Шизгара

      А впрочем, вот мы поносим собачку, явно исходя из каких-то сугубо абстрактных нигилистических воззрений, совершенно как бы забыв о всеобщем единстве добра и зла, и в самом деле, если бы не это нервное существо с обрубком хвоста, не его трусость и глупость, то так бы и промучился ребенок положенные два часа, с ненавистью пиная в краткие неподнадзорные мгновения нежные, для солнца и кислорода раскрывшиеся сибирские первоцветы. С Божьей же помощью не успело солнышко, переместившись градусов на пятнадцать западнее, отмерить таким образом каких-нибудь три четверти часа, как справа из чащи. нарушая пасторальный покой утра, донесся истерический, срывающийся на визг лай Бекки, явно там, в сосняке, за зарослями боярышника, залетевшего если не в крупный, на медведя, капкан, то, по крайней мере, в опустевшую по весне берлогу кровожадного зверя.
      - Бекки! - вскричала Инесса Викентьевна на чистом русском языке, отчего сообразительный внук закрыл рот и не раздумывая кинулся вправо к источнику звука.- Бекки, малыш, что с тобой? - опоздав со стартовым рывком. но необыкновенно проворно для своих лет последовала за ним старушка.
      "А-а-аав, и-и-ииаав", - захлебывалось совсем рядом бедное животное.
      Нет, оно не встретило в дремучей чащобе (на вполне парковой прогалине среди небесных медуниц) медведя или волка, отнюдь, погнавшись за стрекозой, соблазнившись стрекотом крыл, идиот Бекки слишком удалился от покойного хозяйского тепла, разбежался без меры, пострел, и вылетел из кустов на поляну прямо в ноги Михаилу Грачику, имевшему несчастье забрести именно в эту часть обширных академических угодий. Лысый же не просто боялся собак, он обмирал и холодел от одного вида клыков и резцов, от потоков слюны, в радужном пузырении которой всегда подозревал смертельную концентрацию фильтрующегося вируса водобоязни, попросту говоря, бешенства. Но когда совершенно неожиданно ему под ноги выкатилась, завыла, загавкала, оскалив мерзкую пасть, неведомая тварь. шавка. Мишка (мужчина) не в пример изнеженному кобельку не стал цепенеть от ужаса и истошно звать на помощь. Нет. Отступив на шаг, Лысый noд полоумный визг тихонько ногой пододвинул к себе суковатую палку, ногой же приподнял, подхватил рукой, сдела широкий, но расчетливый замах... впрочем, минуточку, пока он выбирает между мордой и хребтом, пока ошалевший от радости внучок продирается сквозь колючий боярышник, пока старушка поспевает в обход, сделаем паузу, отвлечемся на секунду, отведем взгляд от страшной картины, проследим путь Лысого к роковому месту. Проследим сейчас, ибо мгновение спустя нам уже будет не до того.
      Ну что ж, примерно минут сорок тому назад наш герой покинул общежитие физфака Новосибирского государственного университета, нелюдной воскресной тропинкой проследовал в столовую упомянутого учебного заведения и в диетзале утолил голод морковным салатом и двойной порцией тефтелей с макаронами.Заметно осоловев от внезапной нагрузки, сошел с крыльца и углубился в лес, пошел неспешной походкой хорошо потрудившегося человека без дороги, между сосен, куда глаза глядят.
      Он брел. наслаждаясь процессом пищеварения, майское солнышко, время от времени возникая между деревьев, слепило ему глаза, птицы пели, и мысли кавалера были рассеянными и приятными. Он не думал о прошлом, он думал о будущем и совсем немного о настоящем. Будущее казалось прекрасным, настоящее немного огорчало, но градиент процесса внушал оптимизм.
      Лучезарное настоящее Михаила Грачика слегка испортил дурацкий разговор и вообще прием, оказанный ему Мельником. После сытной трапезы немного смягчившись и перестав во всем винить девицу с двойным именем Лиса-Алиса, Грачик вновь задумался над смыслом сказанного Емелей. Слова "не ожидал я от тебя" и "а не пожалеешь?" вертелись у него в голове и не давали покоя. Вначале, будем честны, услышав это, он, Лысый, обиделся и решил просто игнорировать сказанное, решил считать результатом несварения желудка и утреннего сплина, но мыслительный процесс в бритой башке, однако, помимо воли хозяина продолжался, сопоставлялись факты, выстраивались логические цепочки, пока Мишка читал, ел, в его голове, в глубоких тайниках "оно", шла работа, и наконец, раз! - как внезапное озарение, среди сосен и птичек, в солнечном свете весеннего утра наподобие голенького голубоглазого младенца явился вывод: "Меня никто не принимал всерьез. До сих пор, по крайней мере".
      Поприветствуем это мужественное признание и одновременно счастливое разрешение, отметим воодушевляющее "до сих пор". До сих пор - да. а с этих пор - нет. В самом деле, стоило попереживать ради такого ответ, ради счастливого открытия себя в новом качестве "Итак, еще недавно, - в самом деле безжалостно думал Мишка, я был в глазах окружающих мальчиком, а вот теперь и Емелины слова тому прямое подтверждение, во мне видят мужчину. А значит, скандальное, беспорядочное бегство из родного города - это вовсе не каприз, не детское недомыслие, нет, это первый в жизни настоящий, серьезный поступок. Пусть импульс, но вдохновенный, пусть не блестяще реализованный, но зато победно завершенный и вовремя!"
      Конечно, в эту славную схему не укладывается ремарка "а не пожалеешь?", но, в конце концов, что-то все же должно быть списано на вредный нрав селезенки, а может быть, хе-хе, и на зависть, почему бы и нет. В самом деле, если забыть, отбросить, как мелкие и несущественные, некоторые детали, право, есть, есть чем гордиться, от чего слегка даже нос задрать. Бунт, бегство, ночь, дорога, тысяча и одна неожиданность, не книжная на мелованной бумаге, а испытанная на собственной шкуре. Это вам не девок лапать, господа хорошие, это настоящее дело, битва мировоззрений, схватка идей, нравственных идеалов и жизненных устремлений. "А каждый новый день будет еще интереснее и необычнее",- думал Мишка, скорее всего вспомнив какую-то с детства в памяти засевшую цитату, и холодел от предвкушений.
      Вот в какую возвышенную минуту, в каком великолепном парении (in highly ambient domains) находился наш герой, когда маленькая собачонка (черно-рыжей австрийской сторожевой масти, размером с крупную крысу) вылетела из кустов, остановилась, замерла, затряслась мелко на палочках-ножках и завизжала, всем своим видом изображая готовность к смертельному прыжку.
      Повторяться не будем, наш герой был весел и взвинчен, обморочный страх первой секунды обратился в холодный расчет, насмешливую решительность. Сосновая палка занесена, центр тяжести перемещен на опорную ногу, выбрана морда и баллистический расчет выполнен на "отлично", но... но система палка-собачка-Лысый, к величайшему изумлению последнего, оказалась незамкнутой.
      - Негодяй! - взвыла бабушка, опередившая запутавшегося в ветвях внучка.- Негодяй! - крикнула старушка и не раздумывая, с разбега пихнула хулигана в спину, отчего Лысый, забывшийся в охотничьем угаре, не успел даже сгруппироваться, нелепо, плашмя полетел, против воли метясь вовсе не колом, а своей несчастной битой физиономией прямо в паскудную псину, которая, кстати, не будучи совсем дурой, проворно отскочила.
      Искорябанный колючками внучек, услышав, что начали без него, отчаянно рвдшулся, высвободил руки и ноги, на ходу подхватил с земли незадачливым зверобоем выпущенную при падении и отлетевшую к злополучным зарослям сосновую корягу, с неожиданно мощным для его возраста и роста ревом подлетел к распростертому Грачику и лишь чудом не съездил куском дерева бедняге по почкам.
      Возможно, окажись Лысый не ничком, имей он лучший обзор, да просто увидь он, а не услышь нападающих, он бы повел себя куда разумнее в этой нелепой ситуации, но схлопотав тяжелой палкой по тонким трико. Мишка не стал ожидать продолжения. Крутнувшись колбасой в сторону, под крики и лай он вскочил на ноги и, чудом увидев совсем рядом между деревьями просвет, кинулся в спасительную щель.
      Вот, наконец-то пригодилось спортивное прошлое, очевидной стала польза еженедельного футбола,- как птица, как сокол, как лань, заставляя белок, треща корой, растекаться по древу. Лысый понесся опрометью, огромными прыжками туда, где его наконец готовы были воспринимать всерьез.
      Один капитан, два лейтенанта и сержант Ореховский. Именно последний привлек внимание старших по званию к стремительно приближающейся к кромке леса фигуре неизвестного, одетого в майку с самодельным трафаретом, тренировочные брюки яйской трикотажной фабрики и шапочку с целлулоидным козырьком. По всем правилам приключенческого жанра неизвестный возник в тот момент, когда группа чинов районного отдела внутренних дел на месте происшествия обсуждала обстоятельства поимки вчерашней ночью в момент совершения преступления трех заезжих негодяев, явившихся под покровом темноты в заповедный академический лес для отвратительного промысла местного пушного и, что особенно возмутительно, ручного зверя. Сержант Ореховский, герой вчерашнего задержания, как раз с огорчением докладывал:
      - Третьему из преступной шайки удалось скрыться...
      Как раз после этой его фразы Лысый, заметив впереди людей, замедлил свой бег, перешел на шаг, утирая пот и жадно вдыхая воздух, он не видел, кого ему Бог послал в конце пути. А посему, красный (грязный от валяния на земле), совершенно не думая о последствиях, Мишка раздвинул ветки и смело шагнул навстречу словам:
      - Товарищ капитан, разрешите задержать для выяснения личности.
      ПАРА СЛОВ БЕЗ ПРОТОКОЛА
      Экая, однако, нелепость. Какой чарли-чаплинский исход, бред, глупость. Но кто, кто, спросим мы, виноват, на кого (на чьи происки) списать безобразную последовательность? И ответим, не кривя душой, да, конечно же, на Лысого. Зачем, воскликнем, он не прилег, зачем перед собой красовался гордым упрямством, зачем не поспал часок-другой, не вышел сим незамысловатым образом из порочного круга начавшихся вчера в четыре часа пополудни пряток с догоняшками.
      Впрочем, уместен ли жалостливый тон и суетливые причитания? "Лысый, лысый, неженатый, убил дедушку лопатой" - только в детской присказке, а наш Мишка Грачик чист перед законом и государством. Выяснение его личности всего лишь простая, никого и ни к чему не обязывающая формальность, по техническим причинам "экспресс" убавляет скорость до маневровой, но тут же. вжик, и... ("и" - придется придержать до лучших времен, как ни обидно, но воспользоваться необходимо куда менее жизнелюбивым союзом "а")... а вот и нет, а вот и нет, ибо именно "простая формальность" и смехотворный повод, как ничто в этом забавном, порождающем юмористов без счета мире, способны с фатальной неизбежностью (и в мгновение ока) обращаться в крупные затруднения и серьезные неприятности.
      Итак, учитывая крайнюю обыденность и сугубо протокольные (безусловно, если не благодаря собственной юной горячности, то уж из богатого песнями городского фольклора известные всем и каждому) подробности продлившегося менее часа пребывания Михаила Грачика в районном отделении милиции, опустим эти пятьдесят с небольшим минут воскресного дня и продолжим наше приключение с того самого момента, когда в комнату Андрея Мирошниченко, бывшего, оказывается, не только членом общественной приемной комиссии, но (завидное то прозвание за давностью лет и слабостью памяти уже не восстановить word for word) или студенческим комендантом, или общественным старостой, в общем, неким неюридическим лицом, призванным (деканатом) наблюдать чинность и благонравие на всех пяти этажах, постучал запыхавшийся дежурный, студент с вахты, и с порога объявил:
      - Там внизу кого-то с милицией привели.
      Ну, умные, мы с вами тут же догадались, ло всего-навсего Лысый привел участкового для демонстрации паспорта, последний акт, финальная картина нашего дачного любительского фарса под названием "Опознание подозреваемого". Горько! Занавес! Андрею Мирошниченко, Шине-машине, сие простое объяснение в голову прийти не могло даже не в силу некоторых специфических особенностей устройства его головы, а из-за отсутствия информации, по причине неосведомленности.
      - Кидать ту Люсю,- выразил Шина-машина свое отношение к новости, молниеносно затянул галстук, накинул пиджак и при всем параде (строгий, официальный), блестя малиновым значком в петлице, рванулся вслед не успевшему даже отдышаться дежурному.- Кто? - на ходу уяснял дело общественник.
      - Не знаю,- лепетал потный от бремени ответственности первокурсник-дежурный.
      - Комната?
      - Триста девятнадцать.
      - Недород-коловорот,- простонал Шина, увеличивая шаг.
      Беды валились на студенческого коменданта с поразительной регулярностью. За полгода обладания средней значимости портфелем у Мирошника в некогда приличном и смирном общежитии физфака одно ЧП буквально сменяло другое. Но если поначалу все они не выходили за уровень компетенции факультетского бюро, максимум деканата, то месяц назад, в День международной солидарности трудящихся, хмурый якут с третьего курса (как выяснилось, бывший чемпион своей автономной республики) в плане борьбы с пережитками национализма (и после двух стаканов белой) нанес сложную черепную травму одному дипломнику, а пытаясь догнать другого, сорвал деревянные планки перил на четырех верхних пролетах лестницы и сломал ногу себе лично. Как видим, с процедурой судебно-медицинской экспертизы Шина-машина знаком был не понаслышке.
      "Прибью на месте",- думал он совершенно серьезно, имея в виду очередного нарушителя спокойствия. Пока он несется через две ступеньки со своего второго на третий и в висках его стучат нехорошие пульсы, отвлечемся на мгновение, пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет и жалобных песен не поют, остановим балаган и уясним раз и навсегда хотя бы для самих себя, какая все-таки между ними связь, между Лысым и Андреем Мирошниченко.
      Да в сущности, никакая. Связь мнимая, кажущаяся, причем не кому-нибудь, а Мишке Грачику, человеку, как, наверное, многие уже догадались, а далее, думается, лишь укрепятся в своих подозрениях, весьма и весьма в жизни не искушенному, идеалисту, романтику, в общем, книголюбу и книгочею. Питало же это ощущение чужого локтя, это глупое доверие и наивную уверенность исключительное двуличие Андрея Мирошниченко, весьма характерное на заре рождения экономной экономики для людей, общественное ставивших выше личного. Впрочем, верное по смыслу слово "двуличный", однако, образа правильного не создаст, поскольку личина Шины, обыкновенно наблюдаемая детским глазом Мишки Грачика (и многими ему подобными юными недоумками), была одна - смесь, амальгама Павки Корчагина и Зои Космодемьянской (и глаза незрячие откроет, и в горящую избу войдет). Он был прям, честен, принципиален, верен в дружбе, постоянен в любви, прост, внимателен и требователен. (Именно с этой личиной, Фантомасом, как ни печально, и образовалась искомая связь - увидал Андрюша земляка на школьном вечере и по законам людей с активной жизненной позицией, к тому же перед лицом бывшей физички - что? - сказал: "Приезжай! Помогу по всем статьям!") Ну, а под гладкой, без швов скроенной шкуркой в тепле и уюте жила не еще одна личина, а душа (собственной персоной) Андрея Мирошниченко, совершенно не гайдаровская и не кассилевская. увы, очень похожая на таракана с длинными нюхающими и щупающими усами, плотоядная и полная завистливого вожделения, нагая в глазах Емели и совершенно скрытая от взора такого твердолобого идеалиста, как Лысый. Да, он, но мы об этом уже предупреждали, жизнь воспринимал не реальную, а воображаемую, и если сам, как, собственно, огромное большинство окружающих, и недолюбливал Андрея Мирошниченко, то вовсе не за стальной отлив его голубых белков, а, смешно сказать, "а сверхположительность, стеснялся, даже побаивался, как мелкий и излишне совестливый нарушитель уставных норм и кодекса строителя коммунизма.
      Андрюха же был расчетлив, ловок, хитер, отличался мертвой хваткой и, кстати, в чем неразумный Грачик вскоре убедится, исключительной забывчивостью. (Закругляя все сказанное, подводя итог в терминах нашего приключения, нашего yeah, yeah, yeah и ho-hey-ho, мы ставим впервые с начала нашего приключения крестик в доселе пустой колонке "воспитанные дети". Итак, один есть, npавильный, знающий, что надо, когда и где.)
      Между прочим, в тот момент, когда дежурный тревожно застучал кулаком в дверь общежитского старосты, последний налаживал контакт со своим одногруппником, старшим внуком (единственную внучку за год до появления в городке Шины увел из стойла какой-то ныне уже остепененный и решивший жилищный вопрос счастливчик), отпрыском уже знакомого нам директора Института физической химии СО АН СССР Алешей Дударем (будущим, кстати, чемпионом на историко-патриотическом поприще). Вот, оказывается, чего ради прорывался на своем трайлере ЗИЛ-130, как фронтовой разведчик от засады к засаде, также знакомый нам водитель первого класса Александр Егорович Алейник. Дабы Андрей Мирошниченко, облагодетельствовав ученое семейство заморскими покрышками, вошел таким образом в доверие и, так сказать, в поле зрения могущественного клана Дударей (желто-зеленый tartan с шестиугольной бензольной клеткой). Кстати, несмотря на страшную свою клятву, Александр Егорович уступил настойчивому Шине комплект скатов по 180 рэ штука, тот же, рассудив спокойно и здраво, всучил четыре облитых полиэтиленом колеса внуку видного ученого (директорскому внуку) за 8OO колов оптом, прибавив таким простым образом 20х480 этих самых колов к своей июньской стипендии имени академика Арсентьева, но это все уже летом, несколько дней спустя. а пока...
      А пока Шина-машина бежит через ступеньку, а Мишка протягивает свою краснокожую (в те времена темно-зеленого защитного цвета) книжицу... Впрочем, сколько он бежит? Полминуты? Минуту? Дверь в триста девятнадцатой комнате распахивается, и перед взором властей предстает общественность.
      - Ваш абитуриент? - кивает в сторону Мишки сержант, все еще не решаясь вернуть опознанному вроде бы и не просроченный и ни в чем ином не уличенный паспорт.
      - Кто? - не скрывает своего изумления студенческий комендант.
      - Абитуриент. Говорит, поступать приехал. Физиком хочет быть.
      - Кем?
      - Физиком. Документы, однако, в порядке, хотя, конечно, внешность карточке соответствует не вполне. - Прошу. Повертев, сержант возвращает страдальцу удостоверение личности.- Будьте здоровы,- говорит,- без меня разберетесь?
      - Разберемся,- без тени сомнения обещает Шина-машина.
      За сим следует пауза, хлопает дверь, некоторое время слышен скрип милицейских сапог.
      - Ты кто такой? - наконец подойдя поближе, начинает разбираться студенческий комендант.
      - Андре...- просветлев лицом, приступает к объяснению Лысый.
      - Какой я тебе Андрей? - свирепеет, не дослушав и вступления, Мирошниченко. Отчего Лысый теряется совершенно, глупо моргает, пытается улыбнуться.- Ты что, оглох? - и не думает шутить Шина.- Я тебя спрашиваю. как ты сюда попал, абитуриент? - Последнее слово произносится с обидной растяжкой букв "и" и "е".
      - Я...- пытается собраться Мишка.- Анд... это... я... приехал сегодня... из Южносибирска...
      - Да мне все равно, откуда ты приехал, хоть из Нью-Йорка, кидать тебя вместе с мамой,- уже в привычном тоне обрывает дурака Шина.- Я спрашиваю, как ты сюда попал, сюда, в эту комнату?
      - Она... она была открыта,- уразумев в конце концов, как нехороши его дела, говорит Лысый, благородно, однако, стараясь хоть товарища не подвести.
      - Ах, она была открыта... Ну, мы это уточним... Так, Костя,- это уже молчаливому свидетелю позора, дежурному,- а ну, сбегай за ребятами.
      Что к этому добавить? Когда шаги Лысого и сопровождающих его лиц стихли в конце коридора на лестнице, темноту прихожей осветил желтый свет сорокаваттной лампы, Штучка вылез из своего Богом и случаем (переполнением мочевого пузыря) посланного убежища, в полумраке создал напряжение неровным дыханием, погасил в заведении свет, ретировался уже в полную темноту, накинул крючок, опустился на деревянный круг, прислонился ухом к стене и затих, сим еще раз подтвердив старую истину: Создатель благоволит нетрезвым и сумасшедшим, если они. конечно, не вздумают испытывать его терпение треском своего мотоциклета.
      Итак, безусловно, прав оказался Мельник, увидел Мишка Шину. и очень скоро. Строго-настрого наказав на вахте запомнить гнусную физию trespasser'a. Андреи Мирошниченко, предоставив исчерпание инцидента двум первокурсникам из студенческой добровольной дружины, сам поспешил к оставленному без присмотра носителю замечательной фамилии. Дружинники же проводили безропотного абитуриента до остановки автобуса номер восемь "экспресс" и проследили за депортацией. Один из двух нам интересен, зовут его Юра, именно ему да сочинение, качеством нисколько не уступающее произведению Михаила Грачика, была поставлена тройка, в результате именно он замкнул в прошлом году список зачисленных на физфак. Двойку, после соответствующих формальностей, исправил на тройку председатель приемной комиссии, чем довел процент выпускников сельских школ среди будущих студентов до нужной величины. Спортсменов же в прошлом году, даже перворазрядников, и так был перебор.
      Впрочем, сие предание русского семейства да нравы старины глубокой, то есть сущая чепуха, к нашему приключению отношение имеющая самое отдаленное. Прямое отношение к происходящему имеет отрезок истории, отраженный вождем мирового пролетариата в его работе "Большевики должны взять власть". Знание относящихся к указанному периоду дат и имен, а также скупое, но в принципе верное изложение основных положений упомянутой работы позволило Мельнику-Емеле гораздо раньше запланированного, примерно к трем часам, получить необходимую роспись на правой, зачетной стороне его зачетной книжки. Роспись означала, помимо прочего, его допуск к экзаменационной сессии. Однако естественная по этому поводу радость оказалась краткой. Еще на подходе к общежитию Мельника повстречал тощий и прыщавый кандидат в физики-ядерщики и сообщил:
      - Мирошник кого-то у тебя в комнате с милицией отловил.
      - Одного, двух? - чисто механически спросил Мельник.
      - Не знаю.- удивил интонацией ответ.- У тебя там что. малина?
      - Когда? - не пожелал шутить Емеля.
      - Часа два назад.
      - Ладно, спасибо.
      - Слушай, а все же...
      - Извини, давай завтра.
      Столь невежливо распрощавшись с жердеобразным вестником очередных неприятностей, заспешил Мельник домой. На вахте его остановили вопросом:
      - Из триста девятнадцатой?
      - Ну.
      - Зайди к студенческому коменданту в двести пятую.
      - Хорошо.
      - Прямо сейчас.
      - Ладно, ладно,- пообещал Емеля, не оборачиваясь, взбежал на третий этаж, хлопнул одной дверью, распахнул другую и остановился посреди своей пустой (как ни странно, без всяких признаков вооруженной борьбы и следов отчаянного сопротивления) комнаты. Точно такой же (может быть, лишь чуть более сумрачной) она и была в момент его прощального "к обеду не жди...". Все оставалось на своих местах, и не хватало лишь двух фигур,- стоящей (лицом к двери, спиной к окну - Лысый) и лежащей (ноги к двери, нос к стенке - Штучка). Вся же прочая неорганика не изменилась, не сдвинулась, не шевельнулась, даже "пепси-кола", выставленная на окно, даже квадрат полиэтиленового пакета на тумбочке у изголовья кровати, реальность была идентична (конгруэнтна) памятью зафиксированному образу.
      Покрутив головой, поцокав языком, даже фыркнув. Емеля. однако, не счел нужным как-то членораздельно прокомментировать сие (вторя барду) бермудство. Он сделал "на месте кругом", шагнул в темноту прихожей, ногой распахнул (такой вот крючок!) заветную дверь и - здравствуй, тетя, Новый год обнаружил среди шахматки щербатого кафеля копию (ни больше ни меньше) бессмертного роденовского шедевра. Зеленоватое (от все еще не утихшей схватки почек и печени за молодую Штучкину жизнь) изваяние открыло глаза и на вопрос: "Где Мишка?" - равнодушно сообщило: "Его повязали". После чего сделало попытку встать (неудачную, затем удачную), заставило Мельника посторониться, протопало в комнату и вернулось в исходное (если за точку отсчета принять десять ноль-ноль) положение, о сем уведомив веселым "хрю-хрю" панцирной сетки.
      Совсем ненадолго задержавшись, вслед за Штучкой вернулся в комнату и Емеля. Скверно улыбаясь, он освободил внутренний ситцевый карман от толстого тома и, на прощание кинув неласковый взгляд в сторону, мягко говоря, странного попутчика Лысого, отправился с визитом к студенческому коменданту (на сей раз благоразумно замкнув наружную дверь).
      Тут автор позволяет себе обнаружить некоторые эгоистические наклонности. Но уж слишком ему неприятен Шина, и потому подробности рандеву Мельника с ним слуга муз описывать принципиально не желает. С отвращением и брезгливостью дадим лишь краткое коммюнике. Пользуясь относительной добротой обласканного вниманием отпрыска влиятельного семейства Шины, его удалось убедить в следующем: первое - преступник приехал не к Мельникову, а к своей тетке, проживающей на Морском проспекте, в общагу же просто занес вещи, не найдя поутру родственницы дома, второе - фамилия его, извините, память со школьной поры в точности не сохранила, кажется, Кондрашов, но скорее всего Кондрашин, третье - подобная халатность, близорукость не будет повторена во веки веков. На сие искреннее раскаяние было обещано происшествие гласности не предавать и административных сатисфакций не добиваться.
      При всем этом, однако, удалось еще и решить сверхзадачу - выяснить судьбу несчастного. Итак, он не осужден по законам военного времени, не брошен в сырую одиночку и даже не отдан казакам, а мирно отправлен с "экспрессом" номер восемь куда глаза глядят, на все четыре стороны, туда, откуда он и явился,- в небытие. (Кстати, как это ни смешно, но на Морском проспекте Лысый вышел из автобуса, постоял в нерешительности, дождался следующего и, очевидно, не придумав ничего более достойного, сел в него и в самом деле уехал.)
      Уехал. Ну, и что теперь? Теперь мы пристально смотрим на склонного к полноте (однако пока еще благопристойного пятидесятого размера при росте метр семьдесят четыре) крепыша Александра Мельникова, гадая, какой сюрприз готовят нам (и готовят ли) странности его поведения (вспомним утро) и более чем неожиданные перепады настроения.
      Однако студент физфака не спешит порадовать нас очередным эффектным "кушать подано". Вернувшись к себе, Емеля некоторое время сидел на своей непарадно прибранной койке и с видимым отвращением рассматривал пятками к нему обращенное Штучкино тело. Несмотря на очевидную неподвижность субчика, подозрения относительно его чистоплотности (то есть слабости и болезненности) вызывала наблюдательным Емелей замеченная внезапная убыль запаса тонизирующего напитка в бутылочках по триста тридцать граммов, стоявших на подоконнике. Из пяти сосудов, полчаса назад искрившихся на солнышке калифорнийским deep brown. парочка по возвращении Мельника со второго этажа сменила агрегатное состояние содержимого, иначе говоря, демонстрировала прозрачную смесь кислорода, азота и углекислого газа, попросту, безусловно здоровый и бодрящий, но и так имеющийся в неограниченном количестве, куда ни плюнь, обыкновенный сибирский воздух. Подозревая гнусный обман, Емеля некоторое время изучал симулянта (судьбу которого, кстати, после утреннего
      падения Грачик предопределил словами: "Проспится и свалит"), но тот, или в самом деле в сомнамбулической прострации, или выдержку демонстрируя сатанинскую (в чем мы, конечно же, сомневаемся), лежал и, казалось, не дышал вовсе.
      Впрочем, не умея долго сердиться и быстро потеряв смысл и нить своих дедуктивных построений, Емеля встал с коротким глаголом на устах, запнул в угол бесстыдно брошенную прямо посреди комнаты крышку с красно-синей радугой "Пепсико" и шагнул к двери. Вышел в коридор, огляделся, открыл дверцу распределительного щитка, выловил на дне каменного мешка ключ и вернулся в прихожую, откуда мы слышим щелчки и звяканье металла о металл (явно нарушается неприкосновенность с утра нами еще запримеченного черного висячего замка на двери, химическим карандашом помеченной "319Б").
      Так и есть, Емеля в отсутствие хозяев-второкурсников позволил себе (безусловно, принужденный к сему крайней необходимостью) ознакомиться с закромами агиттеатра "Нейтрино". Добычей прозорливого ревизора стал прекрасный (издали очень пристойно смотревшийся) черный (наверное, дамский) гладкий парик. Сей предмет, вернувшись к себе (предварительно скомкав и завернув в газету), Мельников отправил в полиэтиленовый пакет с надписью Pewex с одной стороны и ядреной задницей, обтянутой всяко простроченным денимом,- с другой. Вслед за париком туда же последовало кое-что из одежды, а именно: шапочка самодельная без лейблов, но с желтыми блестящими пуговицами и рубаха, совсем новая, хорошая, байковая (в клетку), произведенная братским китайским народом (в чем даже в те беспокойные для наших восточных рубежей времена убеждала надпись красным шелком: "Дружба"). Закончив сборы, Емеля поскреб полуторадневную свою щетину и как бы в никуда, однако на всякий случай громко и разборчиво наказал:
      - Никому не отпирать ни при каких обстоятельствах,- застегнул свою приносящую удачу куртку и был таков. Каков же?
      Мрачен, сосредоточен и в то же время благороден, решителен и даже смел, если хотите. Последнему свидетельством ближайшая цель его движения конечная остановка автобуса "экспресс" номер восемь. Да, прочь сомнения, если друг оказался вдруг... короче, возвращаясь к романтическому образу ночного самолета (обозначившего начало второй части наших увлекательных, смею надеяться, воспоминаний), отправился Емеля искать капот и крылья. Впрочем, сообразно обстоятельствам, не в тайгу, а в город Новосибирск. Well (ну-с), пришла-таки пора прозвучать гордо существительным: дружба, верность, честь; наречиям: безоглядно, безоговорочно, безостановочно (имея в виду "экспресс") - и междометию: ура!
      Но... но... при чем же тогда мрачность и сосредоточенность?
      Ах, при том. При том, при этом. Вообще, пока Емеля шагами мерит лес, займемся утром и разберемся наконец с его предзачетным сплином, увенчанным ремаркой: "А не пожалеешь?"
      Именно с нее мы и начнем, оставив (может быть, к неудовольствию Лысого) девушку-разлучницу (и вместе с ней шепот, робкое дыхание, трели соловья) напоследок.