Шизгара

Взяв гитариста, он спустя полгода (чуть больше) приобрел еще и замечательную певицу столь же юного возраста и огневого темперамента. Впрочем, мы опять стали бессовестно торопиться и просим нас извинить. Ну, а если по порядку, то Штучка пришел в "Темп" девятиклассником и, лишь утвердившись, в начале десятого привел на репетицию свою прекрасно владеющую голосом одноклассницу Марину. Марину с очень забавной фамилией Доктор и ласковым прозвищем Мара. Теперь, думается, нет ни малейшего смысла возвращаться куда-нибудь в шестой класс и расписывать зарождение и течение этой любви, начнем сразу с промежуточного финиша. В ту весну, когда была продана гитара (вот уж действительно поступок, в лучшем случае способствовавший нервной разрядке Зинаиды Васильевны), когда кончался десятый класс, Штучку по телевизору увидел руководитель прибывшего в наши золотоносные сибирские края в Южносибирской филармонии пересидеть какие-то столичные бури ВИА с названием, представлявшим собой деепричастный оборот "Шагая с песней". (Один знакомый автора это "шагая с песней" считал и других убеждал с горячностью принять его версию парафразом на тему "и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет".) Так или иначе, встреча с тем, что никогда и нигде нс пропадет, на которую нелепый Штучка привел и Мару. завершилась не воплощением его мечты о карьере профессионального бродяги-музыканта, а скоропалительным замужеством Марины Доктор, приглянувшейся бас-гитаристу, двухметровому. узкому и в бедрах и плечах молодцу по фамилии Сычиков, на свет появившемуся ровно на двенадцать лет раньше Мары. Благодаря неожиданному браку Мара уже как член семьи зашагала с песней по нашей большой стране. Штучка же в "слезах и печали" отклонил лестное предложение самого руководителя ансамбля, жителя Кировского района Москвы, но почему-то заслуженного артиста Марийской АССР, мечта встретила неожиданное препятствие - труп Зинаиды Васильевны, только перешагнув через который, по ее словам, мог Евгений совершить задуманное безобразие. На matricide Штучка нс решился и в результате стал студентом факультета романо-германской филологии Южносибирского госуниверситета.
      Ну, а как же любовь? Любовь, пройдя серьезные испытания. в полном соответствии с традициями гуманизма. окрепла. Первое полученное от любимой письмо Штучка порвал вместе с конвертом, затем, сломав еще пару подвернувшихся под руку предметов и так успокоившись, спустя примерно час с огромными трудностями собрал из кусочков, как немецкую головоломку, и прочел, правда, затем гордо выбросил, о чем. конечно же. немедленно и пожалел. Письмо содержало развернутую просьбу быть добрым (какой ты есть всегда), все простить (как, ты это мог всегда) и поверить (как обычно) в светлое будущее, ведь все сделанное, если вдуматься, совершено ради любви, ибо нет ничего отвратительнее длинных волосатых рук. а есть только твои глаза, какие забыть невозможно. И как только Маринка оглядится, как только ее приметят, все переменится. и она выйдет в люди и выведет с собой Евгения, а все происшедшее забудется, как страшный сон.
      В письме была среди прочих также фраза, которую Евгений не выделил, даже собрав по частям, но мы ее напишем, поскольку считаем не лишенной значения: "...не ставить же мне было крест на всей жизни, упустить, может быть, единственный в ней шанс только из-зa твоей матери".
      За письмом последовал телефонным звонок (из Москвы), спустя два месяца еще один (из Кишинева) и наконец открытка из Алма-Аты: "Жди к начале февраля. Мара" (ага, ну, вот он наконец долгожданный февраль). И действительно, Мара приехала, но увидеть ее, хотя жила она в пяти минутах ходьбы от Николая Островского, было делом непростым. "Шагая с песней" работали над новой программой, и, сбегая с лекций, Штучка мог провести утром час-другой с совсем похудевшей, и оттого еще более милой, подругой. Слезы признания, даже счастливые поцелуи в подъездах (февраль, судари мои, в описываемых краях месяц весьма студеный) мы пропускаем, стремительно переходя к последнему дню февраля, двадцать восьмому. В этот день измученные ожиданием сердца влюбленных должны были соединиться. Создатель, казалось, наконец сжалился в день отлета авангарда эстрадной песни. Он устроил перезапись инструментала для программы Южносибирского телевидения, и все играющие участники группы. шестеро, должны были приехать в аэропорт прямо из студии. У вокалистов же образовался свободный день, а у Мары к тому же свободная квартира,- ее отец работал главврачом в профилактории Южносибирского химкомбината, мать там же дантистом, и в город из Соснового бора они наезжали лишь эпизодически.
      Итак, еще с утра наврав матери о каких-то поздних (после четвертой пары) и важных консультациях, Евгений в двенадцатом часу отворил заветные двери и вывел железного коня. Железный беды не чувствовал, не храпел, копытами не бил. а моментально завелся, щедро кормленный антифризом. В радужном настроении, полный самых смелых надежд. Евгений тронулся в путь за Дульсинеей (ну. конечно же, Марой) в Сосновый бор, где она со вчерашнего вечера гостила у папы с мамой. Проскочив без приключений двадцать (около того) километров по пустынному в это время дня и года шоссе. Штучка нашел подругу детства (представьте себе) не на крыльце с нетерпеливым взором, а под расслабляющими струями материнского фена. В ожидании завершения "последних штрихов" Штучка свистнул из-под стекла мамашиного стола Маринкину фотографию, а затем вынес в виде расплаты беседу о смысле жизни в кабинете главврача, кстати, тезки. Евгения Романовича Доктора. Между прочим, папаша Доктор, некогда промывавший рассеченное после велосипедного падения темя Штучки, предложил нашему Евгению принять по случаю западного ветра граммульку чистого медицинского, но Евгений отказался, ощущая себя, очевидно, до некоторой степени в роли новобрачного.
      Итак, после часа слуховой и обонятельной пытки Штучка был утешен нежным поцелуем в ухо, и поскольку неожиданная ласка свалилась на него во время разворота, он едва не въехал в фонарный столб задним крылом зеленого "жигуля". Однако, презрев этот нехороший знак, Евгений, совсем растерявшийся от невиданного великолепия подруги, ощущая на своем плече горячее прикосновение и запах цветочного шампуня, дал по газам и скрылся в ранних февральских сумерках. И вот уже почти доехав до города (до центра). Штучка был вынужден вместо желанного поворота влево сделать непредусмотренный поворот направо,- как оказалось, смертельно занятая на репетициях Мара, однако, успела заказать знакомой девочке-портнихе, бывшей выпускнице английской спецшколы, переехавшей на Радугу, "веселенькое", ее собственные слова, платье. Веселенькое платье, как и следовало ожидать, потребовалось слегка отпустить и приталить. Досадуя и сердясь, Штучка последовательно вылил три чашечки из вежливости непрерывно подаваемого кофе в горшок (деревянный ящик) чудовищных размеров фикуса. Напитав терпеливое растение, он нашпиговал мясистые листья повсюду валявшимися невидимками и окончательно успокоился, лишь написав на широкой поверхности листа подвернувшейся под руку синей помадой весьма выразительное слово, кое, впрочем, немедленно превратил в пароход с трубой.
      Только в начале пятого Штучка выехал из Рудничного района и на серпантинном спуске к мосту через Томь попал в безобразную пробку, образовавшуюся после того, как в самом низу асфальтовой змеи, на финишной прямой встречный "магирус" положил поперек дороги не вовремя выскочивший из-за поворота вагончик ремонтного трамвая. Потрясенная несчастьем Мара предложила любимому бросить "жигуленок" в безнадежной пробке и пешком по метровым сугробам, вплавь, кувырком, через все препятствия бегом спуститься вниз, перелететь на крыльях любви мост, добежать (всего три остановки) до Советского проспекта, впрыгнуть в отходящий троллейбус и спустя каких-нибудь десять минут наконец слить губы в горячем поцелуе в тепле родительской квартиры.
      - Совсем, что ли, плохая? - спросил Штучка и даже не успел пожалеть о своей несдержанности.
      Право, лишь врожденная стыдливость мешает нам описать все красоты последовавшего объяснения. Один лишь перечень (прейскурант) помянутых Штучкиных грехов и пороков занял бы четверть печатного листа, но мы, несмотря на соблазн легкого заработка, отметим лишь основной. Неблагодарность, представьте себе эгоизм. Но Штучка выдержал удар, мужчина не заплакал, и тогда (в силу, мне думается, закона сохранения энергии) заплакала женщина. Разрыдалась Мара. не закончив обвинительного акта, уронила голову на грудь возлюбленного (на живот, честно говоря) и, отчаянно причитая, принялась каяться. просить прощения, скулить и вздрагивать. Отходчивый Штучка гладил повинную голову, и счастье, клянусь честью, грезилось ему совсем близко, на той, уже сверкающей огнями стороне Томи.
      Вот тут бы и поставишь точку. Закончить энизод. Но, увы, за секунду-другую до того, как повисший над капотом Штучкиного "жигуля" серой коростой грязи поросший кузов МАЗа вздрогнул, извещая о долгожданной, с самого низа идущей волне движения, проказник златокудрый Лель не удержал губы в положении "умильно", ощерился негодник самым прегадким образом. Миг, едва заметная игра мускулов, вокруг коей и разговор заводить бы не стоило, да волей-неволей придется, ибо без упоминания о сей черной тучке, паучком пробежавшей по лазури, возможно просто оскорбительное для моего героя толкование некоторых странностей его физиологических реакций.
      Итак, когда готовность все забыть и простить уже согревала все его существо, бедняге, ласково теребящему гладкое Марине ушко, вдруг показалось, что ротик любимой в этот самый прекрасный и возвышенный момент вознамерился выловить заветную рыбку, трепетавшую в глухом закутке между двойным швом и гусиными пупырышками бедра.
      Автор не берется утверждать, в самом, ли деле Мара собиралась блеснуть изысканным искусством, однако гарантирует шок, оцепенение, в кое поверг Евгения доселе немыслимый жест, одно лишь подозрение, обернувшееся безобразной чередой образов, желтозубым оскалом Сычикова, которого так простодушно и заносчиво все это время держал наш кавалер лишь за тупого ковырялу и длиннорукого лажовщика.
      Впрочем, оживший МАЗ фукнул в ветровое стекло ядовитым выхлопом. Мара приподняла голову. Штучка отжал сцепление и, сбрасывая с себя отвратительное наваждение, резко взял вправо, заставив сероглазого таксиста в соседнем ряду на несколько минут потерять образ Божий.
      Из арки Мариного дома навстречу зеленому "жигулю" выбежали двое. Правда, длинный не дотянул, упал. потеряв равновесие, метра за три до машины, но его толстый товарищ, совершив неожиданный при его комплекции прыжок, хлопнулся плашмя на капот и заорал в побелевшие лица одноклассников: - В порт, шеф, в порт!
      Несмотря нa столь экзальтированное вступление, толстяк довольно быстро признал и шофера, и пассажира, съехал с капота и, к немалому расстройству совершенно потерявшегося Штучки, вполне членораздельно объяснил, в какое заблуждение ввел дружный коллектив "Шагая с песней" относительно времени вылета змей-администратор. Пока Евгений приходил в себя от огорчения, Марин супруг, преодолев трудные метры, добрался-таки до машины и, приняв Штучку в портвейном вдохновении за спасителя и освободителя, заключил беднягу в восторженные объятия и даже поцеловал в шею.
      Столь неадекватными чувству поцелуями в ухо и шею началась и закончилась для Штучки нежная часть февральского дня. Пока длинный укладывался на заднее сиденье. а его пузатый коллега, барабанщик, между прочим, распихивал сумки направо и налево, выяснился и еще более прискорбный факт. В состояние свободного парения бывшие работники Москонцерта вошли, мирно убивая время, образовавшееся из-за отмены по техническим причинам сегодняшней перезаписи. Зевок администратора и леность музыкального редактора отняли у Штучки последнюю надежду. Он плюнул, попал себе же на штаны, рванул с места. едва не оставив в снежном феврале зазевавшегося в дверях кабана-барабанщика.
      Конечно, по всем правилам рыцарского изящества несложившийся день должен был завершиться скорбным "пока" у теплого бока "Жигулей", если бы не Марин характер. Ужасный, право, характер у подруги нашего героя, совершенно он не вписывается в романтический идеал, никак. В трудный для Евгения час управления личным транспортом в условиях гололеда в Мариной голове родилось страшное подозрение. Маре в осторожных Штучкиных поворотах и даже остановках на красный свет внезапно почудилось коварное предательство. Выгода Штучки от Мариного опоздания на самолет, ссоры с заслуженным артистом Марийской АССР, даже возможного отчисления из преуспевающего деепричастного оборота казалась очевидной, о чем Мара, потрясенная открытием до слез, не замедлила объявить.
      Вот в какой момент, отъехав всего лишь какой-то километр от последнего дома Южносибирска, примерно через тридцать секунд после начала Мариной речи взбешенный Штучка объявил: - Тогда добирайтесь на такси!
      Марина роль противовеса может быть по достоинству оценена специалистами по баллистике и сложным черепным травмам, ибо только ее молниеносная реакция (девочка вцепилась в руль и закричала: "Мама!") лишила Штучку необходимой для человекоубийства резкости в движениях, "жигуль" всего лишь описал восьмерку, хлопнулся крышей на черный лед, встал на колеса и замер, зарывшись носом в сугроб.
      Мара плакала, суетливый барабанщик голосовал на шоссе, а слегка оживший супруг, вылезая на снег, весело сообщил ушедшему в себя Штучке: - Я всегда плохо переношу взлет. Вот и все, начав с далекого пятьдесят седьмого года и кратко набросав важнейшие события минувших полутора десятков лет, мы вновь возвращаемся в день сорокавосьмилетия Сергея Михайловича Грачика, ознаменованный необычайными, из ряда вон выходящими происшествиями, о которых мы, собственно, и ведем обстоятельный и неспешный рассказ.
      Светлый день некруглого юбилея Сергея Михайловича, как известно, совпал с благословенной субботой, и лишь угроза, что непомерность учебных долгов обернется неизбывностью, спасла Евгения от хозяйственных забот на исходе семестра. Тут мы, воспользовавшись случаем, добавим к нашим представлениям о строгостях Зинаиды Васильевны ее очевидное предпочтение трудового воспитания всем прочим механизмам исправления нравов. Да, мы утверждаем, - вовсе не любовь Зинаиды Васильевны к садовой клубнике, гордо в Сибири именуемой "викторией", а желание вырастить достойного члена общества привело к вступлению Агаповых в число южносибирских мичуринцев. И тем не менее в субботу, в день безусловного подчинения всех дум и дел севообороту (стояла весна, и дни колхозного календаря по доброй традиции равнялись году), только беззаботность избавила Евгения от штыковой лопаты. Говоря конкретнее и понятнее, если свою первую сессию, возможно, благодаря школьному hard drilling, студент первого курса факультета романо-германской филологии с грехом пополам (завалив первый экзамен) все же одолел, то на вторую просто не вышел. И вот в горячий день страды (все же, однако, не теряя надежды неизрасходованные силы и киловатты использовать в ближайшем будущем) Зинаида Васильевна, покидая дом, заперла дверь с той стороны. надеясь сим поддержать и укрепить не по годам слабо развитую сознательность отпрыска.
      Но проявленная находчивость недолго тешила ее материнское сердце. Около шести часов пополудни внезапная нужда в молотке принесла неожиданный сюрприз. Роясь в ящике для инструментов, ржавом хозяйстве сына. Зинаида Васильевна нашла под соудом гаваней ту самую связку ключей, которую по всем признакам потеряла прошлой осенью возле гаража. Страшная, догадка не сразу осенила мать негодяя (а, кстати, опытный и не отягощенный простодушием Зинаиды Васильевны дядя Вова сразу намекал, кого следует потрясти), но когда медленное схождение концов с концами совершилось, возмущению Зинаиды Васильевны не было предела. Не будет преувеличением сказать, - яркое воспоминание о чьем-то забытом под задним сиденьем ужине с портвейном пробудило в ней ответственного товарища. Правда, частенько и раньше Зинаида Васильевна в минуты гнева и бессилия принимала начальственный облик, превращая отношения с сыном в отношения с подотчетным лицом, но метаморфоза, случившаяся с ней меж грядок, все же необычна, поскольку никогда до того мысли о воздействии на мерзавца не входили у нее в плоскость административного пресечения и уголовной ответственности. Право слово, горящее лицо Зинаиды Васильевны едва ли напоминало ее привычный милый лик, а ансамбль из кримпленовой юбки и выгоревшей садовой футболки (хорошо не из японской сорочки и рабочих трико) внушал серьезное беспокойство за возможные последствия, когда Зинаида Васильевна влетела в родной подъезд и одним махом взбежала на второй этаж. Глаза ее сверкали, руки дрожали, а воздух толчками вырывался из груди.
      Впрочем, пока она, стоя перед собственной дверью, судорожно ищет в пляжной сумке ключи, у нас еще есть время узнать, как держался Евгений, оставленный один на один с зачетом (признаться честно, с очередным шедевром Райт-Ковалевой под названием "Завтрак для чемпионов"), и какую "штучку" приготовил он к материнскому приходу.
      В тот момент, когда, хватая воздух алым ртом, Зинаида Васильевна искала ключ, ее единственное дитя собралось уходить из дому. А если быть точным, то уже совершенно собралось, надело футболку с надписью домашнего производства "Blue Jay Way", левис, заштопанный в пахах и усиленный кожаными заплатами, на случай холодов почти новую (всего год ношенную кем-то в Одессе) куртку с пуговицами "рэнглер" и ярлыком "ли", а от палящего солнца и проливных дождей шапочку "эксон" с длиннющим козырьком. Багаж составлял полиэтиленовый пакет с пластинками. В момент, когда в коридоре испуганно щелкнул замок и дверь стремительно распахнулась, Евгений еще находился в своей комнате, занятый подсчетом наличной мелочи. Бумажные деньги (две трешки и два рубля рублями) уже были сосчитаны и тщательно уложены в нагрудный карман. Шум, произведенный Зинаидой Васильевной, с ходу опрокинувшей стул и телефон, дал многоопытному Штучке несколько спасительных секунд, и, как он был в куртке и шапочке, с кулаком мелочи и полиэтиленовым пакетом, Евгений нырнул в стенной шкаф, стыдливо прикрыв верхнюю половину своего тела старым мамашиным осенним пальто.
      Влетевшая в комнату через какое-то мгновение Зинаида Васильевна застала лишь легкое колебание мелких фракций в пустоте, возможно, произведенное проехавшим по улице за домом тяжелым грузовиком. И пока Зинаида Васильевна вот так стоит с тяжелой, готовой к бою сумкой в руках, пока ее неженский взгляд перемещается с предмета на предмет, выкроим миг и внесем ясность в происходящее.
      Спустя примерно час после ухода матери Евгения с мягкого дивана поднял телефонный звонок. Да, кто бы мог подумать, вообразить и предвидеть подобное счастье - Мара ушла от мужа. Мара бросила все. Мара вернулась домой. Мара несчастна. Мара одинока. Мара в слезах, и Мара ждет. Да, да, обреченный зачет ойкнул, уронил голову, обхватил многострадальную и понял: не судьба.
      Ну, а что Зинаида Васильевна? Трижды осмотревшись окрест, мать шалопая тихонечко задрожала и, не в силах более сдерживаться, нанесла отчаянный удар сумкой по недавно приобретенной (после зимней сессии) "Веге-101" единственного сына. Звук переламывающегося тонарма смешался с прощальным звоном термоса. Зинаида Васильевна прикусила губу и, потеряв от обиды и горечи голову, принялась крошить все подряд. Вот тут наш Евгений совершил ошибку,- вслушиваясь в происходящее, Штучка по звуку, как ему казалось, весьма точно контролировал текущее положение мамаши в пространстве, надеясь выбрать мгновение для своего эффектного выхода и молниеносного бегства за спиной разъяренной родительницы. Ошибся Штучка, приняв треск разбиваемого торшера за конец настольной лампы, он рванулся из укрытия и оказался лицом к лицу с владелицей зеленых "Жигулей". Скажем больше, Зинаида Васильевна не только не стояла к нашему герою спиной, Зинаида Васильевна с обвисшей в ее руке сумкой, полной горячего чая. безнадежно перекрывала путь к спасительной двери, медленно приближаясь к отпрыску, она не оставляла кавалеру ни малейших шансов.
      И в этот миг неминуемой расправы, друзья Людмилы и Руслана, герой нашей удивительной повести запрыгнул на подоконник и с криком: "А не лучше ли водить "бьюик"?" - покинул поле боя через emergence exit, попросту говоря, аварийный выход. Возможно, вас интересует, не принес ли ворвавшийся в комнату весенний сквозняк еще что-нибудь дорогой маме.
      - Ку-ку! - услышала она, как благословил на лету шалопай домоуправление и контрагентов его, столь предусмотрительно прямо под окном каких-нибудь два часа назад наваливших груду свежих, пахнущих лесом и поркой березовых прутьев. ALL BAD CHILDREN GO TO HEAVEN
      Ну что ж, наверное, теперь совершенно ясно, ясно и понятно,- автор сдержал обещание, не обманул, герои нашего приключения - дети. Очень невоспитанные, своенравные и самовлюбленные дети. Дети, превыше общественного, безусловно, ставящие личное. Гадкие дети. Дети, на которых нет управы, ибо в них начисто отсутствуют (не сформировались)-желания и побуждения, делающие любого примерным семьянином и членом общества. Они не понимают, в чем суть власти и магическая сила денег, в чем смысл репутации и значение положения, откуда берутся материальные блага (с сопутствующими чувствами законной гордости и глубокого удовлетворения) и какова всеобщая регулирующая функция выговора с занесением в учетную карточку. Ах, эти дети, энергетический эквивалент ежедневного довольствия которых (в благоприятных условиях отсутствия стихийных бедствий, войн и эпидемий) всегда превышал три тысячи килокалорий. Эти мальчики и девочки с прекрасно развитой мускулатурой и вторичными половыми признаками, по воле (минутной прихоти) Создателя вовремя не осознавшие себя в центре борьбы противоречий, в роли винтика (или втулочки) в вечном механизме диалектики природы.
      Итак, речь идет о детях, позволивших себе немного повитать, попарить, впасть в идеальное, с презрением глянуть на жизнь и осознанную родителями необходимость посчитать глупостью, нелепой (забавной, идиотской, бездарной, трусливой) ошибкой своих не в меру суетливых "предков", перенапрягшихся в усердном стремлении следо вать бессмертному квадрату формулы "деньги-товар-деньги".
      Какой, на фиг, товар, какие еще, к черту, деньги? Кайф-облом-кайф, кайф-ништяк-кайф. кайф-кайф-кайф. (Без кайфа нет лайфа, хоть фейсом об тейбл.) Вот это действительно формула, вот уж действительно смысл бытия. Так что засуньте ваши деньги, сами знаете куда (в тумбочку под носовые платки, рублей десять, не пойду ж я завтра на день рождения с пустыми руками).
      Значит, кайф. Впрочем, продолжая взятую ранее линию неуклонной борьбы с иностранщиной, да и просто в вечном стремлении к правде жизни, станем употреблять более универсальное понятие - мечта. I have a dream... Поколение автора, беззаботное поколение детей with eyes turned within верило в мечту.
      В некое всеобщее счастье, кайф, если угодно, праздник. И знаете, во-первых, смеяться над несчастными нехорошо, а во-вторых, на самом деле тогда, в безоблачной середине семидесятых, некий всеобщий и вечный праздник, казалось, вот-вот в самом деле наступит. Праздник желания. Он был здесь, тут, не за горами, за углом, этот волшебный день, когда оковы тяжкие падут и свободный полет желания к единственной достойной цели - всеобщему и полному удовлетворению - не потревожит, не оборвет ни занудливый папаша, ни истеричная мамаша.
      Но что же питало эту мечту, что было в крови тогда, отчего вновь и вновь в этом полном материализма и разочарования мире зажигались глаза и увлажнялись губы? Кто давал силы раз за разом прекрасному Фениксу детства, возвращал ощущение полета, необыкновенного могущества и счастья? Музыка, друзья мои, Шизгара.
      Шизгара, это слово, которое coined мое поколение. Да, я не хочу употреблять другое слово - рок. Этот синоним русскому слову "судьба" потерял былой свой волшебный смысл, он глазеет теперь на нас с каждого угла, свисает с газетных страниц, расплывается на афишах, бисером горит во лбу у всякого неприглядного скоропортящегося товара. Фу, отбросим его. он ничего больше не означает. Оно стало чужим. Good-Bye. Оставим другое ("наше"), неизвестное пока платным всезнайкам, способное и сейчас вызывать в душе чудесное движение. Шизгара.
      Шизгара. Это музыка мечты об исполнении всех желаний, это музыка кайфа. Музыка - живая вода. Музыка наших семнадцати и восемнадцати, оставшаяся там, в шестидесятых, в семидесятых на Большой Каретнои, Сибиряков-гвардейцев. Музыка сытого, полного сил и потому обуреваемого прекрасными фантазиями поколения.
      Но кто, кто тот кудесник, сумевший материализовать простой чередой аккордов эту детскую мечту об исполнении желаний? Кто сделал чудо, кто дал музыке смысл? Дети. Дети, придумавшие себе смешное имя The Beatles. Четыре ребенка, четыре трудных подростка, балбесы с именами Джон, Пол. Джордж и Ринго. Четыре невоспитанных мальчика крикнули: "Невоспитанные дети всех стран, unite" - и запели хором:
      She was just seventeen
      You know what I mean.
      И подарили миру всю эту чудесную мишуру - длинные волосы и узкие джинсы, самих себя как воплощение и символ мечты о полете, об исполнении всех желаний. Цветикмиллионно-миллиардо-квинти-билли-филли-нилли-цветик. Шизгару. (Это обалденное, такое битловское небитловское слово.)
      Битлы принесли с собой кайф. Елочка, зажгись - и елочка зажглась! Ни раньше, ни позже. О, эти три гитары, они сумели невозможное - выразили чувства, эмоции, эти импульсы души и сердца, для которых рассудочная взрослая лексика имеет (в брезгливо отнесенном в самый конец приложении) лишь убогий набор: ой, ах и черт побери. Музыка же выразила все, всю невербализируемую гамму, всю бездну, и кайф, и облом, и ништяк, и ни фига. и я балдею, и цимус. чуваки, воще.
      И мы, мы, наше поколение, стали ровесниками откровения. Оказались (и потому, мне кажется, и достойны истории). Дети шестидесятых и семидесятых, еще недавно безнадежно бродившие в дебрях "что" и "который", мы вдруг услышали себя и друг друга.
      И, став свидетелями, соучастниками этого чуда. мы совсем ополоумели и вдруг поверили в возможность (реальность) еще одного, другого, главного чуда детства - чуда исполнения желаний.
      We all live in a yellow submarine
      Yellow submarine
      А почему бы и нет. если вот она, наша всемогущая худышка, синеокая фея в джинсах "Super Ritle":
      She's goddess of a mountain top
      Burnin' like a silver tiame
      The sun of beauty and love
      And Venus was her name.
      Вот в каком виде память сохранила первый куплет.
      She's got it
      Your baby, she's got it
      I'm your Venus
      I'm your fire
      At your desire
      Ax, наконец-то четыре быстрых английских слова явились перед нами. She's got it. She's got it, откат, прикол, торчок, конец всему, вот он, гений частой красоты. Шиз-гат ит, откуда взялась буква "р", задача для грядущего лингвиста-этимолога, но это те самые слова. She's got it. они сложились в бессмертное - Шизгара. с ударением на втором слоге. She's my baby, a-bop-a-lula... и выделился адреналин, и началось непроизвольное сокращение мышц, сами собой заходили руки и ноги (а ну, сделай громче, чувак. громче, громче, еще. еще...), и радостное "аа-ааа-аааа" вырвалось из глотки навстречу второму куплету.
      Her weapon was her magic eyes
      Makin' every man mad
      Dark as the dark night she uas
      Got that no one else had
      И все прошло, и страх, и слабость, и ты поднялся с колен и стал огромным, всесильным и щедрым, и великий указующий перст перед носом твоим задрожал, потерял прямизну, испугался, спрятался, составил на пару с большим козу. Милый, милый, смешной, ho, и обернулся Сергей Михайлович совой лупоглазой, hey-ho, а Зинаида Васильевна лягушкой ква-ква-ква, прочь с дороги, я иду. I follow the sun.
      Ну. наконец-то перед нами раскрылся механизм всей этой замечательной кутерьмы, в котором бешено перемещаются наши герои и их длинные волосы, из сине-белых дыр сверкают попки и коленки, красные носки выглядывают из матерчатых (вельветовых) шузов, самодельные трафареты не уступают фирменным, а магнитофон "Комета-206" поражает выносливостью. Боже мой. все это существует, все это движется, живет под музыку. Mama Weer All Crazee Now.
      Та-та-та-да!
      We want the world! And we want it now!
      Итак, нам всем стало ясно. ларчик открылся, а значит, конец поэзии. Отмашка сделана, походная песня спета, третий звонок дан, пассажиры занимают свои места, провожающих просят выйти из вагона - Sheez Gaara Ooh, Baby Sheez Gaara,- широкие створки окна с треском распахиваются, и в сверкающем ореоле звенящего стекла из окна второго этажа выходит человек. Выходит навстречу празднику исполнения желаний Евгений Анатольевич Агапов, по прозвищу Штучка. Счастливого пути. ВСТРЕЧА С СОСЛАГАТЕЛЬНЫМ НАКЛОНЕНИЕМ
      Ничто так не обогащает повествование, как внезапная встреча двух центральных персонажей. При столкновении взглядов и желаний сюжетная линия теряет прямолинейность, и, безусловно, проницательный читатель прав, ожидая чрезвычайных происшествий и непредвиденных исходов. Однако, как ни печально, но верность жизненной правде, непоколебимость которой уже заставила нас сознаться во множестве малоприятных и просто мерзких событий, и сейчас в критическую минуту удержала автора от соблазна художественного вымысла.
      Встреча не состоялась. Уподобившись птице, Евгений Анатольевич Агапов без остатка отдался делу спасения своей юной жизни. Борясь с коварным нисходящим потоком, преодолевая бессознательные позывы кроиться миру в черепе. Евгений, прямо скажем, не уделил ни малейшего внимания весенним прелестям двора и уж, конечно, не заметил фигуру неудачливого хавбека на скамейке под тополями. Еще пять или шесть часов ему не будет решительно ничего известно об участи знаменитых гричиковских кудрей. Итак, явив ловкость, свойственную обыкновенно лишь хвостом снабженному домашнему животному, Штучка счастливо вонзил сначала пару нижних, a затем и одну верхнюю конечность в дворницкий монблан, после чего помимо желания завалился на бок, захрустел веточками, зашелестел листочками и, слегка лишь нарушив цельность завтра же через дверь "Узел горячей воды" должной в подвал перекочевать горы, скатился вниз живой и невредимый. В то же мгновение вскочил на ноги и опрометью кинулся к огромной (подворотней никак не назвать) арке. Признаем очевидный факт,- чутье его не подвело. paзминувшись с Евгением буквально на какое-то мгновение, в место его благополучного приземления шмякнулась, истекая остатками чая, небезызвестная читателю сумка. Добавим к этому одно,- лишь выскочив на улицу и пробежав по Николая Островского полквартала под ветвистыми карагачами бульвара, Штучка почувствовал себя вне прямой видимости и досягаемости, остановился и на выдохе произнес выстраданное убеждение: - Дура!