Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Шизгара

ModernLib.Net / Отечественная проза / Солоух Сергей / Шизгара - Чтение (стр. 10)
Автор: Солоух Сергей
Жанр: Отечественная проза

 

 


      - Грач, с ума сойти, Фантомас, лысая башка - дай пирожка.
      Сам же Грач, демонстрируя свое отношение к мерзкому балагану, поворотился к дураку спиной и таким образом неожиданно обнаружил присутствие в комнате еще одной живой души. С крайней у окна кровати, совершенно очевидно разбуженная площадным сим скоморошеством, приподнялась взлохмаченная (с челкой, запекшейся на лбу над глазами) голова, из-под одеяла выпросталась худая рука, сухие губы раскрылись и произнесли слово:
      - Пить.
      Вот что значит интуиция, дальновидность и проницательность (воистину качества, отличающие настоящего ученого от прочих смертных). Оп-па, явно рассчитывая производимым эффектом приукрасить свое безусловно загубленное простотой Мельникова пришествие. Мишка с ловкостью полового выхватил из болоньевого сидора бутылку, вторую, молниеносным движением сцепил крышечки, хлоп - и пожалуйста, протянул дымящийся напиток истомленному незнакомцу.
      Тот жадно схватил маленькой рукой сосуд, поднес к губам и принялся пить большими глотками, не переводя дыхания. По мере опорожнения бутылки его руки слабели, ригидность уменьшалась, край одеяла, почуяв миг свободы, соскользнул, упал на живот...
      - Это... - прошептал Лысый, холодея и вздрагивая одновременно,- перед ним была женщина. ДО СИХ ПОР, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ...
      Девушка! Впрочем, стыдясь возможных анатомических аспектов семантики (и семиотики), немедленно сменим тему, тем паче возникшая из пены простыней нимфа, несмотря на общее утреннее нездоровье, сама весьма быстро отыскала наилучшее продолжение в неловком нашем положении.
      - А ну-ка, отвернись,- строго приказала она и, откашлявшись уже в затылок Лысому, легко восстановила приятную тональность своего голоса: Стой так.
      - Стою,- сказал со всех сторон негостеприимно принятый Лысый, взор его скользнул по потолку, по неровному узору обоев, упал на безучастно сидящего (голова на груди) на стуле прямо перед ним Штучку, и все еще недавно так утешавшие и укреплявшие его чувства и мысли вдруг как-то разом померкли, скрылись за линялыми цветочными разводами, растворились в бледном утреннем ореоле, оставив вместо былого праздничного возбуждения лишь пустоту. лишь одиночество. А не ошибся ли он, Мишка, дверью, тот ли из волнующего набора адресов выбрал в счастливый, восторженный миг...
      - Все,- сказали сзади. Лысый повернулся. Спиной к нему, словно что-то внимательно изучая там, за окном, среди деревьев, на той стороне улицы, стояла маленькая хрупкая девушка, коротковолосая, узкоплечая.- Все, все,повторяла она, еще что-то застегивая и одергивая, затем, так же не оборачиваясь, спросила, очевидно, не Грачика:- Дай три рубля.
      - Дам,- пообещал давно переставший отвратительно хохотать и лишь довольно улыбавшийся Мельник,- подожди, Лиса. он тебя не укусит, это же Мишка, победитель семиметрового трамплина, иди познакомься, мы сейчас кофе попьем...
      - Дай три рубля,- упрямо повторила чудачка, названная Лисой.
      - Возьми.- Мельник махнул рукой в сторону своих на спинке стула висящих штанцов. Впрочем, требовалось всего лишь разрешение, а где искать, сомнения не возникали...
      - Я взяла пять,- исследовав карманы, объявила Лиса.
      - Немедленно положи обратно.
      - Ага.
      - Алиса, положи, кому говорят, на что я буду обедать?
      - Займешь.- без раздумий бросила Лиса-Алиса, заставила Лысого невольно посторониться, проходя мимо унылого Штучки, взглянула на его носки, с легким, показалось. уважением заметила: - Ого! - Не повернув головы, добавила: - Чао,- и исчезла за дверью.
      - Какао,- отозвался Мельник в пустоту. Наступила пауза, которую не сразу, но все же решился нарушить Лысый:
      - А кто это?
      - Мария Кюри! - неожиданно для самого себя бухнул Мельник и (надо же) развеселился.
      - Дурак ты, Сашка!
      - Тсс-ссс, молчи,- обретая на мгновение невероятную серьезность, прошипел Емеля и тут же, словно в восторге забывшись, выпалил: - Это военная тайна!
      Вот так нелепо, по каким-то совершенно водевильным законам началось это прекрасное утро свободы. Впрочем, Мельников (как и следовало ожидать) в конце концов пожалел и утешил несчастную жертву своей неуемной веселости. Он встал, приблизился, опустил свою теплую ладонь на гладкое плечо друга и без всякого шутовства, очень спокойно сказал:
      - Ну, девушка, понимаешь, человек сложной судьбы, искатель нехоженых троп, в общем, не обращай внимания. Я сам так делаю. И вообще,- после некоторого раздумья,- ты лучше мне объясни, кто это такой?
      - Это? - с мстительным вдохновением отозвался Лысый, но врожденная серьезность, чувство долга и прочие не сочетающиеся с остроумием добродетели не позволили ему совершить грех ради красного словца.- Слушай,- пробормотал Мишка с интонациями санитара октябрятской звездочки (то есть темнея от отвращения),- он это... он спит.
      И снова Мельнику стало смешно. Но при этом какое-то душевное движение произошло в нем, что-то забытое, нечаянное ощутил Емеля от сей столь непосредственно проявленной грачиковской вечной прямоты и бесхитростности, его холодные ехидные зрачки потеряли недобрый блеск, и Мельник, совсем по-братски приобняв Мишку, добродушно обнажил мелкие свои, невыставочные зубы и присовокупил товарищу в тон:
      - Ты смотри, а впечатление, будто поет.
      Ну, наконец-то, Коля Остен-Бакен добился желанного от Инги Зайонц, босоногое детство согрело сердца, улыбки на лицах поплыли в унисон, наступила та чудесная и такая, увы, краткая минута, когда Грач и Емеля. так ни словом и не обмолвившись о новой своей жизни, о событиях и переменах, простым воскрешением прошлого вернули близость. О, волшебный момент, когда прожитый год показался лишь кратким перебоем дыхания, паузой, а былые чувства неизменными. И это праздничное мимолетное мгновение, редкая, пожалуй, едва ли в будущем возможная оказия и нам (пока Лысый, поначалу нехотя, но все подробнее и подробнее излагает историю своего драматического бегства) чуточку отвлечься, вернуться в Южноснбирск, отступив на год-другой назад.
      Оп. И вот мы вновь в глубине квартала в самом центре Южносибирска. Справа уже овеянное легендой футбольное поле, слева (сквер? садик?) круглая городская рощица (сирень, ранет, двадцать метров в диаметре, ныне сильно прореженная и монументом украшенная), и за ней, между ветвями, справа, слева и сверху видится бывшее здание тылового госпиталя, затем обкома партии, а затем уже надолго, наверное, навсегда, четырехэтажной Южносибирской номер один школы. Первое сентября, окна блистают, галстуки сияют, учитель физкультуры срывающимся от серьезности голосом кричит:
      - Школа, равняйсь, смир-ррр-рна!
      Кстати, прозвище у него Штык, а еще он в финскую линию Маннергейма в лоб брал, впрочем, не то, не о том... Итак:
      - Товарищ директор, на торжественную линейку, посвященную... школа...
      Да, да, построена, и вот справа, на правом рослом крыле, где по мудрым законам кириллицы за 10 "В" следует 10 "Г", во втором ряду стоят два юных молодца. Их лица демонстрируют нам разницу характеров, мы видим наивного педанта (еще не Лысого, но и не лохматого, с образцовыми висками фасона "молодежный"), а рядом хитроватый прищур и чуть подрагивающие от готовности к саркастическому комментарию губы (правильно, это Мельник, но соответствующий, имея в виду весовую категорию, куда меньше нынешнего образованному от его фамилии кулацкому прозвищу).
      Сейчас мы подходим к очень важному моменту, сейчас мы, загнанные сюжетом в мрачноватый тупик, ради продолжения пути сделаем одно важное, но довольно обидное признание. Если до сего момента мы старательно (насколько позволяли нам обстоятельства) скрывали кое-какие мелочи из тех, что составляют психологическую подоплеку, а еще красивей - мотивацию, то сейчас мы наконец должны говорить откровенно. Что ж, Мишка Грачик. совершивший у нас на глазах пару героических и решительных поступков, в мыслях и побуждениях своих не был человеком вполне самостоятельным. То есть совершал он все наяву и в здравом уме, но не вполне по своей воле. Впрочем, по случаю изученная темная медицинская книга еще не дает автору право водить за нос доверчивого читателя. Чего там, будем проще, обыденней. Мишка Грачик, вот где неожиданно мы возвращаемся к корням, к истокам (к папе, например), от природы был несколько обделен фантазией и воображением. Лишенный своей, он, однако, с благодарностью принимал чужую.
      Совершим еще один скачок во времени, откатимся еще лет на семь назад и километров на шестьдесят ниже по течению Томи, здесь среди скал и сибирского растительного многоцветия полюбуемся еще одной пионерской линейкой. Послушаем еще один, срывающийся от серьезности голос:
      - Лагерь, смирр-ррр-на!
      Да, мы очутились в пионерском лагере для детей и сотрудников Южносибирского горного института. И снова, правда, не справа среди шалопаев-семиклассников, а в примерной середине видим два знакомых, таких юных и свежих лица. Пионеры в матросках выстроены на фоне старинного колесного парохода, гордый бок которого еще украшает дореформенная надпись "Колпашево". Да, вот в этом пароходе (без трубы и колес), в бывшей каюте первого класса с окнами, обращенными к крапивным берегам реки Писанки, и познакомились сыновья декана электромеханического факультета и доцента кафедры подземного транспорта Миша и Саша. С той поры и появился у Мишки в жизни ориентир.
      Веселый крепыш-здоровячок, в те времена и окрещенный Емелей, это именно он, подошел в первый же вечер к совершенно незнакомому, может быть, серьезностью, а может быть, доверчивостью глянувшемуся ему смуглому мальчугану и тихо сказал:
      - Пойдем после обеда гальянов ловить. У нас в каюте окно не забито, значит, когда эти два козла (имелись в виду конопатые сыновья-близнецы преподавательницы начертательной геометрии Полины Афанасьевны Бизик) задрыхнут, вылезем через окно и фыр-рр...
      Это "фыр-рр", безусловно, купило Мишку с потрохами. Дома, прямо скажем, с подобными увлекательными майн-ридовскими предложениями к нему за всю его краткую жизнь еще не обращался ни один человек. Да, до известного уже нам момента никто его не считал способным на настоящий мужской "фыр-рр".
      Гальяны были наловлены, а кеды утоплены. Сезон прошел в неведомых доселе забавах и развлечениях. Лето закончилось, но на оптимистической ноте, ибо выяснилось,- Мельник-Емеля живет в двух шагах от Мишки Грачика, на той же самой улице Николая Островского, впрочем, все же на площади, в кою улица втекала, словно ручей в маленький пруд, на площади Пушкина (в некотором все-таки отдалении от Мишкиного дома-великана, поэтому и учится в сорок первой школе).
      Рассказав все это, мы, безусловно, сэкономили для pure actions море бумаги. В самом деле, едва ли после всего есть нужда в пространных воспоминаниях, пояснениях, комментариях. Осенью Мельник пошел на плаванье, и через две недели в секцию записался Мишка. После восьмого Емеля сменил свою общеобразовательную школу на физматкласс первой, то же самое совершил и Мишка, правда, не совсем порвав с педколлективом, а перейдя из обыкновенного 8 "Б" в 9 "Г" с углубленным изучением физики, математики и (таково уж замысловатое, дарованное роно название) электротехники. Совершенно излишне. наверное, скучное перечисление - сидели они за одной партой, играли на уроках физкультуры в футбол и так далее и тому подобное.
      Впрочем, если наскучил шаблон, то у автора имеется в запасе еще и (нетипичный) случай пусть и краткого, но первенства Мишки кое в чем. Все-таки это у него, у Мишки, был старший брат, хозяин трехмоторного ящика магнитофона "Тембр", и поэтому именно у него (у Мишки) в квартире номер девяносто девять на третьем этаже именно он (Мишка), и никто другой, пропустив коричневый кончик ломкой пленки "тип шесть" через лабиринт (череду) роликов и валиков, потряс Емелю откровением:
      Ту-ту-ту,
      Sweet child in time, ту-ту-ту,
      You see the line,
      Line drawn between good and bad.
      Да, да, и уже только после этого, после первого в жизни полета и кайфа (с последующей головной болью) вырвал Мельник у отца обещание, овеществленное в ближайшее же семнадцатое число магнитофоном "Чайка". Каких-нибудь полгода (ну, год) спустя Емеля уже был королем, опять первым, непререкаемым авторитетом, главным специалистом по смысловой окраске, придаваемой сллову rock разнообразными прилагательными, вроде acid, hard, sympho, soft, baroque, а также underground и jazz. Что, как это и ни странно с точки зрения теоретической педагогики, не мешало ему побеждать регулярно не только на физических и математических, но даже как-то раз и на химической олимпиаде.
      Ну и хорошо, поудивлялись необычному, посудачили о неожиданном и вот возвращаемся к очевидному (если дать себе труд кое-что сопоставить), очередному следованию примеру, то есть приезду Мишки в Академгородок.
      Итак, мечта сбылась, встреча на новосибирской земле состоялась. На туристической спиртовке шипела колба, и в ней набирал сил кофе, на стуле, медленно клонясь набок, дремал, холя набирающую горечь изжогу, обессиленный Штучка, а за окном, сдаваясь настойчивому дневному светилу, серое с утра небо понемногу голубело.
      - Однако,- молвил Мельник, выслушав Лысого до конца. Уже надев рубаху и штаны, он стоял, как полчаса назад стояла разбуженная непрошеными визитерами девица, у окна и смотрел на ту сторону улицы.
      Мишка не удержался, встал рядом, ничего там, среди сосен, интересного не происходило. Под деревьями по тротуару шел человек с папкой под мышкой и читал газету. Какую - разобрать не представлялось возможным.
      - Однако,- повторил Емеля, постучал пальцем (ногтем) по стеклу и повернулся к товарищу.- Значит, у тебя были вот такие волосы? - недоверчиво спросил он, впрочем, не обидно, а искренне удивляясь, и показал, приставив ладонь к боку (где-то на уровне лопаток).
      - Угу.
      - И ты их остриг?
      - Угу.
      - То есть обрил?
      - Ну.
      - Знаешь,- еще немного подумав, побарабанив пальцами и покачав в такт головой, наконец объявил Мельник,- я тебя недооценивал.
      - В смысле? - Губы Грачика слегка поджались, выражая как будто недоумение, на самом же деле вовсе не удивление, а желание быть разубежденным и поправленным.
      - Видишь ли... - Обнаружив известную деликатность и способность к сопереживанию, Емеля замялся, потер крылышко своего немытого носа и сказал:Ну. впрочем. чего там... Не ждал я тебя, Мишуля. прости старика.- Говоря это (сам, должно быть, растерявшись от своей неожиданной откровенности). Мельник стыдливо почесал затылок.- Думал, продолжишь шахтерскую династию... А ты вот, значит-таки, в физики пошел, пусть меня научат...
      Сказал, посмотрел куда-то вверх, в перекрестья рамы. и заключил совсем уже неожиданно:
      - А не пожалеешь?
      Справиться с изумлением (да и возмущением), выразить словами нахлынувшие чувства Лысый просто не успел. Неотвратимое произошло. Бум, с коровьим "хм-мм", увлекая за собой колченогий стул, за спинами друзей пошел к полу уснувший в неудобной (рискованной) позе Евгений Анатольевич Агапов. И вот, уже в падении, его, измученного морально и физически, находящегося в бессознательном состоянии, в плену болезненной и вязкой дремы, не подвел, не бросил на произвол судьбы всегда, как видно, бдящий инстинкт собственника. Спасая остаток приданого (свадебного подарка?), сокровище, квадратный пластиковый пакет с полихлорвинилом, правая рука Евгения с зажатой в ней драгоценностью вскинулась к небесам, а вот левая (команды явно не получив) оплошала и не успела защитить многострадальный придаток Штучкиного туловища - голову.
      Потревожив ею пол, наш любовник и меломан, однако же, не то чтобы не проснулся, но обычной своей живости не проявил. Без всякого энтузиазма (не говоря уже о смущении) он сел, с трудом расклеил глаза, посмотрел на спасенный пакет и вне всякой логики и необходимости (вот как был плох) на глазах обалдевших одноклассников принялся стягивать ороговелые свои носки.
      - Он что, в самом деле босиком из Южносибирска? - поинтересовался тронутый демонстрацией пяток Емеля.
      - Босиком - это что,- с брезгливостью, свойственной детям воспитателей молодежи, ответствовал Лысый,- он до самых Топок был в чем мать родила. Голый, попросту говоря.
      - Как?
      - Что как? Штаны-то мои.
      - Штаны...- просиял от восторга Мельник.
      - И рубаха,- добавил педантичный Грачик, после чего Мельник вновь устроил конюшню, то есть повторил старый номер, перегнулся пополам и стал хватать воздух руками (мерин), предоставив Мишке удовольствие управляться со спиртовкой и взбесившимся от неуемной конвекции кофе.
      Отсмеявшись, Мельник показал завидную ловкость (опыт, как говорится, experience, сколько ни плати, не переплатишь) в умении укрощать, добиваться контакта и послушания у не вполне протрезвевших, но уже страдающих похмельем балбесов. Так или иначе, минут через двадцать Штучка снова лежал (упрямо высунув из-под одеяла изумрудную от бриллиантовой зелени ступню) и тихонько вздрагивал в объятиях Морфея на сей раз уже на куда более приспособленном, нежели пол, для этого почтенного дела полосатом студенческом матрасе.
      Друзья же завтракали запотевшим от лежания на окне в полиэтилене российским сыром и парой ломтей вчерашнего батона. Их более чем неожиданный (и пока нам не вполне понятный), к тому же совершенно нелепо оборвавшийся разговор создал напряжение. Мельник держался в обычной своей манере подмигивал да пошучивал, однако при этом избегал встречаться с Лысым глазами, сильная обида которого проявилась напускным равнодушием, сдержанным жестом, холодным взглядом и забавной (но быстро раздражающей) способностью пропускать обращенный к нему вопрос мимо ушей.
      - Значит, так,- сказал Емеля, заканчивая трапезу (ложечкой со дна стакана достав кофейную гущицу и с удовольствием пожевав, проглотил),- меня ожидает доцент Кузьмин, он назначил консультацию на девять, но только подхалимы являются раньше половины десятого. Однако дураки приходят позже половины одиннадцатого. Учитывая нежелательность вхождения в последнее множество...- Не договорил, соскреб остатки зернистой жижицы и съел.Короче, я отбываю.
      Он встал и, несмотря на явные признаки очередного по-летнему теплого весеннего дня, надел синюю болгарскую куртку из грубой, претендовавшей на denim дерюги, к белесой изнанке которой оказался пришитым огромный (15х20, не меньше) карман из белого в зеленый горошек ситчика. В этот карман Емеля засунул книгу.
      - Покажи,- не справился с искушением Грачик. Мельник показал.- Лекции по истории... ммм... Понятно,- сказал Лысый.
      На что неисправимый Мельник заметил:
      - Физика, старичок, наука многообразная... - и принялся за поиски ботинок.
      На это увлекательное дело он потратил не меньше минуты, которую Лысый,-очевидно, принявший эстафету утреннего рефлексирования, провел, стоя у окна. И вот. когда готовый к отбытию студент уже стоял у двери. напоследок еще одергивая и придавая естественный вид своей широкой куртке. Лысый не сладил с грустью и печалью, он повернулся к оправляющемуся Емеле и спросил:
      - Слушай, кстати... хотел у тебя узнать, а где ээ-эээ... в общем, живет Андрей Мирошниченко?
      - По Шине соскучился?
      - Да нет... просто зимой... впрочем, неважно... просто он просил, чтобы я увидел его, когда приеду...
      - Увидишь,- с мрачной уверенностью (также демонстрируя способность пропускать вопрос мимо ушей) пообещал Емеля и, не прощаясь, покинул помещение. Впрочем, все же одумался, снова открыл дверь, просунул в щель голову и сказал:- К обеду не жди, жди к ужину,- и исчез уже насовсем.
      Вот так да, вот тебе и Юрьев день накануне радость несущего дня защиты детей. Черт побери, или это очередной Емелин розыгрыш, дурацкая шутка, или ранний гастрит, или... Кстати, пока не поздно, в первой части, рассказывая о школьных годах наших героев, набрасывая общий контур, нам случалось характеризовать взаимоотношения Мишки Грачика и Андрея Мирошниченко, линия же Шина - Емеля оказалась опущенной. Исправимся. Значит, так, именно из-за обладателя золотой медали (сим, представьте себе, отличием по окончании средней школы были отмечены выдающиеся успехи и примерное поведение Андрея Мирошниченко) как-то раз Миша Грачик и Саша Мельников неделю (или даже две!) не разговаривали (совсем). А случилось это в девятом классе, когда Андрей, тогда студент первого курса (заметим в скобках, Мельник в школе с ним не сталкивался, ибо до девятого учился в сорок первой), приехал на зимние каникулы и наши друзья по совету и благодаря протекции физички нанесли бывшей школьной знаменитости визит. В процессе выяснения подробностей студенческого быта наш непочтительный правдолюбец Емеля (Бог знает, чем задетый) вдруг вздумал язвить, парафинить очень гордого сына простых родителей, и такое вдруг началось, и такое неожиданно случилось...
      - Дерьмо твой Шина,- не стеснялся красный Емеля, когда, благополучно избежав мордобоя, два дурака выскочили на улицу.
      - Мой? - возмутился тогда Грачик обидному соседству притяжательного местоимения со словом "дерьмо".
      - А чей же?
      Теперь вот, спустя пару лет, выходило, все же его. Лысого. Да ладно, успокаивает себя Грачик, все же, скажем честно, и Господь нам сегодня свидетель, бывают дни (год от года все чаще и чаще), когда Емеля вовсе не подарок и полагаться на него, увы, особенно не приходится. Так что ему, Мишке, не стоит, учитывая к тому же печальный опыт прошлого года (и в нынешнем положении тем более), проявлять особую принципиальность. Например, отвергать искреннюю поддержку земляка.
      Да и на Емелю с его амбициями, в конце концов, наплевать... клоун позорный, друг приехал, а он... И тут, знаете, совсем нехорошая мысль пронзает нашего Мишку... а не из-за бабы ли этой... жаждой с утра одолеваемой, так себя вел Мельник... И чувство гадливости смешалось в нем с ощущением превосходства, тут, смущаясь и даже краснея (не смея, однако, скрывать правды, пусть отдающей морганизмом и вейсманизмом), заметим, мужал Мишка Грачик довольно медленно (то есть бриться и по сию пору не имел обыкновения, в то время как Мельник уже в канун своего совершеннолетия игрой природных сил был принужден скоблить розовый свой подбородок не реже трех раз в месяц), иначе говоря, если теплая ночь с луной и звездами никакого интереса, кроме научного, для Лысого по-прежнему не представляет, то любовь Емели к подобным атмосферным явлениям уже класса с девятого носит более физиологическую, нежели астрофизическую, окраску.
      Итак, предательство, doublecross. На что друга променял - мадам, месье, же ву при - фу, какое презренное кавалергардство. Ну, и ладно... сделав вывод и самого себя убедив (прозрев совершенно), испытывая на подвиги зовущую легкость (в теле) и вдохновенную чистоту (в голове), делает Мишка круг по комнате, другой, подходит к тумбочке у изголовья Штучкиной кровати и, нисколько не задумываясь о приличиях, вытаскивает на свет содержимое полиэтиленового пакета.
      Полюбопытствуем и мы (воспользуемся случаем), заглянем Лысому через плечо и скажем: "Однако",- удивимся открытию. Надо же, вот вроде бы лежит, смущая неестественным цветом пятки, еще недавно блиставший сливочной наготой зада, ну, совершенный балбес, удержу не знающий ни в порывах, ни в движениях, и вдруг (какая, в самом деле, неожиданность) перед нами свидетельством вкуса, небанальных привязанностей, строгой эстетической концепцией отмеченных пристрастий - шесть разноцветных конвертов. Если сладкое на первое, то начнем с Jethro Tull (целых три шедевра lan'a Anderson'a мы видим в цепких руках бывшего пловца) - Stand Up, Акваланг и Thick as a Brick. Oh, неистовый флейтист at the gates of авангард dawn. Дальше (по порядку) пятый Zeppelin, House ot the holy, бордовый и голубой, строгие цвета Blues Friars, следующим King Crimson - Starless and Bible Black, виолончельная жалоба в пустоте и, наконец (завершая путь от десерта к солидным суточным щам), Модест Петрович Мусоргский, "Картинки с выставки" в исполнении гвардейского королевского трио Умер-сын-лег-и-помер, ELP.
      О! Вот так Штучка, вот вам и долбень, какой, однако. стороной повернулся,- искушенный ценитель, знаток, оля-ля, поклонник высокого искусства, надо же. каков пассаж, лежит себе перед нами вот так по-простецки, свернулся калачиком, вдыхает кислород и выдыхает одеколон. Чертяка.
      Впрочем, по-своему оценив пленивший нашу душу набор, Лысый, любитель Rodger'a Waters'a и Dava'a Gilmoor'a, повертев доселе им невиданный Starless, сложил ненароком найденное богатство обратно в пакет с полинялыми цветами какой-то далекой табачной корпорации и аккуратно положил на прежнее, пылью зафиксированное место.
      На столе лежит книга, Мишка открывает ее, это обернутый в газету "За науку в Сибири" роман двух ученых братьев, сплав мудрости астронома и знатока самурайской этики. Лысый стоя прочитывает пару страниц, поднимает голову, неожиданная мысль заставляет его озираться... есть, есть, лежит на подоконнике маленькое карманное зеркальце. Отвратная харя, рассеченная гранью трещины от уха до уха, смотрит не мигая Мишке в глаза, но ужаса и отчаяния не вызывает. Через неделю, уверяет себя Лысый, оценивая синяк и припухшую губу, максимум две я буду в норме. И улыбается, в самом деле, раньше десятого числа приемная комиссия работать не начнет.
      М-да, сейчас неплохо бы по доброй традиции предыдущей сотни страниц сменить тему, переместиться в страну снов, повоображать. пофантазировать, как, согревая губами подушку, вглядывается Штучка в любимой далекие черты, или, наоборот, войти по пояс (окунуться с головой) в реку жизни, раствориться в хмурой обыденности зачетной недели, присесть рядом с Емелсй, оглядеться по сторонам, поучиться технике работы со шпорой в летнее время. Но... но... к старому возврата нет (по причине, безусловно, значительной маховой массы колеса истории), посему пусть сложная форма, перекрестные связи отдохнут, погуляют без нас. А мы, мы останемся с Лысым, скрашивая ему своим ненавязчивым присутствием пару оставшихся до счастливого завершения этой главы часов.
      Итак, покуда минутная стрелка отмеряла длинную (вопреки преки логике) дугу удвоения единиц, Мишка Грачик, лежа на кровати, читал ромая о приключениях храброго и доброго землянина на одной тоталитарной и радиоактивной планете. (Кстати, всего спальных мест, то есть обыкновенных железных с никелированными дужками и скрипучими сетками кроватей, в комнате насчитывалось четыре, но хозяев трех нам повстречать, увы, не удастся, ибо это студенты второго курса, четыре дня назад с песней отбывшие в составе стройотряда "Интеграл" за Полярный круг. Между прочим, конечно, именно комиссарская должность в этой ударной дружине и лишила в прошлом году Андрея Мирошниченко радости поддержать и приободрить земляка, избравшего физический факультет.)
      Итак, Грачик читал, но невнимательно, как попало и, по правде говоря, борясь со сном. Склонить бритую голову на пахнущую чужим потом подушку Лысому мешали: а - нежелание уподобляться Штучке, б - голод. Согласимся, разве кусок сыра с хлебом, пусть и смоченные ароматной арабикой, это еда для героя полночного перехода из г. Южносибирска в г. Новосибирск? Нет. Определенно и безусловно.
      А посему, желая поднять тонус (в студенческой столовой) и слегка проветриться (прогулявшись окрест), наш герой закрывает книгу, и вот мы уже видим его (позаимствовавшего в чужом шкафу пляжное безобразие с козырьком и надписью Tallinn) покидающим по-прежнему гостеприимно незапертую дверь холла-фойе солнцу и весне навстречу.
      Ах, весна, чудесное время, когда, дав слово, можно тут же (не стыдясь общественного порицания) его не сдержать. Да, из конца в конец мая держа путь. автор совсем не прочь воспользоваться природой освященной вседозволенностью, забыть недавнюю клятву не спускать с Лысого глаз, отступить на шаг, впрочем, исключительно в интересах нашего повествования и безусловно стремясь к разнообразию (большей социальной гамме и географической широте охвата). Горя желанием снять пласт жизни потолще, хочу вас, милейший читатель, немедленно, сию же минуту познакомить с Инессой Викентьевной Дударь, сухонькой, очень живучей и зловредной старушкой, переводчицей с четырех европейских языков и бабушкой восьмилетнего Антона Дударя, младшего внука директора Института физической химии СО АН СССР. Прошу вас, не стесняйтесьсь, гляньте, протягивая бабуле ладошку, ей под ноги, то, что вы видите там (черно-рыжей австрийской сторожевой масти, размером с крупную крысу и с характером уличной девки), всего лишь песик, кобелек с неожиданной дамской кличкой Бекки. Впрочем, псина эта не простая, именно ее, потерявшую от диетического питания и неумеренной ласки (склонность природную к тому несомненно имея) все мужские добродетели, включая благородство, хладнокровие, способность к логическому мышлению и стремление к героическим деяниям, Создатель и выбрал на роль двигателя нашего приключения. Arf he said. (Кстати, пока тепло рукопожатия, ощущение прикосновения свежо, позвольте еще два слова о бабушке. Родилась она 26.10 по старому, вообразите, стилю, ровно за пять лет до роковой осени, лишившей семью дома, а благородную девичью фамилию Растовцева светлейшего титула. Замуж же была взята некогда писаная красавица уже в пору коллективизации талантливым сыночком видного красного кавалериста, между прочим, самолично приказавшего вздернуть на окраине Феодосии в далеком двадцать первом, впрочем, фамилией не интересуясь, пылкого юного корнета Растовцева, старшего брата Инессы Викентьевны, заодно с пятью такими же молодыми, да ранними дураками.)
      Итак, с половины одиннадцатого бабушка Нина (представьте, так в семье Дударей выглядел домашний ласковый вариант имени Инесса), внук ее Антон и гнусная тварь Бекки гуляли по лесу. Впрочем, милое, предполагающее рассеянность и праздность слово "прогулка" уместно лишь в отношении бабушки и собаки. Внучек же (сантиметра на три-четыре отставший в росте от своих ровесников, отчего его, совсем маленького мальчика, особенно жаль) прекрасные предполуденные часы воскресного утра безвозвратно растрачивал на постановку артикуляции, выработку дикции и отработку дыхания.
      - Apprendre, - требовала старая иезуитка.
      - J'apprends, tu apprends, il apprend, nous apprenons... - обреченно бормотал несчастный ребенок в то время, когда тонконогая псина (Трясогузка, как, случалось. звал гадину в минуты веселья академик Федор Николаевич Дударь, к великому неудовольствию жены) под умиротворенным взором старушки резвилась себе на воле, шныряла по кустикам, то замирала на тропинке, то вскидывала ушастую морду, в общем, делала все, к чему только побуждали ее скромные собачьи мозги. А бедный Антоша шаг за шагом прибавлял к своему английскому еще и французский: - Je vais, tu va, il va, nous allons...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27