Кортни (№4) - Пылающий берег

Действие ветра и волн создало в высокой части скалы нависший выступ из плотного песчаника, вероятно и раньше служивший укрытием для людей. На песчаном полу пещеры Сантен обнаружила рассеянный пепел давным-давно потухшего костра, а порывшись в пыли, откопала маленький скребок или режущее орудие из камня, похожее на те, за которыми они с Анной охотились на небольшом холме позади шато в Морт Омм. Держа в грязной ладони этот обломок камня, почувствовала особенную ностальгическую боль, но когда поняла, что жалость к самой себе одолевает, положила сколок камня в карман блузы и заставила себя посмотреть в лицо жестокой реальности, а не впадать в тоску по давно минувшим дням на далекой земле.

— Огонь, — сказала она, изучив мертвые кусочки древесного угля. Выложила драгоценные полоски котикового мяса на камень у входа в пещеру просушиться на ветру и отправилась собирать прибитые морем обломки дерева.

Свалила это кучей рядом с древним очагом и попробовала вспомнить все, что когда-либо читала о разжигании огня.

— Две палочки… потри их друг о друга, — бормотала она.

Собранное дерево было сырым и пропитанным солью. Сантен выбрала два куска, не имея ни малейшего понятия, каким должно быть дерево, которое ей требовалось, и приступила к эксперименту. Она трудилась до тех пор, пока пальцы не заболели, но не смогла извлечь ни единой искры или даже струйки дымка.

Подавленная и унылая, легла, прислонившись спиной к задней стене каменного убежища, и стала смотреть, как солнце садится в темнеющее море. Поежилась от холодка вечернего бриза и поплотнее укутала плечи парусиновой «шалью». Маленький кусочек кремня надавил ей на грудь.

Сантен заметила, какими нежными стали в последнее время ее соски, а груди начали наливаться и твердеть, и сейчас помассировала их. Мысль о беременности придала силу. Посмотрела на юг и увидела любимую звезду Мишеля низко над горизонтом, где темный океан сливался с ночным небом.

— Ахернар, — прошептала она. — Мишель… — И когда произносила это имя, пальцы снова дотронулись до кусочка кремня в кармане. Было похоже, что эхо чуть ли не подарок Мишеля ей. Руки задрожали от волнения, когда она ударила камнем о стальное лезвие ножа и белые искры рассыпались в темноте скалистого убежища.

Сантен смотала нитки холста в неплотный шар, перемешав их с мелкой древесной стружкой, и принялась ударять над ним кремнем о сталь. Хотя каждая попытка вызывала дождь ярких белых искр, потребовалась осторожность и настойчивость, прежде чем наконец от шара не поднялась струйка дыма. Сантен раздула крошечное желтое пламя.

Пожарила полоски мяса над угольями. По вкусу оно напоминало не то говядину, не то крольчатину. Сантен смаковала каждый кусок, а поев, смазала жиром болезненные красные солнечные ожоги.

Отложила оставшиеся полоски поджаренного мяса на потом, развела побольше огонь, закутала плечи холстом и устроилась у ближней стены укрытия, положив рядом дубинку.

— Мне следовало бы помолиться… — После первых слов ей почудилось, что Анна где-то очень близко и наблюдает, как она часто делала раньше, когда Сантен, еще дитя, стояла на коленях у кровати, сложив перед собой руки.

— Благодарю тебя, всемогущий Бог, за спасение меня из моря и благодарю тебя за пищу и питье, что ты послал мне, но…

Молитва иссякла, Сантен почувствовала, что с губ готовы слететь скорее обвинения, чем благодарность.

«Богохульство!» Она прямо-таки услышала голос Анны и поспешно завершила молитву.

— О, Господи, пожалуйста, дай мне сил справиться с любыми испытаниями, что ты приготовил мне на грядущие дни, и, если тебе будет угодно, дай мне также мудрости, чтобы понять твой замысел и почему ты сваливаешь на меня кучу несчастий и бед. — Это был весь протест, на который Сантен могла, рискнув, отважиться. И пока пыталась решить, как подобает завершить молитву, заснула.

Когда она проснулась, огонь потух, оставив красные угольки. Сантен поначалу не поняла, где находится, что ее разбудило. Неожиданно с тошнотворной стремительностью все припомнилось. Услышала, что сразу за выходом из укрытия, там, в темноте, затаилось какое-то большое животное. По звуку было похоже, что оно ест. Сантен быстро бросила в костер собранные на берегу куски дерева и раздула пламя. У края освещенного огнем пространства разглядела тень гиены и поняла, что жареное мясо котика, которое она так тщательно упаковала в полоску парусины предыдущим вечером, исчезло.

Плача от ярости и безысходности, подняла ярко горящую головню и швырнула ее в гиену.

— Ах ты отвратительная тварь! — закричала она, и гиена, взвизгнув, скачками умчалась во тьму.

Под нежаркими лучами утреннего солнца на скалах грелось стадо тюленей. Сантен почувствовала, что голод и жажда дают о себе знать с новой силой.

Вооружившись двумя камнями размером со свой кулак и крепкой корягой, выброшенной на берег прибоем, она с необычайным проворством поползла по расщелине, стараясь подобраться к животным как можно ближе. Но прежде чем она успела преодолеть половину расстояния, стадо с ревом скрылось в бурунах и теперь не выберется из воды до тех пор, пока Сантен не исчезнет из виду.

Отчаявшись, она вернулась в пещеру. На песке возле потухшего костра виднелись пятна застывшего тюленьего жира. Вытащив из холодного пепелища обгоревшую головешку, растерла уголек в пыль, смешала на ладони с жиром и стала осторожно мазать нос и щеки черной смесью там, где ничем не защищенная кожа сгорела вчера на солнце.

Сантен окинула взглядом свое прибежище. В ее распоряжении имелись складной нож, кусочек кремня, коряга и капюшон из парусины. Не хотелось покидать это место. Уже несколько часов оно служило домом. Но она заставила себя повернуться и пойти отсюда прочь, направляясь по голому пляжу к югу, туда, где перед ней вновь простиралась зловеще-нескончаемая прибрежная пустыня.

В эту ночь она не нашла ни пещеры, где можно было укрыться, ни кучи плавника, прибитого к каменистому мысу. У нее не было еды, утолить жажду тоже было нечем. Кое-как завернулась в капюшон и лежала, не шевелясь, на жестком песке под дюнами. Всю ночь холодный слабый ветер гнал по пляжу мелкий морской песок, и к рассвету ее с ног до головы одело искрящимся светлым покрывалом. Запорошило ресницы, волосы покрывал слой песка и соли. От холода, ушибов и невероятного перенапряжения тело онемело так, что сначала она, как старуха, заковыляла по берегу, опираясь на палку. Согревшись немного от ходьбы, Сантен почувствовала, что двигаться стало легче, но знала, что слабеет с каждым шагом. По мере того как солнце поднималось выше, жажда начала сжигать нутро, она стиснула зубы, ибо не могла даже крикнуть. Губы распухли и потрескались, раздувшийся шероховатый язык прилепился вязкой слюной к горлу, Сантен не могла даже пошевелить им.

Она склонилась над набегавшей волной, погрузив лицо; потом смочила в воде свою парусиновую накидку и оставшуюся на ней скудную одежду, едва удерживаясь от искушения глотнуть чистой и прохладной морской влаги.

Стало легче лишь на минуту. Когда вода высохла, обожженное солнцем лицо стало покалывать от выступившей соли; сухие, все в трещинах, губы пылали огнем, казалось, что кожа превращается в тонкий пергамент, который вот-вот разорвется от натяжения, а жажда сведет с ума.

В середине дня далеко впереди на мягком влажном песке она разглядела сгустки черных движущихся теней. Однако пятнышки обернулись четырьмя большими чайками с чисто-белыми грудками и черными спинками, с криком налетавшими друг на друга, открыв желтые клювы и борясь за кусок выброшенной прибоем поживы.

Взмахнув крыльями, они поднялись в воздух, как только девушка приблизилась к ним: добыча, из-за которой дрались птицы, оказалась для них слишком тяжелой и осталась лежать на песке. Это была большая мертвая, вся искалеченная чайками, рыба. Сантен рванулась из последних сил, упав возле рыбины на колени. Она вцепилась в нее обеими руками, но тут же поперхнулась от омерзения и отбросила от себя, вытирая руки о полотняную юбку. Рыба уже воняла, пальцы утонули в мягкой разлагавшейся плоти, будто в застывшем жире.

Девушка отползла в сторону и села на песок, обхватив руками колени и крепко прижав их к груди, не сводя глаз с горы вонючей мертвечины, всеми силами пытаясь позабыть о терзавшей ее мучительной жажде.

Однако, в конце концов, собрав все свое мужество, снова подползла к рыбе и, отвернув лицо, чтобы не чувствовать так остро смрада, вырвала ножом кусок беловатого мяса. Отрезав крошечный кусочек, осторожно положила его в рот. От сладковатого привкуса гниения в желудке сразу же замутило, но Сантен тщательно разжевала мякоть, высасывая из нее тошнотворный сок, выплюнула остаток, а затем отрезала новый кусочек.

Противная себе самой почти так же, как и отвратительная падаль, из которой она продолжала высасывать жидкость, Сантен присела передохнуть, когда сообразила, что заставила себя протолкнуть в горло чуть ли не полную чашку жижи.

Мало-помалу съеденное оживило ее настолько, что она почувствовала прилив сил, достаточных для того, чтобы идти дальше. Побрела по воде, пытаясь отмыть лицо и руки от вони, но привкус гниющей рыбы прочно держался во рту все то время, пока Сантен медленно шла вдоль кромки берега.

Перед самым закатом солнца накатила новая волна одуряющей слабости, и она рухнула на песок как подкошенная. На лбу выступила холодная испарина, внезапная боль ножом резанула по животу, тело согнулось от судороги. Рот наполнился желчью, в нос вновь ударил резкий запах мертвечины.

Девушка тяжело выдохнула, из горла хлынула горячая рвота. Сантен в немом отчаянии смотрела, как на песок извергает все, с таким трудом съеденное, а потом так схватило живот, что от дикого приступа тут же пронесло.

«Я отравилась», — промелькнуло в голове, и Сантен снова ткнулась в песок, корчась от спазмов, равномерно следовавших один за другим, пока измученное тело упорно исторгало из себя отраву. Было уже темно, когда приступ тошноты прошел. Стянув с себя испачканное белье, она отшвырнула его в сторону и поползла к морю. В набежавшей волне омыла тело, окунула в воду лицо и сполоснула рот, готовая заплатить новым приступом жажды за моментальное ощущение чистоты.

А потом, также на четвереньках, добралась за линию прибоя и, дрожа от холода в обступившей темноте, стала медленно умирать.

С самого начала Гарри Кортни был до такой степени захвачен лихорадкой по организации спасательной экспедиции в Намибийскую пустыню через страшившее всех побережье, не без причины названное Берегом Скелетов, что даже не попытался просчитать шансы на успех.

Достаточно было и того, что он исполнял роль человека деятельного и энергичного. Как все неисправимые романтики, Гарри столь часто грезил этой ролью, что сейчас, когда ему предоставилась возможность исполнить ее, ухватился со страстностью фанатика.

За долгие месяцы после того, как пришла телеграмма из военного департамента — грубый серый конверт с коротким сообщением: «Их Величество с прискорбием извещает Вас, что Ваш сын, капитан Майкл Кортни, погиб при исполнении…» — жизнь Гарри превратилась в никчемное, бесцельное существование, не имевшее никакого смысла. А потом, словно чудо, пришла вторая телеграмма, на этот раз от брата-близнеца: «Вдова Майкла ожидающая рождение твоего внука осталась после войны без крова и средств существования тчк срочно выясняю возможность отплытия первым пароходом Кейптаун тчк пожалуйста встречай и всем позаботься тчк срочно ответь тчк письмо отправляю следом Шон». С получением этой телеграммы жизнь для Гарри началась будто заново. Но когда и эта надежда была жестоко похоронена в темных зеленых водах течения Бенгуелы, Гарри инстинктивно почувствовал, что не может больше позволять жизни наносить ему сокрушительные удары, доводя до беспросветного отчаяния. Отбросив любые сомнения, он должен заставить себя поверить, что жена Майкла и ее неродившийся ребенок после крушения в море выжили в пустыне. Надо думать только о том, что они ждут именно его, ждут, что он придет и спасет их. И единственный способ добиться этого — отбросить всякие разумные доводы и заняться лихорадочной деятельностью, какой бы тщетной и бессмысленной она ни казалась, а уж если и это не поможет, то тогда стоит поискать опору в неисчерпаемой вере Анны Сток, твердой и незыблемой, как скала.

Они прибыли в Виндхук, прежнюю столицу немецкой колонии в юго-западной Африке, которую англичане захватили два года назад. На вокзале их встретил полковник Джон Викенгэм, исполнявший обязанности военного губернатора края.

— Здравствуйте, сэр.

Викенгэм приветствовал их, заметно стесняясь. За последние несколько дней он получил кипу телеграмм, одна из которых была от генерала Янни Смэтса, а другая от заболевшего премьер-министра генерала Луиса Боты — и в обеих содержались указания оказывать визитеру всяческую помощь и поддержку.

Но не только этим объяснялось то глубокое уважение, которое Викенгэм проявил по отношению к гостю. Полковник Гарри Кортни был кавалером высшего ордена за доблесть, а его книга об англо-бурской войне «Неуловимый враг» обязательна для изучения в Военном Колледже, где учился Викенгэм; что же касается политического и финансового влияния братьев Кортни на жизнь страны, то об этом ходили настоящие легенды.

— Позвольте мне выразить свои соболезнования по поводу вашей невосполнимой утраты, полковник Кортни, — проговорил Викенгэм, пожимая гостю руку.

— Очень любезно с вашей стороны, — пробормотал Кортни, каждый раз чувствуя себя каким-то самозванцем, когда к нему обращались по званию. И всякий раз ему хотелось объяснить, что служил он в резервном полку на войне, которая происходила двадцать лет тому назад. И сейчас, чтобы как-нибудь скрыть смущение, он повернулся к Анне, которая стояла рядом с ним, заслоняясь шляпой от солнца.

— Разрешите представить вам достопочтенную мевру Сток, — ради блага Анны Кортни перешел на африкаанс. Викенгэм с готовностью последовал его примеру:

— Aangename kermis, — Приятно познакомиться, мевру.

— Мевру Сток была в числе пассажиров на «Протеа Касл» и среди тех выживших, которых подобрал на борт «Инфлексибл».

Викенгэм понимающе присвистнул.

— Ужасный случай, — он снова повернулся к Гарри. — Позвольте вас заверить, полковник Кортни, что я буду счастлив предложить вам любую возможную помощь.

За него ответила Анна:

— Нам понадобятся автомобили, много автомобилей, и люди, чтобы помочь нам. И они понадобятся нам скоро, очень скоро!

В качестве головной машины им предложили «форд» последней модели «Т», правда, перекрашенный из заводского черного цвета в бледно-песочный. Несмотря на кажущуюся ненадежность, эта машина должна была доказать, что в условиях пустыни является просто незаменимой. Легкий корпус, выполненный из сплава ванадия и стали, и двигатель, работавший на малых оборотах, могли удержать ее на мягком песке, в который провалилась бы любая другая тяжелая машина. Единственным недостатком «форда» было то, что двигатель быстро перегревался и выбрасывал в воздух бесценные водяные пары, обжигая ими водителя и пассажиров.

Викенгэм обеспечил их также четырьмя грузовиками типа «Остин», каждый из которых мог перевозить полтонны снаряжения. На пятой машине, которую армейские инженеры модифицировали в железнодорожных мастерских, установили стальной бак для воды вместимостью пятьсот галлонов[133]. К каждой машине были прикомандированы капрал, он же водитель, и его помощник.

В силу того, что Анна напрочь отвергла любые отговоры Гарри и весьма прямолинейно проехалась насчет практических навыков инженеров и механиков, а также военных экспертов, конвой был готов покинуть столицу уже через тридцать шесть часов после ее прибытия в Виндхук. И было это на четырнадцатые сутки с того момента, как немцы торпедировали «Протеа Касл».

В четыре часа утра они с грохотом выехали из спящего городка: грузовики были доверху заполнены различным оборудованием и запасами топлива, а пассажиры, набившись в кабинах, прижимались друг к другу, обдуваемые холодным воздухом с нагорья. Двинулись по дороге, изъезженной тяжелыми фургонами и повозками, которая тянулась вдоль неширокого и ровного железнодорожного полотна, чтобы попасть в местечко Свакопмунд на побережье в двухстах милях отсюда.

Окованные сталью колеса фургонов проложили в земле такие глубокие колеи, что резиновые шины грузовиков тяжело буксовали, за исключением тех каменистых участков, где усыпанная булыжниками и утрамбованная двойная колея больше походила на высохшее русло горного потока, чем на обычную дорогу. Но и здесь двигались медленно и осторожно: от жуткой тряски по рытвинам машины часто выходили из строя и конвой был вынужден то и дело останавливаться, чтобы заменить проколотую шину или поменять лопнувшую рессору. И все это происходило на дороге, протяженностью в четыре тысячи футов, непрерывно спускавшейся под откос, на этом пути, отнявшем у них четырнадцать часов, можно было легко сломать себе шею.

В конце концов выбрались на плоскую, поросшую редким сухим кустарником прибрежную равнину. Машины понеслись вперед на скорости двадцать миль в час, оставляя позади себя длинный клубящийся столб пыли грязно-коричневого цвета, похожий на дым костра какого-нибудь бродяги.

Свакопмунд до крайности поразил их: показалось, что сюда, в южно-африканскую пустыню, перенеслась часть немецкой Баварии, красоту которой завершали причудливо разросшийся местный Шварцельд и пирс, выдававшийся далеко в зеленый океан.

Был полдень воскресенья, когда кавалькада пыльных машин покатила по главной вымощенной улице Свакопмунда. В городском саду играл немецкий духовой оркестр: все музыканты были одеты в зеленые кожаные гетры и альпийские шапочки. Увидев, что конвой остановился перед гостиницей через дорогу, они сбились с темпа, перестали играть и в оцепенении смотрели на прибывших. Да, было отчего затрепетать: на стенах здания до сих пор оставались следы английской шрапнели.

После пыли и жары многочасового перехода через пустыню местное пиво «Пилснер», которое готовил мастер из Мюнхена, показалось чем-то вроде воскрешения в Валгалле.

— Организуй-ка им хороший отдых, хозяин, — приказал Гарри, упиваясь вновь обретенным чувством мужского братства и неимоверной радостью оттого, что удалось успешно провести конвой через горы.

С готовностью подперев животами длинную стойку бара, мужчины подняли пивные кружки и уже не отрывались от них, хитро улыбаясь и не обращая никакого внимания на то, что пыль с их лиц, похожих на грязные маски, смешивалась с пивом.

— Минхерц! — едва ополоснувшись после дороги, в дверях салуна появилась Анна. Она стояла, прибоченившись, уперев в бока полные натруженные руки, потемневшее от солнца и ветра лицо исполнилось неподдельного гнева. — Минхерц, мы попусту тратим время!

Гарри незамедлительно обрушился на своих мужчин:

— Давайте, парни, у нас полно работы. Хватит отдыхать.

К этому моменту уже ни у кого не осталось никаких сомнений относительно того, кто по-настоящему руководит экспедицией. Глотнув напоследок пива, мужчины гуськом потянулись на солнце, стыдливо утирая пену с губ и не смея встретиться взглядом с Анной, когда бочком пробирались мимо.

За время, что заправлялись топливом, заполняли водой баки, перепаковывали груз, разболтавшийся во время перехода, а также производили ремонт автомобилей, Гарри навел справки в полиции.

Сержант был заранее предупрежден о его прибытии.

— Извините, полковник, мы ждали вас не раньше, чем через три-четыре дня. Если бы я знал… — Ему не терпелось выразить свою готовность помочь. — К сожалению, земли там, дальше, не знает никто. — Выглянув из окна и посмотрев на север, сержант невольно вздрогнул. — Однако у меня есть человек, который мог бы, пожалуй, послужить вам проводником.

Сняв с крючка на стене позади стола связку ключей, он повел Гарри к тюремным камерам.

— Эй, ты, swart donder, — черномазый мерзавец! — гаркнул он, отпирая одну из дверей. Гарри заморгал от растерянности, когда тот, кого для него выбрали в проводники, вышел, шаркая ногами, из камеры и угрюмо оглядел их исподлобья.

Это был темнокожий готтентот с типичной внешностью злодея, на лице мрачно сверкал один-единственный глаз — второй закрыт кожаной повязкой. От заключенного несло, как от козла.

— Этот тип знает те края. Еще бы ему не знать, — ухмыльнулся сержант. — Именно там он занимался браконьерством, добывая слоновую и носорожью кость, за что и загремит на каторгу на пять лет, разве не так, Кали Пит?

Кали Пит стянул с глаза кожаный лоскут и неторопливо искал насекомых в волосах у себя на груди.

— Если он поработает для вас хорошо и вы останетесь им довольны, то, возможно, отделается всего двумя или тремя годами, ворочая камни, — пояснял сержант, в то время как Кали Пит нашел что-то в волосах и раздавил ногтями.

— А если я буду им недоволен? — спросил, помявшись, Гарри. Слово «kali» на свагили означало «плохой» или «злой», а потому не внушало никакого доверия.

— Ну, — вдруг повеселев, проговорил сержант, — тогда даже не думайте о том, чтобы тащить его обратно с собой. Просто пристрелите и закопайте там, где никакая собака его не сыщет.

Выражение лица у Кали Пита изменилось, как по мановению волшебной палочки.

— Хороший господин, — заскулил он на африкаанс, — я знаю там каждое дерево, каждый камень и каждую песчинку и буду вам верным псом.

Анна ждала Гарри, уже сидя на заднем сиденье «форда».

— Куда это вы запропастились? — требовательным тоном заговорила она. — Уже шестнадцать дней моя девочка одна-одинешенька находится там, в дикой пустыне!

— Капрал, — обратился Гарри к старшему военному чину, перепоручая ему Кали Пита, — если этот тип попытается сбежать, — Гарри не очень удачно попробовал напустить на себя злодейский вид, — пристрелите его на месте.

Когда последние побеленные здания с красными черепичными крышами остались позади, водитель автомобиля тихонько рыгнул и облизнул губы, с мечтательной улыбкой вспоминая вкус пива.

— Радуйтесь, пока есть возможность, — снисходительно пробормотал Гарри, — потом долго не придется держать кружечку.

Дорога бежала вдоль кромки пляжа, по левую руку зеленые волны прибоя, пенясь и вскипая, кудрявыми барашками накатывались на мягкий желтый песок, а впереди простиралась безликая, наводящая тоску прибрежная полоса, окутанная белесой морской дымкой.

Раньше этой дорогой пользовались сборщики келпы, пускавшие крупные водоросли, выброшенные на берег, на удобрения, но по мере того, как конвой продвигался все дальше на север, исхоженная колея становилась менее отчетливой, пока наконец; не пропала совсем.

— Что впереди? — требовательным голосом спросил Гарри у Кали Пита, которого привели к нему из замыкавшего колонну грузовика.

— Ничего, — ответил Кали Пит, и Кортни вдруг с неясной тревогой ощутил, что за этим обычным словом скрывается настоящая угроза.

— Значит, начиная отсюда, мы проложим собственную дорогу, — проговорил он с уверенностью, которой вовсе не чувствовал.

На то, чтобы преодолеть следующие сорок миль пути, ушло четверо суток.

Когда-то очень давно в этих местах были проложены водоканалы, высохшие уже добрую сотню лет назад, но их крутые стены сохранились, а дно усыпано гладкими булыжниками, похожими на пушечные ядра. То и дело конвой натыкался на предательски ровные участки земли, где автомобили неожиданно проваливались по самые оси в мягком песке и их надо было руками толкать вперед. Попадались в почве и разломы, куда один из грузовиков завалился боком, а на втором лопнула задняя ось, и его пришлось бросить вместе с кучей багажа. Он, как обнаружилось, был абсолютно ни к чему — все эти палатки, складные стулья, столы, а также эмалированная ванна и ящики со всяким барахлом, которым собирались соблазнять вождей диких племен, пачки чая, консервированное масло и остальное оборудование, казавшиеся таким существенно важным, когда его закупали в Виндхуке.

В урезанном виде и облегченный, конвой продолжал пробиваться на север.

На полуденном солнце вода в радиаторах закипала, ехали, выпуская пышные струйки белого пара из запасных клапанов. Останавливались каждые полчаса, чтобы дать моторам остыть.

Иногда попадались участки берега, усеянные черными обломками скальных пород, острыми, как ножи, которые легко пропарывали тонкие шины. В один из дней Гарри подсчитал, что останавливались пятнадцать раз, чтобы поменять колеса. Весь вечер до самой полуночи над лагерем висел едкий запах расплавленной резины, пока измотанные походом мужчины при свете фонарей чинили рваные камеры.

На пятый день пути разбили лагерь напротив опаленного солнцем голого пика горы Брандберг — Сгоревшей Горы, вершина которой поднималась впереди из багряного вечернего тумана, а наутро Кали Пит исчез из лагеря.

Он забрал ружье и пятьдесят обойм с патронами, а также одеяло, пять грелок, золотые охотничьи часы и ящичек с двадцатью золотыми соверенами, который Гарри тщательно спрятал у себя под одеялом накануне вечером.

В ярости угрожая пристрелить негодяя на месте, попадись он ему на глаза, полковник с несколькими людьми отправился на поиски на своем «форде». Но Кали Пит выбрал момент вполне подходящий: всего в миле от лагеря он скрылся среди крутых холмов и бесплодных пустошей, где никакой автомобиль его преследовать не мог.

— Сбежал так сбежал, — бодрясь, проговорила Анна. — Нам без него спокойнее.

Но через секунду добавила:

— Уже двадцатый день с тех пор, как моя девочка… — Она осеклась. — Мы должны двигаться вперед, минхерц, ничто не должно помешать нам на нашем пути. Ничто…

А продвижение вперед с каждым днем становилось все труднее, все мучительнее и тяжелее.

Очень скоро они оказались перед стеной из скал, которая вырастала прямо из моря и странным образом напоминала зубцы на спине динозавра. Тускло поблескивая под солнцем, скалы тянулись далеко в глубь суши, и Гарри внезапно почувствовал, что физически измотан до крайности.

— Это безумие, — бормотал он, стоя на подножке одного из грузовиков, прикрыв глаза от слепящего блеска воды и солнца и пытаясь обнаружить какой-нибудь проход среди высоких непроходимых утесов. — Люди достаточно натерпелись.

Удрученные неудачей, его спутники стояли маленькими группками возле запыленных, разбитых грузовиков.

— Прошел уже почти месяц, как мы в пути, теперь я уверен, что в этих условиях никто бы не выжил, даже если бы добрался до берега. — У него разболелась культя, каждая мышца на спине ныла, весь позвоночник раскалывался от жуткой тряски на ухабистой дороге. — Нет, придется повернуть обратно!

Гарри выбрался из автомобиля, сразу как-то постарев, с трудом шевеля онемевшими ногами, и захромал вперед, к Анне, стоявшей в голове колонны у «форда».

— Мевру… — начал было он, но, обернувшись, Анна положила свою большую обветренную руку ему на плечо.

— Минхерц, — проговорила она низким глубоким голосом, улыбнувшись. Как только Гарри увидел эту улыбку, все возмущение испарилось. Впервые обратил внимание, что она, если не считать покрасневшей кожи и предательских морщинок на лице, была, безусловно, красивой женщиной. Линия подбородка решительная и твердая, зубы белые и ровные, а в глазах светилась нежность, какой он раньше никогда не видел. — Минхерц, я стояла и думала, что очень немногие мужчины сумели бы провести нас так далеко по этой пустыне. Без вас мы бы ничего не смогли. — И крепко сжала его локоть. — Я, конечно, знала, что вы человек опытный и написали много книг, а теперь я знаю также и то, что мужчина вы сильный и упрямый, которого не остановят никакие препятствия.

Она снова сжала его руку. Ладонь была теплой и жесткой. Гарри обнаружил, что ему приятно это прикосновение. Распрямив плечи, он вдруг заломил свою шляпу с опущенными набок полями. И спина уже вроде бы не так болела. Анна опять улыбнулась.

— Я с несколькими людьми пойду по камням пешком. Осмотрим на берегу каждый дюйм, каждую пядь, а вы поведете конвой в обход и найдете другую дорогу.

Целых четыре мили им пришлось пробиваться в глубь побережья, пока не обнаружили узенькую и опасную дорогу меж каменистых гор, которая вывела обратно к морю.

Когда Гарри разглядел далекую фигуру Анны, упрямо шагавшую по глубокому песку во главе маленького отряда, тянувшегося позади нее, то почувствовал неожиданное облегчение и признался себе, что в течение этих нескольких коротких часов ему очень ее не хватало.

В тот вечер, когда они сидели на песке, опершись о дверцу «форда», неторопливо пережевывая солонину с сухарями и запивая ее крепким кофе, подслащенным сгущенным молоком, Гарри смущенно произнес:

— Мою жену тоже звали Анна. Она умерла уже давно.

— Да, — кивнула в ответ Анна, не переставая жевать. — Я знаю.

— Откуда?

— Мишель рассказывал Сантен. Произносимое на французский манер имя Майкла все еще сбивало с толку.

— Я постоянно забываю, что вы знаете о Майкле очень многое. — Он проглотил кусок солонины, вглядываясь в темноту. Как обычно, остальные члены экспедиции расположились чуть поодаль, предоставляя им возможность некоторого уединения, и сейчас тот костер отбрасывал неясные желтые блики на песок, а в ночи разносились приглушенные голоса. — А вот я, к сожалению, почти ничего не знаю о Сантен. Пожалуйста, расскажите мне о ней, мевру.

На эту тему они могли говорить сколь угодно долго.

— Она хорошая девочка, — Анна неизменно начинала свои рассказы с этого утверждения. — К тому же своевольная и упрямая. Я когда-нибудь говорила вам, как однажды?..

Гарри подвинулся поближе, вытянув шею, но на самом деле почти не слушал.

Отсветы костра отбрасывали на лицо Анны причудливые тени, отчего оно показалась совсем домашним. Гарри наблюдал за ним со странным чувством покоя и умиротворенности. Обычно женщины вызывали в нем лишь беспокойство и чувство неуверенности в себе; чем красивее и изысканнее были эти дамы, тем больше их страшился.

Уже очень давно он примирился с тем, что был импотентом, о чем узнал непосредственно в свой медовый месяц. Язвительный смех его невесты тридцать лет спустя по-прежнему звенел в ушах.

Но больше ни одной женщине Гарри не дал возможности посмеяться над собой снова. (Майкл не был по-настоящему его сыном, ибо эту работу выполнял за Гарри брат-близнец.) И теперь, когда ему было уже много за пятьдесят, все еще оставался девственником. Время от времени, как сейчас, например, когда приходилось вспоминать об этом, он чувствовал себя немного виноватым.