Индейцы без томагавков

Джон А. Кроу в книге «Эпическая поэма Латинской Америки» («The epic of Latin America») говорит, что «майя дали Новому Свету древнейшую и во многих отношениях наиболее высокоразвитую культуру». И он, бесспорно, прав. Нелегко решить, какое из достижений майяского гения следует поставить на первое место. Мы назовем три из них: письменность и связанную с ней литературу, затем математику и астрономию - науки, на которых основывался в высшей степени совершенный майяский календарь, ставший, однако, скорее идолом и бичом общества, нежели средством его развития.
       Начнем с математики. Майя впервые в истории человечества применили идею учета местоположения при записи больших чисел, разработали точную систему нумерации. Впервые в мире (и на тысячу лет раньше, чем Старый Свет) они изобрели нуль, что, как это на первый взгляд ни комично, было в высшей степени ценным и гениальным открытием. Майя пользовались двадцатиричной системой исчисления. Числа записывались следующим образом. Единицу майя обозначали одной точкой, два - двумя точками, три - тремя, четыре - четырьмя. Пять они изображали в виде горизонтальной черты, шесть - как пять, то есть горизонтальной чертой с единицей, или точкой, сверху и т. д. Десять обозначали две черты одна над другой, пятнадцать - три черты, девятнадцать - три черты и над ними четыре точки. Нуль символизировала морская раковина.
       На этой двадцатиричной системе исчисления покоилась майяская календарная система отсчета, с помощью которой теоретически можно было выразить любые числа и периоды времени, равные миллиардам дней. Единицей первого разряда в календарной системе служил один день, по-майяски кин. Двадцать дней составляли виналь (продолжительность майяского месяца) - единицу второго разряда. Единица же третьего разряда в порядке исключения определялась не на основе двадцатиричной системы исчисления. (Делая это исключение, майяские математики следовали астрономам, определившим, что продолжительность года составляет 365,242 дня, или примерно 18 виналей.) Она принималась равной 1 кин X X 20 (1 виналь) X 18 = 360 кин, или по-майяски тун, приблизительно соответствующий одному году!
       Затем майяские математики считали так:
 
      20 тунов составляют 1 катун (7200 дней)
      20 катунов- 1 бактун (144000 дней)
      20 бактунов - 1 пиктун (2 880 000 дней)
      20 пиктунов - 1 калабтун (57 600 000 дней)
      20 калабтунов -1 кинчильтун (1152 000000 дней) и, наконец,
      20 кинчильтунов составляют 1 алаутун, что равняется 23 040 000 000 дней.
 
       Итак мы можем вычислить и записать любой день и любое число. Например, 1 388 308 по-майяски записывается следующим образом: 9 бактунов, 12 катунов, 16 тунов, 7 виналей и 8 кинов. Как мы видим, майя обладали высокоразвитой способностью к абстрактному мышлению.
       Майяская астрономия отличается еще большей сложностью. Путем тщательных наблюдений майя определили, в частности, продолжительность года значительно более точно, чем это удалось создателям юлианского и современного григорианского календарей! Майя определили также и продолжительность обращения Луны вокруг Земли и вычислили ее необычайно точно даже с точки зрения людей нашей кибернетической эры: 29,53059 дня. Изучали они и другие небесные тела. Так, астроном Вильсон нашел майяские «таблички» для предсказания фаз Марса. Из прочих небесных тел наибольшее внимание майяские астрономы уделяли созвездию Близнецов (по-майяски Ах Эк) и Плеядам (по-майяски Цаб). Майяские астрономы умели так же точно предсказывать затмение Луны и т. д. У майя было два календаря. Согласно первому, «священному» календарю, который назывался цолькин, в году насчитывалось 260 дней, согласно второму (его называли хааб) - 365 дней. Майяский месяц в обеих календарных системах состоял из двадцати дней. Все дни месяца имели свое название и свое иероглифическое обозначение. Подобно ацтекам, для определения даты в цолькине майя пользовались, кроме названия месяца, порядковыми числительными от 1 до 13. Так что день мог именоваться, например, 12 акбаль, 4 чуэн, 7 сиб и т. п. Раньше представители некоторых майяских групп, в частности гватемальские какчикели, даже детям своим давали имена по названию дня их рождения в цолькине. Итак, «священный» майяский год цолькин продолжался всего 260 дней. Почему? Хотя майяская календарная система привлекла к себе интерес ученых всех стран мира, они еще не ответили на этот вопрос. Наиболее правдоподобное объяснение предложил один из известнейших современных американистов Леонард Шульце-Йена. Он связал продолжительность цолькина с нормальным периодом беременности (9 X 29 дней), то есть временем, которое проходит от зачатия до рождения ребенка.
       Второй майяский год, хааб, состоявший из 365 дней, включал в себя 18 месяцев по 20 дней и еще один «короткий», пятидневный, девятнадцатый месяц (вайеб). Этот длинный год начинался всегда месяцем поп и днем, который обозначался как О поп. Таким образом, отсчет дней в хаабе начинался не с единицы (первого дня месяца), а с нуля (нулевого дня месяца).
       Итак, мы знаем два майяских года - хааб и цолькин. Однако у майя, живших под настоящим диктатом календаря, многие обряды были связаны с цолькином и хаабом в их взаимной зависимости. Обычно американисты сравнивают два этих календаря с двумя зубчатыми колесами, из которых в одном 365 зубцов, а в другом - 260. При вращении зубцы последовательно соприкасаются друг с другом. Для того чтобы какой-то зубец малого колеса и соответствующий зубец большого колеса вновь сошлись, необходимо определенное число оборотов обоих колес. А именно 52 оборота большого и 73 оборота малого колеса. Если мы помножим цолькин на 73 или хааб на 52, то получим 18 980 дней. Таким образом, мы видим, что майя использовали те же пятидесятидвухлетние циклы, которые были приняты у ацтеков. Ацтеки, а возможно, и другие высокие культуры доколумбовой Мексики, вероятно, заимствовали этот большой цикл у майя. Посредниками тут могли быть мексиканские воины, в начале второго тысячелетия н. э. принимавшие участие в майяских междоусобных войнах. Наконец, мы можем предположить, что майя признавали и еще более длительный временной цикл, заключавший в себе пять раз по 18 980 дней, то есть - и это любопытно - ровно 365 двухсотшести-десятидневных цолькинов или 260 трехсотшестидесятипятидневных хаабов. В данном наивысшем гипотетическом разряде зависимость между цолькином и хаабом вполне очевидна.
       Значительную роль в жизни майя, особенно в поздний период, играл также двадцатилетний малый цикл, так называемый катун.
       Была у майя, как свидетельствует надпись на стеле 9 в Вашактуне, и какая-то определенная изначальная дата, от которой, как в нашем календаре от так называемого рождества Христова, шел отсчет дней и лет. Эта изначальная дата (ее записывали как 4 ахау 8 кумху) соответствует 3113 году до н. э. Происхождение ее не установлено и представляет большой интерес хотя бы потому, что 4 ахау 8 кумху означает не начало года, а один из дней хааба. Что за событие произошло 4 ахау 8 кумху, нам не известно. Ни майя, ни даже ольмеков, о которых не следует забывать при изучении майяской культуры, тогда еще не существовало.
       Майя, которые за всю свою историю не создали великой империи и часто жили в полной изоляции не только от соседних племен, но и от ближайших соседних городов (например, Паленке всегда было весьма мало связано со своими майяскими соседями), регулярно созывали общемайяские «конгрессы», посвященные астрономии и календарю, чтобы в первую очередь совместно уточнить (буквально до минуты) начало нового хааба. Американисты установили, что один из таких всемайяских календарных «конгрессов» состоялся в VIII веке в Копане. Наряду с установлением начала ближайшего хааба главной задачей этого астрономического «конгресса» было исправление календарных неточностей, допущенных в течение предыдущего пятидесятидвухлетнего цикла.
       Чтобы датировка была еще точней, в Древний период к обычным датам добавлялись данные, вычисленные или на основе кругообращения Луны, или чаще на основе кругообращения Венеры.
       Примерно до середины VIII века для обозначения того или иного дня майя применяли очень сложный способ записи, требовавший использования целых десяти иероглифов и указывавший, грубо говоря, сколько бактунов, катунов, тунов, виналей и кинов прошло до этого дня от изначальной даты майяской истории. Эту весьма сложную систему датировки, которую мы находим преимущественно на майяских памятниках V- VIII столетий, в американистской литературе принято называть долгим счетом.
       Впервые подобные записи на майяских стелах были дешифрованы Дж. Т. Гудменом, который известен сейчас широкой публике, особенно североамериканской, прежде всего как издатель провинциальной газетенки «Вирджиния-сити интерпрайс», выходившей в Неваде. Дело в том, что именно Дж. Т. Гудмен первым предложил место репортера никому неведомому тогда молодому человеку, писавшему под псевдонимом Марк Твен.
       Ссередины VIII века с майяских стел исчезают записи долгого счета и появляется новый способ датировки, краткий счет, который называется по-майяски у кахлай катуноб. Краткий счет был значительно проще. Дата обозначала, сколько дней прошло от окончания последнего катунового периода до момента записи.
       До сих пор мы говорили о двух общепринятых майяских годах - цолькине и хаабе. Однако изучение одной из трех сохранившихся майяских книг, так называемого Дрезденского кодекса, доказало, что майяские жрецы в своих «математических» религиозных обрядах использовали еще третий календарь, в основу которого был положен отрезок времени, равный 584 дням, то есть синодическому периоду обращения Венеры. Майя без труда высчитали, что пять таких лет соответствуют восьми хаабам. Последний день этого цикла, связанного и с Солнцем и с Венерой, майяские жрецы отмечали с особой торжественностью. Еще более пышно праздновалось окончание «большого цикла Венеры», продолжавшегося 5 X X 13 X 584 дня, или по этому календарю 65 лет, что в точности соответствовало двум большим циклам хааба, или 104 годам. Существование третьего майяского года и сложные соответствия между отдельными календарными системами, над установлением которых трудились майяские астрономы и жрецы, убедительно показывают, что потрясающе точный майяский календарь полностью утратил свое первоначальное назначение - служить потребностям земледелия - и превратился, по сути дела, в бесполезную самоцельную игру числами и ирреальными соотношениями. Соотношениями, которым майяская религия всегда приписывала некое высшее, сверхъестественное значение.
       Взаключение можно добавить: майяские календарные системы настолько сложны, что, как правильно заметил Керам, «для исчерпывающего их объяснения нужна целая книга».
       Как в астрономии и математике, так и в развитии письменности майя превзошли все иные высокие индейские культуры доколумбовой Америки. Можно предположить, что, хотя бы в основных чертах, майя позаимствовали иероглифическое письмо у ольмеков. Но даже если мы откажемся признать майя авторами основополагающих принципов этого письма, мы не можем отказать им в том, что они развили и щедро обогатили его систему новыми элементами. Майя в большей степени, чем какое-либо иное племя или народность древней Америки, могут быть названы создателями настоящих книг. Однако из-за фанатика Диего де Ланда и его коллег до нас дошли всего три майяских иероглифических манускрипта. В майяских городах сохранилось также несколько сот вырезанных на камне иероглифических надписей.
       Майяское письмо представляет собой одну из важнейших научных проблем американистики. Расшифровать его пытались десятки и сотни европейских и американских исследователей. И долгое время безрезультатно. Немецкий американист Пауль Шельгас пришел даже к выводу, что дешифровать майяское письмо невозможно.
       Но не так давно этой проблемой начала заниматься советская американистика. Достигнутые ею результаты в области расшифровки иероглифического письма месоамериканских майя доказывают необоснованность скептического мнения Шельгаса. Начало интенсивного изучения майяского письма в СССР тесно связано с именем ленинградского американиста Юрия Кнорозова (он только в 1949 году закончил Московский университет), который со школьных лет увлекся изучением проблем майяской письменности. Уже в 1955 году на основе изучения в первую очередь Дрезденского кодекса он смог опубликовать работу «Система письма древних майя», где, во-первых, приходит к заключению, что майяское иероглифическое письмо сколько-нибудь существенно не отличается от иероглифических письменностей Старого Света, прежде всего китайской и египетской, а во-вторых, указывает, что майяские иероглифы в большинстве своем имеют строго определенное фонетическое значение и представляют собой слог. Эти знаки он разбил на четыре группы:
      1. Гласные так называемого типа «А», которые используются для записи начального или заглавного гласного звука в слове.
      2. Слоговые типа «АБ», состоящие из гласного, за которым следует согласный (например, Ах, Ак, Эт и т. д.).
      3. Слоговые согласные типа «Б(А)», состоящие из согласного звука, за которым следует гласный. Чаще всего они встречаются на конце слов.
      4. Наконец, слоговые знаки типа «БАБ», представляющие согласный + гласный + согласный (например, Бел, Тхул, Нал и т. д.).
       Настоящих идеограмм, которые выражали бы целое понятие, целое слово, как утверждает Кнорозов, очень мало. Так, например, в майяском иероглифическом письме существует идеограмма для слов «болай» - ягуар, «йаш» - зеленый и т. п.
       Здесь нужно отметить только одно обстоятельство. В данной научной сфере - не только в американистике, но и в изучении других великих цивилизаций прошлого - до сих пор первую скрипку играли, казалось бы, западные авторы. Столь популярный Керам во всем своем обширном «романе археологии» не называет, например, ни одного советского или русского исследователя, а из наших соотечественников упоминает только Киша - популяризатора. И вот советская наука, долгое время остававшаяся в тени, разрешила проблему, перед которой на протяжении десятков лет один за другим капитулировали самые талантливые ученые.
       Нам известны три майяских иероглифических кодекса: Парижский, Дрезденский и Мадридский, получившие свое название по месту, где они хранятся. Дрезденский был найден в 1739 году. Длина его три с половиной метра, и состоит он из 38 листов. В 1859 году среди бумаг, выброшенных в мусорную корзину, был обнаружен второй кодекс - Парижский. Третий, Мадридский или Трокортесианский, наиболее обширен. Его длина 6 метров 55 сантиметров. Состоит он из 56 листов.
       Наряду с тремя этими кодексами майя оставили нам еще несколько рукописей, написанных или переписанных латиницей в первые годы после конкисты, и самые прославленные из них, величайшие эпические произведения доколумбовой индейской литературы - «Пополь-Вух» и «Чилам-Балам». Напомним, что чиламами называли майяских жрецов-прорицателей. Балам, а также балай, или болай, - по-майяски «ягуар». Нам известно несколько Чилам-Баламов - рукописей с различными данными об истории и религиозных представлениях майя. Обозначаем мы их по месту, где они были обнаружены (например, «Книги пророка ягуара из Чумайеля»). В Гватемале были, кроме того, найдены «Какчикельские анналы» - написанная по-майяски рукопись, рассказывающая историю гватемальского майяского племени какчикель и его правящей династии Шахила.
       Однако наиболее известным литературным памятником майя остается «Пополь-Вух»… Переводы «Пополь-Вух» вышли, вероятно, во всех цивилизованных странах. Эта жемчужина в сокровищнице мировой литературы представляет ценность как для специалистов, так и для рядовых читателей, поскольку она верно передает эстетические, религиозные и философские представления киче, одного из племен великой семьи центральноамериканских майя.
       Первоначально «Пополь-Вух» был, очевидно, записан иероглифами. После прихода в Гватемалу испанцев кто-то переписал рукопись «Пополь-Вух» латиницей. Личность переписчика, которому мы должны быть благодарны за сохранение этого уникального литературного памятника, представляет собой одну из загадок майяистики. Возможно, «Пополь-Вух» переписал (скорее всего, в 1530 году) крещеный индеец Диего Рейносо. Согласно новейшим взглядам (например, по мнению гватемальского американиста Адриана Ресиноса), латинская копия относится к 1554- 1558 годам. Переписанный экземляр «Пополь-Вух» пережил пору губительной деятельности Диего де Ланда и его фанатичных коллег. Вначале XVIII века эту рукопись, надежно спрятанную в гватемальской индейской общине Чичикастенанго, нашел образованный доминиканский монах, благородный друг индейцев и почитатель их культуры Франсиско Хименес. Он скопировал ее и, владея языком киче, сделал также испанский перевод текста. С рукописью Хименеса познакомились позднее европейские исследователи (и прежде всего австриец д-р Карл Шерцер, впервые ее опубликовавший, и француз Шарль Этьен Брассер де Бурбур, издавший в 1861 году в Париже ее перевод). С тех пор эта удивительная книга, представляющая собой одно из немногих подлинных свидетельств великой цивилизации доколумбовой Америки, неизменно вызывает к себе интерес.
       Произведение это довольно объемистое. В нем три главные, почти самостоятельные части. Первая посвящена космогоническим представлениям киче - в ней, например, описывается сотворение мира главными божествами киче, возникновение животных, создание людей, затем рассказывается о потопе и об уничтожении «деревянных людей». Тут повествование неожиданно прерывается, и начинается вторая, самая пространная и, вероятно, самая прекрасная часть, напоминающая греческую мифологию, - рассказ об удивительных судьбах двух друзей - героев Хун-Ахпу и Шбаланке, о их борьбе с гордым «полубогом» Вукуб-Какишем и о том, как они убили его самого и двух его сыновей; далее повествуется, как оба они спустились в преисподнюю, в подземное царство Шибальбу, рассказывается об их страшных приключениях, о правителях Шибальбы и о том, как Хун-Ахпу и Шбаланке состязались с ними в игре в мяч, о похождениях героев в «доме тьмы», в «доме ягуаров», в «доме летучих мышей» и о том, как они в конце концов победили правителей подземного мира.
       Втретьей части продолжается рассказ о сотворении людей. Божественные создатели, недовольные первым и вторым своим творением - людьми из глины и людьми, вырезанными из дерева, - вновь сделали человека, на этот раз из священного растения - кукурузы. Человек этот удался, и все киче - его потомки. Затем в «Пополь-Вух» повествуется о первых четырех людях, сотворенных из кукурузы, о Балам-Кице, Балам-Акабе, Маху-Кутахе и Ики-Баламе, которые были праотцами киче, и о том, как позднее боги создали прародителей других народов.
       Завершается «Пополь-Вух» весьма ценным для историка описанием: переселением киче и рассказом о возникновении отдельных кических племен и племенных божеств. В конце перечисляются правители отдельных групп киче: нихаиб, кавек, ахау-киче - от «праотцев» до дня написания 1 книги.
 

СЛИШКОМ МНОГО ПИРАМИД

 
       Одним из самых красноречивых свидетельств зрелости культуры является архитектура. И необыкновенную зрелость культуры майя мы можем продемонстрировать как раз на примере их архитектуры. Да, это область Америки, где даже слишком много великолепных городов, слишком много дворцов, слишком много пирамид.
       Мы уже несколько раз говорили об архитектуре высоких культур доколумбовой Америки. Характерно, что древнеамериканская архитектура в отличие от архитектуры Евразии не знала замкового свода. Разумеется, архитектуры отдельных высоких индейских культур доколумбовой Америки имели свои особенности. Если для западной части Южной Америки типичны хорошо обработанные гигантские каменные блоки, соединенные сухой кладкой, и гладкие, ничем не украшенные фасады, то в Месоамерике строили из грубо обработанного камня, уложенного в известковый раствор, или возводили монолитные постройки из известкового бетона, лишь облицованного камнем, богато украшая фасад каменным рельефом.
       Жителей Месоамерики отличало также развитое чувство пропорций; могучую монументальность своих построек они умели подчеркнуть обилием свободного пространства вокруг них, расположением подъездных дорог и площадей. Вместе с тем существовали некоторые общие принципы, объединявшие архитектуру и урбанистику практически всех высоких культур доколумбовой Америки. Например, индейцы Месоамерики, так же как индейцы андской области, располагали улицы под прямым углом друг к другу (Тикаль, Теотиуакан, Теночтитлан, Инкауаси, Ольянтайтамбо). Но с широким размахом были решены только обрядовые центры, построенные из камня, окраинные же кварталы для простонародья, по всей вероятности, не многим отличались от нынешних поселений индейцев, от тех домишек, которые имеют лишь одно жилое помещение и которые строят из необожженных кирпичей адобе или из прутьев и кроют соломой.
       Дома побольше своей планировкой напоминали дома древних римлян - вокруг патио располагались отдельные жилые строения. Обращает на себя внимание интересный момент в планировке индейских домов и дворцов. Вход в отдельные залы и комнаты был только снаружи, а сами они не соединялись между собой. Лишь в архитектурных комплексах, состоящих из нескольких примыкающих друг к другу построек, во внутренние покои нужно было проходить через помещения, расположенные по периметру.
       Индейским строениям Месоамерики свойственна строгая простота, что, очевидно, объясняется ограниченными техническими возможностями и недостатком навыков. У индейцев не было тягловых животных, они не знали колеса, весь строительный материал доставлялся вручную, и камень обрабатывался опять-таки камнем, поскольку с металлами они были почти незнакомы. Нам до сих пор не известно, как они возводили свои постройки. В период вторжения испанцы не встретили ни одного начатого строительства (по крайней мере никаких упоминаний об этом не сохранилось). Мы не знаем, как индейцы проводили параллельные прямые, очерчивали треугольник, квадрат и круг в своей архитектуре.
       Архитектура майя превосходила архитектуру инков, ацтеков, тольтеков, чиму и представителей других высоких культур доколумбовой Америки прежде всего многообразием архитектурных и градостроительных форм. Кроме того, майя умели возводить своды, правда, только ступенчатые (иначе называемые «ложными»), и употребляли строительный раствор из извести. Известен им был и метод изготовления негашеной извести. В своих городах майя строили не только пирамиды и дворцы, но и астрономические обсерватории, площадки для ритуальной игры в мяч, колоннады, монументальные лестницы, триумфальные арки и т. д. С разнообразными видами архитектурных построек мы встречаемся не в одном или нескольких, а во многих, очень многих городах по всей майяской территории.
       Благодаря ряду популярных книг, особенно с легкой руки широко известного Керама, распространилось ошибочное представление, будто руины этих удивительных городов только в 1837 году впервые увидели Джон Ллойд Стивенс и его друг художник Казервуд или что в лучшем случае первым, кто их узрел, был Вальдек, вдохновивший Стивенса и Казэрвуда на поиски. На самом деле это вовсе не так. Уже первые испанцы, проплывавшие мимо Юкатана, отмечают, что видели на берегу большой благоустроенный город, «не менее прекрасный, чем Севилья». А для истинного испанца Севилья была образцом всего самого прекрасного. Затем здесь появился Кортес и посетил, в частности, столько раз упоминавшийся нами островной город Тайясаль. После 1541 года испанцы побывали в одном из наиболее значительных майяских центров - в хорошо известной нам Чичен-Ице, о которой рассказывает в своей хронике Диего де Ланда. Задолго до Стивенса европейцы познакомились и с большинством других крупных майяских городов.
       Так, уже в 1576 году Диего Гарсиа де Паласио (а вслед за ним и другие) посетил и описал великолепный майяский культурный центр Копан в западном Гондурасе. Испанцы знали в ту пору и развалины города Тонина (в мексиканском штате Чиапас) и т. п. Но каждый из майяских городов открывался по-разному. Например, прекрасное Паленке случайно нашел воинский патруль, заблудившийся в чиапасских джунглях. Солдаты обнаружили в лесу деревушку Санто-Доминго-Паленке, о существовании которой колониальные власти даже не подозревали, и одновременно развалины великолепного майяского храмового центра. Но только в 1784 году, через двадцать пять лет после этого, колониальная администрация послала для изучения необыкновенного города первую экспедицию, давшую блестящие результаты.
       Известны были также Ушмаль (его описал Лопес Когольюдо) и весьма значительный по размерам Тикаль (в 1699 году его посетил священник Андрес де Авенданьо)…
       Многие - и даже довольно известные - люди посетили майяские города, сообщили об этом и, наконец, опубликовали их описания. Но мир точно ничего не слышал и не видел. И лишь значительно позднее Мексика, Гондурас и весь свет вдруг словно прозрели и с изумлением обнаружили для себя это чудо. Так были заново открыты города, по своей красоте, благоустройству и благородству архитектурных форм ни в чем не уступавшие шумерским, вавилонским и египетским. Но чтобы мир познакомился с этой жемчужиной, должны были появиться энтузиасты, способные извлечь ее и очистить. И они появились. Один из них - американец по имени Джон Ллойд Стивенс, другой, чьи заслуги обычно недооцениваются, - английский художник Фредерик Казэрвуд.
       ОСтивенсе стоило бы написать роман. Безукоризненно положительного героя из него бы не вышло, но, во всяком случае, он был бы интереснейшим персонажем. Юрист, как и многие из тех, кому принадлежат выдающиеся заслуги в изучении индейцев и их культуры, он значительно больше, чем судебными актами, интересовался книгами по археологии. В ту пору считалось, что в Америке археологу нечего делать. Поэтому Стивенс отправляется «совершать великие открытия» далеко за океан. Туда, куда в те времена ездили все американские археологи, - в Египет, Палестину, Турцию, а затем в Грецию. Но открыть там ему ничего не удалось. Впрочем, это не совсем верно, ибо именно там он открыл в себе литературный талант. О двух своих путешествиях он написал увлекательнейшие книги, от которых читатели в Америке буквально не могли оторваться. А сам Стивенс в то время, когда вышла его вторая книжка, не мог оторваться от чтения путевых заметок… некоего гватемальского офицера Галиндо, который открыл в центральноамериканских джунглях руины больших индейских городов. Возможно, Стивенсу были также известны работы художника и любителя приключений Фредерика де Вальдека, родившегося, как утверждают, в Праге и проведшего 1832-1835 годы в майяском городе Паленке. Вальдек ежемесячно посылал в Париж замечательные акварели. На них были изображены стелы и пирамиды, каких тогдашний цивилизованный мир еще никогда не видывал. Кстати, художник Вальдек был не менее интересной личностью, чем Стивенс. Он участвовал в англо-бурской войне, сражался в Индии, испытал немало удивительнейших перипетий и дожил до фантастического возраста - 109 лет. Вы думаете, он умер от старости? Ничего подобного! Его задавила повозка. (И еще один любопытнейший факт: Вальдек первым пытался расшифровать найденные им иероглифические надписи.) Но хотя о майяских городах было уже множество сообщений, Стивенс отправлялся в свое путешествие, по сути дела, совершенно вслепую. К тому же оно оказалось небезопасным.
       ВЦентральной Америке тогда много стреляли. Против Франсиско Морасана, для своего времени чрезвычайно прогрессивного президента Мексиканской республики, подняли мятеж реакционные клерикальные группы. Они создавали местные и «центральные» противоморасановские правительства. В это смутное время умирает посол США при правительстве Мексиканской федерации (трудно только сказать, при каком). И Стивенс, знакомый с Ван Бюреном, будущим президентом, просит назначить его на освободившееся место. Очутиться в клокочущей, охваченной гражданской войной стране никто не жаждал. Поэтому в государственном департаменте все с облегчением вздохнули, когда нашелся добровольный «самоубийца», пожелавший ехать в Центральную Америку. Правительство Унии снабдило Стивенса письмом, которое он должен был вручить президенту Мексиканской республики (но опять же - которому, ведь прогрессивный Морасан, законный президент Мексики, не пользовался в США особыми симпатиями), снабдило дипломатическим мундиром, солидной пачкой долларов и… пожелало счастливого пути.
       Однако наш герой не собирался посвящать себя дипломатической карьере. Вместо того чтобы ехать к президенту Морасану или его сопернику, Стивенс со своим другом Казэрвудом отправляется на поиски городов майя. Оба приятеля пережили немало волнующих минут. В одной центральноамериканской общине они даже угодили в тюрьму.
       Но в конце концов маленькая экспедиция добралась до области майяских городов. Она направилась в джунгли, к реке Рио-Копан, туда, где некогда, еще в конце XVI века, побывал Диего Гарсиа де Паласио, где за несколько лет до Стивенса был Хуан Галиндо, единственный из центральноамериканских офицеров, сделавший кое-что для науки и даже попавший в учебники. Итак, руководствуясь сообщениями Галиндо и неточными картами Рио-Копан, Стивенс нашел наконец деревушку, от которой, по сообщению Галиндо, можно было добраться до Копана. (Этот город чрезвычайно привлекал Стивенса: ведь, согласно одному американскому сообщению, там, в джунглях, между двумя пирамидами натянут гигантский каменный гамак, в котором лежат фигуры мужчины и женщины. И подобные мотивы могут иной раз «способствовать» археологическим открытиям.)
      Однако в деревушке Стивенс не нашел никого, кто бы отвел их к развалинам города. Пришлось отправиться в джунгли без провожатых.
       Можно себе представить, какое чувство они испытали, когда, прорубая путь в зарослях, вдруг наткнулись на каменную стелу, украшенную удивительным, замысловатым орнаментом. Да ведь это надписи! Потом они нашли вторую стелу, третью и, наконец, среди стройных деревьев в сумраке леса наткнулись на пирамиды. Пирамиды, от которых у Стивенса, прекрасно знавшего Египет, захватило дух. Значит, Галиндо не лгал!