Шизгара

Иначе говоря, однажды с работы (а служил Рудя Лаврухин подменным шофером в гараже облисполкома) пошел он не домой, а на вокзал. Пару лет попутешествовав но родной, богатой лесами, полями и реками нашей стране, осел наконец в таксопарке города Симферополя, где даже раз по трезвянке стал вторым (или третьим) в конкурсе на лучшего по профессии (слесаря). Удел его жены, мамы Лаврухиной, Маргариты Ивановны, с той поры был один - катиться дальше вниз. От горбуши с осетриной переходить к более доступным - сыру голландскому и колбасе докторской, от доступных к менее свежим - ватрушкам творожным и напитку яблочному, а от сих далее к пиву без числа на этикетке и плавленым, пардон, сыркам. То есть за какие-нибудь семь-восемь лет, начав официанткой исполкомовской столовой, закончить буфетчицей вагона-ресторана, в состоянии алкогольного опьянения не управляющей ни языком, ни конечностями. Интересы службы и внеслужебные увлечения сделали ее встречи с дочерью весьма нечастыми и к тому же сердце, как правило, не утешающими.
      Итак, две, никем, кроме самой Лапши, обычно не согреваемые комнаты ее квартиры на улице Николая Островского и привели Олежу в старый дом, в старый подъезд. Впрочем, открыла хату ему, в те времена пусть тощему, но еще чистенькому и улыбчивому Песку, в начале десятого класса одноклассница Нина Русаченко, за что впервые в своей жизни попробовала киргизской кочубеевки, зеленых соцветий, именовать кои в русском языке принято не по-немецки, не по-французски, а в звучном испанском варианте.
      Продукт с именем, сложенным как бы из двух девичьих, принадлежал Пескову и был вывезен с Иссык-Куля, где Олежа проводил обыкновенно лето, гостя на турбазе, хозяином (директором) которой состоял его собственный дядя, Геннадий Трофимович Песков. Именно там, числясь все лето спасателем Тусуновым (и имея треть этой ставки "на карман"), Олежа овладел искусством отличать друг от друга травы и цветы, узнал способы их приготовления и употребления. Оттуда он (прямо скажем, южносибирский пионер такого traffica) перед десятым классом привез в чемодане меж грязными рубахами пакет с пахучей зеленью и полиэтиленовый прозрачный мешочек с серо-золотистыми комочками.
      Теперь мы знаем, кто научил будущую медсестру, хозяйку свободной фатеры (флэта) таким словам, как план, шала, центряк. косяк, мастырить. взорвать и догонять. Однако, заметим, угол (четыре на каждую комнат, не считая служб, итого восемь жилых) на улице имени писателя - прообраза Павки Корчагина, очень скоро из уютного Песку места раскуривания благовоний превратился в нечто куда менее случайное и преходящее, в нечто посылаемое Господом в трудную минуту от широты душевной, а именно в пристанище, убежище. Случилась смена ценностей весной, той весной, в кою конец десятого класса у младшего брата совпал со счастливым прибавлением семейства у старшей сестры. Начиная с апреля Олежа ночевал на Островского чаще, чем в квартире на Арочной, которую (вот тебе и одна кровь) его жадная и практичная стерва сестра Стася давно уже называла своей. Спал, ел, валялся на обтертом диване, курил, выпуская синий дым в желтый шар шестидесятиваттной кухонной лампы, чувствовал себя как дома на свободной жилплощади буфетчицы скорого поезда Южносибирск - Москва, где дочь ее, Ленка Лапша - бесплатное приложение к пустующим квадратным метрам (углам), утешала его и голубила. Природой, (может быть, даже за счет других женских особей, рожденных в конце пятидесятых) наделенная с щедростью необыкновенной такими исконными добродетелями, как жалость, доверчивость и терпение.
      Именно в голове Ленки Лаврухиной в те еще холодные апрельские ночи (не без влияния, безусловно, иссык-кульского Киплинга Пескова) возник план их (подчеркнем местоимение), их с Олежкой совместного спасения. Бегства в край, где на дальней станции сойду, трава по пояс. Но, задумав уйти в тебя, как в воду с аквалангом, зеленая душа. Ленка Лапша зачем-то хотела прежде получить квалификацию младшего медицинского работника. Ну а Песков, полагавший способность совершать в случае крайней необходимости некоторые умственные усилия обязательной и для прекрасной половины человечества, конечно, несколько томился Ленкиной, скажем так, незатейливостью и потому надумал спасаться в одиночку. Теперь, наверное, понятно, почему в ноябре Олег Павлович Песков пренебрег советами тертых и ушлых и оказался в сугубо мужской компании своих под машинку стриженных ровесников в районе вовсе не Иссык-Куля, а совсем другой азиатской водной достопримечательности - озера Байкал.
      Тут небольшое отступление. Иной всякого навидавшиися читатель, должно быть, еще в самом начале нашей истории догадался, глядя на привилегии (в виде "дыр-дыра"). коими поощрялись дети, высоко несшие спортивное знамя школы номер один юрода Южносипирека, что директор этой физматшколы человек очень тщеславный. Согласимся, но добавим, директор - Станислав Владиславович Старовойтов, размышляя перед сном о времени и о себе, утешался не быстрыми районными секундами, не стопками грамот, регулярно отмеряемых школе после всевозможных предметных городских, кустовых, областных и зональных олимпиад. Забывался Станислав Владиславович под душу воина (старшего лейтенанта запаса) бередящие звуки марша "Прощание славянки". Тум-тум-трум-тум, тум-турум-ту-тум. Поверите ли, но гордость товарища Старовойтова на склоне педагогическое деятельности составляли не бездушные цифры канцелярских показателей, не баллы, не ведомости (не даже звание "заслуженного" республиканского достоинства), нет, гордостью наставника юношества была музыка, высокое, господа, искусство. Если же конкретно, без поэтической уклончивости, то нерукотворный памятник себе воздвиг директор в виде созданного и много лет его заботливой рукой направляемого сводного (где тарелочки семиклассника соседствовали с кларнетом выпускника) школьного (лауреата всех в округе конкурсов и фестивалей), по праздникам сверкающего золотом, шитого девочками на уроках труда галуна духового оркестра.
      Итак, состоявшееся благодаря увлеченному, неравнодушному человеку знакомство Олега Пескова с приемами игры на трубе и четырехлетний опыт (с шестого класса) упражнений на трехкнопочном инструменте избавили нашего новобранца от воспитывающих настоящие мужские качества (смелость, стойкость, чувство товарищества) маршбросков и кующих характер ночных учебных тревог. Однако и завидное отдельное место на плацу и в клубе (не избавлявшее, впрочем, от messroom duty) опостылело рядовому Пескову, а когда он, блистательно солировавший в любимой замполитом теме "Эх, Андрюша, нам ли жить в печали", на исходе первого года за самовол (дедушки шнурка за халвой послали) лишился обещанного отпуска, то и лицом изменился и разными (проистекающими от отсутствия внутренней гармонии) недугами стал мучиться. Медицина, возможно, оспорит вывод автора, но он при своем мнении остается,именно несколько месяцев грусти, мрачности, необщительности и отлились бедняге желтыми щеками и болями справа, там, где, врачи утверждают, таится до поры до времени печень. Так или иначе, но, пролежав больше месяца в госпитале (искурив весь, летний запас бедной смолами местной кочубеевки), Олег Песков, рядовой, не дослужив полгода до законного увольнения, был освобожден от дальнейшего прохождения действительной службы ввиду выявленной органической неспособности носить противогаз.
      На сем покончив с прошлым, мы возвращаемся к медным пуговкам его японских джинсов, ибо как раз блистая их заморским золотом посреди последней майской декады, по аэрофлотовскому трапу спустился Песок на родной (взлетно-посадочной геометрией расчерченный) асфальт аэропорта "Южносибирск". Никому ничего не сообщив, не предупредив свою бойкую многодетную сестру, не оповестив сбежавшую от ежедневных попреков в г. Карло-Либкнехтовку Донецкой области (к своей собственной сестре) мать, Олежа Песков прибыл в столицу индустриального Южбасса. Поеживаясь на ветру и вдыхая забытый аромат побочных продуктов большой химии, он дождался на площади перед портом автобуса номер сто один и минут через сорок, разминувшись на лестнице с детской коляской, уже поднялся на второй этаж дома номер двадцать пять по улице Николая Островского.
      Итак, как грезилось Веронике Тушновой, "он пришел совсем внезапно", "когда темно", вьюги не было, и песня покуда опостылеть никому не успела, поскольку еще и написанной не была. Да, он явился туда, откуда сбежал, откуда иногда получал крупным круглым почерком написанные письма и куда сам уже совсем редко слал ответ на одной стороне листка в клетку, через строчку.
      В нетерпении толкнув дверь и с удивлением обнаружив ее незапертой. Песок ступил в узкий коридор и сразу у порога наткнулся на тело, признать каковое за земное пристанище души приятеля Свири, клянусь, было совсем не просто, поскольку лежал (стоял?) счастливчик ничком, поджав ноги к тощему животу, при этом руками, замкнутыми над макушкой крестом, удерживая норовившую отлететь в небеса башку. Медсестру Лаврухину демобилизованный воин отыскал в кухне на единственном стуле, она сидела, неприлично обнаруживая голубизну ног и рук, черные огромные зрачки Лапши смотрели в разрисованный старческим замысловатым узором потолок, а пальцы, как бы существуя отдельно от ее неподвижного, ввергнутого в процесс химических превращений тела, играли красным резиновым жгутом.
      Hу, и как повел себя, совершив ошеломляющее открытие - жизнь не стояла на месте,- Песков? Не вполне с первого взгляда логично. Разбил шприц, дефицитные новые иглы безнадежно погнул, ампулы, пузырьки и таблетки, не исключая и йод (то есть этикетки просто не читая), завернул в газету и с минуту топтал, полчача спустя сырой и хрустящий пакет выбросил в огромные кусты, тогда произраставшие на высоком прибрежном откосе у реки Томи. Там же оставил и Свирю (правда, вниз бросать не стал), довел, поддерживая за воротник, до скамейки с видом на журавлинскую излучину и там забыл. Что случилось? Может быть, казарма сделала его непреклонным, или все дело в детских воспоминаниях об иссык-кульских калеках, внушивших ужас, навеки развенчавших иглу? Не без этого, конечно, но главное в другом,- Песков приехал в родной город жениться. Поскольку договор не смеяться был, автор рассчитывает на спокойствие и невозмутимо продолжает.
      Не то чтобы в самом деле собрался Песков вести Лавруху под венец, но пообещать, посулить ей исполнение мечты решил всенепременно. В общем, признаем, довольно неприглядная комбинация возникла в голове Олежи, покуда он в такт барабанному "бум-бум" дул себе в мундштук на плацу. Неприятно пересказывать, честное слово, но придется, иначе просто не будет понятно. Итак, собрался Песок в Киргизию, на лоно дикой, УВД не контролируемой природы, прочь от противных его душе законов и нравов коллективного труда и отдыха. Созрев, это решение породило в лишенной сладких иллюзий голове Пескова озабоченность, как приезд свой обратить в радость всесильному дяде, в желание споспешествовать устройству племянника, в готовность облегчить властной дланью тяготы юной жизни. И вот, размышляя о дядиных привычках и склонностях, о его с годами все более обозначавшемся пристрастии к молоденьким, уступчивым (и не слишком алчным) особам из разряда поварих, прачек и горничных, Олежа Песков вдруг подумал,- а почему бы и не к медсестрам? В самом деле, если бы, скажем, Ленка... ну, допустим, если ее правильно обработать, то есть убедить... то есть... Мысль все больше и больше нравилась сыну бюрократа-уголовника, и, ею ведомый, покинув госпиталь, сел он в самолет и прибыл в родной свой Южносибирск.
      И тут на родине (на малой), дома, где, казалось ему, стоит только захотеть, только пальцем шевельнуть, только бровью повести, тут ни больше ни меньше как Ленка, которую он, Песок, намеревался осчастливить долгожданным предложением, сама Лапша принялась ставить ему условия, сомневаться, канючить, короче, изрядно действовать на нервы. Во-первых, Лапша стала ширяться (синонимы - двигаться и колоться), сменила весовую категорию. что не могло не сказаться на характере невесты. Дружба с иглой выявила доселе не отмеченную если не скрытность, то склонность молчать, щуриться, отвечать уклончиво, расплывчато, утром говорить - вечером сказанное начисто забывать, крутить, вертеть и пускать слезу в самый неожиданный момент. Но помимо этих, безусловно, крайне огорчительных благоприобретений особое недовольство и раздражение у Пескова вызывала потеря столь важной для его авторитета непререкаемости, то есть беспрерывные ссылки на Бочкаря и даже Свирю, причем не просто к месту, а... нет, фраза, определенно, требует какого-то неуклюжего причастного оборота, а то и двух, лучше бросим ее посредине (чем, кстати, передадим атмосферу бесед Пескова с Лаврухой) и начнем так. Если за каких-то три дня. чередуя пряник и кнут, Песок сумел оживить в Лапше прежнюю тягу к перемене климата (а также флоры и фауны), то с необходимостью сделать это немедленно его суженая никак не соглашалась. Опять она просила отсрочку, правда. на сей раз речь шла уже не о годах обучения, а всего лишь о двух, может быть, трех неделях, кои Лапша (в компании знакомых нам, черт бы их побрал, Бочкаря, Смура и несчастного Свири) собиралась провести в столице, в городе-герое Москве.
      Влекло ее в белокаменную событие, сама возможность которого не только завтра или в обозримом будущем,. а вообще, в принципе не могла прийти (в тот решающий, а может быть, и определяющий год) ни в одну нормально развитую, получающую полноценное кровоснабжение и не засоренную посторонними веществами голову. Право слово, только Свире, да и то, пожалуй, в том состоянии отлета, когда, лежа в неприглядном виде в каком-нибудь грязном углу, он ощущал ароматы эдемского сада и тепло от ласковых небесных рук у себя на затылке, могло пригрезиться, будто бы английская супергруппа, название которой автор, как всякий правоверный, и думать не смеет произнести вслух, может приехать в город на семи холмах и на бывшем хамовническом болоте, в заполненной чаше Центрального стадиона имени В. И. Ленина, на зеленом лужниковском газоне дать гари (залобать битяру. замочить рок) she's got it, your baby, she's got it..
      Однако факт остается фактом, и, когда самый крутой отходняк (еще можно - кумар) первых двух дней отпустил Лапшу, даже после наступления некоторого равновесия она продолжала с поразительным (идиотским, право же упрямством стоять на своем. Более того, она не только настаивала, защищала явный абсурд, она даже называла точную дату невероятного - четвертое июня (то есть, вот-вот, всего через каких-то десять дней). При сем она ссылалась на какой-то малотиражный молодежный журнал, в майском номере которого она сама лично читала не то статью, не то просто заметку на этот счет. Впрочем, журнал где-то затерялся, но зато у Бочкаря есть совершенно точно какая-то московская, то ли комсомольская, то ли пионерская газета, и в ней прямо уже объявление. И вообще глупо даже сомневаться, если в воскресенье должен приехать Винт и привезти билеты, билеты на всю компанию. В общем, если Песков не хочет присоединиться, он может подождать Лавруху во Фрунзе, пока она прокатится в красавицу Москву и покайфует хоть раз в жизни по-настоящему.
      Спорить с женщиной, а тем более с Лапшой, Песок считал делом глупым и хотя раздражения своего не скрывал, но до воскресенья, до приезда Винта, его соседа, между прочим, по дому на Арочной (обитателя первого этажа, ученика параллельного "Б" класса), служившего после окончания, как ни странно, строительного ПТУ проводником мягкого вагона скорого поезда Южносибирск Москва, Песков вполне мог подождать. Зачем унижать себя очевидными доводами, когда через четыре дня (и в этом Олежа ни секунды не сомневался), в ближайшее же воскресенье из-за Уральского хребта с опухшей физиономией и пустыми руками прибудет хорошо отдохнувший на вытребованные для закупки билетов деньги Сережа Кулинич, прозванный Винтом за свойственную ему в детстве (нынче утерянную) способность очень лихо управляться с зубастыми фигурными коньками. Четыре-пять дней нужны были и самому Пескову, они так и так уходили на небольшое коммерческое мероприятие, кое планировал Песок провернуть через знакомых ему южносибирских любителей легкой наживы. Купил он по случаю перед отъездом домой (пользуясь относительной близостью степного своего места службы к тихоокеанским торговым портам) пять пар чудо-тапок на деревянном ходу - сабо (тех малюток, что прибавили Маре Доктор сразу семь сантиметров роста), купил по тридцатнику пара и привез в Южку. определенно рассчитывая задвинуть в сибирской нашей, деньгами богатой глубинке за шестьдесят.
      В общем, три дня ушло на разное, и вот она. благословенная суббота, день сорокавосьмилетия декана электромеханического факультета, день, в который меркантильный интерес (поездка в аэропорт в камеру хранения зa товаром, визит на проспект Химиков и рублевый тет-а-тет) лишил Пескова возможности встретить и эскортировать прямо домой безумную медсестру после вечернего круга визитов милосердия на больничном "Москвиче" с красным крестом. Ориентируясь на обычаи двухлетней давности, Песков довольно долго рыскал по Весенней, по Набережной, исследовал Собачий садик и зады Облсовпрофа и лишь около девяти додумался заглянуть в кафе-мороженое "Льдинка" и, как мы уже знаем, успел-таки вовремя.
      Итак, наконец мы нашли второго счастливчика, которому повезло в тот злосчастный вечер,- это Олег Песков. Решительные действия органов правопорядка оказались на руку бывшему трубачу,- затащив тихо икавшую Лапшу в темный двор магазина "Звездочка", он предложил ей на выбор два простых варианта: или мотаем немедленно, или семь лет за хранение и употребление... Ввиду неравноценности альтернативы уговоры были недолгими, затем последовала ночь в зале ожидания Южносибирского аэропорта и сорок минут рассветной болтанки в кабине первого же (улетавшего в Новосибирск) АН-24.
      Ну, теперь почти все, заметим лишь огорчительное обстоятельство,- вот когда все так хорошо и удачно сложилось, оказалось в шляпе и на мази, Лапша опять начала выдрючиваться. До обеда еще была паинька, а когда в половине второго Песок явился к ней уже в зал ожидания новосибирского железнодорожного вокзала и показал (почему-то издали, а подходя, упрятал в карман) пару коричневых прямоугольников с дырочкой посредине. Лавруха вместо благодарности принялась просто изводить Пескова, портить ему кровь, из кроткой девочки, измученной запором, она превратилась в капризную, ничего не понимающую, пустоглазую и хнычащую размазню.
      В чем дело, он, кстати, так и не поймет, мы же объясним. Оказывается, надеясь исключить любые неожиданности, Песок продолжал хитрить, то есть пообещал Лапше лететь во Фрунзе через Москву. Нет, он явно. явно (и трагически) недооценивал способности медсестры, то есть навык (между прочим, тоже привитый ( Станиславом Владиславовичем Старовойтовым) писать и особенно читать. Короче, авиабилетов в столицу южной республики не оказалось на всю грядущую неделю, оставалась железная дорога, и она не подвела. Отстояв небольшую (всего человек тридцать) очередь в кассу не дающую справок, наш мошенник преспокойно приобрел два билета на поезд Новосибирск - Фрунзе, в этот же день (ближе к полуночи) отправляющийся со второго пути через (нет, нет, о Москве не было и речи) Барнаул, Семипалатинск и Алма-Ату к горным прииссыккульским отрогам. А пока он перемннался с ноги на ногу, рассматривая грязные разводы на необъятном текстиле женщины вечного возраста, спиной ощущая дыхание двух джигитов в распахнутых цветастых нейлонах, оставленная без присмотра (в малом зале, под полотном эпохи переименования Владимирки в шоссе Энтузиастов) Лапша заскучала и отправилась на прогулку, зачем-то спустилась на первый этаж и, надо же несчастью случиться, усмотрела над кассовыми окошечками давно не обновляемые, но тем не менее еще вполне разборчивые надписи: "восточное направление", "южное", "западное" и даже. черт возьми, "на Москву". Посмотрев направо, посмотрев налево. похлопав глазами, от головы к голове проследив изгибы очередей, отметив место, занятое среди всеобщего хаоса возлюбленным, Лапша, простофиля Ленка сообразила - ее просто дурят, бессовестно водят за нос-сапожок.
      Итак, секрет перемены ее настроения прост, Лапша заподозрила неладное, Лапша потеряла доверие, и если она пока еще растерянна и нерешительна, то это ненадолго. Да. теперь уже скоро, вот-вот мы увидим, полюбуемся, как хитроумие само себя накажет, как простота возьмет верх по праву первородства. Сейчас, just a moment, это произойдет, полукруг на привокзальном асфальте описан, эта бритая голова кажется знакомой, это обезображенное лицо напоминает... очень напоминает...
      - Боже мой. его били...
      Ах, черт, еще минутку, еще слово успеть сказать, воспеть инстинкт, поразиться чутью, похвалить Лапшу, изумиться. Ведь вот не стала медсестра делиться с Песковым неприятной свой догадкой, когда он, пряча в карман плацкарту (две), одарил невесту уверенной улыбкой, Лавруха и не подумала кричать, устраивать сцены, требовать уверений, извинений. еще не зная зачем, руководимая всеведущим чутьем, она принялась жаловаться на все сразу, ей стало холодно, и ей стало жарко, тошно, душно и голодно, она pазозлила его, заставила нести себя в булочную, заставила уговаривать, сердиться, играть на флейте для собственного успокоения и демонстрации безразличия.
      - Не опращай внимания.- (говорит Песок. "В нашей школе учился, - думает он, глядя на битую физиономию незнакомца. - студент какой-нибудь нэти-фэти, от вчерашнего никак не отойдет".- Не обращай внимания, - повторяет Песок,она в завязке, ее ломает.
      И, не давая Лысому опомниться, не разрешая просветлеть глазам - зеркалу истерзанной грачиковской души, добавляет, сопровождая невероятное предложение развязаным жестом:
      - Выпить хочешь?
      (Озарение! Любезные мои, простое и изящное решение всех проблем. "Бельма ей, дуре, залить, смотришь, уймется и без скандала обойдется вечером".)
      - Чего? - от удивления, от долгой неподвижности подводят голосовые связки нашего героя.
      - Ничего,- лукаво кривит рот аферист.- Посидите тут с Ленкой, а я схожу. Угощу.
      На что обладатель трех сотен, принятый за пропившегося (а может быть, даже проигравшегося) студиоза, ничего не отвечает, глядит не моргая, шары лупит.
      - Ишь,- скалясь. Песок добавляет нужный эпитет.- Ничего, сейчас полечим, землячок. Тебе повезло, мы при деньгах и в хорошем настроении.
      Он даже подмигнул, глупец, осел, ухмыльнулся, положил Лапше руку на голову.
      - Видишь,- сказал, на радостях (в нетерпении) забыв недавнюю свою злость,- понял, догадался, чего душа просит.
      Хмыкнул еще непроизвольно, и, беспечно повернувшись к одноклассникам спиной, самоуверенный трубач без колебаний. не предчувствуя беды, делает шаг, другой, он уходит, исчезает в толпе у автобусной остановки... О тупица. как же он будет радоваться передышке, ловкач, он будет шататься по Красному проспекту полтора часа и даже купит себе газовую зажигалку, несчастный.
      Героям американского романтика на пересечение средних, южных и среднезападных штатов (включая лесистую канадскую границу) хватало десяти минут, в полутора часах таких десятиминуток девять, короче, вернувшись, Песок не нашел ни Лысого, ни Лапши. Звякая сеткой с портвейном "Агдам" (одно горлышко пробилось сквозь первую полосу "Сибирской правды"), он долго крутился на площади- потом прочесывал "за этажом этаж вокзала, безнадежно топтался у корболочной двери с дамским профилем и все равно не верил. надеялся до самого "провожающих просят выйти..." и только когда набрал поезд ход, когда застучало железо о железо, начал наш горемыка в мутной темноте глушить вонючее винище, принялся нарушать законы социалистического общежития, посягнул на покой и сон граждан и даже женское достоинство проводницы, в резултате не доехал и до Барнаула, в какой-то не то Повалихе, не то Боровихе в линейном отделении ему произвели пальпацию почек за два щедрых плевка на казенный сурик noла. Эх. Но обиднее (может быть, вернее паскуднее) всего (все же сознаемся) оказался не сам факт escape'а как таковой. Гаже всего было думать не о подлой выходке Лапши, не об отвратительной харе (ах, добавить бы ему для симметрии еще и слева) студента-земляка, невыносимее всего память отягощала (раскачивая сенсорное равновесие) мимолетная встреча, происшедшая у кромки площади,- на подходе к вокзалу (в общем гомоне и толчее) путь еще веселому, печали не ведающему Песку (груженному, тогда казалось, бессмертным "Агдамом") загородил некий, одетый в красивую рвань (и нам, вот сюрприз, уже знакомый) субъект с лицом, испорченным ежедневной интоксикацией.
      - Не в Москву катишь? - задал соловый свой неизменный вопрос.
      - Допустим,- усугубил Песок высокомерием свою будущую боль.
      - Есть билеты, чувачок, ticket'ы. Четыре штуки, последние, по три пара. "
      - Какие билеты?
      - Ну, на этот, на...- И он произнес, выговорил название, имя, он переврал все на свете: "и" превратил в "ю", "ё" в "а", но он назвал, он сказал...
      Нет, подождем еще чуть-чуть, еще потерпим, опишем лишь ощущение, назовем его - оторопь, чувство, наполнившее новым смыслом глагол "приехали". Не может быть... я же... ну как же... постой...
      Кстати, именно с этих билетов началась, завязалась беседа одноклассников. Сначала (и довольно долго) Лысый не понимал Лапшу. Впрочем, и немудрено, мысли ее путались, а язык не слушался, заплетался. В общем, она едет и забыла, забыла билеты, в Москву она едет и забыла, оставила билеты дома, в Южке. На поезд? Нет, на концерт. ну, на этот... ну, сам знаешь... в Лужниках... только она потеряла деньги и не знает, где автовокзал. Где автовокзал?
      Итак, Создатель в очередной раз демонстрирует свое непревзойденное чувство юмора. Смотрите, мимо беспечно гуляющего Пескова по Красному проспекту едет автобус, а в нем Лапша, водя пальцем по отражению личного и государственного транспорта, рассказывает Грачику но... но решимся ли мы теперь (после второй встречи с назойливым молодым человеком "не в Москву, чувачок, катишь") назвать ее повествование о предстоящем на следующей неделе в самой столице невероятном, немыслимом, невозможном событии - турусами на колесах (или косяках, или иглах)? Пожалуй, едва ли. Пожалуй, сотрем слово "умопомрачение", не станем спешить, не будем повторять чужих ошибок, посмотрим...
      А пока лучше отметим очередную удачу, во-первых, билет, купленный с рук (и с ходу) на отходящий "Икарус" Новосибирск - Южносибирск, а во-вторых, каких-нибудь пятнадцать минут спустя после того, как красно-белый красавец, окуривая знакомых и родственников сизым дымом, откатил от третьей посадочной площадки, из задней двери скромного желтого ЛиАЗа с табличкой "экспресс К". сопровождаемый аденоидным хрипом динамика: "Автовокзал", вышел молодой человек, обогнул этот самый "авто". должно быть, "матический" вокзал, ступил в грязное, со спертой в любую погоду атмосферой здание и оказался (вот уж действительно повезло!) Александром Мельниковым. Емелей.
      Странно вот что,- увидев друга. Лысый не встал, не шагнул ему навстречу, он продолжал сидеть в своем углу. исподлобья наблюдая, как по мере приближения Емели на его упитанном лице ширится радостная улыбка знатока человеческой натуры. Но еще более моменту не соответствующими оказались слова, коими бедняга встретил своего спасителя.
      - Слушай,- сказал Лысый, сидя в низком кресле, голова ниже Емелиного пупа...- Слушай,- сказал он, даже не с осуждением, а с оттенком редкостной брезгливости в голосе,- ты с этой бабой, с Лисой этой, с Марией Кюри, ты что, с ней спишь? - ДАЙ!- НА!
      Эх, дура-ягодка, как, случалось, журил Мариенгофа голубоглазый его рязанский собрат. Впрочем. за цвет есенинских глаз автор поручиться не может, но полагает,- любовь искупает возможную ошибку. Так что, искренностью своих чувств утешаясь, продолжаем описывать встречу друзей под безобразными капителями квадратных колонн новосибирского автовокзала
      Итак, карие Емелины глаза потемнели, и, потеряв привычное изящество иронии, наш (наш герой сострил весьма неуклюже и, главное, несмешно:
      - Я с ней ем, с Марией Кюри.
      - Заметно...- проговорил в ответ Лысый с тем же выражением отрешенности и сосредоточенности на лице, проговорил и... и... замер на краю пропасти. Все, казалось, уже все, ничем нельзя исправить сказанного, спасительного окончания у фразы нет, и заминка, пауза обусловлена всего лишь физиологией, необходимостью наполнить легкие, сделать вдох поглубже перед тем, как все полетит к черту, перед ссорой, перед бессмысленной веера всеразрушающей лавиной слов... Что же спасло мир? Мир спасла жалость, спасло спазматическое движение грачиковской мысли, спасла искренность.- Ты как думаешь...- спросил Лысый, сумев в краткую предгрозовую паузу побелеть лицом и губами.- Ты как думаешь,- проговорил Мишка (явно потеряв какой бы то ни было интерес к сфере интимного и личного),- он меня запомнил?
      - Кто?
      - Шина...
      Вы знаете, минус на минус дал плюс, Емеля растерялся. Емеля устыдился, и, глядя сверху вниз на бритый кумпол, на пельмень верхней губы, на мусульманский лиловый полумесяц "фонаря", не позволил себе Саша даже улыбки, даже легкой вибрации в голосе:
      - Да уж куда ему...
      И далее, без малейшей, опасной сомнениями остановки:
      - Ну, и даже если запомнил, ты сюда посмотри.
      - Что это? - не понял Грачик, заглядывая внутрь польского мешка.
      - Парик, Мишуля,- не без удовольствия ответствовал Мельник.- А это,сказал, быстрым движением водрузив предмет Лысому на голову,- шапо.
      Уф, обошлось, и как это Мельник сдержался, утерпел, перенес этот краткий решающий миг, дал Лысому время и шанс спасти их школьное twosome, просто диво дивное. Может быть, это любовь, вернее, дружба, настоящая мужская... Увы. друзья, бросаясь от худосочного романтизма к слабогрудому идеализму, мучаясь былыми нривязанностями. автор, однако, ступив однажды на столбовую дорогу отечественной прозы, ничего, кроме ооьективной, данной нам в ощущениях реальности, отражать не может и не желает. И потому, конечно, оставив слово "дружба", вместо "настоящая" и "мужская" вставим "состояние, наитие, счастливое стечение обстоятельств, душевная щедрость вообще и некоторое ощущение вины и частности". Well, и так порешив, выйдем из вонючего сарая, хлева с фасадом аграрного Дома культуры и грязными неоновыми буквами для ночной иллюминации - "Новосибирск", выйдем, но пойдем не прямо через проспект к остановке экспресса, а направо, туда, в центр направляемые сообразмтельным Емелей, скоротаем светлую часть суток экскурсией по городу, которому быть здесь повелел не князь, поводья натянув у бронзовой коняги, а тихо, мирно посасывая карандаш 2В, инженер-путеец, известный на литературном поприще как Гарин-Михайловский.