Русская весна

Она попала в огромный модульный отсек – около пятнадцати метров в диаметре – с облупившейся небесно-голубой краской на стенах. Отсек пересекали тросы с навешанными на них кольцами. Пять коридоров соединяли эту камеру непосредственно с космоградом. Франя ухватилась за боковой трос, уступая дорогу другим пассажирам, которые, как стая гиббонов, разлетелись, перехватывая кольца, по коридорам. В приемном модуле остались только Франя и шестеро ее товарищей. Они растерянно плавали по камере, не зная, что делать дальше.

– А вот и наши новые обезьяны!

Крупная женщина в зеленом безрукавном комбинезоне вылетела из отверстия коридора прямо над Франей и повисла рядом вниз головой, действительно напоминая обезьяну, уцепившуюся за кольца.

– Моя фамилия Мельникова, я временно буду у вас старшей, – представилась она. – Сейчас я покажу ваши клетки, так что держитесь вместе, на хвосты не наступайте. Вперед! – С этими словами она скрылась в отверстии.

После неизбежной возни, путаницы и ругани Мельниковой удалось собрать всю семерку в коридоре – мрачной зеленой трубе с обязательными кольцами вдоль условного потолка и разноцветными полосами на условном полу.

– Добро пожаловать в космоград "Сагдеев", уж какой он у нас есть, – сказала женщина. – Теперь смотрите: желтая линия – это если кто-нибудь потеряется, красная ведет в командные и контрольные отсеки, голубая – к шлюзам и грузовым отсекам, там вам часто придется бывать; зеленая – это наука, ее здесь немного, а черная – обслуживание и ремонт – то, чем вы и будете заниматься. Вопросы потом, сейчас следуйте за мной.

Все тот же коридор привел их к следующему модулю-перекрестку, еще один коридор, новый модуль, затем дальше – вдоль желтой полосы. Остальные полосы одна за одной исчезали. Наконец, после множества поворотов и зигзагов – Франя отчаялась их запомнить. – они достигли сферического модуля, все выходы из которого были помечены исключительно желтым цветом и белыми цифрами.

– Отсюда дальнейшие пути ведут только в обезьяньи клетки, – объявил Мельникова. – Запомните номер своего спального модуля, их здесь пять. До пяти вас считать научили?

Она вытащила из кармана маленькую пластинку.

– Лермицковская и Бондарев, за мной, остальные ждите своей очереди.

Мельникова увела двух новоприбывших по коридору с номером 1, вернулась через несколько минут и сказала:

– Хухова, Рид!

Франя оказалась в коридоре номер два. Она пробиралась по кольцам вслед за Мельниковой, сзади тащилась Хухова – маленькая темноволосая женщина болезненного вида. По условным стенам коридора вдаль уходили ряды круглых люков, пронумерованных крупными белыми цифрами.

– Это твоя комната, Рид, – сказала Мельникова, задержавшись возле двери с номером 4. – Примерно через полчаса обед. Дойдешь до конца коридора, дальше найдешь по запаху. Будет борщ и венгерская колбаса, ошибиться трудно. Пошли, Хухова, блевать будешь позже.

Франя толкнула незапертый люк и вплыла в комнату цилиндрической формы, выкрашенную желтым. Круглый серый пластиковый стол был прикручен к условному потолку, рядом были такие же стулья с ремнями. На условном полу располагались четыре шкафчика для одежды. С правой стороны за матерчатой ширмой был виден унитаз, торчащий из стены под прямым углом. Левая сторона тоже была разгорожена ширмами. Одну из них – резиновую на вид – усеивали насадки и краны непонятного назначения. Дальний конец комнаты-цилиндра был разделен на четыре равные части, каждая имела входной клапан; один наглухо застегнут, два открыты. В глубине Франя увидела резиновые спальные ремни, валики для головы и привинченные рядом лампы для чтения. В четвертом спальном отделении лежал, пристегнутый ремнями, мужчина в зеленом комбинезоне и читал журнал с обнаженной девушкой на обложке.

– Привет! – неуверенно сказала Франя.

Мужчина отстегнул ремни и вылетел из спальника. Подплыв к Фране вверх ногами, он мягко толкнул ее к "потолку".

– Садись. Ты, наверное, новая обезьяна. Меня зовут Саша Горохов.

– Франя… Гагарина. – Франя ухватилась за один из стульев и, опустившись на него, сразу натянула ремень. Проделав целую серию тюленьих движений, Горохов тоже пристегнулся к стулу. На мгновение показалось – обычные люди сели за обычный стол. Горохов откровенно оглядел Франю с ног до головы и наконец сказал:

– Ничего. Последняя была настоящей коровой, с волосами под мышками для полного счастья. Ты бреешь под мышками?

– Что? – изумилась Франя.

Горохов засмеялся. У него были нечесаные черные волосы, ленивые карие глаза и высокомерная улыбка.

– Просто не люблю девочек с волосами под мышками. Может, в этом и есть какая-то изюминка, но….

– Слушай, если ты думаешь…

Горохов снова захохотал, на этот раз громче.

– Да, да, я знаю. Я грубый, злобный мужик, ты ко мне и не прикоснешься… Не волнуйся, привыкнешь. Мы здесь – обезьяны. И половая жизнь у нас под стать. Подожди, еще попробуешь трахаться вниз головой, держась ногами за кольца. Можем сейчас попробовать, если хочешь.

– Пошел ты…

Горохов пожал плечами.

– Я не в обиде. Времени у нас много, можешь поверить. Ладно, давай выпьем. – Он отстегнул ремни, пробрался к шкафчику, достал пластмассовую бутылочку с соломинкой, потянул из нее немного и передал Фране.

– Давай пробуй, а то она уже целую неделю настаивается на пластмассе.

Не видя иного выхода, Франя сделала осторожный глоток и тут же выплюнула. Маленькие капельки разлетелись по всей комнате. В этой похожей на керосин жидкости было никак не меньше ста пятидесяти градусов.

– Не переживай, – сказал Горохов. – И к этому привыкнешь.

– Мне надо идти, – холодно сказала Франя. – Можешь хотя бы показать, какое из спальных отделений мое?

– Ну, конечно, рядом с моим!

– Они же все рядом!

Горохов плотоядно подмигнул:

– Кажется, начинаешь понемногу соображать! Уютно, правда? – И он разразился грубым хохотом.

Саша Горохов во многом оказался прав. И вообще он не был таким ужасным типом, каким показался Фране в первый день. Просто удивительно, к чему можно привыкнуть, если нет выбора. И когда Франя начала понемногу осваиваться, она поняла, что Саша оказал ей услугу, устроив шоковую терапию, – впрочем, это было здесь давно заведенным ритуалом при встрече новых обезьянок.

Космоград "Сагдеев" состоял из пяти базовых модулей и множества дополнительных. Спальные модули легко перестраивались в научные лаборатории, кладовки и мастерские. В огромных сферах, служивших "местами приема пассажиров", располагались два пищеблока, центр управления, спортзалы, пульт наблюдения; кроме того, они легко переоборудовались в склады. Шесть воздушных шлюзов использовались для выхода в космическое пространство, еще один шлюз, открывающийся наподобие грейфера, служил ремонтным доком для спутников. Предусматривалась возможность швартовки к космограду кораблей, следующих на Марс и Луну. Снаружи сооружение опутывали антенные комплексы, солнечные панели и аппаратура зондирования. Все это стихийно накапливалось годами, соединялось мобильными модулями, переходами, сферами-перекрестками. Снаружи "Сагдеев" напоминал изделие сумасшедшего жестянщика, а внутри являл собой чудовищный лабиринт, разобраться в котором можно было только с помощью цветных линий разметки да еще по запаху. Космоград не славился научными открытиями. Это была скорее ремонтная база на околоземной орбите, обслуживающая спутники, челночные лунники, грузовые корабли на Спейсвилль и Марс – словом, доблестная трудовая мастерская и гараж в космосе.

Для сотен космических обезьян, составляющих его персонал, жизнь состояла из однообразного труда, с редкими праздниками выхода в открытый космос, что действительно было неповторимым ощущением. Вот только времени для любования космическими пейзажами почти не оставалось: каждый выход, считавшийся в космограде лучшей разнарядкой, был сопряжен с изматывающей ручной работой в непослушном скафандре.

Жилищные блага и удобства на "Сагдееве" распределялись по жесткому номенклатурному методу, как в царские, сталинские или брежневские времена.

Начальник, его непосредственные заместители и периодически прибывающие на "Сагдеев" важные гости имели индивидуальные спальные модули. Для старших в сменах полагался один модуль на двоих с индивидуальным туалетом и душем. Обезьяны жили по четыре, наслаждаясь общим храпом, звуками туалета, бесконечным испусканием газов, что было естественно, учитывая отвратительную пищу, которую самый забитый балканский крестьянин, не задумываясь, выбросил бы свиньям. Душ разрешалось включать раз в три дня на три минуты, так что представлялась хорошая возможность изучить природные запахи соседей. Население в обезьяньих клетках было смешанным, но истинный смысл столь неожиданного решения Франя осознала только через несколько недель. Кроме Саши Горохова, с ней проживали Борис Василецкий, мускулистый блондин и половой гигант, каждые двадцать четыре часа приводивший в свой спальник новую женщину, и Тамара Рямсколая, неряшливая женщина какого-то домашнего вида, для которой пределом желаний было понаблюдать за "швартовкой", как она называла эти дела.

Обезьяны работали восемь часов и отдыхали шестнадцать – это как бы соответствовало земному ритму. Таким образом, шестнадцать часов в день они изнывали от безделья, ели гадкую пищу, выполняли обязательные упражнения в спортзале, читали, смотрели телевизор в комнате отдыха, сосали ужасное пойло, не интересуясь, из чего его здесь гонят, и сношались.

Словом, выпивка и секс были основными элементами досуга.

Каждый здесь переспал с каждой, как если бы космоград и впрямь населяла стая диких обезьян. Такого понятия, как интим, просто не существовало. Франя никогда не думала, что сможет так быстро привыкнуть к виду обнаженных мужских тел. Действительно, зрелище половых органов становится более чем заурядным, если каждый день приходится видеть, как их обладатели мочатся и испражняются, да еще обонять результаты этих процессов.

Вскоре Франя перестала замечать и звуки половых сношений, раздающиеся из-за тонких дверей-клапанов. Первые две недели она справедливо возмущалась всем происходящим, но вскоре была вынуждена признать, что здесь выработался свой, отвечающий условиям проживания этикет. Если уединение представлялось невозможным, то и существование каких-либо табу было бы только смешным, более того, они служили бы бесконечным источником напряжения и нервозности. Совместная жизнь здоровых молодых мужчин и женщин, огромное количество свободного времени, отсутствие других занятий – все это само по себе предполагало половые контакты, а поскольку уединение исключалось, то в норму вошло безразличие к тому, что происходит в соседнем спальнике. В этих тесных и душных комнатках на четверых страстные чувства и глубокие привязанности неизбежно привели бы к ревности, соперничеству, ссорам и дракам.

Секс на "Сагдееве" больше напоминал спорт. Невесомость открывала в этом плане много неожиданного, и целью становился не половой акт как таковой, а изобретательство. В спальниках можно было имитировать земные условия, для разнообразия укладывались валетом или крест-накрест, но и это мало кого привлекало. Пользовался популярностью акт в воздухе, когда партнеры плыли навстречу друг другу, при этом нередко получая синяки и царапины, ибо ситуация часто выходила из-под контроля. Настоящие мастера могли совокупляться, передвигаясь по сложной траектории внутри модуля. Франя ознакомилась со всеми этими чудесами задолго до того, как стала настоящей обезьяной и сама их испробовала. Секс в обезьяннике, ко всему прочему, был еще и зрелищным спортом, особенно когда поглощалось достаточное количество "космической водки". Пары демонстрировали последние достижения или экспериментировали на глазах у публики. Зрители заключали пари: успеет ли пара достичь оргазма, прежде чем данная конфигурация распадется? Смогут ли удержать позу две минуты?

Поначалу это шокировало, Франя не допускала мысли, что сама опустится до такого. Но через две недели Франя перестала стесняться, раздевалась и переодевалась, не обращая внимания на присутствующих. Спать она стала обнаженной, как делали все, что было, вообще говоря, удобнее.

Работа по большей части была трудной и изматывающей, еда – ужасной, телевидение и библиотека – смертельно скучными. Франя не собиралась спиться в "Сагдееве" от тоски, половая жизнь кипела у нее буквально под носом, пробыть ей здесь предстояло целый год, она была здоровой молодой женщиной с нормальными потребностями, возможность длительных и серьезных отношений полностью исключалась, – словом, медленно, но неотвратимо Франя начала сознавать, что ей не избежать окончательной адаптации к жизни в космограде.

Конечно, ей уже предлагали вступить в отношения, и не раз, но обезьяний этикет, которому здесь следовали даже самые неотесанные мужланы, не допускал чрезмерной настойчивости, и пока Франя не реагировала на заигрывания, ее оставляли в покое. Все женщины рекомендовали ей Бориса Василецкого, прозванного "героем секса в невесомости". Франя не раз видела его выступления. Она была единственной женщиной, с которой Борис еще не переспал, и он откровенно изъявлял желание заполнить пробел в своей коллекции. Вот почему, – не говоря уже о том, что Борис был некультурный хам, Франя решила, что с Сашей Гороховым ей будет лучше. Ей казалось, что он добрый парень – пусть он и грубее, чем остальные, но он компенсирует это добродушным юмором.

И однажды, когда они остались вдвоем в модуле, Франя спросила, не осталось ли у Саши выпить той гадости, которую он постоянно держал в шкафчике. Горохов удивленно поднял брови, но вытащил заветную бутылочку, и они пристегнулись к стульям возле стола, как в первый день их знакомства целую вечность назад. На сей раз Франя заставила себя проглотить жуткое пойло, стремясь как можно быстрее опьянеть и покончить с этим делом. Если повезет, им удастся успеть, прежде чем кто-нибудь вернется в комнату.

– Говорил тебе, что привыкнешь, – улыбнулся Саша, когда голова девушки закружилась, и она поняла, что больше ей не выпить.

– Да, ты прав, – пробормотала она. – Я просто поняла, что я здесь надолго, а выбора нет…

– Мы еще сделаем из тебя настоящую обезьяну!

– По-моему, я уже сделала из себя обезьяну, – пьяно засмеялась Франя.

– Пока нет. Ты еще не…

– Но я уже привыкаю, правда?

– Так вот почему ты решила выпить!

– Все – к чертям! – махнула рукой Франя. – Давай трахнемся, как простые, честные обезьяны!

Она отстегнула ремни, перелетела через стол, неловко обняла Сашу за шею, расстегнула ремни на нем и, оттолкнувшись ногой от стола, потащила партнера к спальникам, испытывая огромное облегчение от того, что скоро все кончится.

– Подожди, – сказал Саша, освобождаясь.

– Надеюсь, ты меня не стесняешься? – игриво спросила Франя.

– До этого далеко. Но поскольку для тебя это впервые, надо сделать что-то особенное.

– Что ты придумал?

– Пойдем, увидишь.

Обняв ее правой рукой и передвигаясь с помощью левой, Саша выплыл из спального модуля и повлек Франю по хитросплетениям коридоров.

В рабочем отсеке был только "Осьминог" – последняя новинка, доставленная на "Сагдеев", еще не апробированная специалистами – рабочий автономный аппарат, снабженный шестью телескопическими руками с пучками захватов на концах, что делало их похожими на металлические щупальца. Внутри могли работать без скафандров три человека. Аппарат был способен самостоятельно маневрировать в космосе и потому был снабжен двойной системой защиты.

– А что, если мы заставим нашего "Осьминога" поработать? – спросил Саша. – Чертова железка явно застоялась!

Франя поморщилась. "Осьминог" уже успел завоевать дурную славу среди космических обезьян. Теоретически им могли одновременно управлять все три члена экипажа, но на практике получалось, что щупальца и рычаги постоянно сталкивались и мешали друг другу. Создавший его земной гений не предусмотрел центральной системы управления.

– Зачем нам "Осьминог"? – Франя пока еще ничего не понимала. – Дурацкая штуковина, не пригодная ни для какой серьезной работы в космосе.

– Точно! – откликнулся Саша. – Но трахаться в ней здорово!

С этими словами он открыл люк, и они влезли внутрь. Люк задраился, открылись створки шлюза. Саша сел за рычаги управления, и "Осьминог" вышел из шлюза в черную звездную пустоту. По земным представлениям аппарат нельзя было назвать вместительным, но, поскольку он все-таки был рассчитан на троих, вдвоем было не так уж тесно. Франя отметила три сиденья, к которым можно было пристегнуться, три пульта управления щупальцами, панель маневрирования. И – ни одной поверхности без углов и выступов, где можно было бы пристроиться.

Саша отвел "Осьминога" от космограда и развернул его. Открылась фантастическая картина. Над головой светился огромный изгиб Земли – цвети: голубой, зеленый, коричневый – снежные вихри облаков, пылающая кромка, высвеченная не видимым за планетой Солнцем. Тысячи разноцветных звезд, не мигая, сияли на черном бархате космоса. Космоград исчез из поля зрения. Иллюзия оказалась полной. Вот они, невесомые и одинокие в безмерности вселенной, свободно парят над Большим Голубым Мраморным Шариком. Это было романтично.

Саша сбросил одежду, Франя сделала то же самое. Обнаженные, они повисли в центре "Осьминога", запрокинув головы и разглядывая Землю и звезды. Живя в одной комнате, они давно привыкли к обнаженным телам друг друга; для Франи, во всяком случае, в этом зрелище не было ничего возбуждающего. Саша же немедленно продемонстрировал эрекцию.

– Ну, что теперь? – спросила Франя, неуверенно осматриваясь в поисках подходящего места.

– Сейчас я тебе открою новое значение слова "упасть", – сказал Саша и, схватив ее за грудь, толкнул вверх. Франя подлетела к прозрачному куполу кабины.

Перспектива резко изменилась. Девушке показалось, что она устремилась в звездную пустоту и начинает падать на далекую Землю. На мгновение ее охватил инстинктивный ужас, создалось впечатление, что она летит в бездну с головокружительной высоты.

Саша рассмеялся, увидев ее реакцию.

– Не волнуйся. Эта кабина выдерживает удар небольшого метеорита, будем надеяться, выдержит и то, что мы задумали. Расслабься и наслаждайся.

Сказав это, он подплыл к Фране снизу, раздвинул ее ноги и уткнулся туда головой. Ощутив первые горячие волны наслаждения, Франя запустила руку в Сашины волосы и новыми глазами посмотрела на мужчину, застывшего между ее бедер.

Теперь Саша был внизу, а она, легкая, воздушная, казалось, плыла на кончике его языка, как богиня, взлетая к звездам на острие наслаждения. Она запрокинула голову и вся отдалась ощущениям, созерцая далекую Землю и представляя себя в этот момент царицей мира, выплывающей из вечной тьмы Вселенной. Потом все вокруг разлетелось в звездную пыль…

Ослабевшая, с полузакрытыми глазами, она вся раскрылась навстречу мужчине и приняла его, прижимаясь спиной к стеклу кабины. И так они любили друг друга, обнаженные, в безмерных просторах космоса, как настоящие космические обезьяны.

– Это… это… – пыталась передать свои ощущения Франя, когда все кончилось и они медленно опустились с усеянного звездами потолка.

– Это было как в космосе! – улыбнулся Саша и нежно поцеловал ее в губы, чего она никак от него не ожидала.

– А это… – растерялась она.

– Это я тебя поздравляю с важным событием. Ты стала настоящей космической обезьяной!

Некоторое время так оно и было. Наступил период, когда ей захотелось перепробовать все и всех. Она никогда не вела беспорядочную жизнь. Для представительницы поколения, удачно родившегося после победы над СПИДом в период Второй сексуальной революции, Франя была скорее целомудренной; вся энергия уходила на учебу, на достижение единственной цели – вырваться из гравитационной ямы.

И вот она здесь – космическая обезьяна в космограде "Сагдеев". Если жизнь в космосе оказалась вовсе не таким великим приключением, как она себе это рисовала, то работа здесь не требовала физического напряжения или умственного сосредоточения. Впервые в ее жизни наступил период, когда ничто не мешало расслабиться. К рефлексии она не привыкла, для самоанализа у нее никогда не было времени, и только здесь появилась возможность все спокойно обдумать. Секс не занимал много времени. На него даже у самых приверженных этому делу обезьян не уходило более двух часов в сутки. И Франя, сменив около двадцати парней-обезьян, научившись заниматься любовью, плавая по комнате, и расслабляться до такой степени, что ее не смущало и не возбуждало присутствие зрителей, перепробовав все и осознав, что секс перестал быть убежищем от скуки в космограде, – стала все чаще и чаще погружаться в свои мысли. Она часами плавала в смотровой рубке, разглядывая Землю и звезды, при этом мысли ее текли так же свободно и невесомо.

Вроде бы все получилось так, как Франя и мечтала, – она в космосе и может сколько угодно любоваться звездными картинами. Она любила разглядывать Землю – огромную, светящуюся, с зелеными лесами и саваннами, голубыми океанами, изменчивым рисунком облаков; казалось, Земля – единственное живое существо в холодной черной бесконечности. Облетая ее по орбите, Франя видела далекие огни земных городов.

Иногда ей было приятней смотреть на звезды, представляя каждую из них потенциальным носителем жизни, еще одним Солнцем, еще одной звездой Барнарда. Очаги цивилизаций, столь же богатых и сложных, как та, что была сейчас у нее за спиной. Воображала орбитальные станции инопланетян, похожих на нее живых существ, вглядывающихся в неведомые конфигурации тех же самых звезд, видящих и далекую Землю, и ее, думающую обо всем этом.

Эти мечты вырвали Франю из гравитационной ямы, она их разделяла с отцом; лучшие представители человечества стремились к тому же – пересечь чудовищные пространства, встретить там, среди звезд, собратьев по разуму.

Но чем больше она вглядывалась в далекие звезды, тем больше понимала, что все это дело будущего, до которого у нее нет шансов дожить. Она даже не успеет дождаться ответа от "барнардов", – если они когда-нибудь ответят. Человеческая техника столь ничтожна перед немыслимыми расстояниями, что остается лишь одно: как можно лучше сыграть свою маленькую роль на ранних этапах великого Приключения – и уйти.

На веку Франи людям не придется ступить на поверхность чужой обитаемой планеты, вдохнуть незнакомый, опьяняющий воздух иной атмосферы, увидеть диковинный животный мир, встретить граждан далеких систем. Луна мертва. Меркурий и Венера ядовиты. Если в облаках Юпитера или раскаленных океанах Урана и есть жизнь, то ее нельзя понюхать, к ней нельзя прикоснуться.

В лучшем случае она, быть может, доживет до полетов на Титан и там, в неуклюжем скафандре, посмотрит сквозь толстое стекло гермошлема на каких-нибудь козявок.

Горько становилось при мысли о Марсе. Когда планета была влажной и молодой, там существовала жизнь, и это, так же, как и открытие цивилизации на звезде Барнарда, доказывало, что жизнь на Земле не результат неповторимого совпадения случайных факторов. Но на Марсе все кончилось, и в Солнечной системе Земля была одинока. Значит, в жизни Франи все будет так, как здесь, в "Сагдееве": тесные темные коридоры космограда, бесконечная скука ожидания. Хрупкие пузырьки жизни, плывущие в мертвых просторах, подводные лодки в океане космоса…

Франя пыталась поделиться своими мыслями с товарищами-обезьянами, но встречала лишь изумленные взгляды и насмешки. Иногда ей предлагали выпить и заняться сексом. Этикет космических обезьян не допускал таких настроений, во всяком случае, ими не делились с другими, и Франя бросила эти попытки, все больше и больше замыкаясь в себе, оставаясь наедине со своими мыслями и сомнениями. Всю жизнь она мечтала попасть в космос, по сейчас для нее лишний раз подтвердилась старая поговорка: "От себя не уйдешь"; на орбите она нашла лишь тупой труд, скуку, бессмысленный секс – и не было видно конца выпавшему ей сроку.

Все чаще и чаще, глядя на Землю, Франя мечтала оказаться там, внизу. В сумасшедшей Москве, которую она так толком и не узнала, было интереснее, чем в этой закупоренной консервной банке. Звезды были холодными, мертвыми и недоступными, а Земля – огромной, живой и мучительно-желанной. Там, внизу, сама планета была целой галактикой, скоплением звезд во тьме, и каждая звезда была городом: Пекин, Токио, Джакарта, Рио – сотни, тысячи мест, которых Франя никогда в жизни не видела, дразнящие соблазны жизни, неиспытанные возможности, острые приключения.

Там, в этом живом мире, можно увидеть и испытать больше, чем способна вместить жизнь. Как можно, когда есть такое, убить отпущенное тебе время на зловонные подводные лодки в космосе?

Отсюда, с высоты, Франя по-новому увидела Землю. Она искала новый мир чудес и приключений, а он оказался там, где и был всегда, и сейчас сиял ей из темноты космической ночи. Пришло время, и Франя поняла, что мучительно хочет на Землю, в новый, открывшийся для нее отсюда мир. И она начала считать дни, недели и месяцы.

Кармело против Майкельсона

Член законодательного собрания Альберт Кармело (округ Беркли) заявил сегодня, что будет претендовать на место в конгрессе, занимаемое республиканцем Майкельсоном. "Беркли имеет давние демократические традиции, – заявил Кармело, – и если на этот раз президент не будет поддерживать моего оппонента, у меня есть все шансы на победу".

«Окленд Экспресс»

XVIII

В разгар партии в покер Нат Вольфовиц вдруг заявил, что хочет баллотироваться в конгресс. Перед этим он сорвал банк, имея на руках десятки и шестерки – больше ничего.

– Ты спятил, Нат, – сказал Бобби, теперь уже студент университета Беркли. – Тебя будет поддерживать Телеграф-авеню, что ли?

– А вот я сблефовал с одними вшивыми шестерками и выиграл!

– Это не совсем одно и то же!

– Разве?

– Нат, ты шутишь! – вмешалась Марла Вашингтон.

Кроме нее и Бобби, за покером сидели Джонни Нэш и Фрида Блакуэлдер – новички в Малой Москве, почти без опыта, зато с большим энтузиазмом. Бобби, хотя и не сравнялся в игре с Вольфовицем (и понял, что никогда не сравняется), давно сделал важный для себя вывод: если с Натом играть осторожно и не зарываться, то благодаря олухам-новичкам можно иной раз кое-что и добавить к скромному родительскому пособию из Парижа.

– Смотря что ты называешь шутками, – откликнулся Вольфовиц. – Выигрывать я не собираюсь.

– Что-о?..

– Шансов на победу у меня, конечно, не будет, – жизнерадостно оценил свои возможности Вольфовиц. – Округ состоит из Окленда и Беркли, экономика здесь зависит от военной верфи, а в Беркли гринго больше, чем красных. Большинство даже не воспримет, чту я им буду говорить. Мне некуда втиснуться со своей программой между демократами и республиканцами. К тому же, – засмеялся он, – я вовсе не собираюсь переезжать в Вашингтон.

Бобби, ничего не понимая, глядел на Вольфовица; у того было странное выражение лица – ироничное, задумчивое, отрешенное. Не всерьез же он заговорил о выборах, в самом деле!

– Скажи, Нат, что ты задумал? – спросил Бобби, раздав карты.

– Тедди Рузвельт, Джесси Джексон, – пробормотал Вольфовиц.

– Что ты там бормочешь? – не выдержала Марла.

– Тедди Рузвельт называл выборные кампании отличной трибуной. А Джесси Джексон был радикальным черным священником и с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот девяностый год баллотировался в президенты, заведомо зная, что шансов у него никаких.

Бобби разглядывал свои карты. Король – самая крупная, ни одной пары или флеша. Фрида тоже смотрела в свои карты. Джонни поставил пятьдесят долларов, Марла еще пятьдесят. Вольфовиц глянул в свои карты и сбросил их. Взгляды Бобби и Ната на мгновенье скрестились, и Бобби тоже сбросил карты.

– Начинаешь соображать, малыш, – улыбнулся Вольфовиц. – В свое время я выиграл достаточно, чтобы оплатить тысячу-другую афиш. Может быть, и несколько радиопередач. Потом, мы можем брать по нескольку долларов за вход на субботние вечера. Хватит, чтобы обеспечить небольшую поддержку свободной прессы, а говорить я буду вещи шокирующие.

– Какие же?

– Что США должны сделать все возможное, чтобы вступить в Объединенную Европу.

Марла оторвалась от карт.

– Но это безумие, Нат!

– Мы знаем, что это единственный выход, – парировал Вольфовиц.

– Но мы – красные!

– Мы играем в покер или нет?

– Да… Вот так, – рассеянно вернулась к игре Марла и поставила еще пятьдесят долларов.

– А ты что скажешь, товарищ еврократ? – обратился Вольфовиц к Бобби. – Тебе это тоже кажется безумным?

Бобби считался теперь старожилом Малой Москвы, и его европейское происхождение придавало некий интеллектуальный вес его суждениям. Вот и сейчас – полагалось сказать что-то умное, а сказать ему было нечего…

Объединенная Европа с населением в миллиард с лишним человек превзошла по валовому национальному продукту США и Японию вместе взятые. Она уверенно лидировала в передовой технологии, в Европе был самый высокий уровень жизни. Конечно, так называемый Общий рынок Западного полушария вроде бы и обеспечивал Соединенным Штатам гарантированный экспорт, а сырье поступало по искусственно заниженным ценам. Но пока Америка была вне ОЕ, Африка была для нее закрытой корзинкой, а Азию полностью контролировала Япония. Единственным рынком сбыта США оставались страны Латинской Америки, которые катастрофически разорялись от этого партнерства.

Бесконечные партизанские войны по всему Западному полушарию обеспечивали военной промышленности постоянные заказы, уровень безработицы пока удавалось контролировать. Но, ошеломив Европу отказом от выплаты внешнего долга, США зарекомендовали себя международным шулером. И естественно, лишились возможности справляться с финансовым дефицитом. Федеральный бюджет трещал по всем швам, на внутренний рынок приходилось выпускать все новые и новые бумажные деньги – инфляция шла полным ходом.