Русская весна

– Да без меня…

– Без тебя пришлось бы повозиться еще пару лет, ты внес важный вклад, – сказал Брандузи. – Поэтому тебе и платили больше, чем любому твоему ровеснику с таким же опытом. Но теперь… – Он пожал плечами. – Теперь, когда… особых условий уже нет, что ж, ты все равно получаешь больше, чем иной ветеран, а я ведь должен соблюдать в такой ситуации… ну, скажем, социальную справедливость, понимаешь…

– А что, если я откажусь возиться с этим дерьмом? – спросил Джерри.

Брандузи пожал плечами, вскинул руки, и разговор на этом закончился. Соня только что родила Франю, ему некуда было деваться, и Брандузи знал это и знал, что Джерри это знает, – этакий подонок…

Оставалась лишь одна надежда. Он заметил у бара Андре Дойчера, который давно оставил свою таинственную деятельность охотника за головами и "эксперта по передаче технологий" и включился в работу советско-европейского консорциума, занимающегося производством и продажей "Дедала", который пресса давно переименовала в "Конкордски" [48]. Может, он и не был начальником Брандузи, зато вращался в высших сферах. Наверняка старый дружок Андре замолвит за Джерри словечко.

Но когда он поймал Андре Дойчера, тот замялся.

– Я ведь давно развязался с этой работой, Джерри. Даже не состою в аппарате ЕКА.

– Аппарат, какая чепуха, Андре! Ты же на самом верху, якшаешься с шишками! Замолви за меня словечко, и Брандузи узнает, почем фунт лиха!

Андре нахмурился.

– Хоть это и неприятно, Джерри, но ты вынуждаешь меня быть с тобой откровенным, – сказал он.

– Да уж конечно, откровенность здесь не в чести! – съязвил Джерри.

Андре вздохнул.

– Боюсь, что ты стал жертвой высших соображений, – сказал он. – Технология русских внедрилась в программу ЕКА – на самом переднем крае…

– Ну и что?

Андре посмотрел на него искоса и смущенно.

– Наши партнеры могут разволноваться, если мы подпустим кого-нибудь вроде тебя слишком близко к их космической технологии…

– То есть как это "вроде меня"?

– Сам понимаешь, – стесненно произнес Андре.

– Ничего я не понимаю!

Андре Дойчер вздохнул.

– Ты американец… И причастен, как бы это сказать, к просачиванию технологии к нам… Нечто такое, чем американцы охотно пожертвовали бы, чтобы иметь своего человека в программе ЕКА…

– Чушь собачья!

– Ты-то знаешь это, и я знаю, – сказал Андре. – Но русские… – Он пожал плечами. – C'est la politique… [49]

– Грязные политиканы! – взорвался Джерри. Его французский, может быть, и сейчас оставлял желать лучшего, но он вполне мог разобраться, где кончается оправданная политическая осторожность и начинаются дурацкие бюрократические интриги. – Merde! [50]

Но в дерьме-то сидел он.

… Как ни крути, Джерри постоянно оказывался вовлеченным в какую-нибудь политическую игру и невольно стал докой в политике. Теперь, спускаясь в метро на площади Пигаль, он искренне надеялся, что уж сегодня-то ему за все это воздастся.

Тогда, после пьянки в Ле Бурже, он понял, что выбора нет, надо соглашаться, а чуть позже занял пост, освободившийся после ухода Пармантье на повышение, хотя это была все та же бодяга, только денег побольше. Выбора опять не было. Бобу исполнился год, квартирка на Острове стала мала, и вся прибавка пошла на то, чтобы им с Соней перебраться на новое место жительства – с тремя спальнями – поблизости от Пигаль. Впрочем, они так и остались по уши в долгах.

Спустя два года он стал вторым ассистентом руководителя всех наземных испытаний, потом первым и, наконец, начальником отдела. Затем его назначили главным инженером по сборке головного образца "Спейсвилля", и он реализовывал в его конструкциях идеи других людей.

Наконец, его сделали главным инженером проекта ракетных перевозок с околоземной орбиты на геостационарную; теперь его работа состояла в том, чтобы просто раздувать размеры космических буксиров и конструировать для них грузовые площадки, способные выдержать большой вес при доставке оборудования на место сборки "Спейсвилля".

Там он прохлаждался еще пять лет. Космос отстоял от него дальше, чем когда-либо: после проекта "Икар" ему так и не дали работать на переднем крае; оставалась надежда, всего лишь надежда, что руководство найдет какой-нибудь пустяковый проект, который можно будет доверить эмигранту-американцу, прежде чем он уйдет на пенсию. Лишь одно поддерживало Джерри все это мрачное время – озарение, видение, явившееся ему в самом начале – когда он только бросил "Роквелл" и "сани" ради "Икара".

Подобно Робу Посту, который знал, что роквелловский управляемый доставщик для боеголовок можно превратить в космический джип для перевозок с околоземной на геостационарную орбиту, Джерри был убежден, что космический буксир "Икар" можно переконструировать в космолайнер; в этом не было сомнений: Джерри видел, как Роб перекраивал свой доставщик.

Идея-то была та же.

Увеличить двигатели. Укрепить их на конце длинной стрелы, установленной по оси конструкции. Подвесить к круглому топливному баку каркас с защелками – и можно перевозить и грузовые и пассажирские модули любого типа. Можно быстро и с комфортом доставлять сотню пассажиров с околоземной орбиты в "Спейсвилль" или даже на Луну. Если сделать топливный бак еще больше, можно брать на Марс столько полезного груза, что его вполне хватит для закладки постоянного поселения. А размеры топливного бака не ограничены, можно даже сконструировать корабль для экспедиции на Юпитер. Это будет огромный скачок вперед, в космос, и для этого не нужно ничего мудреного – всего-навсего продолжить разработку уже готовой технологии.

Работая в проекте "Икар", Джерри не пытался развивать эту идею, надеясь, что после сдачи космического буксира в эксплуатацию получит новое назначение и сумеет убедить руководителей создать под его началом группу для проработки своего замысла. Но из этого ничего не получилось, и он начал работать над своей идеей на дому – ведь никто не стал бы слушать простого инженера-испытателя. А если бы и выслушали, отняли бы все, что он успел сделать. Время открыть карты настанет, когда ЕКА вновь переведет его в разработчики.

Вместо этого его назначили главным над наземными испытаниями, и Джерри стал поговаривать о своих идеях в цехе. Пусть на нем всего-навсего проверка оборудования, однако же он как-никак главный инженер, и под его руководством работают молодые ребята, которые не прочь послушать треп своего шефа – по крайней мере, прикинуться заинтересованными. Вскоре специалисты из его команды начали потихоньку прикидывать, как изменить испытываемое оборудование, чтобы его можно было использовать в фантастическом проекте шефа, и проект зажил своей жизнью, тем более что, кроме "Спейсвилля", ЕКА ничем не могло занять пытливые умы своих молодых сотрудников. Как-то раз Джерри отвел в сторонку молодой инженер, бельгиец Эмиль Лурад – он был одной из самых светлых голов в группе и боготворил своего шефа-американца.

– О нашей маленькой выдумке начинают болтать в других отделах ЕКА, Джерри, – сказал Эмиль. – Она становится местной легендой, так что поостерегись…

– Чего мне бояться, Эмиль?

Они сидели в переполненном буфете и говорили по-английски; их окружал разноязыкий гам, в котором, однако, доминировала французская речь – как и во всем ЕКА, доминировали французы. Эмиль подчеркнуто выразительно обвел глазами комнату.

Джерри рассмеялся.

– Я знаю, что французы в шутку путают вас, бельгийцев, с поляками, – сказал он, – но…

– Зато с вами, американцами, шутить не станут, и не только французы, ты же знаешь… – отвечал Эмиль.

– Ну да, да…

Разговоры о вступлении русских в Объединенную Европу уже носились в воздухе: от Вашингтона исходили смутные угрозы; доллар, к огорчению европейских держателей американских бумаг, снова падал; в европейской прессе то и дело мелькали слова "Космокрепость Америка". В Европе на американцев теперь смотрели примерно так же, как на европейцев – в Соединенных Штатах.

– Когда-нибудь ЕКА обратит на твою идею космического лайнера серьезное внимание, – сказал ему Эмиль. – И если ты не позаботишься, чтобы бюрократы ЕКА не выдали ее за свою собственную, то у тебя, американца, нет никаких шансов на главную роль в проекте.

– Да ну, чепуха… – промямлил Джерри, весьма тронутый участием Эмиля.

Но что тут можно было сделать?

Соня тогда неуклонно подымалась все выше в "Красной Звезде", зарабатывала уже больше, чем он, и Джерри редко обсуждал с женой свои служебные неудачи – это было для него слишком мучительно и не породило бы ничего, кроме ненужных споров. Но на сей раз он заговорил, и Соня проявила сочувствие.

– Твой приятель абсолютно прав! – уверенно заявила она. – Тебе нужно немедленно предпринять какие-то шаги, чтобы себя обезопасить. Железное бюрократическое правило – прикрой свою задницу!

– Чудесно, просто чудесно. И как же мне, по-твоему, это сделать?

– Свяжи свое имя с этой идеей в прессе.

– Может, еще дать интервью твоим дружкам из ТАСС? – съязвил Джерри.

– Это уже политика… – вполне серьезно возразила Соня. – Нет, у меня есть мысль получше.

Мысль оказалась неплохой. Она свела Джерри со своим старым другом, журналистом Пьером Глотье. Тот написал нечто среднее между научно-популярной статьей и биографическим очерком под названием "La Grande Tour Navette" [51], его напечатали во французском научно-популярном и научно-фантастическом журнале «Esprit et Espace» [52], и вот, пожалуйста – проект получил пикантное французское название, и имя Джерри накрепко с ним связалось.

Бюрократы из ЕКА не были этим восхищены: рядовые служащие давно ворчали, что "Спейсвилль" съедает львиную долю бюджета, а новых разработок, пусть даже не столь фантастических, как "Гранд Тур Наветт", нет и в помине, – и Никола Брандузи, как Джерри и рассчитывал, вызвал его на ковер.

Но теперь настал черед Брандузи бессильно изливать свою ярость перед свершившимся фактом, а Джерри – спокойно улыбаться, покуда тот не выдохнется.

– Послушай, Никола, – сказал он наивно. – Я-то думал, ты обрадуешься. Разве это не подарок для агентства? Пусть знают, что мы смотрим в будущее, ты сам ведь слыхал разговорчики: мол, ЕКА так завязло со своим "Спейсвиллем", что вся остальная Солнечная система достанется русским…

Брандузи, видимо, попался на удочку.

– Служащим ЕКА не дозволяется обсуждать в прессе планы агентства без специального на то разрешения, ты же знаешь, Джерри… – сказал он преувеличенно терпеливым тоном.

– Ну, конечно, знаю, – сладким голосом отвечал Джерри. – Но я-то думал, что "Гранд Тур" – мое собственное дурацкое изобретение. А ты говоришь, что его разработка входит в официальные планы ЕКА…

– Нет, не входит! – выпалил Брандузи.

– Так что ж плохого, если я об этом говорю? – сказал Джерри. – Если вы теперь станете замалчивать эту тему, разве не подумают, что это проект ЕКА, а не моя маленькая фантазия?

– Нет! Да! – В бессильной ярости Брандузи закатил глаза, но Джерри прекрасно знал, что сделать он ничего не может, потому что кот уже выпущен из мешка, а любая попытка запихнуть его обратно только привлечет к орущему животному лишнее внимание. Они не могут заставить Джерри замолчать, не могут и уволить.

Конечно, они могли отомстить административными методами и не преминули это сделать.

Джерри стал известен всему низшему научному и инженерному составу агентства как отец ГТН, им восхищались, но начальство продолжало мариновать его на посту главного инженера по испытаниям, хотя почти всех ребят из его группы давным-давно перевели на другие, более высокие должности. Его очередное продвижение на пост главного инженера в отделе сборки первых образцов было результатом давления людей вроде Эмиля Лурада, которые открыто критиковали бюджетную политику, превращающую ЕКА в придаток консорциума по постройке "Спейсвилля", а он, по мнению "космических фанатов" – так они вызывающе именовали себя, – только высасывал из Общеевропейской космической программы жизненные соки.

Джерри стал замечать, что все больше и больше втягивается в движение "фанатов": выступает на неофициальных семинарах, время от времени бывает на съездах научных фантастов, иногда дает интервью журналистам и становится в проекте "Гранд Тур Наветт" центральной фигурой – если и не совсем против собственного желания, то уж определенно во вред своей карьере. Ибо чем упорнее "космические фанаты" добивались признания и финансирования его проекта, тем активнее бюрократы отыгрывались на самой доступной мишени – крестном отце "космических фанатов", отце ГТН, прокравшемся в святая святых их владений американце Джерри Риде.

Прошло время, часть "фанатов" – Эмиль Лурад, Гюнтер Шмиц, Франко Нури и Патрис Корно – просочилась в среднее звено высшего управленческого аппарата и получила возможность если не вывести идею в стадию разработки, то хотя бы поставить вопрос об этом, а также о назначении своего наставника руководителем фантастического проекта. Но руководство ЕКА подсунуло Джерри очередную свинью – его назначили главным инженером проекта, в котором он – ирония судьбы, никем не оставшаяся не замеченной, – вынужден был тратить время и силы, упрощая свое фантастическое изобретение до примитивного автоматического перевозчика материалов с околоземной орбиты на "Спейсвилль".

Может быть, они рассчитывали, что он вконец отчается и уйдет из Агентства, а может, просто хотели наказать "космических фанатов". Но Джерри некуда было идти, и он вновь покорился неизбежному, притих и стал ждать своего часа.

И вот теперь его безграничное терпение, по-видимому, наконец должно быть вознаграждено.

Переговоры между русскими и Страсбургом достигли стадии, на которой их вступление в Объединенную Европу стало неизбежным. Оставалось обсудить детали: в какой степени сольются космические программы русских и Европы, кому сколько внести в разные статьи общего бюджета. Тут с русскими оказалось трудновато договориться. Агентство могло многое получить от русских. На околоземной орбите у них были четыре больших "космограда". У них были тяжелые носители нового поколения, которые поднимали вдвое больше, чем "Энергии". У них была постоянная научная база на Луне. Одну за другой они посылали ракеты на Марс и поговаривали о создании там постоянной базы. Европейское сообщество мало что могло предложить взамен. Советы уже участвовали в производстве "Конкордски". Орбитальные танкеры были скопированы с русской – модели, "Спейсвилль" тоже состряпали по русскому образцу, и Советы, понятно, не рвались участвовать в проекте, где нельзя почерпнуть новой технологии. Чуть не единственным, что могла предложить Объединенная Европа, был совместный бюджет, от которого советская сторона оказывалась в чистом выигрыше.

Тогда-то Эмиль Лурад и отправился в таинственную поездку в Страсбург. К тому времени он дорос до поста руководителя отдела перспективного планирования, самого высокого положения, какого удалось добиться кому-нибудь из "космических фанатов"; впрочем, дел у него было немного: на столах конструкторов давно уж не рождалось ничего передового, и бюджет Агентства не позволял в ближайшие годы рассчитывать на это.

Никто не знал, что на самом деле произошло. Эмиль явно поехал на свой страх и риск. Он оставался в Страсбурге неделю. Выступал за закрытыми дверями перед парламентскими комиссиями. Встречался с министрами. Когда он вернулся в Париж, все ждали, что директор ЕКА Арман Лабренн уволит его за нарушение субординации. Вместо этого, ко всеобщему изумлению, Лабренн через неделю вдруг ушел со своего поста "по состоянию здоровья", а директором Агентства был назначен Эмиль Лурад.

И теперь, спустя всего два дня после своего назначения, старый протеже и друг Эмиль вызывал Джерри к себе.

Такие вот дела. Двадцать лет позади, думал Джерри, спускаясь в метро на площади Пигаль; двадцать лет – но теперь все переменится. Когда он подходил к зданию ЕКА, шел дождь, но погода не могла испортить ему настроения. Он не вполне представлял, каким образом Эмиль убедил политиков, зато догадывался, что сулит ему, Джерри, приглашение нового директора. Если один из "космических фанатов" столь внезапно, после таинственной поездки в Страсбург, сменил Лабренна, стало быть, "фанаты" возглавят Агентство и дадут работе новое направление. Наконец-то "Гранд Тур Наветт" станет официальным проектом Европейского космического агентства. И конечно, Эмиль намерен сделать Джерри главным инженером проекта или, быть может, даже его руководителем.

То, что мечта его становится реальностью, было всего-навсего справедливо, но то, что человеком, от которого он услышит добрую весть, оказался старый друг Эмиль – о, это был шоколадный сироп в большой вазе с мороженым.

Сегодня Дмитрий Павлович Смерлак резко осудил тех, кто пытается повлиять на подготовку договора, руководствуясь узкими националистическими интересами.

Распределение советских мест в Европейском парламенте по национальному признаку не может быть и не будет предметом обсуждения между нашим правительством и Объединенной Европой, заявил президент. Пикетирование украинцами и казаками собственного посольства в Женеве – позорный спектакль. Они прибегают к подобной тактике оттого, что не могут сфальсифицировать результаты демократических выборов в Верховный Совет по национальным квотам. Мы не позволим делать наши внутренние дела, законы, по которым проходят выборы в стране, предметом обсуждения европейских парламентариев.

«Время»

Соня Гагарина-Рид торопливо шла через зал обработки данных – опять опоздала, пришлось в очередной раз утихомиривать Франю и Роберта. Ее приветствовали улыбками и кивками.

– Доброе утро, Соня.

– Доброе утро, товарищ Гагарина.

Старые операторы – компьютерные "негры" – звали ее Соней, а новички – "товарищ Гагарина". Соня всегда просила, чтобы ее звали Соней Ивановной Гагариной, словно это могло решить ее проблемы с "московскими мандаринами".

Прежде партийных комиссаров и кагэбэшников было видно за версту, они не стеснялись демонстрировать свою власть: беззастенчиво командовали и сурово карали. Но сейчас на дворе стояла Русская Весна, и теперь было не принято открыто напоминать, кому подчинена "Красная Звезда", а КГБ избегал в открытую воздействовать на служащих. Потому и появились "московские мандарины" – расплывчатая прослойка между правительственными кругами и высшим руководством "Красной Звезды". Официально "Красная Звезда" считалась независимой корпорацией, учрежденной по законам Объединенной Европы, – хотя главным держателем акций случайно оказалось правительство СССР. Формально все вопросы решались на Совете директоров, но в действительности "Красная Звезда" была чистой воды государственной организацией, всецело зависящей от сросшихся друг с другом чиновничьих аппаратов – партийного и правительственного. Невозможно было определить, кто и как дергал за ниточки в Москве, но если "московские мандарины" хотели кому-то выразить свое неудовольствие, это не вызывало у них ровно никаких затруднений.

…Соня зашла в комнату, которую считала своим кабинетом, притворила дверь и села за стол, в вертящееся кресло. На столе, кроме большого видеотелефона и сваленных в кучу писем и распечаток, стояла электрическая кофеварка, и Соня, включив ее, принялась нетерпеливо ждать, пока пройдут полторы минуты и машинка надоит первую за день чашку кофе.

"Красная Звезда" могла позволить себе выстроить свое новое здание именно здесь – на новой авеню Кеннеди, рядом с Трокадеро, в шикарной части 16-го района, но должность ассистента руководителя отдела экономической стратегии не давала права на кабинет с приличным видом из окна. И все-таки отсюда был виден крохотный кусочек Сены, и этот кабинет принадлежал ей, Соне.

Долгонько пришлось ей сюда добираться! Если она и не была в явной немилости, то уж наверняка знала, что лед под ней тонок, потому что достигла нынешнего своего поста совсем недавно – по выслуге лет, упорным трудом, а в "Красной Звезде" карьеру делали иначе. Она давным-давно должна была стать руководителем отдела экономической стратегии: работала дольше всех, знала Францию гораздо лучше любого из своих сменяющихся начальников, которых присылали из России, но никак не могла получить то, что ей причиталось, – и только из-за Джерри. Это ясно продемонстрировали ей два месяца назад, когда Горский уехал в Лондон, и вместо того, чтобы назначить на освободившееся место ее, из Москвы прислали Илью Пашикова.

Впервые встретившись с ней в своем большом угловом кабинете, Пашиков и сам выглядел весьма смущенным. Он с располагающей откровенностью признал, что вместо него за этим старым ореховым столом следовало бы сидеть Соне. "Но так уж сложилось…" – сказал он, избегая ее взгляда. И у нее не хватило характера заставить его выразиться яснее.

Она знала, что ее держат в загоне. Да, у нее был партбилет, иначе она не добралась бы и до своего нынешнего места, но в ее характеристике хватало серых пятен, а может, имелись и большие черные кляксы. Она никогда не работала в Советском Союзе, ее политическая лояльность всегда оставалась под подозрением. Она была замужем за американцем, который, правда, выглядел предателем в глазах Вашингтона, однако же, как ни странно оставался настолько американцем, что не позволял своим детям получить советское гражданство.

После назначения Пашикова она несколько недель бушевала дома, но Джерри и ухом не повел. Взгляд его становился отсутствующим, он бормотал свое "грязные политиканы" и исчезал в иных мирах.

…Кофе со свистом вылился в чашку, и Соня разом выпила половину. Как он не поймет? Это ведь легче легкого. Она же не требует, чтобы он сам отказывался от американского гражданства. Пусть позволит Роберту и Фране стать гражданами Советского Союза, это их законное право…

Зажужжал интерком.

– Соня, это Илья, где вы были, я…

– Извините, товарищ Пашиков, дети…

– Да-да, не зайдете ли ко мне прямо сейчас?

– Если вы дадите несколько минут, чтобы собрать сегодняшние…

– Не стоит заниматься сегодняшними данными сейчас, мы сможем посмотреть их после ленча, – сказал Пашиков. – Я приглашаю вас по другому вопросу.

Соне что-то не понравилось в его голосе, а когда она вошла в директорский кабинет, ей не понравилось и выражение лица Ильи Пашикова.

У них сложились странные отношения: с одной стороны, натянутые, с другой – менее натянутые, чем можно было ожидать в такой ситуации. Пашиков был несколькими годами моложе Сони. Элегантно причесанные светлые волосы, ясные синие глаза, тонкие, выразительные черты лица; дорогой костюм сидел на нем как влитой, а двигался он точно танцор. Очень привлекательный мужчина, Соня не могла не замечать его привлекательности, и он конечно же знал это.

Соня не потерпела бы, если б это сказалось на его поведении, но Илья Пашиков вел себя как безупречно вежливый европеец, гражданин мира; он впервые получил назначение за пределами своей страны и старался работать на совесть. Он явно был любимцем "московских мандаринов"; то, что Соне представлялось вожделенным венцом чиновничьей карьеры, для него было всего лишь остановкой на пути к аппаратным вершинам "Красной Звезды", а может, и выше. Без сомнения, Илья Пашиков был человеком со связями.

Если у Сони квалификации хватало с лихвой, то Пашикову, чтобы руководить отделом экономической стратегии, знаний и опыта недоставало, что, кажется, несколько смущало нового руководителя, по крайней мере, в ее присутствии. Он поручал Соне составлять отчеты и коммерческие прогнозы и посылал их начальству от своего имени, за это он время от времени перед ней извинялся. Он и сейчас выглядел смущенным, но в его поведении сквозили вовсе ему не свойственные скрытность и неискренность.

– Опять проблемы с Робертом и Франей? – спросил он, наливая ей чая из самовара.

– Обычное дело: старшая сестра, младший брат, – сказала она. – Вы же знаете подростков.

Пашиков пожал плечами.

– Боюсь, что нет. Я ведь, увы, одинок…

– Как же, – сухо ответила Соня, – знаю, как тяжело вам приходится.

Илья рассмеялся.

– Кое-как перебиваюсь с помощью своих милых подруг, – заметил он.

– Наверное, мы встретились все-таки не затем, чтобы обсуждать моих детей или ваши любовные приключения, Илья Сергеевич…

Пашиков нахмурился.

– Вы знаете, что я не из тех, кто вмешивается в чужую личную жизнь, – сказал он, – но…

– Но?..

Пашиков нервно забарабанил пальцами по столу.

– Это не я придумал, понимаете, мне очень неловко… – пробормотал он, избегая ее взгляда.

– Есть такая старая-престарая русская пословица, я ее только что сочинила, – сказала Соня. – Если у вас во рту кусок дерьма, лучше или проглотить его, или немедленно выплюнуть, в зависимости от вкуса.

Пашиков усмехнулся.

– Дело касается нового директора Европейского космического агентства…

Соня вскинула голову и выжидательно посмотрела на своего начальника.

– Кажется, Эмиль Лурад?.. Старый приятель вашего мужа, верно?

Джерри как раз сейчас с ним беседует, подумала Соня.

– В некотором роде…

– В Европейском космическом агентстве происходят очень странные вещи. Как жене Джерри Рида, вам это наверняка известно… – медленно произнес Пашиков.

– Вы имеете в виду назначение Эмиля Лурада?

Пашиков кивнул.

– Он едет в Страсбург, и скорее всего – отнюдь не по поручению Армана Лабренна. Ведет частные беседы с делегатами и министрами. Докладывает что-то на закрытых заседаниях парламентских комитетов, куда КГБ проникнуть не может. Когда же он возвращается в Париж, Лабренн уходит в отставку "по состоянию здоровья", хотя результаты его медицинских обследований, до которых КГБ добраться удалось, ничего подобного не подтверждают, и Лурад становится директором…

– Ну и что? – спросила Соня.

– Итак, скажите мне…

– Что вам сказать?

– Что же произошло?

– Не понимаю…

– Вот и мы тоже, – сказал Пашиков. – В этом-то и загвоздка.

– Я, кажется, не так уж бестолкова, Илья Сергеевич, но я все-таки не понимаю, – сказала Соня. – Какое отношение все это имеет к "Красной Звезде"?

Пашиков снова забарабанил пальцами по столу.

– Хотя "Красная Звезда" официально и не имеет касательства к переговорам о включении Союза в Объединенную Европу, нас иногда просят… помочь проинформировать некоторые организации…

– Например, КГБ?

– На сей раз нет, – живо ответил Пашиков. – Эта просьба исходит от Министерства по делам космоса; они ведут переговоры о порядке и условиях слияния космических программ – нашей и общеевропейской – при включении Союза в Европу, переговоры подошли к весьма скользкому пункту – о долях сторон в общем бюджете, и тут… это!

– Что – это?

– Ответ на этот вопрос и хотели бы как можно скорее получить те, кто ведет переговоры!

– Ну, знаете ли, это задачка для КГБ, а не для нашего отдела экономической стратегии…

Пашиков пожал плечами, и в его тоне снова послышалась исчезнувшая было неискренность.

– Вообще-то вы правы… – сказал он. – Но в данной ситуации…

– Да в какой такой…– Соня оборвала себя на полуслове.

Илья Сергеевич глубоко вздохнул.

– Если выразиться поделикатнее, – сказал он, соединяя кончики пальцев, – Министерство по делам космоса неофициально попросило нас составить записку о причинах внезапного возвышения Эмиля Лурада, обратив особое внимание на соответствующие изменения в политике, которые могут повлиять на переговоры… Предполагалось… что именно вы составите эту записку… поскольку у вас… есть свой источник информации…

Он умолк, потупился, потом первый раз за всю беседу посмотрел ей прямо в глаза.

– Ведь мы прекрасно понимаем друг друга, верно, Соня Ивановна Гагарина… Рид? – мягко произнес он.

Соня ответила ему таким же прямым взглядом.

– Боюсь, что да, Илья Сергеевич Пашиков, – в том же тоне сказала она.

– Я не могу приказать вам сделать это, Соня. – Пашиков несколько повеселел. – Конечно, если вы откажетесь, никаких официальных последствий не будет, однако…

Он пожал плечами, вскинул руки, как настоящий француз.

– Но, говоря по-дружески, – продолжал он, – все, что от вас требуется, это, в конце концов, просто записать одну домашнюю беседу ради блага вашей родной страны, использовать возможность, которая случайно вам предоставилась. Не так ли?

Соня по-прежнему глядела на него в упор.

– И если я это сделаю?.. – спросила она со спокойствием, весьма удивившим ее самое.

– Такой поступок прекрасно отразится на вашей характеристике, уж это я вам обещаю, – сказал Илья Сергеевич Пашиков. – Формально дело этим ограничится. Но, Соня Ивановна, мы-то с вами понимаем, как вы в этом нуждаетесь.

Первый знак внеземной цивилизации

Официальный представитель астрономического отделения Академии наук СССР не подтвердил поспешных выводов, появившихся в популярной печати после того, как наблюдатели из космограда "Коперник" обнаружили аномалии на недавно открытой четвертой планете звезды Барнарда.

"Да, это действительно твердое тело, а не газовый гигант в миниатюре, и свечение на его ночной стороне исходит от каких-то источников на его поверхности. Около планеты, на точной стационарной орбите, замечено подозрительно правильное кольцо из тел средней величины, – сказал нашему корреспонденту доктор Павел Бударкин. – Но заявлять, что мы столкнулись с внеземной цивилизацией на основании таких косвенных признаков, было бы явно преждевременно".

ТАСС

В кабинете Эмиля Лурада царил беспорядок. Повсюду валялись наполовину распакованные картонные коробки, полки были как попало забиты книгами, журналами и дискетами, письменный стол и три стула перед ним тоже были завалены всяким барахлом, а на столе для совещаний громоздилось с полдюжины еще не развешанных картин в рамах. Новый директор ЕКА сидел, скинув пиджак, – с видом человека, у которого нет ни времени, ни охоты наводить порядок, потому что сейчас у него более серьезные дела.