Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Северка

ModernLib.Net / Соловьев Николай / Северка - Чтение (стр. 14)
Автор: Соловьев Николай
Жанр:

 

 


      'Всюду ложь, воровство, обман и сквозняки'. Засветились все знакоместа и межстрочные промежутки, повалил белый дым, и стали рваться как петарды электролитические 100-вольтовые конденсаторы.
      Хорошо еще что, сгорела только одна из четырех плат – силовая.
      Дисплей стоит три тысячи. Что такое три тысячи. Оклад у меня сто тридцать, микропроцессор К580 стоит девятнадцать рублей. Меня не ругами, но заставили идти на проходную, встречать рыжего с веснушками и добрым лицом специалиста из Рязани, с завода-разработчика, и объясняться с ним. Десять минут пока шли, специалист молча слушал мой правдивый рассказ, о том, как вместо положенных 79-и я подал на дисплей 84-е вольта. Потом он молча осмотрел обугленную плату и кожух. Он, видимо догадался, что я слегка приврал про 84-е вольта, вероятнее всего это прямое попадание из Т-34, но промолчал. Забрал дисплей с собой и через месяц отремонтированный он вернулся в наш отдел.
 
      Это случилось в середине лета. Как обычно возвращаюсь после обеда в отдел. Иду по улице, курю. У входа стоит одинокая девушка в спецовке, глаза в пол. Так и не подняла их на меня, пока проходил. А спустя час окна нашего отдела стали снаружи мыть. Среди мойщиц – она. Познакомились. Лариса моложе меня на пять лет. Учится на журналистике в МГУ, на вечернем, а работает в цехе благоустройства.
      Мы стали встречаться, а через некоторое время расстались. Через год в марте мы поженились. День выдался солнечный, когда регистрировались в ЗАГСе на Вражском переулке. Потом катались по
      Москве на двух, заказанных в агентстве машинах. Ленинские горы, могила неизвестного солдата. Везде много новобрачных. Пары возлагают венки к вечному огню, а потом женихи относят невест на руках к машинам. У меня плоскостопие – лучше не рисковать.
      Праздничный ужин прошел в парке Горького, в кафе 'Времена года'.
      Ныне от этого кафе остался остов, огороженный забором.
      В свадебное путешествие мы поехали в Ленинград. На пять дней. Три дня давали по закону и два – выходные. Просто поехать было невозможно, только через турагентство, как новобрачные. Иначе в гостинице не дадут номер.
      Остановились в гостинице 'Советская'. Успели многое посмотреть в городе, съездили в Царское село. В последний день с утра поехали в
      Выборг. Тряслись в пустой электричке часа три. Замерзли без движения. На вокзале в Выборге тоже холодно. Сели на первый подошедший автобус, чтобы согреться. Минут через пятнадцать автобус останавился у КПП. Нас высадили пограничники. Пришлось объяснять, кто мы, паспортов с собой нет, показали визитки гостиницы. У меня – карта Ленинградской области с указанием расстояний и фотоаппарат в кармане – сейчас отведут к оврагу и расстреляют. Лариса бедная расплакалась. Через полчаса пограничники нас отпустили, у них были холостые патроны. До отъезда мы успели немного побродить по Выборгу.
      Архитектура домов не типичная для России и отделка другая и цвета.
      Красивый город. Есть Красная площадь тоже мощеная булыжником. Ларисе выбрали модную финскую куртку, и глазки ее высохли.
      Нам так понравился Питер, что на 9-е мая мы вновь поехали.
      Гостиницу заказать невозможно, и ночь мы провели на Московском вокзале в креслах. 9-го мая стоим на стрелке Васильевского острова.
      Движение транспорта остановлено отсюда до Московского вокзала, идет народное гуляние. На ступенях биржи красиво поет большой самодеятельный хор, в такт мелодии, раскачивается из стороны в сторону. По периметру Петропавловской крепости горят шестьдесят девять факелов по количеству лет советской власти, горят большие факелы на ростральных колоннах. На стрелке у самой воды стоят орудия и палят вверх. Люди кричат 'ура' и смотрят на салют. Вдруг в голубом небе появляются черные точки, которые стремительно увеличиваются. И вот уже приходится уворачиваться от них. Это восточный ветер сносит на нас остатки зарядов – пластиковые полусферы, чуть больше теннисного мяча.
      После салюта народ пошел с песнями по Невскому. Когда дошли до московского вокзала, уже стемнело, здесь колонны гуляющих рассеяла милиция, и началось движение транспорта.
      Побывали в Ломоносове. Остановка перед ним называется Мартышкино.
      До октябрьской революции каждое лето здесь отдыхали воспитанницы
      Смольного института.
 
      Мы с Ларисой решили, что в следующий раз следует позаботиться о ночлеге. Летом в турагентстве мне удалось достать путевку в Ригу на четыре дня. Путевки продаются только молодоженам, каковыми считаются пары, где один из супругов не старше двадцати семи лет.
      Рига встретила нас высотным зданием со шпилем, очень напоминающим московские высотки. Жили в 4-звездочной гостинице в центре города. В номере две кровати в стиле Карла I, сопливого. Когда Александр
      Невский устроил тевтонским рыцарям побоище, они побросали все, даже кровати. С тех пор они на балансе гостиницы. Стоят в разных углах комнаты. Сдвинуть невозможно, развалятся. В нашем номере умывальник.
      Туалет общий на этаже. Какая прелесть – на нашей улице деревянные дома. Надписи латинскими буквами. Чередуются парикмахерские и кафе, кафе и парикмахерские. Ходили в старый город – очень уютно, транспорта нет. В обычном кафетерии горячая жидкая манная каша с тающим маслом посередине, салат из порезанных помидоров.
      Загорали на пляже у моста через Даугаву. Во время прилива видно, как заливает мелкие песчаные отмели.
      Съездили в Юрмалу. Пляж пустой – будни. Прошлись вдоль берега, по щиколотке в воде.
      Остальное время мы ссорились. Или дулись как мыши на крупу.
      Возвращаться домой решили через Таллинн. Выбрали поезд, который приходит в Таллинн рано утром. Прежде всего купили билеты на обратный поезд в Москву.
      В порту сели на экскурсионный теплоход. Он возил нас между островков, экскурсовод что-то рассказывал. За бортом большие волны.
      Ларису укачало, и я спустился в пустой трюм набрать воды. В трюме в иллюминаторах то небо, то волна.
      Бродили с экскурсией по старому городу. Он ощутимо больше старой
      Риги. Позднее узнал, что Рига к концу 19-го века стала превращаться в промышленный центр. Пригород Иманта стал подобием Сормово. Старые городские стены и здания Риги стали ломать, чтобы дать дорогу прогрессу.
 
      В августе мы с Ларисой взяли отпуска и поехали в Евпаторию. Это мое первое путешествие в Крым. Высматривал Перекоп. Но оказалось, что едем через Чонгар. Степь красная от маков.
      После Красногвардейского поезд свернул на запад. С одной стороны море, с другой – огромное озеро, противоположного берега не видно.
      Едем по узкой полоске степи. Вдоль железной дороги автомобильное шоссе.
      Евпатория – солнечный белый городок. Малоэтажные домики. Главная гостиница с названием 'Украина'. Самые красивые трамваи, которые я когда-либо видел. Потолки в трамваях высотой три метра. Чтобы взяться за верхний поручень, нужно вытянуть руку, не сгибая в локте.
      Трамваи ходят по одной колее. Есть места для разъезда встречных.
      Мы сняли комнату в поселке, вблизи Евпатории, в доме у родителей
      Ларисиной подруги. Здесь целый табор отдыхающих. Преимущественно украинцы. Они приезжают сюда ежегодно из-за недорогого жилья. В нашей комнате две кровати с пружинами и шкаф. За это мы платим два рубля в день. Няня снабдила нас в дорогу консервами: три банки лососи, две – шпрот, банка ветчины. Мы думали, что в Крыму не будет еды, раз уж в Москве трудности. Оказалось, что на пути к пляжу есть неплохая летняя столовая, с хорошим выбором продуктов и качеством.
      Только осы плавают в стаканах со сливовым компотом и роют норки в креме в пирожных. Украинцы ежедневно готовят на плите во дворе, мы готовим иногда, чтобы добить свои банки.
      В поселке растут грецкие орехи. Они покрыты зеленой оболочкой.
      Никогда не задумывался, как они растут. Есть их пока рано.
      Дорога на пляж занимает двадцать минут. Проходим через высохшее озеро с серой грязью. Здесь почему-то всегда свистит ветер, даже когда в поселке или на пляже его нет. Ползают вымазанные с ног до головы серой грязью люди.
      Пляж – небольшой участок песка, ограниченный слева и справа сетчатыми заборами пионерских лагерей. Дно тоже песчаное. В воде вперемешку с людьми плавают большие скользкие медузы. Их три вида: прозрачные, розового оттенка и голубого. В воде они изящны и невесомы. Если вынуть ее обеими ладонями из воды, она становится тяжела и беспомощна.
      Очень хочется съездить в Ялту, посмотреть на горы. Сначала я на электричке съездил в Симферополь на разведку, узнал расписание троллейбусов в Ялту и посчитал, сколько часов мы сможем там пробыть.
      На следующий день поехали. В троллейбусных билетах указано время отъезда и конкретное место. Стоящих пассажиров нет. Горы. Они появились почти у моря. Каждую минуту открывается новый чудный вид.
      Дорога непривычно узкая по московским меркам. До Ялты доехали за два с половиной часа, и времени хватило лишь на то, чтобы погулять по набережной и пообедать.
      Купили билеты на экскурсию в Севастополь. Вместе с деньгами все сдают паспорта на проверку. Севастополь – военная база. 'Метеор' отходит от причала в Евпатории рано утром. А нам еще нужно доехать от поселка до Евпатории на рейсовом автобусе. На борту нас предупредили, что при подходе к Севастополю запрещается направлять фотоаппараты в сторону берега, громко хохотать и чесаться.
      Высадились в исторической части Севастополя. Вдоль проспекта
      Ленина, бывшего проспекта Нахимова, растут платаны. Необычные у них стволы – светло-зеленые со светлыми пятнами. У аквариума толпы галдящих пионеров. После свободного времени нас повезли на
      Севастопольскую панораму. Город изрезан бухтами – неудобно для городского транспорта. В воздухе висит пыль. Гор нет. Общее впечатление – промышленный город.
 
      В конце лета мне пришла повестка из военкомата.

Армия.

      Как и большинство моих сверстников, я считал, что служба в армии – напрасно потерянные два года. Это справедливо до службы. В самом процессе мнение меняется. Служба просто любопытна с жизненной точки зрения, ведь такой возможности больше не представится. Жизнь в тысяче километрах от дома, на военном полигоне, где на сотни километров вокруг нет людей. Великолепная нетронутая природа.
      Увольнения бессмысленны – в лес, разве что. Сутками вокруг одни и те же лица. Ничего личного – ни вещей, ни времени. С одной стороны солдат никогда не бывает один. А с другой стороны – нет возможности поговорить о чем-то не военном, не связанным с казармой, со службой.
      Только перед сном, когда уже лежишь в кровати, есть пять минут на гражданские мысли и воспоминания. Пять минут, потому что на шестой минуте засыпаешь. Днем, что бы ни делал, каждый красноармеец ежеминутно ждет крика: 'Первая группа, строиться!', 'Становись!',
      'Смирно!', 'Ко мне!', 'Не понял блин!'. Даже, во время перекура никогда не пропустишь их. Год за годом казарма – столовая, столовая
      – казарма, казарма – плац, казарма – зона, баня, клуб. 99 процентов времени – наряды и работы. Раз в год стрельбы из автомата
      Калашникова. Раз в год учения – бег по лесу с автоматом, с холостыми патронами. Раз в год бег на километр в ОЗК и противогазах. Никаких учений по тактике, как, например, на военной кафедре. Большинство солдат не знает, как обороняться или наступать. Так называемая военная специальность – пустая формальность. Например, меня к дембелю окрестили специалистом третьего класса, механиком по дизельным установкам. За полтора года службы видел эти дизели три раза. Нас научили нажимать кнопку – запускать и останавливать дизель и еще сливать отработанное масло.
      В отношении физкультуры и спорта, пожалуй, у большинства солдат к концу службы происходят изменения. Например, я подтягивался два раза, когда призвали, перед увольнением – десять. На перекладине не научился переворачиваться. Бегать тоже не научился, но бег полюбил.
      Некоторые солдаты ближе к дембелю качают мышцы гирями и штангой.
      Один красноармеец сказал – дома некогда будет. Почему? Пить буду.
      Вообще физическое развитие в армии зависит от самого солдата: хочешь
      – развивайся, не хочешь – как хочешь. Когда вернулся домой, не покидало желание сохранить физическую форму. Так же институт навсегда прививает желание учиться.
      Ушла какая-то зажатость. В начале службы многие красноармейцы стесняются петь в полное горло в строю, все бубнят под нос. И еще со временем у солдат появляется хитрость, как у крепостных: поменьше работать и не попадаться на глаза хозяевам. Командиры и шпана заставляют солдат все время работать – драить, мыть, мести, скрести, ходить строем. Формально сидеть солдат может, только когда курит.
      Если солдат просто сидит, что ж это за служба? А если кто увидит, а если стуканет? Солдат быстро понимает ситуацию и старается всеми способами перехитрить хозяев. Вместо того, чтобы мыть полы, вода из ведра выливается и размазывается тряпкой. Ночью дневальный в казарме не стоит два часа напротив входной двери у тумбочки, как положено, а сидит у окна, посматривая на двери штаба, не идет ли дежурный по дивизиону, или узнает об этом из звонка сержанта – помощника дежурного.
      До армии я, конечно же, слышал о Неуставщине, и это было второй причиной, по которой служить не хотелось.
      В дивизионе, в котором я служил, какого-то садизма или пыток не было. Но это не значит, что его не было до меня или не будет после.
      Так попал. Все зависит от состава взвода в данный конкретный момент.
      А состав корректируется каждые полгода с увольнением группы отслуживших дембелей. Только тут начинается преображение некоторых незаметных до сих пор злодеев, которым осталось полгода до дембеля.
      Наконец они дождались своего часа. На следующий день они уже гавкают на новобранцев.
      В армии крайностей стараются избегать. Например, новобранцев кавказцев сразу определяют на службу в отдаленном месте куда-нибудь на КПП. Потому, что кавказцы не будут мыть полы в казарме, несмотря на присягу, родину и уставы. Они и перед строем откажутся. Какой пример остальным? И злодеи бей не бей – ничем не помогут.
      Армейское начальство старается, по возможности, не выдавать боевых патронов. Некоторые новобранцы с чувством собственного достоинства неспособные физически дать отпор злодеям и доведенные до отчаяния, не преминут воспользоваться случаем. В столовой нет ножей и даже вилок. Хотя, возможно и из-за экономии.
      Через стукачей начальству известно обо всем, что происходит в подразделении, в том числе и о неуставных случаях.
      Армия не борется с Неуставщиной. Она прочно встроена в механизм управления солдатами.
 
      Офицеры тоже управляют, но они находятся на территории части до пяти часов.
      После пяти остается один дежурный офицер. По идее на это время управление передается сержантам. Это крепкие ребята, прошедшие полугодовую физическую подготовку. Но солдаты, кто прослужил на год, полтора больше сержантов, не слушают их приказов. Прямо не отказываются, но тянут, саботируют, заставляют работать других вместо себя. Несмотря на то, что сержанты могут наказать в случае неповиновения – дать наряд вне очереди, большинство сержантов ничего не могут сделать со старослужащими злодеями. К работам и нарядам все солдаты привлекаются наравне. Но как только офицер выходит из казармы (днем), все работы выполняют новобранцы. Другие офицеры, которые мелькают в казарме, злодеям не страшны. Главное, чтобы свои ушли.
      Сержант понимает, что если дневальными сегодня поставит всех трех злодеев, в казарме останутся грязные полы и туалет. Или полы и туалет будут мыть посторонние новобранцы, а сержант попадет в неловкое положение, столкнувшись с ними. И потому сержант ставит в наряд одного злодея и двух солдат.
      Это будет существовать, пока во взводе будут солдаты, прослужившие больше других. Как было бы хорошо, если бы учебка была полугодовая.
      Солдат успел бы окрепнуть за это время и научиться строю и хозработам. А потом сразу заменить весь рядовой состав дивизиона на новичков.
      Сержанты не могут влиять на злодеев, а начальство может, манипулируя датой их увольнения. Увольнение может случиться, например, двумя месяцами позже. По соображениям поддержания боеготовности и обеспечения замены классного специалиста. Таким образом, злодеи рьяно выполняют негласную роль бригадиров, как на лесоповале.
      Прослужил я уже год или около того. Стою в наряде дневальным. Вижу из окна, как построилась и пошла в столовую наша группа.
      Сопровождающего сержанта не было, и офицеров поблизости тоже.
      Поэтому группа шла как шпана – не в ногу. Вспомнил, какое впечатление производит колонна солдат, идущая в ногу по Хользунову переулку. Единый организм. При каждом шаге этот организм гибко качается то в одну, то в другую сторону. Все в одинаковой форме, все молчат, гулко, четко печатают шаг. Теперь я видел, что это единство обманчиво и не распространяется дальше строя.
      Мне кажется, что неуставщина жизнеспособна только в мирное время.
      Cлучись масштабная война, все воинские подразделения распухнут в несколько раз за счет воинов запаса. В армию придут взрослые, семейные мужчины, с чувством собственного достоинства.
 
      В институте я учился на военной кафедре, служба в армии мне не грозила, а лишь три месяца военных сборов по окончании. До окончания военной кафедры оставался год, когда я дважды попал в больницу с поджелудочной. Кто-то посоветовал: зачем ты ходишь на кафедру, все равно не призовут. Иди в военкомат и получай военный билет с отметкой 'контужен'.
      В зиловской больнице мне сделали ангиографическое обследование поджелудочной. В операционной я разделся и лег на стол. Хирурги в зеленых халатах и зеленых чулках рассказали мне, как будет протекать операция, и ее цель: В артерию введут катетер. По нему пустят контрастное вещество, чтобы спровоцировать поджелудочную и снять картину кризиса на рентген. Я пытался, было, посоветовать: '… штихель штихелю рознь… и не вздумайте обойтись без рифлевки и шабера…'. Меня накрыли клеенкой с небольшой дыркой в правом боку, а лицо зашторили, чтобы я не подсказывал. На время рентгеновской съемки хирурги дружно уходили за толстые стены в смежную комнату.
      Наркоз местный. Слева от меня стоит черно-белый телевизор. На экране трепещут кости грудной клетки и таза, огузок, кострец, голье, ливер.
      Программа 'Время', смекнул я, но потом узнал свои продукты. Снизу короткими рывками продвигается вперед белый проводок – это катетер.
      Перед выбросом контрастного вещества хирурги предупреждают: 'будет горячо'. И действительно внутри происходит нагрев. За четыре часа кровь мою сильно разбавили контрастным веществом. В голову лезет:
      'Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку', 'Москвашвея'.
      Все закончилось благополучно, и я двинулся в военкомат с надежным медицинским заключением.
      – Молодец, – сказал мне военком, – приходи завтра с кружкой и сухарями.
      На следующий день я начал проходить медкомиссию.
      – А теперь сутулый, я сказал сутулый! – прорычал терапевт за дверью. Захожу.
      – Товарищ, товарищ, – говорю, – болять мои раны. Болять мои раны в глыбоке. Одна нарывает, другая заживает, а также беспокоит пендицит.
      Доктор посмотрел результаты моего обследования и написал в графе
      'Поджелудочная': 'Не фурычит'. Военкомат выдал мне военный билет с отметкой 'условно годен в военное время для распространения паники во вражеском обозе'.
      Это было в 83-м году, а в 86-м пришла новая повестка. За три года я ни разу не обратился к врачам – приступы 83-го крепко меня убедили что можно, а что не нельзя есть. Военкомат устроил повторную медкомиссию. Меня отправили на исследование в больницу, у Филевского парка. Как назло, моя поджелудочная спокойна. Куплю пачку масла, съем у развернутого красного знамени, может тогда заболит? Масла в магазине не было, купил маргарин. Пошел в парк, в палате же нельзя.
      Развернул пачку, откуда ни возьмись, появилась стайка синичек.
      Птичек пятнадцать. Пятеро запросто расселись по моим пальцам, остальные ждут очереди на ближайших кустах. Две – три синички тыкают клюв в маргарин, улетают, а на их место садятся другие. Одна деловито вытирает клюв о мое запястье. Стою с протянутой правой рукой и осторожно, чтобы не вспугнуть их, верчу головой в разные стороны, надеясь увидеть кого-нибудь и поделиться счастьем. Вскоре стайка так же неожиданно улетела. Походил, походил среди кустов, надеясь вновь найти их. Встречались по две, три синички, но они не были так смелы.
      Поджелудочная моя работает нормально, и медкомиссия городского военкомата сказала – годен. Теперь стало ясно – призовут. У меня забрали военный билет и паспорт и выдали новый билет, с другими шифрами. На работе ребята мне сочувствовали. Игорь принес для меня аджику – помидоры с чесноком и ацетоном. Дома я поел эту жуть – не помогло, поджелудочной как будто нет. Так я оказался на Угрешской улице.
      У меня нет плохих воспоминаний об армии, но Угрешская улица – это что-то особое. Горвоенкомат на Угрешской стоит далеко от остального мира, вокруг на километры пыльные заборы, каких-то старых предприятий без признаков жизни. Транспорт по улице почти не ходит.
      Из общественного транспорта только трамвай, он останавливается у военкомата. Людей нет, на остановке и у часового на входе толпится кучка родителей и друзей. Из военкомата нельзя просто выйти, нужно письменное разрешение.
      В военкомате призывников распределили по командам. Помыли в подозрительном душе, в полумраке. Быстрее, быстрее, идет другая партия. В столовой стоит рвотный запах, на столах миски с пойлом, ржаной хлеб по два куска каждому. На второе резиновая перловка с куском рыбы. Вилок и ножей нет, только алюминиевые ложки.
      Большинство призывников не едят. Запах рвоты, как потом оказалось, свойственен любой армейской столовой. Он присутствовал потом и в части и в дивизионе. Это пахнут бачки и тарелки из белого металла. А возникает он от плохо отмытого наслоения томатной пасты с жиром, может быть и еще чего-то.
      Ночевали несколько команд в спортзале, на полу. На следующий день команды заполнили купейные вагоны пустого пассажирского поезда, который ждал нас за зданием горвоенкомата. Увели странно трясущегося призывника. Сказали – наркоман.
      Поехали на север. Вопросы 'куда едем' к сержанту и офицеру, остаются без ответа. Поезд идет без остановок. Проехали Александров
      – написано на вокзале. Мальчика из нашего купе сняли с аппендицитом.
      Ярославль. За окном стемнело, крупные города больше не попадаются. В вагоне жарко натоплено, все окна закупорены, душно. Новобранцы сидят по своим купе и болтают. В туалет можно только по одному, курить в тамбур – по двое. Сопровождающие сержант и офицер строго смотрят за этим. Чтобы покурить приходится за час занимать очередь. С рассветом за окном появился лес, лес и опять лес. Потом зона с вышками и автоматчиками, ряды колючей проволоки, опять лес и опять зона.
      Наконец поезд остановился. В учебку идем пешком несколько километров. Город, не город. Дома, корпуса, машины, солдаты, гражданских не видно. Удивительно, но здесь теплее, чем в Москве.
      Конец ноября, а здесь лужи. Проходящие мимо одинокие красноармейцы весело кричат нам: 'Вешайтесь!'.
      Нам выдали форму – шапки, шинели, сапоги, повседневные полушерстяные кители с брюками и нижнее фланелевое и хлопчатобумажное белье. И парадные кителя.
      – А нет ли у Вас такого же, но с пелра… перламутровыми пуговицами?
      – К сожалению нет.
      – Будем искать.
      Гражданские вещи можно бесплатно отправить домой, но этим воспользовались единицы. Большинство приехали в одежде, которую не жалко выбросить. Перед баней ее сбрасывают в одну кучу у пня, на котором ее рубит топориком старослужащий. После бани в казарме мы пришиваем погоны, шевроны, подворотнички. Все эти атрибуты, а также лычки и звездочки пришиваются в точно указанное место. Все вымерено миллиметрами. Погоны черные с буквами 'СА' – Советская Армия, шевроны с перекрестьем из пушек – артиллерия. Кто все пришил – стригут друг друга механическими машинками. Некоторые новобранцы делают модельные стрижки – под Ленина или оставляют ирокез на макушке. Вдруг сержанты заорали – построение на обед. Мы побросали все, как попало, построились и пошли в столовую. По улице шли в шапках, а в столовой их сняли. Почти все лысые, но некоторые новобранцы мелькают с клоками волос где-нибудь сбоку или с ирокезом.
      Столы в столовой рассчитаны на десять человек, по пять с каждой стороны. Стульев нет – лавки. Бросаться к столам нельзя, иначе последует команда 'отставить'. Слушаем рев комвзвода: 'Головные уборы снять! Сесть! Раздатчик пищи встать! К раздаче приступить!
      Делай раз! Делай два!'… ну, и так далее. Раздатчик пищи черпаком наливает суп в передаваемые тарелки. В это же время разбирают хлеб – по два черного и два белого куска на брата. Второе блюдо уже стоит на столе. В двух отдельных мисках закуска – квашеная капуста или свекла с белыми кольцами репчатого лука. На десерт – чай с четырьмя кусками быстрорастворимого сахара. Есть нужно, не зевая, через пятнадцать минут завтрак или ужин заканчивается, обед заканчивается через двадцать минут. 'Окончить прием пищи! Взвод, встать! Выходи строиться!'. Никто не будет ждать неуспевшего доесть. У выхода из столовой стоят столы с деревянными лотками с нарезанным хлебом, преимущественно черным. Выходя, можно взять кусок или пару в карман.
      Много черного не съешь, четыре куска и изжога до конца дня обеспечена.
 
      Первые месяца полтора новобранцы проводят в учебке. Утром подъем, бег три километра. Метров через восемьсот я перехожу на шаг, дышать трудно, как Дездемоне. Подтягиваюсь два раза. Подъем-переворотом делаю только на другой бок в кровати.
      После зарядки, заправки кроватей и туалета – построение в казарме.
      Сержант проверяет внешний вид: чистоту подворотничка, чистоту сапог, не скошен ли каблук. В бытовой комнате есть приспособление для набивания каблука. Каблук снашивается месяца за три, четыре. А новая пара сапог выдается раз в девять месяцев. Сержант проверяет наличие двух иголок с черной и белой ниткой в пилотке (или шапке), блеск пряжки ремня.
      Потом завтрак и утренняя поверка на плацу.
      Днем: муштра на плаце, писанина в классе о роли партии или хозяйственные работы.
      Непривычно маршировать в тяжелых сапогах. Чеканим шаг всем взводом и по одному. И всегда что-то не так и двадцать раз повторяем.
      Иногда нас везут на погрузочно-разгрузочные работы, перетаскиваем мешки с мукой из железнодорожного склада в вагоны. Кисти такие слабые, что плохо держат, после десятка мешков. Или везут на уборку мусора в полевой учебный центр – пустое здание в лесу.
      Первый наряд по столовой. Чистим картошку до трех часов ночи, на следующее утро подъем со всеми в семь. Разница лишь в том, что мы не делаем зарядку, как остальные, не бежим кросс, а сонными идем в столовую. В холодильнике на крючках висят коровьи туши, на полу лежат коровьи головы. Несколько туш нужно загрузить в грузовик.
      Берут тушу двое. Если взялся за ноги – повезло, если за грудь – тяжело, она широкая и скользкая от жира.
      Кто-то из строя сказал нашему сержанту 'дурак!'. Он вывел весь взвод в шинелях в темноту, и заставил сделать три круга вокруг стадиона по сугробам. Снега выше щиколотки. Этот проныра собрал с взвода деньги, как он сказал на общественный утюг. Утюга мы так и не увидели. Через месяц взвод разбросали по частям.
 
      Перед вечерней прогулкой есть несколько минут, чтобы написать письмо, если, конечно, успел пришить новый подворотничок и почистить сапоги и пряжку.
      Вечерняя прогулка представляет собой пятнадцатиминутную ходьбу строем по плацу, с песнями.
      С 21 часа до 21.30 идет просмотр программы 'Время'. Красноармейцы разбирают табуреты у кроватей и рассаживаются перед телевизором, закрепленным на кронштейнах под потолком.
      Дневальный прокричал 'Отбой!'. Все новобранцы легли. Хождения по казарме прекращены.
      Иногда после отбоя, в течение часа, полутора сержант учит новобранцев навыкам подъема-отбоя. Взвод должен уложиться в сорок пять секунд. За сорок пять секунд раздеться и лечь, и за столько же встать и одеться. Быстрый подъем – это понятно, а вот быстрый отбой?
      Зайдут империалисты в казарму: ага, спят голубчики, тут мы оденемся за сорок пять секунд… 'и дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие'. Кто-то из новобранцев непременно отстает от других на несколько секунд. Сержант командует сначала.
      Кто-то халтурит, упав под одеяло одетым. Тогда халтурщика заставляют выполнять отбой одного, а весь взвод в это время отжимается на полу.
      После пятнадцати неудачных отбоев во взводе ползет возмущение, злоба срывается не на сержанта, а на опаздывающих и халтурящих. Бывает смешно. У толстячка новобранца разошлись штаны по шву. А другой красноармеец при команде 'подъем' одел оба левых сапога. Когда ложишься в кровать насовсем, пот катится, тело разогрето, какой тут сон.
      Учебка отличается от других частей тем, что во взводе, в роте все красноармейцы одного призыва, кроме сержанта. Сержант как минимум на полгода старше.
 
      В первое время денег было в избытке, в кармане шестнадцать рублей.
      Пачка сигарет стоит 14, 16, 20 копеек ('Прима', 'Дымок', 'Астра'). В магазин не пускают, поэтому и много денег. Сержант разрешает послать одного гонца за сигаретами. Курят во взводе почти все. В основном сигареты без фильтра, сигареты с фильтром приходят только с посылкой из дома и быстро расходятся по друзьям.
      В субботу баня и кино. Клуб – единственное место, где сидя, можно облокотиться на спинку. В столовой – лавки, в казарме – табуретки.
      В воскресенье по телевизору смотрим часовую передачу 'Служу
      Советскому Союзу', а за ней получасовую развлекательную 'Утреннюю почту'. После просмотра обязательный кросс на пять км. Зимой – кросс на лыжах. Если выпало много снега, за час до кросса три солдата выходят прокладывать лыжню для всего дивизиона. Впереди идут двое, рядом, за ними третий. Периодически первопроходцы меняются. Их освобождают от кросса. Лыжи у нас без крепления, с петелькой для обуви, как у Чука и Гека. Бегаем в кителе, если тепло, или в шинели, заправив ее полы в карманы.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39