Война балбесов - Они

— Потолок проблемный! — голосом знатока сказал Килил.

— А чего в нем проблемного? Балка треснула, так она еще десять лет назад треснула, но там же скобы! Они железные! Она на скобах еще десять лет продержится! Ну, если хотите, — обратился старик не к Килилу, а куда-то в сторону, словно к воображаемому отцу Килила, предвосхищая торг с ним, — могу тысячу сбавить, чтобы вам балку заменить. Я вам ее сам за пятьсот заменю, и потолок переделаю. И крышу перекрою, — добавил старик, но Килил видел по его глазам, что он ничего этого не сделает, да и не собирается делать.

— И сколько всего? — спросил Килил.

— Да сколько, да нисколько! Десять тысяч на руки, и все дела! Хоть сейчас.

— Рублей?

— А чего же еще? Тараканов?

У Килила все обмерло. Пусть дом старый, с гнутым потолком, но настоящий дом, в котором можно жить, дом с окнами, крышей, дверью, с огородом — за десять тысяч! У Виталика из пятьдесят шестой квартиры велосипед стоит двенадцать — и это еще не самый дорогой, какие бывают!

Но для вида надо поторговаться. А старик торопил.

— Ты решай, молодой человек, а то ко мне сегодня другие покупатели приедут. Вот буквально через два часа, — постучал старик пальцем по запястью, где, однако, часов не было. Заметив это, он глянул на стенные часы, но они стояли. Тем не менее выставил в их сторону палец, как бы давая понять, что ему идущие часы ни к чему, он и так время помнит. — Короче, тысячу на бочку, и дом ваш! Отец тебе спасибо скажет!

Килил не спешил. Обошел комнату. Выглянул в окно. Из окна виден был соседний дом, с ухоженным огородом. Тоже небольшой, деревянный, но видно, что содержится в порядке.

— А хочете, покупайте тот! — неожиданно сказал старик.

— Он тоже продается? — удивился Килил.

— А как же! Обратно я и продаю! Там племянник мой живет. Мы обои продаем и в город уезжаем, тут делать нечего. Пошли, посмотрим!

Старик, чтобы не тратить время, вылез в окно. Килил выскочил за ним. Он не верил старику. Тот выпил и не вполне соображает. То есть соображает, но думает, что другие не соображают. Килил знал, у пьяных так: они, глупея, тут же начинают считать глупыми и окружающих. Сейчас попытается ему чужой дом продать.

Однако старик уверенно прошел через бурьян, отодвинул две доски, проник в соседний огород, прошел к дому, достал из кармана ключи и открыл дверь.

— Прошу! — сказал он. — Племянника не бывает, он меня попросил: ты, говорит, торгуй сразу два дома. Какой возьмут, такой и возьмут!

Этот дом Килилу понравился сразу. Внутри целых две комнаты: зал и спальня. Все чисто, на полу даже ковер. В углу стоит газовая плита, рядом с ней большой красный баллон. Тут же умывальник. Килил открыл кран, вода немного полилась и кончилась.

— Не водопровод? — спросил он.

— А тебе зачем? Колонка рядом на улице, натаскать долго, что ли? Не маленький! Зато печка, смотри, углем топится, а угля у племянника полный сарай. На три года наворовал. Тут вагоны с углем стоят часто, вот он и... Но так, парень: тут аванс две тысячи! Даже и без разговоров!

— А сам дом?

— Сам дом? Двадцать пять! Без торга! — крепко сказал старик, хоть и вильнул глазами, словно слегка испугался своей наглости. Но Килил этого не заметил. Двадцать пять! Двадцать пять тысяч за такой дом! И они у него в кармане, выложил — и владей! Но надо не показать радости, надо сдерживаться.

— Хотелось бы все-таки с хозяином договориться, — сказал Килил.

— А я на что? Я уполномочен! У меня и документы все есть!

Старик уверенной рукой полез в угол, за иконы, достал сверток документов и разложил на столе. Килил рассматривал их, мало что понял, но они были на бланках, с печатями, настоящие документы.

— Две тысячи, парень, и нет разговора! А то эти люди, которые приедут, они его тоже будут смотреть. Через час уже.

Старик, наверно, считал, что час уже прошел.

Килил колебался. Надо что-то решать. Рано или поздно выяснится, что никакой отец не приедет. Поэтому придется рискнуть. Очень уж ему хотелось, чтобы дом поскорей стал его собственным.

— С мебелью продаете или как? — спросил он.

— Со всеми потрохами! — махнул рукой старик. — Вот что есть, то и бери. Племянник собирался все тут оставить.

— Ясно... И вы, значит, уполномочены продать? По документам?

— Запросто!

— Ясно... Но ведь оформить надо.

— А я что, не грамотный? Оформим! Напишу тебе бумагу хоть сейчас! Племянник мне только спасибо скажет!

— Тогда так, — решился Килил. — Отец мне тоже доверяет. Уполномочил. Сказал: если дом понравится, бери сразу, чтобы не ушел. Так что давайте оформлять.

— Не понял, — старик сел на стул у стола, снял бейсболку и вытер мокрый лоб. — То есть ты прямо сейчас деньги, что ли, выдашь? Двадцать пять тысяч?

— Ну. Правда, долларами.

— Какими долларами?

— Обычными. Сотенными.

— А ну, иди отсудова! — разозлился вдруг старик. — Засранец, шутит он со мной! Доллары еще какие-то!

— Да не шучу я!

Килил отвернулся, задрал футболку, залез в свой пояс и вытянул одну купюру.

— Нате, смотрите!

Старик взял бумажку, понес к окну, к свету. Долго разглядывал, вертел в руках.

— Вы что, никогда долларов не видели? — спросил Килил.

— А где б я их видал? Только слышал, что они есть.

Килил ему не поверил, решил, что хитрит. Не может такого быть, чтобы человек столько жил на свете и не видел долларов. Но хитрости взрослых разоблачать нельзя, это их раздражает, поэтому Килил сказал:

— Можете в обменнике разменять на рубли, какая разница? Есть тут обменник? Или в городе тогда.

— И сколько за эту дадут?

— Две тысячи девятьсот, — честно сказал Килил, помня последний курс, который он видел у метро возле пункта обмена валюты. — Давайте я вам дам восемьсот долларами, это будет... двадцать три двести это будет, а тысячу восемьсот рублями. Получится двадцать пять тысяч.

— Тысячу восемьсот сразу?

— Да всё сразу!

— Кажи деньги!

Килил опять отвернулся, отсчитал семь бумажек (одна уже у старика), добавил рублей и положил на стол. Старик схватил, сосчитал, более всего внимания уделяя рублям. И воскликнул:

— Ладно, повезло тебе, парень!

Он разворошил сверток с документами, нашел лист, на котором сверху было что-то написано, загнул этот верх, разорвал по сгибу, получился чистый лист. Тут же была ручка, старик взял ее и начал писать. Он долго старался, тер то лоб, то грудь, наконец получилось. Килил прочел:

«Я Евсеев П. Р. уполномочен как поручитель племянника продать данный дом за сумму в 25 000 р. (двадцать пять тысяч рублей) в чем составляю данный документ на основании совершения купли-продажи. Вышеназванную сумму получил в полной мере претензий не имею».

Дата, подпись.

Килилу понравились слова «вышеназванную сумму получил» — в случае чего старик не отопрется. Но смутило, что не указано, кому продан дом. Он сказал об этом старику.

— Момент! — старик схватил бумагу и под диктовку Килила дописал:

«Дом продан Сивохину К. А. на основании оформления на него всех документов которые ему лично вручены как владельцу».

Килила это устроило.

— Ключи, — сказал он.

— Какие ключи?

— От дома. Я вам деньги — вы мне ключи.

— Само собой, само собой! — сказал старик, кладя ключи на стол и глядя на Килила со странным выражением. Наверно, своему счастью не верит, подумал Килил.

Сунул ключи в карман, расписку свернул и спрятал в бумажник, а документы запихал на свое место, за иконы. А старик кинулся к холодильнику, открыл его:

— Эх, и отметить нечем! Ну, ничего! Я сейчас соображу, а тебе все равно нельзя, ты несовершеннолетний! Живи на здоровье!

— Соседями будем! — весело откликнулся Килил.

— А? — обернулся старик в двери, будто не понял этих простых слов.

— Я говорю: соседями будем.

— Ну да, ну да.

— А зовут вас как?

— Меня-то? — словно растерялся старик. — Меня это. Николай Николаич меня зовут. Можно дядя Коля. Фамилия соответственно Иванов. Ну, пока, мальчик, некогда мне!

Килил начал изучать дом — как мир.

Манило все, что он перед собой видел в доме, но Килил решил оставить это на потом, на сладкое, а сначала вышел во двор. Еще раз убедился, что все в нем красиво и аккуратно. Кроме помидорных кустов стелются по земле огуречные плети и листья, растут укроп и петрушка, в углу подсолнух, рядом деревце непонятной породы, не плодовое. К дому прислонена лестница. Килил поднялся по ней и осмотрел крышу. Крыша хорошая, не ржавая.

Он вернулся в дом.

Все внимательно осмотрел и потрогал. Прошел в спаленку, снял ботинки и лег, стесняясь, но блаженствуя. Вот тут он теперь будет просыпаться каждое утро. Кровать мягкая, прогибается, подушек сразу три, тоже все мягкие. И запах... Запах, показавшийся Килилу родным: будто он всегда тут жил, а потом уезжал, и вот вернулся.

Килил захотел опять перекусить (он всегда хочет есть, когда волнуется). Открыл холодильник, увидел разные продукты. Хоть и сказал старик, что дом продается со всеми потрохами, но как-то неловко. Ладно, Килил возьмет пару яиц и зажарит на плите яичницу с оставшейся своей колбасой.

Килил отыскал сковородку, порезал колбасу, бросил на сковородку, стал ждать, когда зарумянится, чтобы потом сверху залить яйцами.

Надо же, как бывает. Первая же деревня — и такая удача. Зашел в магазин, вышел, а тут и человек, продающий дом. Николай Николаевич.

Но почему Николай Николаевич? И почему Иванов? В документе вроде что-то другое написано.

Килил выхватил листок из бумажника, развернул.

«Я Евсеев П. Р....»

Аж в глазах потемнело у Килила.

Может, так племянника зовут? Нет, дальше написано: «уполномочен как поручитель племянника...» А почему кстати, фамилии племянника нет? А адрес, адрес где? Какой дом продан? «Данный»! Что это такое — данный?

Убью гада, подумал Килил и выбежал, сунув в карман нож.

Во дворе вспомнил, что оставил огонь под сковородкой. Пожар еще будет. Все-таки этот дом хоть немного, но уже был домом Килила, к тому же он надеялся еще, что все поправимо, что он заставит старика написать настоящий документ. Поэтому вернулся и выключил газ под сковородкой, на которой уже вспучились, истекая жиром, кружочки колбасы.

Килил прибежал к магазину и, конечно, не нашел там старика. Спросил у продавщицы:

— Тут дяденька был пожилой, в бейсболке такой, там «супер» написано, не видели?

— Еще как видела! — ответила продавщица и обратилась к женщине, которая стояла в стороне и что-то рассматривала через прилавок:

— Чекмарь наш деньгами где-то разжился, водки купил чуть не ящик.

— Может, праздник у него, — равнодушно отозвалась женщина.

— У него и в праздник даже на одеколон не наберется!

— Чекмарь, говорите? — спросил Килил.

— Ну, Чекмарев. Фамилия. Тебе-то он зачем?

— Я его родственник. По отцовской линии. Отец просил найти. Чекмарев, все правильно. Иван Петрович.

— Тогда не он. Он Анатолий Александрович, что ли. Или Алексеевич. Что-то в этом роде.

— А куда он пошел, не видели?

— Надо мне смотреть!

Килил вышел. Вот так. Чекмарь, Чекмарев Анатолий Алексеевич или Александрович. Не Евсеев П. Р. И не Иванов Николай Николаевич. Старик обманул его, как маленького. Взял деньги за дом, да еще не свой.

Но ничего. Еще не вечер.

Килил обосновался в доме старика, предварительно зайдя в соседний, фальшиво проданный, дожарив яичницу и съев ее. После этого все убрал, закрыл, чтобы к нему не было претензий.

Он нашел на постели Чекмаря то, что показалось менее грязным и вонючим: почти новое зимнее пальто, очень большое, которое Чекмарь, наверно, где-то украл или подобрал. Килил постелил его в углу. Сначала сидел просто так, потом задремал.

Сквозь дрему думал: надо купить какую-нибудь игрушку. Их много интересных: нажимаешь на кнопки и что-нибудь стреляет или падает, увлекаешься, время идет незаметно.

16

Володя Шацкий совершил ошибку: отпустил Полину, не выяснив, как она относится к тому, что произошло. Пока она принимала душ, он сварил кофе, встретил ее, завернутую в полотенце, улыбкой и поцелуем, предложил выпить кофе, она кивнула, все было вполне мирно, он тоже отправился в душ, а вышел — ее нет, кофе не тронут, полотенце брошено на кресле.

Неприятно.

Позвонил ей — «абонент не отвечает или временно недоступен».

Возможно, едет в метро.

Через некоторое время позвонил еще: «телефон абонента выключен».

Совсем неприятно. Похоже, это может стать не рядовым эпизодом в его жизни. Но дело сделано, надо успокоиться и все продумать.

Какие возможны варианты?

1. Она пошла в милицию, написала заявление об изнасиловании. Само собой, ее послали на медицинское обследование и т. п.

Ответные меры. Он, как адвокат, знает, насколько часто девушки таким образом шантажируют мужчин. Изнасилования не было. Все было полюбовно. Вернее, он ей заплатил. Она же проститутка. Учитывая род ее занятий, это легко доказать. Да, поступать так нехорошо (пользоваться услугами проституток), но уголовно не наказуемо. Следов побоев и насилия нет. В крайнем случае подключить Ясинского. Тот пожурит и даже, возможно, разгневается. Может, и прогонит в результате. Но выручит, обязательно выручит: ему не нужен скандал, в котором замешан его помощник, это повредит его собственной репутации.

2. Она не заявила в милицию (подобные девушки чураются лишний раз общаться с правоохранительными органами), но обследование прошла, чтобы зафиксировать факт изнасилования. Врач, конечно, обязан сообщить об этом куда следует, но с врачом всегда можно договориться. Со всеми сейчас можно договориться. С этой справкой она придет к Шацкому шантажировать, требовать денег. Что ж, придется заплатить.

3. Она решила отомстить. Возможно, у нее есть влиятельные знакомые, из которых найдется кто-то, кто не любит адвокатское племя. Может, даже бандит какой-нибудь. Полина сначала проверит, какие связи у самого Шацкого. Выяснит, что он ее только пугал, никаких особенных связей у него нет, еще не обзавелся. Вдвойне разозлится. При этом варианте может быть всякое. Приедут люди на вороном джипе с угрозами и опять-таки с требованием денег. Заставят бесплатно оказывать юридические услуги. В конце концов изобьют. Это очень неприятно, это самое неприятное: Володя ненавидит физическое насилие.

Короче говоря, самое разумное при любом раскладе продолжать начатую игру. Дескать, влюбился, потерял голову. За любовь женщина простит все.

Шацкий не подозревал, что может существовать еще какой-то вариант, а он именно и был: Полина, уйдя от него, мгновенно о нем забыла. Ну, не то чтобы совсем забыла, но — все ушло в пассивную память; Полина воспользовалась своим умением не помнить долго неприятные вещи.

Она отчасти даже была довольна: Шацкий получил свое, они в расчете, он теперь не будет ей вредить. А то мало ли. В очередной раз работу ей терять не хочется. И вообще, Полина, как уже было сказано, имела в будущем палочку-выручалочку в виде самоубийства, поэтому и не воспринимала слишком серьезно неприятности, которые с ней случались. Зла на Шацкого она не держала, и это тоже объяснимо, Полина иногда чувствует себя девочкой, попавшей в сказочный лес, где из-за каждого куста может выскочить какой-то зверь, укусить, растоптать, повалить, сделать, что ему вздумается. Конечно, бывает страшно, неприятно, противно, но обижаться и злиться нет смысла, он же зверь, не человек, какой с него спрос? Или ей вдруг кажется, что она инопланетянка, попавшая на чужую планету. Если какое-нибудь местное существо что-то с тобой захочет сделать, можно попытаться избежать, но если уж произошло, что толку на него сердиться? — у него натура такая, оно тоже не человек и, возможно, даже не гуманоид.

Иногда Полина посмеивается над своими мыслями, а иногда чуть ли не всерьез думает, что ее странности, ее брезгливость и одновременно равнодушие по отношению к тому, что происходит вокруг, вовсе не из-за детского испуга после смерти подруги, а из-за того, что она просто откуда-то не отсюда. Поэтому она может сколько угодно удивляться жителям того места, куда попала, бояться их, но осуждать — за что? Они такие, какие есть, какими их сделали здешняя природа и атмосфера. Поэтому она и к женщинам относится в целом лучше, чем к мужчинам, они ей кажутся тоже инопланетянками, не все, конечно.

Полина отправилась домой, немного поспала и поехала на работу. В клубе она узнала, что вышла Глория, с которой они обычно изображают близнецов, надевая белые парики. Глория (Лариса на самом деле, Лора) действительно немного похожа на Полину, поэтому она Полине нравится, ей даже некоторое время казалось, что она влюбилась в нее. Но быстро поняла: нет, просто симпатия. Глория вернулась с каких-то островов, загорелая, близнецов танцевать не получится, зато можно сыграть на контрасте, зрители это тоже любят. Блондинка и брюнетка, смуглая и белая. Глория затирала тональным кремом светлые полоски на бедрах и жаловалась, что там, где она была, не нашлось места, чтобы разрешали загорать полностью. Грудь — пожалуйста, это даже на турецких и марокканских пляжах разрешают (а уж тем более у бассейна при отеле, там фактически частная территория). Полина смотрела на нее, слушала, любовалась и тоже хотела куда-нибудь на юг, к морю.

Работа началась.

Полина танцевала с удовольствием, с азартом, чувствовала, что сегодня она всем нравится. Глорию это завело, она тоже начала стараться. А в финале одного из танцев не просто прикоснулась губами к губам Полины, как обычно, а поцеловала по-настоящему, долго не отрывалась; публика была в восторге.

— Там на тебя какой-то мальчик пялится, — сказала в перерыве Глория. У нее до пятидесяти все — мальчики. — Брюнетик такой.

В следующем танце Полина увидела мальчика, который, действительно, не сводил с нее глаз, да еще и улыбался так, будто они знакомы. После танца сквозь специальную замаскированную дырку в заднике Полина рассмотрела внимательней, это оказался Шацкий. Не удивительно, что она сразу его не узнала: во-первых, была в движении, во-вторых, это еще одна особенность Полины, у нее очень плохая память на лица. Она может три раза подряд встретиться с одним и тем же человеком, не узнавая его, особенно если в другой обстановке. (Ее мысль-усмешка об этом: нет, я точно инопланетянка, для меня тут все, как для европейца китайцы, на одно лицо!)

Шацкий делал ей знаки, но до двух часов им не разрешено спускаться в зал для общения и разговоров — только в танце, не задерживаясь, дразня, распаляя и мимолетно прикасаясь.

Извиняться пришел, с досадой догадалась Полина. Вот идиот. И как быть теперь? Сказать чистую правду, что не обиделась? Не поймет, не поверит, а главное: дальше приставать начнет. Показать себя глубоко оскорбленной? В этой одежде, то есть практически при ее отсутствии, в этой раскраске — смешно. Надо быть просто злой, это вернее. Да, разозлилась, потому что порядочные люди себя так не ведут, и отстань, а то будет хуже. Может, даже попробовать припугнуть.

Шацкий, не дождавшись, сам проник за кулисы. Ясное дело, в коридоре охранник, но охранники тоже деньги любят.

— Ну, чего вам еще? — встретила его Полина вопросом, глядя на него через зеркало. Глория, верная подруга, тут же поняла, что к чему, и пришла на выручку:

— Молодой человек, мы работаем, между прочим! Дождитесь конца производственного процесса!

Шацкий, не посмотрев на нее, склонился к уху Полины и сказал четко и внятно:

— Можешь меня убить. Делай что хочешь. Самое смешное, я не жалею о том, что произошло.

— Вот уж, действительно, смешно.

— Я говорю серьезно. Вел себя похабно, гнусно, согласен. Но не мог удержаться, понимаешь? Со мной впервые в жизни такая история.

— Охотно верю, — наугад сказала Полина, не понимая Шацкого.

— Я тебя дождусь, ладно?

— Это еще зачем?

— Просто так. Клянусь, больше пальцем не дотронусь, если сама не разрешишь.

Горячим воздухом изо рта Шацкого неприятно обдавало ухо, Полине хотелось, чтобы он ушел.

— Дожидаться не надо, — сказала она. — Позвоните завтра или послезавтра, обсудим. А вообще-то за такие дела в тюрьму сажают, вы знаете? — спохватилась она, понимая при этом, что ее угроза выглядит смешной. Ее знаний о жизни хватает, чтобы понять: адвоката засудить в современной жизни трудно, а то и невозможно.

— Согласен! — весело сказал Шацкий. — В тюрьму согласен, на все согласен. Но мы увидимся, да?

— Увидимся, увидимся, все, прием окончен!

Шацкий ушел.

Глория, прицеливаясь пинцетом, чтобы удалить замеченный волосок на гладкой ноге, задумчиво сказала:

— Или он в тебя влюбился, или...

Дернула за волосок, ойкнула:

— Бл.., зачем мы от обезьян произошли? Почему не от дельфинов или от змей? У них волос нет.

17

Ольга опять ходила в милицию и уговаривала, чтобы приняли заявление на розыск. Ей опять объяснили, что еще рано. Розыск — серьезное дело, требует и времени, и средств. Надо разослать данные, фотографии, описание примет, указать возможные варианты маршрута и т. п. Разошлем, а он явится. Так чаще всего и бывает. Главное, никаких ориентиров нет.

— Вы-то сами можете приблизительно сказать, куда он мог деться?

— Нет.

— Ну вот...

А Геран бродил по окрестностям, толкался на рынке, останавливал мальчишек возраста Килила, спрашивал о нем. Нет, не видели и даже не знают такого.

Вечером они печально пили чай. На столе, как всегда, стояла банка с вареньем, Ольга столько заготавливает этого богатства, что хватает до следующего сезона. Варенье абрикосовое, Геран его очень любит, но сейчас постеснялся взять, словно это было неправильно и нехорошо — пить чай с вареньем, когда мальчик пропал. Ольга догадалась, открыла банку, переложила несколько ложек на блюдечко, придвинула к Герану.

— Как ты думаешь, — спросила она, — мог Килька все-таки эти деньги взять?

— Трудный вопрос, Оля.

— Понимаю, что трудный. Мне вот кажется, ни за что не возьмет. Но я мать, я объективно думать не умею.

— Я тоже.

— И все-таки скажи: мог?

— Теоретически мог.

— Да вот и я думаю, что мог, — вздохнула Ольга. — И теоретически, и практически. Мы и себя-то не знаем как следует, а детей...

Килил в это время проснулся — от храпа и вони. На своей постели лежал, храпел и вонял перегаром старик. Возле кровати громоздились два пакета с водкой и продуктами. Старик даже не стал прятаться, явился домой, ничего не боясь. Или уже ничего не соображал.

Килил вскочил, стал трясти и расталкивать старика. Тот замычал, пустил слюну, попытался отвернуться от беспокойства. Килил вскочил на него и начал обыскивать. Он обшарил все закоулки одежды старика — денег не нашлось. Наверно, спрятал где-то. Придется подождать, когда проснется и чуть-чуть протрезвеет. Тогда будет другой разговор.

Килил стал ждать.

Через некоторое время в сенях послышался грохот, потом ругань, в дом вошел мужчина высокого роста, коротко стриженный. Приличного вида вообще-то.

— Дядь Толь, ну ё! — закричал он с порога. — Я тебя просил за домом смотреть, а в дом не входить, только Татьяне ключ дать, если придет! Она не приходила, а там натоптано, ё! Ты чего там делал-то? Давай ключ, ну тебя на фиг, нет на тебя надежды! Алё, спишь, что ли? А ты кто? — уставился он на Килила.

— Он меня обманул, — сказал Килил. — Продал ваш дом за двадцать пять тысяч. И даже ключ отдал, вот.

— Как продал? Какой ключ? Ну-ка... — мужчина взял ключ и удивился. — Мой, в самом деле! Как он к тебе попал, пацан? Ты кто?

— Я же говорю: он мне ключ дал. И расписку, будто он ваш дом мне продал!

Килил показал мужчине бумажку.

Тот взял ее, подошел к окну, долго читал.

— Ничего не понимаю. Двадцать пять тысяч какие-то. Во-первых, я дом не продаю, во-вторых, он больше стоит. Какие двадцать пять тысяч, дядь Толь? Проснись ты, ё! — Он потряс старика — тщетно.

Килил, стараясь говорить толково и доходчиво, объяснил, что произошло. Но мужчина продолжал не понимать.

— Откуда у тебя такие деньги и где они в таком случае? — спросил он.

— Деньги дал отец.

— Тебе?

— Мне.

— А сколько тебе лет?

— Шестнадцать почти.

— Да? Ну и что? Дядя Толя, значит, сказал, что свой дом продает?

— Да. А потом сказал, что ваш тоже продается. И повел туда. Мне понравилось, я решил купить. Он написал расписку от чужой фамилии, я ему дал двадцать пять тысяч. Восемьсот долларами, остальное рублями.

— Живыми деньгами? Прямо в руки?

— Да. Наличными.

— А где же они?

— Вы меня спрашиваете? Я его даже обыскал, нет денег.

— Но пропить-то он не мог! Дядь Толь, очнись!

Мужчина тоже решил обыскать старика. В процессе обыска, чтобы было удобней, свалил старика на пол и начал раздевать. Раздел до белья, осмотрел все карманы и провел пальцами по всем швам.

— Спрятал, ё!

— Я тоже так думаю, — сказал Килил. — А вы в самом деле его племянник?

— Племянник, дал бог дядю! Восемьсот долларов, надо же! Ну, пусть рубли он пропил. Адоллары-то где? Вж.., что ль, он их себе засунул?

Племянник Чекмаря очень разволновался, этот вопрос ему не давал покоя. Он обыскал весь дом, что было нетрудно: прятать тут особо негде. Вышел в сени, начал громыхать там. Килил пошел наблюдать.

Поиски и тут не дали результата.

Племянник вышел во двор, огляделся там и сквозь бурьян направился к какому-то пригорку. Килил, следуя за ним, увидел, что это не пригорок, а провалившаяся и заросшая травой кровля бывшего сарая или погреба, которая теперь стала чем-то вроде приземистого шалаша. Племянник, не боясь испачкаться, встал на коленки и полез внутрь. Недолго копошился.

Вылезая, сказал:

— Он еще от тети Жени тут свои заначки прятал. Вот они, денежки! — и хлопнул по ладони тонкой пачкой найденных денег. Пошел к дому, сел на крыльце, пересчитал.

— Восемь сотен, верно! А рублей нет, пропил, зараза!

— Ладно, — сказал Килил. — Не страшно. Расписку оставьте у себя, а деньги давайте, пожалуйста. Мне к отцу пора. Он у меня строгий, он военный.

— Военный-здоровенный? — шутливо переспросил племянник. Он был в отличном настроении. — Ну, давай тогда подождем. Он ведь приехать должен или как?

— Я сам к нему должен приехать. Он ждет. Давайте деньги, пожалуйста. А дяде вашему скажите, что пусть скажет спасибо, что мне некогда. Тут дело милицией пахнет!

— Милицией? — весело откликнулся племянник. — Это ты, пожалуй, прав, мальчик. Это ты, мальчик, прав, точно! Милиция в самом деле может спросить: на каком основании ребенок дом покупает? Откуда у него деньги, да еще валютные? Кто он вообще такой? Может спросить или не может?

— Зачем ей спрашивать? — угрюмо спросил Килил. — Отдайте деньги.

— О, как ты заговорил! Отдайте деньги! Не имею права, пацан! Может, тут криминалом пахнет? Налицо незаконная сделка по продаже моего собственного дома! И пусть он мне родной дядя, но я его тоже привлеку! Это что за фокусы: дом продавать при живом хозяине? Что за шутки, а? За двадцать пять тысяч, когда он все двести стоит!

— Отдайте деньги! — сказал Килил.

Племяннику надоело шутить. Он встал, говоря:

— Ты вот что. Если у тебя в самом деле есть отец, езжай за ним, с ним и буду обсуждать вопрос, понял?

— Отдайте деньги, хуже будет! — сказал Килил.

— Чего такое? Грозить начинаем? Я чувствую, ты тот еще фрукт и овощ!

— Отдайте деньги, а то ночью дом сожгу! — закричал Килил, презирая себя за то, что из глаз сами по себе закапали слезы.

Племянник сделал резкое движение, чтобы дать Ки-лилу затрещину, Килил отскочил. Племянник схватил палку, будто собираясь отбиваться от собак.

— Сейчас я тебе! — крикнул он, замахиваясь.

Килил побежал к калитке. Оттуда крикнул:

— Посмотрим еще! Вор! Подонок! Негодяй!

Килил кричал взрослые слова, хотя мог бы и матом.

Ему казалось, что так вернее. Впрочем, что тут верного: ясно, что племянник догадался, что у Килила нет отца и что он боится милиции. Взрослые быстро догадываются про такие вещи.

И Килил пошел по улице.

После всего ему захотелось искупаться, захотелось в воду, будто чтобы смыть то, что было. Он вышел к пруду. На берегу в одном месте плескалась малышня, в другом женщины и мужчины развели костер, сидели вокруг, угощались. Килил отошел подальше, разделся, залез в воду и немного поплавал возле берега, все время глядя на свои вещи. Двадцать пять тысяч — большие деньги, но по сравнению с тем, что осталось, пустяки. А с этими он теперь так глупо не расстанется.

От пруда Килил пошел к дачному поселку.

Этот поселок показался ему заброшенным. Даже удивительно: столько дач — и никого не видно и не слышно. Но вот показался старик с тележкой. Проехал старый «Москвич». Кто-то все-таки здесь есть. И все же не меньше половины участков брошено. Дома и домишки на них еще стоят, и многие вполне целые, а остальное — дикий бурьян, разросшиеся деревья и кустарники.

На одной из калиток была намотана толстая ржавая цепь, даже без замка. Хозяева уже не боялись воров: видимо, нечего красть. Или бросили участок навсегда, хотя садовый дом выглядит неплохо: целая шиферная крыша, застекленная веранда. Килил не стал отвязывать цепь, просто перелез через забор. Трава под ногами была жесткой, сухой и желтой, как в степи. Еле-еле обозначалась тропинка к дому. Дверь закрыта, но рядом в веранде нет одного стеклышка. Килил просунул руку, пошарил, нащупал на двери засов, отодвинул и вошел. На веранде был большой круглый стол и несколько стульев, в комнате — две кровати, застеленные старыми одеялами и простынями. Везде пыль, здесь давно никто не бывал. Но когда-то это была аккуратная дача: веселые обои на стенах, целые, не драные, покрашенные белой краской потолки, краска еще даже поблескивает, не совсем состарилась. Навести порядок — отличная будет дача.

Килил обследовал участок. Вишневые деревья стояли пустые, вишня давно отошла, на яблонях кое-где висели яблоки, опутанные паутиной, все отдано на пожирание гусеницам. Были еще кусты крыжовника, а в углу оказались заросли малины, и малины было на удивление много, Килил долго пасся здесь, набирая в горсть сразу несколько ягод и кидая в рот.