Война балбесов - Они

— Вам-то зачем?

— Надо, — твердо сказал М. М.

Мальчик пожал плечами и дал прочесть. Там значилось:

«Жалобы: боль в голове вследствие падения и ушиба, легкое головокр-е. Осмотр: ссадина, рассечение кожи. Диагноз: ушиб головы, повр. кожи. Лечение: мазь...» — что-то латинскими буквами, потом еще латинскими буквами и еще латинскими буквами — сразу несколько названий.

— Не пойдет, — сказал М. М.

— Не понял, дедуля! Что значит не пойдет? Кто из нас тут врач?

М. М. не стал отвечать на глупый вопрос. Да, он не врач, но и мальчик не врач или не в первую очередь врач. В первую очередь он послушный прислужник режима. Режим, как теперь понимает М. М., значительные усилия направляет на то, чтобы его не заметили. Поэтому все плохое, что бывает с людьми, он склонен преуменьшать. Вот и дает соответствующие задания лекарям. Теперь понятно, почему раньше, когда М. М. случалось прийти в поликлинику, если называть ее общепринятым фальшивым словом, ему всегда писали вместо гриппа простуду, а вместо сердечной боли — «неприятные ощущения в области сердца». И тому подобное.

— Вы тут пишете: жалобы на боль и легкое головокружение. Я на это не жаловался.

— Ну и что? Если я этого не напишу, то получится, вы просто так пришли!

— Я пришел с объективной причиной, а не с жалобами. Так и следовало написать.

— У нас форма...

— Далее! — не дал ему продолжить М. М. — Не ушиб головы, а черепно-мозговая травма. Разве не так?

— Черепно еще может быть, а мозговая — откуда я знаю? Я ваши мозги не видел! — проявил мальчик остроумие, т. е. способность говорить смешно о том, что не является смешным.

— Так мне в больнице сказали! — жестко отреагировал М. М. — Так что будьте добры!

— Дорогой мой, — обиделся мальчик и стал фамильярным, — если я так напишу, меня спросят, почему я тебя в больницу не отправил!

— Вы прекрасно знаете, что никто вас не спросит! Далее. Что это вы вот тут мне понаписали?

Мальчик, вздохнув и в очередной раз переглянувшись с женщиной, пояснил:

— Лекарства. Этим я вас мазал, а это будете принимать.

И выписал рецепт. М. М. не преминул заметить:

— Тут много написано, а вы мне один рецепт даете.

Мальчик махнул рукой:

— Мало ли что написано, это для проформы. А нужен только этот антибиотик, чтобы заражения не было. И будете теперь на перевязки ходить.

М. М. понял: лишние лекарства есть способ оккупации симулировать должную заботу о болящих. Но все-таки потребовал, чтобы мальчик написал справку с указанием диагноза, настаивая на черепно-мозговой травме.

— А вот это, дед, ты гонишь! — выразился мальчик непонятно, как все они выражаются, не заинтересованные в том, чтобы стал ясен истинный смысл их речей. — Тебе куда справку нести, в милицию, что ли? Я-то дам, но лучше обратиться в независимую судебно-медицинскую экспертизу.

М. М. сухо поблагодарил, требуя все-таки выдачи справки, зная, что ни в какую экспертизу обращаться не будет. Если к слову «экспертиза» добавляют «независимая», то любому понятно, какая из этого получается нелепица. Нет, посудите сами: эксперт — это знаток, специалист, узнаватель сути. Или он узнаёт суть — или не узнаёт, ибо суть всегда одна. «Независимый эксперт» — все равно что «мокрая вода» или «летающий летчик». Впрочем, пожалуй, бывают и нелетающие летчики... Может, есть и сухая вода?

С этими размышлениями и справкой М. М. вернулся к месту своего постоянного физического пребывания. То есть домой.

19

— Им какая разница, есть за что брать, нет за что брать? Взяли и все! — объяснял Расим Ольге, которая пришла на стоянку, обеспокоенная тем, что Геран не вернулся вовремя домой. Пришла и узнала: мужа забрали в милицию. В какую милицию, с какой стати забрали, неизвестно. Расим улыбался симпатичной женщине и говорил с нею снисходительно-шутливо — по-другому он с женщинами не говорит, да и не понимает, как можно с ними общаться всерьез.

Самир же, присутствовавший здесь, обязан был помнить о деле. Он сказал:

— Ваш сын виноват. Украл что-то, а сюда прибежал, они пришли, искали. Нам зачем такой позор? Скажите Герану, что он у нас больше не работает.

— Кто украл? Кирилл? Что украл? Вы не путаете? Он вчера домой пришел.

— А что, если украл, нельзя домой прийти? — сострил Расим и засмеялся.

— Да нет, но... Его-то не взяли.

— Тоже взяли, — сказал Самир. — Значит, отпустили: он ребенок. Его спросите, а не нас.

Ольга нашла Килила на рынке, где он вечно зачем-то шляется.

— Ты почему не сказал ничего? Где Геран? И чего они болтают, будто ты что-то украл?

— Не крал я ничего, они напутали! Очень мне надо. А дядю Герана забрали за то, что без паспорта был.

— Как это без паспорта, у него всегда паспорт с собой!

— А его другой милиционер взял. Один взял, а другой сказал, что он без паспорта. А потом он там с милицией это самое... Ну, подрался немного. Вот и держат.

— Ничего не понимаю! Расскажи нормально!

— Я нормально и рассказываю...

Тут Килил увидел Ломяго. Тот ведь не сидел попусту в конторе, его дело — работать на земле. Вот он и обходил, как обычно, подведомственную территорию.

Килил показал на него матери:

— Этот мент дядю Герана забрал.

— Не мент, а милиционер, — поправила Ольга, всегда следившая за речью своих детей. — Пошли к нему.

— Вот еще!

Килил тут же скрылся в толпе, Ольге пришлось одной подойти к милиционеру. Представилась, сказала, что тревожится, попросила обрисовать ситуацию. Ломяго обрисовал: сын ее, который, между прочим, тут попрошайничает, подозревается в воровстве. И подозрения еще не сняты. А Геран взят за отсутствие документов, а потом устроил в милиции дебош, по этому делу и пойдет под суд.

Ольга, сдерживаясь, помня, что в любой жизненной ситуации нужно сохранять присутствие духа, усомнилась насчет документов. Ломяго нехотя пояснил: действительно, забрал их какой-то человек из Тверского отдела, с него и спрашивайте. Забрал для проверки и унес. Но нам-то какая разница, кто унес, сказал Ломяго. Факт налицо: человек без паспорта. И это ему не дает права хулиганить.

— То есть вы его забрали якобы за отсутствие паспорта, а он сопротивлялся, так? — пыталась Ольга понять суть происшедшего.

— Без всяких якобы! — настоял Ломяго. — И не сопротивлялся, а просто-напросто напал.

Ольга узнала, где конкретно содержится ее муж, можно ли принести ему еду, тут же, на рынке, схватила кое-что и помчалась туда, где находился Геран. Свидание ей не разрешили, передачу взяли. Поразмыслив, Ольга решила ехать в Тверской отдел. Ей казалось, что появление паспорта сразу же облегчит участь Герана.

Если бы не его гордость!

Но так уж сложилось: все ее мужья были гордыми, свободолюбивыми людьми. Отец Полины, Толик, шофер экспедиции, в которую Ольга попала на практику после окончания геологического техникума, не терпел указаний насчет того, как ему жить и работать. Если надо, мог, выпив двести граммов спирта, проехать, не отдыхая, полторы тысячи километров. А если не видел надобности, то не соблазнишь ни спиртом, ни коньяком, ни водкой, ни уговорами. А уж приказывать вообще бесполезное дело. Ольге он сказал тогда: «Тут плотность населения — один настоящий мужик на тысячу квадратных километров. Так что, хорошая моя, жениться я собираюсь только лет через двадцать, имей в виду на всякий случай. Компрене?»

Отец Гоши, рок-музыкант Макс Лайдо, к которому она пришла предложить свои тексты для песен, связав свою судьбу не с геологией, а с работой во Дворце культуры АЗЛК, где и базировалась группа Лайдо, ничего не говорил о женитьбе, для него такого понятия вообще не существовало. Он был очень популярен в ту пору, когда гремел русский рок, после каждого концерта он осчастливливал какую-нибудь девицу, но Ольгу держал при себе больше других, почти полгода, и даже однажды сказал: «Был бы я нормальным, я бы только с тобой жил. Но ты же не выдержишь моего бл... характера». Ольга пообещала выдержать, он не поверил. Теперь о нем ничего не слышно. Лет пять назад мелькнуло смутное сообщение в какой-то газете — то ли спился и стал наркоманом, то ли уехал на Запад, то ли совместил: уехал на Запад и там спился и стал наркоманом.

Отец Килила, красавец-казах Учугов, от которого Килил почему-то не взял ни черточки, встретился Ольге в трудное время, когда она искала работу, он взял ее в напарницы — возили всяческий товар широкого потребления в Казахстан и обратно; Учугов обосновался в ее квартире, доставшейся Ольге от широкой души Лайдо, который оказался в течение короткого времени наследником жилья умерших бабушек и по отцу, и по матери. Учугов, правда, не регистрировал отношений с Ольгой, а потом и вовсе привел молодую женщину и сказал, что Ольгу он очень любит, но без этой женщины не сможет жить. Если бы Ольга была одна, она, возможно, согласилась бы с этим положением вещей. Но — дети. Двое растут, третий на подходе. Материнский инстинкт оказался сильнее любви, она стала гнать Учугова. Тот сердился, а его женщина устраивала дикие скандалы, крича, что Ольга сама отсюда вылетит в два счета. Ольге пришлось обратиться к одному бывшему другу, из очень серьезной организации, в тот же вечер пришли двое людей без формы, но с форменными лицами, поговорили с Учуговым, и тот исчез вместе со своей женщиной.

Так что фактически Ольга до Герана ни разу не состояла в браке, хотя говорила (и уверенно считала), что трижды была замужем. И Герану об этом говорила, и тот поверил, не обратив внимания на чистоту ее паспорта.

Геран оказался из всех самым духовно близким человеком для нее. С предыдущими все-таки было больше чувств. То есть секса, не могла не признать Ольга, хоть и замешанного не только на физиологии, а на эмоциональном притяжении. С Гераном тоже все это есть, но никто так ее не понимал, никто так не проникал в глубины ее переживаний. С ним легко и понятно, будто с детства знали друг друга и росли в одном дворе. Но почему-то не оставляло ощущение тревоги, предчувствие беды. И что же — вот она?

Ольга не хотела в это верить.

Ломяго признался ей, что фамилии тверского лейтенанта не запомнил. Но обнадежил, что проблем не будет: у лейтенанта на щеке большая родинка, а на губе довольно заметный шрам. Не бандитский нож, не пуля, скорее — заячью губу в детстве зашивали. («Я еще подумал, — добавил Ломяго, — чего он усами не закрывает? Наверно, не растут».)

По этой примете Ольга и попыталась найти милиционера. Ей сразу же сказали фамилию: Чистотелов, направили в один из кабинетов. Ольге повезло: лейтенант был там. Он долго не мог понять, чего от него хотят. Или делал вид, что не понимает. Наконец залез в ящик стола, пошарил в нем и достал паспорт Герана. Она вспыхнула радостью, но оказалось — рано.

— Я вам его отдать не могу, — сказал Чистотелов.

— Почему это? Я его жена, вот мой паспорт, смотрите!

— Не положено. Могу отдать только ему в руки. Пусть приходит, разберемся.

— Да в том-то и дело, что его из-за этого и задержали, понимаете?

— Тогда еще проще: пусть присылают официальный запрос.

— Но это сколько времени пройдет! Я его жена, почему мне нельзя взять его паспорт и отнести ему?

— Потому что порядок такой.

— Какой же это порядок, это волокита, извините! Я что, его паспортом в преступных целях воспользуюсь?

— Не исключено, между прочим! — сказал Чистотелов строго и со знанием дела. — Откуда я знаю, какие у вас с мужем отношения? Может, вы хотите паспорт порвать и выбросить, а его из дома выгнать?

Тут произошло неожиданное. Чистотелов не учел, что за плечами Ольги был большой жизненный опыт. Он не знал, что ей приходилось во время поездок с Учуговым попадать в неприятные ситуации и мгновенно ориентироваться в них. И уж конечно не мог представить, что эта женщина ради своего мужа готова на самые решительные поступки. Поэтому паспорт он не сунул сразу же обратно в ящик, а небрежно бросил на стол. И вот Ольга, метнувшись упругим молодым движением, схватила паспорт и сунула его за лиф. И сказала, отходя спиной к двери и благодарно кивая:

— Вот спасибо, товарищ лейтенант! Поступили по совести! Так оно всегда и надо!

И вышла из кабинета.

Чистотелов, не сразу опомнившись, бросился за ней, выскочил и увидел, что Ольга уже свернула в коридоре за угол. Бежать за ней? Кричать? Но он вдруг вспомнил, как был свидетелем сцены, когда задержанная старуха, приведенная в отдел, тоже вырвала у сопровождавшего ее сержанта какие-то бумаги, упала на них, прямо на пол, лежала и кричала: «Не дам! Убивают! Милиция!» Он помнит, каким идиотом выглядел сержант, стоявший над ней, весь красный и недоумевающий, он помнит, как смеялись все над ним. А с этой тетки тоже ведь станется: и ляжет на пол, и заорет. И как он объяснит товарищам, которые без того считают его карьеристом, цепляющимся за любую мелочь, лишь бы проявить себя? И Чистотелов, плюнув, скрылся в своем кабинете.

После этого Ольга зашла к нотариусу, где с паспорта сняли копию и заверили ее.

Она пришла с этой копией, показала ее дежурному и потребовала, чтобы мужа перестали считать неопознанным человеком. Дежурный направил ее к Шиваеву, ведущему дело. Шиваев сказал, что за паспорт спасибо, но личность и без того установлена, суть не в том, суть теперь в том, как и что решит прокурор.

20

Они одолели прокурора Арсения Петровича Софьина звонками. Кстати, давно пора таким, как он, работникам, исполнение должностных обязанностей которых связано с необходимостью сохранения независимости мнений и самостоятельности действий, предоставлять стационарные или мобильные телефоны с конфиденциальными номерами; пусть эти номера знает лишь ограниченное количество лиц. Конечно, среди этих лиц рано или поздно окажется кто-то недобросовестный, поэтому телефон все-таки могут узнать посторонние. Что ж, есть способ защититься и от этого: менять номер, к примеру, раз в три месяца. Вот тогда всякий прокурор будет говорить только и исключительно по делу, только и исключительно с теми, кто необходим.

Есть, конечно, секретарша Надя, милейшая и исполнительнейшая женщина, и она, конечно, фильтрует звонящих: большинству отвечает, что Арсений Петрович в настоящий момент отсутствует или занят, а персон особо важных просит подождать, связывается с Софьиным и далее поступает в соответствии с его распоряжениями: соединяет или не соединяет. Она мастер в своем деле; это вообще главное качество, за которое ценятся секретарши: умение с лету, с первых слов звонящего понять, кому, как и что ответить. Нельзя же всем отказывать, равно как и нельзя соединять со всеми подряд. Но сегодня и Надя растерялась от такого количества звонков по поводу задержанного Ю. И. Карчина. Большинство она все-таки на свой страх и риск отшила, а с остальными Арсению Петровичу пришлось объясняться. И с каждым новым объяснением его раздражение росло. Он созвонился с Шиваевым, чтобы выспросить о нюансах и частностях, узнал их и после этого говорил с ходатаями уверенно и четко.

— Дело в производстве, прошу не беспокоиться. Подробности? Никаких секретов: избил пожилого человека и устроил дебош в милиции... Недоразумение? Отнюдь. Есть свидетели, есть протоколы... Отпустить? На каком основании? Мелочь? Я так не считаю... Послушайте, давайте без экивоков: вы предлагаете не считать преступление преступлением?.. Хотелось бы знать, какой смысл вы вкладываете в выражение «мы с вами свои люди»? Вы разве из системы прокурорского надзора? Я не расследую, этим занимаются другие люди! Но меру пресечения выбираю я!

В последнем пункте Арсений Петрович слегка лукавил, рассчитывая на юридическую неграмотность телефонных собеседников: под расписку о невыезде задержанного может отпустить и следователь. У него, само собой, возникнут неприятности, будет служебное разбирательство, но — не более. Однако Шиваев этой возможностью пользоваться не собирается.

При этом Софьин с некоторым удовлетворением чувствовал себя этаким крючком-законником, сухим, даже черствым — каким на самом деле всегда виделся ему идеальный прокурор, для которого не существует ничего, кроме буквы закона. Русскую эту ментальность, что де судить надо не по закону, а по совести, давно пора выбросить на свалку. По совести? По чьей, простите, совести? Закон один, записан черным по белому. А совести одной на всех нет, она нигде ничем не записана — если не считать заповедей в различных священных книгах. Да и там заповеди, надо заметить, иногда весьма отличаются.

Конечно, жизнь сложна и разнообразна, Арсению Петровичу за долгую практику не всегда случалось приблизиться к идеалу, но по крайней мере старался: и вот уже пенсия на носу, а чего-то такого, за что было бы смертельно стыдно, за плечами Софьина нет. Возникают просто иногда необоримые обстоятельства, когда ничего нельзя поделать.

В довершение всего в приемную самозванно вперся адвокат Ясинский. Личность известная, мелькающая на страницах газет и даже в телевизоре. Выступает на громких процессах, защищая интересы известных политиков и богачей. Мог бы стать собственным адвокатом какого-нибудь миллионера и славно жить на твердые проценты (такая сложилась практика: личный адвокат получает с годового дохода клиента именно определенный процент; не худо устроились!). Но Ясинский еще молод, честолюбив, еще не натешился славой, коловращением рядом со многими знаменитостями — ну и наращивает себе цену, чтоб если уж стать чьей-то собственностью, то владельца выбирать не из последних.

Софьин адвокатов не любит, он подозревает, что у большинства их них, особенно удачливых, очень быстро появляется что-то вроде профессионального заболевания: абсолютная уверенность в том, что не существует закона, который нельзя вывернуть наизнанку, сопряженная с фантастической фанаберией. Да еще абсолютная востребованность: в преступном обществе, деморализованном сверху донизу, вдоль и поперек, адвокаты не остаются без дела.

Софьину стало даже интересно, чего это он приперся и что будет говорить. Велел Наде впустить нахала. Артподготовка была серьезной, думал он, какова теперь будет атака?

Ясинский выглядел раздраженным и даже обиженным. Он явно занялся этой мелочью по просьбе кого-то, кому по каким-то причинам не мог отказать. И вот теперь вольно или невольно надо поддержать репутацию, добиться положительного результата. Софьин выслушал Ясинского, чтобы понять, какой именно результат требуется. Выяснилось: всего лишь хотят, чтобы Карчина выпустили под залог или расписку. Ясно. Не скрывая, надеются, что, вызволив подопечного, не дадут ему уже вернуться.

Софьин начал приводить свои резоны, почему нельзя этого сделать — голосом нарочито нудным, официальным. Ясинский слушал и со скукой смотрел на плакатик, который он видел в кабинете чуть ли не каждого прокурора — на радость хозяевам и для устрашения посетителей: «Если вы еще на свободе, то это не ваша заслуга, а наша недоработка». Он быстро понял, что Софьин почему-то вцепился в это дело. Вряд ли по долгу службы или в силу принципиальности характера. Просто прокурорам и судейской братии время от времени хочется продемонстрировать, что они тоже люди. Они ведь на окладах сидят или, кто понаглей, берут взятки, их задевает, что кто-то в свое время сделал правильный выбор и теперь стал много выше их если не по социальному статусу, то по уровню обеспеченности.

Проверяя эту гипотезу, Ясинский задал несколько вопросов и понял, что она верна. Что ж, действовать уговорами в таких случаях бессмысленно. Придется применить метод цепной реакции, к которому Ясинский прибегал не часто, но очень не хотелось тянуть, долго заниматься этим пустяком. Золотой запас связей следует расходовать экономно, однако и время — деньги. И Ясинский, ни с чем выйдя от Софьина, немедленно позвонил Гудорову, которого крепко выручил месяц назад, Гудоров позвонил Лукашевичу, Лукашевич имеет прямой выход на Газзатова, Газзатов лучший друг Кирко, Кирко не по телефону, а лично изложил суть самому Поимцеву. На этом цепная реакция достигла пика и пошло в обратную сторону: Поимцев позвонил Макушеву, Макушев Жебровскому, Жебровский — Блабаку. И уж Блабак, позвонив Софьину, устроил тому маленький ядерный взрыв: чего, дескать, херней занимаешься там? Больше нету проблем, что ли? А дело с таможенниками, с подпольным швейным цехом, где десятки людей проходят, там у тебя уже полная ясность? Почему не докладываешь тогда? Ах, нет ясности? Тогда, Арсений Петрович, будь ласка, пинком под зад этого, как его там, раз за него такие люди такой шумбурум устроили, и давай займемся серьезной работой! Прищучить гада следует, но кто тебе мешает это сделать в последовательном порядке?

Софьин дал указание Шиваеву. Тому было, в общем-то, все равно, но он все-таки продержал в своем кабинете Карчина не меньше часа, прежде чем отпустить его. У Бориса Шиваева такое хобби: озадачивать людей. Например, возьмется обнадеживать задержанного с поличным мелкого вора.

— Что ж ты глупостями занимаешься? — сердобольно спрашивает он спившегося парня лет двадцати пяти. — Не можешь, что ли, работу найти?

— Не получается, — угрюмо отвечает парень.

— А квалификация у тебя есть?

— Нет. Образование среднее незаконченное.

— Ну, грузчиком на рынок тогда иди.

— Я бы пошел, здоровье не позволяет.

— А что такое? — натурально тревожится Шиваев. — Сердце, диабет?

Парень не может понять, шутит следователь или всерьез. Лицо вроде доброе, внимательное.

— Грыжа у меня, — говорит парень. — В армии, в стройбате заработал.

— Плохо, — сочувствует Шиваев. — Но неужели ты на бутылку не мог денег найти? Схватил в магазине среди бела дня, надо же! Совсем голову потерял?

— Болел с похмелья, — честно отвечает парень. — Просто помирал.

— И ведь первый раз, наверно?

— Само собой. Больше никогда не буду!

— Что же мне делать с тобой... Мать, отец есть?

— Мать только.

— Братья, сестры имеются?

— Один я у нее...

— Беда... Другие миллионы воруют, а если ту же водку, то прямо грузовиками, и ничего, а тут за бутылку — в тюрьму. Не обидно тебе?

— Еще как! А может, я как-нибудь отработаю? Как-нибудь вообще? Заявление напишу, что больше никогда! если после этого хоть раз поймают — пусть тогда хоть и десять лет! А? Помогите, пожалуйста!

— Да и так думаю... Ты, значит, кормилец у матери?

— Вроде того. Она, правда, сама работает еще...

— Все равно плюс: один у матери, кормилец.

И Шиваев начинает размышлять вслух, ища, что может служить основанием для того, чтобы отпустить бедолагу. В строку идет и незначительная стоимость украденного, и неадекватное психическое состояние вследствие похмелья, и отсутствие работы, и грыжа, полученная в армии, и даже неоконченное среднее образование. И, когда парень уже чуть ли не сияет, уверенный, что его отпустят через считаные минуты, Шиваев, вздохнув, произносит:

— Нет, брат. Придется тебе сидеть!

У парня вытягивается лицо, а Шиваев, бросив игры, гневно гремит над ним:

— Что, не ожидал? А чего ты хотел? Здоровый мужик, тебе бы пахать на общество, на себя, семью завести, детей, а ты бутылки таскаешь — и не первый раз, я уверен, в этом магазине за месяц восемь мелких краж, ясно, что твоих же рук дело, да моя бы воля, я бы вас топил просто, развелось дармоедов, только нацию позорите!

И т. д.

Но любит Шиваев ошеломить и иначе. Несколько дней подряд, в частности, мытарил одного мелкого чиновничка: тот проходил свидетелем, явился к Шиваеву так весело, будто позвали чаю попить, небрежно глянул на предъявленный незначительный документ, один из многих, фигурировавших в деле, признал, что он его подписывал — и все посматривал на часы; хватит, дескать, заниматься ерундой, отпускай, начальник. Шиваев не только не отпустил, но засадил его в предвариловку, а потом шаг за шагом убедительно доказывал ему, что его безответственная подпись имела колоссальные последствия, что он вольно или невольно получается чуть ли не главный фигурант в деле, что все валят на него, что сидеть ему не меньше десяти лет — и пусть спасибо скажет, если не дойдет до расстрела. Бедный чиновник перестал спать и есть, всему поверил, рыдал, как женщина, и умолял Шиваева найти смягчающие обстоятельства, даже попытался покончить с собой: не найдя ничего острого, стал грызть вены руками. Совсем то есть потерял человеческий облик. Тут Шиваев его и помиловал: велел привести из камеры и, не вдаваясь в объяснения, объявил: «Вы свободны!» Это был миг его торжества, момент бескорыстной радости: видеть, как отчаявшийся человек, уже наполовину умерший, на глазах возрождается, оживает — и начинает бурно благодарить, жать руки и называть спасителем... За такие минуты и любит Шиваев свою работу.

Поэтому он не отказал себе в удовольствии еще раз подробно расспросить Карчина о случившемся, усомнился в каждом факте, в каждой детали и, когда Карчин уже был уверен, что его и на этот раз не выпустят, и начал откровенно нервничать, Шиваев, захлопнув папку с делом, сказал: «Ну что ж, пока вопросов нет, вы временно свободны. До суда!» И дал подписать обязательство о невыезде. Огорчило Шиваева только то, что Карчин не обнаружил особой благодарности и, вместо того чтобы попрощаться, сказал глупую, на взгляд Шиваева, фразу: «Ну ладно, теперь посмотрим!»

— Угрожаете, что ли? — усмехнулся Шиваев. — Между прочим, я вам пропуск еще не выписал.

Карчин, как того и следовало ожидать, испугался и сказал почти заискивающе:

— Я не угрожаю, с чего вы взяли? Я просто...

— Просто, сложно... — проворчал Шиваев. — Берите пропуск, и мы еще увидимся. Неоднократно. И посмотрим, кто посмотрит.

Карчин взял пропуск и вышел, на этот раз молча.

21

Они, самые родные люди на земле, уже ждали его: Лиля и Никита. Ждал также помощник Ясинского, молодой человек, который представился просто именем: Володя. Для Юрия Ивановича не воздух воли, не ощущение бескрайнего неба над головой и твердой почвы под ногами, а сын, которого он обнял, почувствовав запах дома, стал тем, что его окончательно убедило: он свободен!

Первым делом помчались выручать машину. По пути Карчин рассказывал жене и Володе о том, что произошло в милиции. Лиля продолжала плакать, но уже и смеялась, Володя слушал внимательно, без улыбки. Впитывал информацию, которая ему была известна в общих чертах: получив задание от шефа, он уже успел кое-что разузнать. Юрий Иванович вслух планировал: сейчас взять машину (Лиля захватила запасные ключи) и сначала, хоть много дел, все-таки домой. Ему просто необходимо смыть с себя эти паскудные ощущения, он пропитался вонью окружающих тел, которыми с течением дня камера наполнялась все больше. Насмешил старик, вошедший с криком: «Не могут человеческий обезьянник построить, с решеточкой, открытый, тут же у вас дышать нечем, гады!» После дома на службу. Но уже сейчас надо продумать, во-первых, как выручать сумку, которую, сто процентов, украл пацан, а милиция, и это тоже сто процентов, намерена факт кражи похерить, не надеясь ее раскрыть, во-вторых, каким образом не оставить без последствий избиения и унижения (когда Карчин говорил об этом, голос его невольно дрогнул непереносимой обидой, а Лиля сжала его руку). Наверное, надо заехать и пройти освидетельствование по поводу синяков и ушибов.

Володя напомнил, что есть и в-третьих: заведенное на Юрия Ивановича дело по поводу избиения старика.

— Не избиение, а недоразумение! — уточнил Карчин.

— Возможно, — согласился Володя. И, следуя указаниям Ясинского и собственным соображениям, начал давать советы.

Главное — успокоиться. О мести поганым ментам лучше не думать. Они сами достаточно мстительны, поэтому попытками найти правду можно их только раздразнить и побудить раздуть дело со стариком.

— Они людей мордуют — и это оставлять безнаказанным? — возмутился Карчин.

Володя объяснил: наказания все равно добиться невозможно. Это раз. Их все равно никакими наказаниями не переделать. Это два. И они от этого только озлятся, что никому не нужно. Это три. Поэтому оптимально все-таки: пренебречь. Не соглашаться ни в коем случае, что оказывал сопротивление, но и не настаивать на том, что милиция вела себя неправильно. В результате появится возможность взаимных уступок к обоюдной пользе. Далее. Адрес старика известен, надо навестить его, договориться, заплатить ему, в конце концов. Проблем, скорее всего, не будет — тем более что он выписался из больницы в тот же день, значит, ничего серьезного. Самое трудное — с малолетним воришкой. Похоже, его в самом деле отпустили с концами, да и как иначе? Скорее всего, он все-таки успел куда-то спрятать сумку, но никакая милиция не способна заставить его сознаться. Несовершеннолетний, что с него взять? Поэтому придется действовать через семью, чтобы она в свою очередь подействовала на негодника; семья, кстати, многодетная, бедная, это нам на руку. Как действовать, лаской или таской, Володя берется выяснить, если Карчин даст ему такое задание.

Карчин слушал резоны Володи хмуро, недовольно, но в итоге не мог не согласиться. Да еще поглаживающая рука Лили, ощущение обретенного привычного мира и нежелание оказаться там, где только что был, пусть даже в качестве человека мстящего и карающего. Совсем недавно Юрий Иванович был убежден, что нет такой силы, которая остановит его в деле справедливого возмездия, сладострастно, с жгучей ненавистью мечтал и грезил о том, как будут просить у него прощения и Ломяго, и каждый из этих скотов, что прикасались к нему, и вот уже, кажется, не хочет этого. Отходчивы мы и незлобивы, мысленно укорил себя Карчин, но при этом ощутил привычное уважение к своей доброте и устремленности на позитив, что всегда помогало ему вершить жизнь и любить ее, поэтому Юрий Иванович сказал:

— Ладно, Володя, действуй. Кстати, а где я тебя видел?

Часть II

1

Карчин не зря почувствовал к Володе Шацкому, помощнику Ясинского, доверие и симпатию: он угадал в нем родственного себе человека. Володя не просто любит, он обожает проблемные ситуации. Жизнь представляется ему чередой веселых головоломок, которые предстоит решить, и чем они трудней, тем лучше. Один из самых характерных поступков его школьного детства: заклеил последние страницы задачника по математике, чтобы не было искушения заглянуть в ответ и под него произвести необходимые действия.