговоры постепенно начали смолкать, сменившись скрипом отодвигаемых стульев. Затем вновь послышалось несколько голосов.

– Тихо! – рявкнул мистер Торп.

Теперь и в самом деле воцарилась тишина. Все наконец расселись, кроме трио Морриса: они стояли возле сцены, явно испытывая волнение и страх перед своим дебютом.

Только теперь мне пришло в голову поискать Скелета Ридпэта: если он в зале, значит, в четверть четвертого он также должен быть в кабинете Торпа. Я обернулся – среди старшеклассников, на двух задних рядах, его не было. Может, Брум все-таки его уже выгнал?

Миссис Олинджер возвестила со сцены:

– Сегодня мы имеем честь присутствовать на первом в истории школы клубном выступлении. Сначала попрошу вас поприветствовать трио Морриса Филдинга. На барабанах – Фил Хэнна, трубач – Дерек Браун.

Устаревшая терминология вызвала у Морриса Филдинга улыбку, и я подумал, что, по крайней мере, с ним-то все будет в порядке. Все трое поднялись на сцену, Хэнна сел за ударную установку, Браун приладился к своему басу, Моррис отсчитал "раз, два, три", и они заиграли "Кто-то меня любит".

Мелодия навевала приятные образы, вроде золотого отблеска солнечных лучей в ослепительно чистых струях горного водопада, и я отключился от всего, полностью отдавшись во власть музыки.

Концерт подходил к завершению – трио играло последний из объявленных номеров программы, когда по залу пронесся тревожный гул. Обернувшись, я увидел в дверях Лейкера Брума. Рука его лежала на плече Дейва Брика. Лицо у Брика было смертельно бледным, глаза покраснели. Моррис также взглянул в ту сторону, затем с видом отчаянной решимости вновь оборотился к клавиатуре, и я явственно расслышал в его сольной импровизации пассаж из "Вот и вся наша банда в сборе".

В тех обстоятельствах это был, прямо скажем, героический поступок с его стороны, однако музыка меня уже не занимала. По виду и, главное, выражению лица Лейкера Брума (то было лицо убийцы) я понял, что взрыв бомбы, ожидаемый с самого утра, произойдет прямо здесь с минуты на минуту.