Практическая магия

– А если он первым заговорит с тобой?

– Не буду обращать на него внимания. Мама хочет, чтобы я так поступал, когда ребята начинают смеяться надо мной из-за того, что я хожу в Сент-Винсент. Я сначала думаю, а не пускаю в ход кулаки. У меня есть мозги, так что мне незачем употреблять бранные слова. – Квентин назубок выучил все наставления матери.

– Но если продавец наркотиков от тебя не отстанет? Если попытается всучить тебе эту дрянь? Если он скажет что-то такое, о чем нельзя сказать маме? – Ричард мрачно смотрел на сына и ждал ответа.

Квентин задумался, но не потерял уверенности в себе. Паренек был просто умницей, отличным учеником. Благодаря Анджеле ему не придется зарабатывать на жизнь в гараже или беспокоиться из-за отсутствия денег. Он хорошо устроится в жизни. Возможно, станет юристом или врачом, и даже получит ученую степень.

Если только уцелеет в таком окружении. Ричард хотел знать наверняка, что его сын не пропадет. Он смотрел на него и с тревогой думал о том, что из-за него и Анджелы Квентин оказался между молотом и наковальней. Каждый учил его по-своему, и мальчик путался. Квентин сидел спокойно, все еще обдумывая ответ на вопрос отца.

– Скажи мне не то, что хотела бы услышать от тебя мама, – велел Ричард. – Скажи мне то, что хочу услышать я. Как ты справишься с этим ублюдком, если он к тебе пристанет?

Квентин шумно выдохнул. Его глаза потемнели, он улыбнулся.

– Я врежу ему между ног.

– Правильно. А потом ты пойдешь к Альфонсо Эспозито, и он сделает так, чтобы этого недоноска арестовали. – Альфонсо, их сосед, работал детективом в полиции. – Поступай так же, если кто-то попытается обидеть тебя или твою мать. Например Фрэнк Сиконе, этот чертов мироед-ростовщик. И дети у него воры. Никогда ничего у них не бери. Понял?

– Да, папа, – Квентин кивнул.

Ричард заметил, как сын коснулся рукой подбородка. Судя по всему, ему уже доставалось от Джонни Сиконе, который был старше и крупнее.

– Твоя мама хочет, чтобы ты хорошо прислуживал у алтаря, не дрался и не ругался, – проворчал Ричард. – Я знаю, что ты стараешься. Ты правильно говоришь, хорошо учишься, ты действительно умный. Я горжусь тобой. Но надо вести себя также, когда мама будет рядом с тобой. – Ричард нагнулся к сыну. – Но если ты окажешься один на улице, то необходимо поступать так, как я тебя научил, договорились? Ты станешь говорить так, как я, драться, как я, и тогда люди поймут, что с тобой не стоит связываться, с мамой ты или без нее. Потому что этим соплякам плевать, знаешь ты латынь или нет. Им безразлично, умный ты или дурак. Им до лампочки то, что говорили или делали римские цезари. И потом я знаю, что тебе и так несладко приходится из-за школьной формы и галстука, который тебе приходится носить. Могу себе представить…

– Да ладно, они просто кучка дерьма, – с презрением бросил Квентин. – Так говорит миссис Зильберштейн.

– Согласен, но если ты позволишь им взять над собой верх, они когда-нибудь убьют тебя.

Квентин горделиво выпрямился.

– Я отобью у них охоту связываться со мной, – торжественно пообещал он. – И они меня не убьют. И я позабочусь о маме. Клянусь.

Ричард крепко обнял сына. Они долго сидели, прижавшись друг к другу. Потом отец поцеловал темные кудри сына и чуть оттолкнул его.

– Ты станешь главным драчуном в квартале и самым лучшим учеником, хорошо? И мы будем видеться с тобой каждые выходные. Я договорился о том, чтобы вам поставили телефон, так что ты сможешь позвонить мне, если я тебе понадоблюсь.

– Хорошо.

– Так. Я не римский император, но у меня есть для тебя подарок. – Ричард достал узкий, блестящий предмет из кармана шерстяной куртки и протянул мальчику.

Квентин присвистнул. Он осторожно взял в руки серебристую ручку, нажал на кнопку, и мгновенно вылетело узкое лезвие стилета.

– Моему перочинному ножику до этого далеко. Спасибо, папа, – прошептал он.

– Расскажи мне, как ты будешь им пользоваться.

– Я не стану играть им, потому что это не игрушка. Не покажу его отцу Александру. Или маме. Не порежу парня, если он первым не набросится на меня.

Ричард кивнул. Квентин медленно сложил лезвие, убрал стилет в карман, потом поднял глаза на отца. В них притаилась боль. Но губы мальчика были крепко сжаты. Пришла пора прощаться.

– Неужели тебе и в самом деле необходимо туда ехать? – спросил Квентин. – Это же почти в Канаде.

– Да, я должен работать там. Место просторное, платить за него не нужно. Я получил деньги за медведицу, так что самое время начать. Твой старик не какой-нибудь халтурщик. Не имеет значения, сколько уйдет на это времени, но ты еще будешь мной гордиться.

– Я и так тобой горжусь. – Ричард взъерошил волосы сына.

– Ты хороший мальчик, – тихо произнес он. – А теперь скажи мне что-нибудь по-латыни и отправляйся домой. Ты остаешься за мужчину в нашей семье. Ведь я могу на тебя рассчитывать, верно?

Квентин открыл дверцу, вылез из машины, аккуратно прикрыл ее и нагнулся к боковому окну. Он несколько раз глубоко вздохнул, и отец понял, что мальчик изо всех пытается сдержаться и не заплакать. На Ричарда нахлынуло отчаяние. “Пусть с моим сыном будет все в порядке, – взмолился он про себя. – Пусть он найдет равновесие между возвышенным и грубым”.

– Ars longa, vita brevis, – наконец произнес Квентин, что означало: “Жизнь коротка, искусство вечно”.

Ричард улыбнулся.

– Отлично, умник. И как это перевести?

– Я хочу, чтобы ты жил вечно, – охрипшим голосом ответил Квентин, развернулся и ушел, стараясь справиться с хлынувшими слезами.

ГЛАВА 2

Не только студенты колледжа Маунтейн-стейт, но и многие выпускники не раз пытались среди ночи вымазать, оцарапать или как-то изуродовать Железную Медведицу, но она непоколебимо стояла всеми четырьмя своими лапами на земле на почетном месте посреди круглого дворика перед административным корпусом между клумбой с желтыми нарциссами и кустами азалий.

С каждым годом члены семьи Тайбер ненавидели скульптуру все сильнее. Недовольные работники птицефабрики шипели вслед мистеру Джону: “Поди трахни свою Железную Медведицу!” Фермеры, выращивавшие птицу и получившие за цыплят меньше ожидаемого, бормотали себе под нос: “Конечно, лучше потратиться на чертову железную тушу, чем нам заплатить как положено”. И в клубе до ушей мистера Джона частенько долетало: “Вполне возможно, что у меня не столь изысканная обстановка, как в доме Тайберов, но я, по крайней мере, способен отличить произведение искусства от груды металлолома”.

Я частенько сидела в тени скульптуры, пока отец стирал с нее надписи и рисунки. Он говорил мне, что жизнь – это произведение искусства, которое мы создаем при помощи воображения на жестком постаменте действительности. Он утверждал, что любое рождение, любая смерть, любая радость и любое горе влияют на нашу судьбу, хотя мы делаем вид, что всего добиваемся сами.

– Мир полон богачей, ничего собой не представляющих, – философствовал он, очищая и подкрашивая любимое изваяние. – Если человек несчастлив, то деньги ему не помогут. Лучше обойтись без них.

Вот мы без них и обходились.

Папа о деньгах не беспокоился, и пока он мог обеспечить наши повседневные расходы и платить по закладной за курятники, он с радостью раздавал остальное соседям, имеющим денег еще меньше, чем мы. Мама тоже не привыкла к большим деньгам и роскоши. Густые темные волосы она заплетала в косу, доходившую до колен. Косметикой она не пользовалась, а ее лучистые бездонные большие глаза цвета молодой листвы были красивы и так. От нее всегда пахло свежими кукурузными лепешками и детской присыпкой. Мама выросла среди болот южной Джорджии в палатке родителей-евангелистов, членов небольшой фундаменталистской секты, столь ревностно не принимавших достижения современного мира, что луддиты, громившие когда-то станки, по сравнению с ними казались младенцами. Они с легкостью справлялись со змеями и лечились молитвами.

Мама познакомилась с моим отцом во время ежегодного съезда евангелистов, каждое лето разбивавших лагерь на окраине города и несущих слово божье его обитателям. Отец пришел в негодование, когда мамины родители во время проповеди предложили дочери сунуть руку в ящик с гремучими змеями. Маме только-только исполнилось шестнадцать, и ее родители решили, что пришла пора испытать ее веру. Отец видел, как она опустила дрожащую руку в ящик и не произнесла ни звука, когда змея укусила ее за палец, а вот мой отец истошно закричал.

Папа растолкал людей, добрался до кафедры, подхватил маму на руки и бросился с ней в окружную больницу. Разъяренная семья следовала за ним по пятам. Он отбивался от готовой растерзать его маминой родни, пока мама не прошептала еле слышно, что не против того, чтобы ее осмотрел врач. Несмотря на то, что она была потерянной душой, она все-таки хотела жить. Семья тут же отказалась от нее. Мама вышла замуж за отца неделю спустя. Их поженил городской судья, но она поклялась никогда больше не переступать порога больницы и, как умела, пыталась сохранить верность тому образу жизни и тем, кто был для нее навсегда потерян.

Мама не только не интересовалась деньгами, она очень настороженно относилась к малейшему признаку материального благополучия. С ее точки зрения, деньгами сатана искушал людей. Я отлично помню себя в пятилетнем возрасте. Мама дала мне долларовую бумажку и приказала закрыть глаза.

– Держи крепко! И глаза закрой!

– Они закрыты. Я держу, мама!

– Чувствуешь, как кто-то пытается вытянуть у тебя деньги? – Разумеется, она тянула сама, но я, завороженная действом, ничего не понимала.

– Да! – Я была потрясена.

– Это сатана!

Я немедленно бросила доллар на пол и отказалась снова взять его в руки.

– Пусть он его забирает!

Мама с гордостью кивнула.

– Чем крепче ты держишься за деньги, девочка, тем крепче становятся сатана и его демоны. Они способны тянуть все сильнее и сильнее, пока не утянут тебя в ад.

Потом я многие годы не прикасалась к наличным деньгам.

Мама утверждала, что Тайберов можно только пожалеть. Они прокляты из-за своей алчности, ибо искушают дьявола каждый день своими богатыми домами и роскошью.

– Их добрые дела превратятся в пыль, – говорила мама, – потому что они не справились со своей гордыней. Ни один дар не угоден Господу, если он приносится с надеждой на вознаграждение.

Дело в том, что Тайберы на всех строениях, подаренных ими городу, водружали таблички со своим именем, а стены кабинета мистера Джона украшали всевозможные дипломы и благодарности за участие в благотворительной деятельности. Не следует забывать и о том, что мама родилась и выросла среди людей, настолько втоптанных в грязь, что они использовали религию как наркотик, чтобы справиться с болью. Я не чувствовала себя бедной, поэтому для меня это не имело никакого значения.

У нас был самый удивительный в мире дом. Ферма, хлев, пастбища и хозяйственные постройки располагались в конце такой древней тропы, что я находила вдоль нее наконечники стрел, появившиеся раньше, чем на эти земли пришли индейцы-чероки. Когда-то очень давно медведи зимовали неподалеку от фермы в пещерах у ручья, пока их не прогнали белые пришельцы. Я могла заглянуть под каменный выступ и, присев на корточки, представить бурую шубу и острые когти того, кто повелевает всеми дикими душами.

И моей в том числе. Дух медведя заворожил меня и предопределил мой жизненный путь.

Когда я была ребенком, в Тайбервилле не существовало детского сада, дошкольного учреждения или центра, где родители могли бы оставить ребенка днем. Не было также и детских площадок с ярким пластиковым оборудованием с закругленными безопасными краями. Отец один раз в неделю привозил меня на детскую площадку перед птицефабрикой Тайбера. Там я весело играла с тремя десятками ровесников, ежеминутно рискуя жизнью на металлических качелях и горках с массой острых углов.

Это еженедельное событие, носившее название “Время для игр маленьких жителей”, задумано, спонсировано и воплощено в жизнь руководством птицефабрики, поставлявшим, помимо сладостей и пунша, идеи. Предполагалось, что “Время для игр” позволит обитателям самых дальних ферм влиться в цивилизованный мир города, а их детям промоют мозги, и они станут твердо верить в том, что Тайберы добрые и прогрессивно мыслящие работодатели.

Я полагаю, что именно Джон Тайбер настоял на том, чтобы его пятилетняя дочка Джанин посещала это мероприятие. Вероятно, ему хотелось, чтобы все поверили, что Тайберы, несмотря на их всеобъемлющий контроль над городом, были самыми обычными людьми. Но Джанин уже понимала, какое место она занимала в этом мире. Она считала себя принцессой птицефабрики. А мы оставались всего лишь голодранцами.

Джанин одевали в красивые комбинезоны и костюмчики, белокурые волосы собирали в аккуратный конский хвост. Она начинала визжать, если хотя бы одна пылинка садилась на ее носочки с оборочками. Дочка мистера Джона получала все, что ей хотелось, – печенье, качели без очереди, чужую игрушку.

– Мое, – заявляла она и отталкивала любого прочь со своего пути.

Я старалась ее не замечать, несчастную, проклятую богом грешницу. Считала себя лучше ее, потому что была послушной девочкой. Когда леди протягивали пакетики с мармеладными горошинами, моим любимым лакомством, я отдавала свою долю. Ведь я дала клятву бедности и самопожертвования, но в то же время надеялась, что господь, под впечатлением от моего благородного поступка, пошлет мне еще мармелада. Но этого никогда не случалось.

Первое время казалось, что Джанин почувствовала: меня лучше оставить в покое. Я росла высокой и крепкой. Мои мускулы окрепли, потому что я много помогала маме и папе в курятниках. Но Джанин была маленькой, быстрой и хитрой, так что однажды ей удалось выхватить у меня из рук то, что никому не дозволялось трогать. Это была “Ночь перед Рождеством”. Маленькую книгу в твердом переплете с классической поэмой мне подарил отец на Рождество. Я уже выучила стихи наизусть. После Рождества прошло уже полгода, но я всюду носила книгу с собой.

– Моя, – прошипела Джанин, схватила мою книгу и побежала прочь.

Я преследовала ее до двери здания, за которой она скрылась. Ее мать, элегантная уроженка Атланты Одри Тайбер, не дала мне войти внутрь.

– Нет-нет, – заворковала миссис Тайбер, помахивая рукой с бриллиантовым кольцом, в которой она держала длинную сигарету. – Оставайся во дворе. Ты слишком грязная, чтобы войти внутрь.

– Джанин взяла мою книжку, мэм, – сказала я.

– Уверена, что она ее вернет.

И дверь захлопнулась у меня перед носом.

Я молча ждала у качелей. Вокруг меня шумно играли ни о чем не подозревающие дети. Им и в голову не приходило, что они будущие наемные работники для птицефабрики Тайбера или фермеры, кому предстоит трудиться на него по контракту. Такое же будущее ожидало и меня. Во всяком случае, с точки зрения Тайберов. От тревоги и ярости у меня заныл живот. Моя книга. Моя любимая книга. Книги – это святое. Папа всегда так говорил. Наконец Джанин вышла на улицу. Книжки у нее не было.

– Где моя книжка? – негромко спросила я.

– Она моя, – ответила Джанин и упорхнула прочь.

Ослепленная яростью, я отвела тяжелые металлические качели как можно дальше назад и отпустила их. Они ударили Джанин по затылку. Она упала и потеряла сознание. Я подбежала к ней и в ужасе уставилась на нее. Несколько секунд она не двигалась. На белокурых волосах под конским хвостом показалась кровь.

Джанин получила сотрясения мозга и рану, на которую наложили десять швов. Миссис Тайбер навсегда отлучила меня от детской площадки. В тот день на меня обрушились истерические крики и обвинения, а я заработала репутацию упрямого, безжалостного, не останавливающегося ни перед чем борца за литературную справедливость. На самом деле я так испугалась, что едва могла говорить.

Но хуже всего стало то, что миссис Тайбер унизила моего отца, когда он пришел забирать меня.

– Том Пауэлл, – громко обратилась она к нему, – если ты понимаешь, кто дает тебе возможность зарабатывать на хлеб с маслом, то научишь своего ребенка вести себя как полагается. Хорошие манеры и доброе сердце – это та малость, что мой муж вправе требовать от своих работников.

– Мэм, я сожалею о том, какими методами воспользовалась дочка, – ответил отец самым бархатным голосом.

– Это оправдание, а не извинение!

– Мне больше нечего вам предложить, мэм.

– Я сделаю так, что ты лишишься своего контракта, Том Пауэлл. Посмотрим, каково тебе придется, когда тебе нечем станет платить по счетам, а шериф отберет у тебя ферму!

– Не стоит со мной так разговаривать, миссис Тайбер, – спокойно ответил отец, но я запомнила беспокойство, затаившееся в его глазах, и то, как он держал свою старую соломенную шляпу. Как будто он стоял перед судьей. И в эту секунду я поняла, что никогда в жизни не совершу больше ничего, что оставило бы отца на милость Тайберов.

По дороге домой я расплакалась.

– Не плачь, не надо. Ты не сделала ничего слишком плохого, – мягко успокоил меня отец. Он ничего не понял. – Давай заедем в кампус и посмотрим на Медведицу.

В трудные времена скульптура поднимала ему настроение. В этот день на морде Железной Медведицы красовалось свежее пятно красной краски, а сзади кто-то привесил дохлую мышь. Папа отбросил мышь в сторону, и мы уселись на лужайке возле железной лапы.

– Как ты думаешь, Медведице стыдно за то, что она так выглядит?

– Не знаю. – Я с сомнением покачала головой.

– Она знает, из чего сделана. Никто не может этого изменить. – Вероятно, отец подозревал, что я видела его унижение. Он достал сигарету из мягкого кожаного кисета, который он всегда носил в нагрудном кармане рубашки, и закурил. – А внутри все в порядке.

Я подняла глаза на неуклюжее создание, стараясь представить себе, как скульптура оживает и косолапо идет по улицам к просторному дому Тайберов с белыми колоннами, где жила Джанин. Я представила себе, как Медведица мгновенно съедает ее. Понаслаждавшись короткое мгновение этой греховной фантазией, я взяла отца за руку.

– Я попаду в ад, – констатировала я.

Он улыбнулся.

– Нет, не попадешь. Медведица говорит, что ты поступила правильно.

– Ты и в самом деле думаешь, что она может говорить?

– Конечно, может. Она считает, что есть сила в молчании и сила в неподвижности. Медведица разговаривает с нами не так, как ты думаешь. Она подсказывает нам то, во что нам трудно поверить. Медведица не станет мириться с невежеством.

Слезы снова покатились из моих глаз. Я отвернулась от папы и про себя задала Медведице вопрос: “Подскажи, что мне надо сделать, чтобы люди нами гордились?” Ответа не последовало, или я его не расслышала.

Позже папа спросил мистера Джона о моей книге, и оказалось, что миссис Тайбер выбросила ее. Мистер Джон не предложил купить мне такую же, потому что жена накричала на него, обвинила в том, что он заставляет дочь играть с белыми голодранцами. А после того как мистер Джон отказался разорвать контракт с моим отцом на поставку бройлеров, она хлопнула дверью и уехала к матери в Атланту.

– Я только хотела вернуть книжку, – объяснила я маме. – Так нечестно.

Пристальный взгляд ее зеленых глаз остановился на мне, а руки продолжали месить тесто для бисквитов в деревянной миске. Она не упустила случая поработать над моей душой.

– Господь преподал тебе урок, дочка. Это касается желаний и потребностей. Ты не потеряла свою книгу, она у тебя в голове. Не имеет значения, что ее тело в руках Джанин, потому что душа книги принадлежит тебе. И этого никто у тебя не отнимет. Если ты отдашь свое сердце вещам, то все время будешь беспокоиться о них и ненавидеть тех, кто их испортил или отобрал.

– Да, мама, – тупо кивнула я.

Ее урок мне было сложно усвоить. Человека необходимо воспитывать в полном повиновении, постоянно убеждая, что мученичество заменяет справедливость. Нет, смирение перед угнетателем оставалось для меня недоступным. Я вовсе не исповедовала всепрощение.

Джанин Тайбер регулярно напоминала мне о том, что я ей не отомстила. Она не только говорила мне гадости, но и делала их, а я терпеливо сносила все, словно медведь в спячке. Однако я отлично поняла, что занимаю самое последнее место в мире Джанин Тайбер. Бывали дни, когда я не сомневалась, что все отчетливо чувствуют исходящий от меня запах куриного навоза и бедности.

И я окружила себя броней неприступности. Мое лицо с твердой линией губ и подбородка не могли скрыть пышные кудрявые волосы. Синие глаза всегда хитро щурились, пока я обдумывала способы, как мне обмануть судьбу. Я радовалась тому, что стала героиней для детей бедняков, которых мучила Джанин, и это помогало мне надеяться на лучшее.

Я полностью подтвердила репутацию члена семьи Пауэлл, а в нашем округе это кое-что да значило. На протяжении нескольких поколений Пауэллов знали все. Достаточно было малейшего повода, и вся история семьи всплывала наружу.

* * *

А все началось с Эрима Пауэлла и мула.

В 1847 году Эрим Пауэлл, приплывший из Уэльса, сошел с корабля на берег, обменял книгу своих стихов на мула и направился от побережья Джорджии в глубь материка. Месяц спустя, использовав последнюю каплю остававшейся у него удачи в карточной игре, он выиграл сотню акров земли в горах над Атлантой. В Старом Свете он зарабатывал на жизнь как школьный учитель, но предпочитал писать стихи. Уже тогда Эрим мечтал о том, как будет процветать в дикой Америке, владея землей.

Эрим доехал на своем муле до перекрестка в горах, где семья Тайбер и их рабы успели построить несколько просторных коттеджей и общий склад. Тайберы были людьми хорошо образованными, принадлежавшими к клану английских колонистов из Южной Каролины. Они уже начали обустраивать улицы и площади.

Мул рухнул и испустил дух. Последние пять миль до своей земли Эрим прошел пешком по тропе, по которой столетиями лишь медведи ходили к своим берлогам. Фермером Эрим не был, так что он не возражал против того, что большую часть его угодий занимали пещеры в заросших лаврами холмах и небольшие долины, где каждое лето вырастали в рост человека кусты черники.

Тайберы возводили собственный цивилизованный город. Эрим назвал свои владения “Медвежий Ручей”. Неизвестно, то ли судьба, то ли поэзия привела его в эти края, но он стал родоначальником нашей американской династии.

Зачастую жизнь зависит от того, где именно сдохнет твой мул.

Наши первые неприятности с Тайберами начались через год после появления Эрима в округе Тайбер, когда он соблазнил их кухарку. Звали ее Энни Уокер. Она была на три четверти ирландкой и на четверть чероки. Кулинарному искусству ее обучала француженка из элегантной прибрежной Саванны. Братья Энни еле удержали Тайберов от того, чтобы они не повесили Эрима, когда тот женился на ней.

Неукрощенные Энни и Эрим построили ферму. Он делал и продавал великолепное кукурузное виски, написал десяток эпических поэм, которые никто не издал, а затем выстроил из бревен школу, чтобы учить читать и писать всех желающих. К нему могли приходить все – рабы и свободные, белые, черные, индейцы и полукровки.

И снова Тайберам это не понравилось. Они привезли с собой раба по имени Дэниел Вашингтон и его семью. Дэниел был отличным кузнецом и требовал к себе уважения. Как уже выяснили Тайберы, в горах рабы очень легко убегали из поместья и пропадали. Чтобы исключить саму возможность побега, они позволили ему открыть собственную кузницу и оставлять себе заработанные деньги. Дэниел очень быстро сумел купить землю рядом с фермой Пауэллов у Медвежьего ручья.

Эрим и Энни радушно принимали у себя Вашингтоном, а Эрим тайком учил детей Дэниела читать. Тайберы, по всей вероятности подозревавшие о провокационном влиянии Эрима, быстренько основали Академию Тайберов в городе и разрешили детям Дэниела там обучаться. Удивительный компромисс! Позже эта академия стала колледжем Маунтейн-стейт.

У Эрима и Энни родились пятеро детей, один из которых еще совсем ребенком ушел в горы и не вернулся. Многие годы после этого Эрим и Энни вырезали на деревьях возле фермы надписи, чтобы их потерянный сын мог найти дорогу домой. В нашей гостиной гости могли увидеть кусок ствола, который дедушка Джошуа вырезал из оставшегося дуба. На нем осталась надпись: “Дорогой мальчик, мы ждем тебя”.

В 1900 году исчезла и сама Энни, которой в ту пору перевалило за семьдесят. Через город проходили индейцы-чероки из Оклахомы, направлявшиеся на сбор в резервацию в Северной Каролине. Возможно, Энни ушла с ними, так как в резервации у нее оставалась родня. А может быть, она сорвалась со скалы, когда отправилась на привычную прогулку, во время которой вырезала надписи на деревьях.

Эрим с разбитым сердцем заявил, что знает правду. Он свято верил, что его жена превратилась в медведицу. Энни происходила из клана чероки, ведущего свой род от медведя и считавшего это животное священным. Разве она не заставила Эрима и повзрослевших детей пообещать, что ни один из Пауэллов никогда не будет охотиться на медведей? Так что она превратилась в медведицу на его глазах и исчезла в зарослях черники вдоль Медвежьего ручья. Оттуда она будет наблюдать за следующими поколениями Пауэллов и искать своего пропавшего мальчика.

Талант Эрима рассказывать истории помог тому, что вскоре об этом узнал весь округ. Тайберы говорили: “Вы же понимаете, что мерещится этому чудаку, когда он выпьет”. Медведица или жена, но Энни так и не вернулась. После смерти Эрима шуточная версия его рассказа появилась в городской газете в исторической колонке “Старые времена, дикие нравы”. В 1930 году Тайберы опубликовали книгу, собрав в ней истории из этой колонки за многие годы, включая все неуважительные байки о Пауэллах и других фермерских семьях с гор, словом, о тех, кого горожане считали чудаками. С тех пор книга не переводилась в местных книжных магазинах, а такого оскорбления не мог снести ни один Пауэлл.

Бетина Грейс Пауэлл Тайбер была самой младшей дочерью Эрима и Энни. С точки зрения Пауэллов, она была сильной, умной и красивой. Муж из семьи Тайберов довел ее до отчаяния, избивая и таская за прекрасные рыжевато-золотистые пауэлловские волосы по всему викторианскому особняку на Эльм-стрит. С точки зрения Тайберов, она была изворотливой выскочкой и шлюхой. В чем бы ни заключалась правда, Бетина оставалась дочерью своей матери, искательницей приключений и заблудших душ. Такой душой оказалась ее собственная.

В 1910 году Бетине Грейс исполнился сорок один год. Она упаковала свои чемоданы, села в пассажирский поезд и уехала из города, бросив мужа, председателя Окружного банка, и детей, включая и мисс Бетти, которая все равно тепло вспоминала о ней. Тайберы наняли детективов, чтобы вернуть беглянку домой. Сыщики выяснили, что Бетина Грейс сбежала в Бразилию с мужчиной. И этим мужчиной был не кто иной, как Натан Вашингтон, старший сын Дэниела Вашингтона. Разумеется, он был чернокожим.

Они с Бетиной выросли по соседству и детьми вместе играли. Возможно, еще в юности они полюбили друг друга, но прекрасно понимали, что это чувство обречено. Совсем молодым человеком Натан уехал на Кубу, стал капитаном. Но, как выяснилось, они не забыли друг друга.

После такого скандала ку-клукс-клан возобновил свою деятельность. На округ обрушилось несчастье. В “Медвежьем Ручье” жгли кресты, сожгли школу, построенную еще Эримом. Толпа линчевала мальчика-подростка из семьи Вашингтон. Так что с тех пор Тайберы всегда сторонились Пауэллов. Это сделалось их семейной традицией.

Процветание Пауэллов на том закончилось. Оставались в городе только самые упрямые и сильные, но их оказалось слишком мало, чтобы заставить остальных вернуться.

Время шло, и только мисс Бетти, одна из всех Тайберов, отказывалась обвинять нас за то, что ее мать сбежала с чернокожим Натаном Вашингтоном. Высокая и крепкая, с упрямым подбородком, рыжими волосами и звонким, как колокольчик, смехом, испытавшая на себе всю глубину человеческого горя, мисс Бетти боролась теперь за то, чтобы в эту пучину не погрузилась ни одна живая душа.

В юности она вела совершенно обычную, по меркам Тайбервилла, жизнь: училась в Академии для молодых женщин при колледже; окончив ее, отправилась путешествовать по Англии; вернулась домой и привезла с собой мужа, доктора Джона Винтона Хэбершема, ветеринара. Свадьба состоялась в открытом море во время долгого плавания к родным берегам. Они основали птицефабрику Тайберов и обзавелись полным домом ребятишек.

Но зимой 1928 года доктор Хэбершем умер от полиомиелита. За ним последовали и три их дочери. Мисс Бетти с разбитым сердцем предприняла настоящий крестовый поход против этой болезни, чтобы спасти остальных своих детей и всех детей Тайбервилла. Она основала добровольное общество борьбы против полиомиелита, стала его председателем и выстроила в городе специализированную клинику. Благодаря ее усилиям заболевших теперь не требовалось везти в другой город для лечения. Она колесила по опасным горным дорогам, раздавая каждой семье средства гигиены и брошюры, которые неграмотным читала вслух.

Действия мисс Бетти вполне укладывались в общепринятые нормы, учитывая ее потерю и сложившуюся ситуацию в целом. Но она перестала ходить в церковь, заинтересовалась буддизмом и другими восточными религиями, привезла из Северной Каролины индейца-чероки, настоящего шамана, увешавшего оберегами весь ее дом, обращалась к бесчисленным экстрасенсам и хиромантам, проделывала специальные ритуалы, чтобы прервать цепь несчастий и смертей, обрушившихся на Тайбервилл и на весь округ. И вот этими своими поступками привела остальных членов семьи в недоумение. Ее поведение казалось не от мира сего. “В ней играет кровь Пауэллов”, – говорили Тайберы.

Мой отец родился в 1940 году, а к тому времени мисс Бетти уже приобрела репутацию женщины со странностями. Она твердо верила, что ее вера, знания и магические ритуалы спасли Тайбервилл от мора библейских масштабов. В конце концов, ведь в округе Тайбер сохранялся самый низкий процент заболевших полиомиелитом на всем Юге, и болезнь не осмелилась больше атаковать ее семью.