Жена русского пирата

      Он снял губами слезинки с её глаз и шутливо прикрикнул:
      - Матросу прекратить разводить сырость!
      - Есть прекратить! - шепнула Ольга, устыдывшись своей слабости: чего это она в самый неподходящий момент в сантименты ударилась!
      На ужин Ольга приготовила гречневую кашу с мясом. Мясо получилось жестковатым, но Флинт мужественно ел и даже похваливал:
      - Далеко не каждая княжна сумеет так!
      И хотя его похвала была простой лестью, Ольга улыбалась - все, сделанное её руками, пусть пока не самое удачное, приобщало княжну к племени людей труда и наполняло гордостью: значит, и она чего-то да стоит!
      Флинт помог ей убрать остатки ужина, вымыл котелок. Ольгу умиляла в нем готовность делать любую работу, даже если она откровенно женская. По крайней мере, Герасим на его месте давно бы сказал: не мужское это дело!
      Когда они управились, совсем стемнело, и Флинт повесил на сук любимую "летучую мышь", почти до предела убрав фитиль - вдруг заблудятся?
      - Сейчас я поведу тебя к морю. - объявил он, - на ночное купание, а перед сном ты за это расскажешь мне очередную семейную легенду.
      - Но я больше ничего не знаю!
      - Знаешь. Может, маленько забыла, так в море поплаваешь и вспомнишь: кто твои родители, когда умерли или погибли? Почему не женился дядя?
      - Зачем это тебе?
      - Ты меня удивляешь! - Флинт стряхнул с брюк сухие листья. - Не могу же я жениться неизвестно на ком?!
      Ольга рванулась в сторону, и моряк со смехом поймал и развернул её лицом к себе.
      - Ну и порох! Я же шучу. Считаешь такие шутки грубыми? Но вспомни, с четырнадцати лет меня никто не воспитывал! Ты ведь научишь меня. как вести себя в обществе? А я научу тебя, как выжить. Равноценный обмен?
      Oн опять взял её за руку.
      - Пошли к морю, моя райская птичка! Говорят, изредка птицеловам везет - в их силки вместо щеглов и синиц попадает жар-птица... И мне повезло! Вот только не улетела бы!
      Пока они шли к морю, темнота сгустилась настолько, что Ольга не видела перед собой и на метр, не могла разглядеть ни тропинки, ни дороги, а Флинт, оказывается, видел в темноте, как кошка, и когда Ольга в очередной раз споткнулась, взял её на руки и донес до самой воды.
      - Тебе сегодня можно плавать? - спросил он, как о самой обыденной вещи.
      - Можно, - прошептала Ольга: к счастью, в этой кромешной темноте не было видно, как мучительно она покраснела. Разве мужчины о таком спрашивают?!
      - Тогда вот наше бревнышко. Раздевайся и вещички на него складывай.
      - Как - раздевайся? А разве ты не отойдешь?
      - Я отвернусь, - успокоил он. - а как только разденусь, войду в море и отплыву подальше..
      Молодой капитан лукавил. Он действительно вошел в море, даже отплыл подальше, но фигуру девушки видел совершенно отчетливо. Любовался. И в его любовании не было ничего похотливого - так можно смотреть на ангела: грустно и нежно. На всякий случай он сунул голову под воду и подержал подольше - охладить. Чтобы никакие другие мысли и не приходили..
      Вода оказалась неожиданно теплой, так что Ольга нежилась в этих мягких легких струях, омывающих её тело. Она чувствовала себя серебристой рыбешкой: светились руки, плечи...
      - Саша! - крикнула она.
      - Я здесь, - отозвался Флинт совсем рядом.
      - Меня будто серебром облили.
      - Это проделки ночи. Тебе нравится?
      - Еще как нравится! - она почти освоилась с тем, что плавают голыми так близко друг от друга, но временами инстинкт самосохранения, замешанный на правилах этикета и стыда обнаженного тела, напоминал о себе, зажимая мышцы и не давая расслабиться. Флинту, будто по фосфоресцирующей дорожке, передалось её напряжение. Он как на свету увидел руки Ольги, тянущиеся прикрыть наготу...
      - Чего ты боишься, Оля? Неужели меня?
      - Мне стыдно... страшно... непривычно.
      - Вот и привыкай: к воде, к своему телу, к свободе...
      - Привыкать к свободе или к тебе? - подозрительно спросила она.
      Флинт не ответил. Он вовсе не был искушен в вопросах воспитания, но интуитивно чувствовал: чтобы приучить её к себе, не надо торопиться. Эта девушка, сумевшая лишить силы разозленного мужика одним движением руки, выступавшая в цирке с совсем неожиданным номером, оказалась закованной в условности и оттого до боли уязвимой. Она напоминала хрупкую игрушку, которую без терпения и знания можно было только сломать!
      Какой ни теплой ощущалась вода, а Ольга вскоре замерзла. Она начала стучать зубами так, что Флинт приказал:
      - Немедленно на берег!
      - Нет, сначала ты.
      - Трусиха... Хорошо, я пошел!
      - Подожди, лучше я первая...
      Она выскочила на берег и, дрожа от холода, хотела надеть свое платье.
      - Подожди, - Флинт спокойно подошел и достал из своих вещей тельняшку. - Вот, возьми, в неё можно завернуть двух таких боязливых девиц, как ты. Бери, бери, платье может до утра не высохнуть, придется в мокром ходить!
      - А как же ты? - она с благодарностью влезла в теплую тельняшку.
      - У меня - своя.
      - Значит, подумал обо мне? - растроганно спросила Ольга.
      - Ну а кто ещё о тебе позаботится, кроме меня?!
      Они обнялись.
      @GLAVA = ГЛАВА 11
      - Хорошо, - согласился Ян, - что смогу - объясню, а вы уж сами решайте, нормальный я или нет? Был бы я маленько пограмотней, может, и сам бы разобрался, что к чему, а так... Читать и писать меня батюшка учил. Мама ему за это отрабатывала повсякому: то постирает, то рушники золотом разошьет... Она очень красиво вышивала, только вот денег на нитки у неё не было, а найдет какую копейку - долг надо отдавать. Так мы с нею и жили: займем - отработаем!
      - Неужели у вас родственников не было?
      - Были. Только мама ни к кому обращаться не хотела - гордая была и красивая. Ее на хуторе за это не любили: ни девки, ни бабы. Она им укором гляделась - минутки лишней не поспит, а свое платье отгладит, отчистит. На новое денег нет, так она вместо заплатки цветок вышьет, а где дырка образуется, такой узор придумает - бабы от зависти только ахают. Говорю вам о ней, и все перед глазами проходит, а рядом с нею жил - не замечал... Очень мы бедствовали, а могли бы за отца, в армии погибшего, хоть какое пособие получать. Мать один раз в уезд съездила, а военный чиновник, что этими делами занимался, увидел её и влюбился. Все, говорит, отдам! Такое пособие назначу - королевой жить будешь, только внимание мне окажи! Сам-то он женатый был. А мама ему сказала: подавись ты этими деньгами, ноги моей здесь больше не будет! И опять к себе на хутор уехала. Сама-то она мне об этом не рассказывала, я от батюшки случайно услышал: он своей работнице рассказывал, не знал, что я в соседней комнате сижу...
      - Паря, - вмешался Андрей, - не слишком ли издалека ты начал?
      - Не мешайте, дядька Андрей! - возмутилась Олеся. - Спать хотите, так идите - я вам постелила.
      - Граф Головин, - вы, будто, тоже его знаете, - говорил: что хочет женщина, то хочет бог! - нисколько не обиделся Ян.
      Андрей даже рот открыл от удивления: вот тебе и малограмотный парень!
      - Я вас долго не задержу, - успокоил его Ян. - Так вот: мама мне часто говорила, будто мой отец Георгий Поплавский - из княжеского рода; а его бабка - княгиня Елизавета - была ведьма, отец Елизаветы - колдуном... Я её рассказам не верил, уж очень они на сказки походили, что она же мне и читала. Знать бы раньше, что это не сказки, я бы держал ушки на макушке...
      - Как же ты определил, что мать твоя правду говорила?
      - Из жизни... Когда я подорвался на мине и меня контузило...
      - А мина, видимо, из коровьей лепешки была, - ехидно заметил Андрей.
      - Был бы я поглупее - обиделся, - спокойно сказал Ян. - А так - не хочу с вами на одну доску становиться!
      - Да что ты с ним говоришь, Янек! - всерьез рассердилась Олеся. Пусть он - такой умный! - в хате остается, а мы с тобой пойдем, на крыльце посидим!
      Она первой выскочила из комнаты.
      - И ты ему веришь, Олеся?! - крикнул ей вслед Андрей.
      Ян, выходя следом, сорвал с гвоздя старенький кожушок - с гор тянуло холодом - и показал казаку язык.
      "Чего это я как с цепи сорвался? - дивился сам себе Андрей. - Ян неплохой парень. Ежели что и сочиняет, так это же от молодости - перед девчонкой хочет покрасоваться. Может, меня выводит из себя его самоуверенность?.. Неужели я ему завидую? Завидую, что на моих глазах у этих детей начинается любовь? Что наверняка в эту минуту они целуются на крыльце?.. А я? Мне уже тридцать один! Ни жены, ни детей... Прежде я никогда не задумывался: стоит ли идея всеобщей любви хотя бы одной человеческой жизни?.. Что же это получается? Я отдам свою жизнь на алтарь, где уже лежат сотни других жизней, а спустя сто... да что там сто двадцать лет никто и не вспомнит мою фамилию?!"
      В одном он был прав: Ян с Олесей целовались. Девчонке понравилось, как после поцелуя кружится голова и сладко замирает сердце. Когда же хлопец попытался скользнуть руками к её груди, Олеся, сразу вынырнув из голубого тумана, отвесила ему здоровую затрещину, аж в шее у него что-то хрустнуло. В этой хрупкой на вид девушке таилась такая сила, что начни они бороться, хлопец, пожалуй, и не одолел бы.
      Он сразу убрал руки и отодвинулся.
      - Янек, ты обиделся? - робко спросила Олеся. - Я нечаянно... так сильно!
      - Нечаянно... чуть голова не оторвалась!
      - А ты рукам воли не давай!
      - Все равно же завтра поженимся!
      - Поженимся, а ты мне и скажешь: моя жена до свадьбы каждому себя лапать дозволяла!
      - Я - не каждый, - обиделся юноша.
      - Янек, - примиряюще проговорила Олеся, - давай не будем ссориться? Что тебе стоит денечек подождать... Не сердись!
      - Что делать, подожду, - он поцеловал её в прямой изящный носик. Кажется, твой подзатыльник вернул на место мои мозги... Пойдем спать, ласточка моя. И видеть сны про завтрашний день...
      Утром его чуть свет разбудила Олеся.
      - Янек, вставай, с Григорием беда!
      - Что случилось? - хлопец подскочил с набитого соломой матроса.
      - Он не просыпается! - плача, закричала Олеся. - Раньше чуть до него дотронешься - глаза открывает, а тут... И трясла, и по щекам била - как кукла, только голова мотается!
      "Господи, лишь бы он не умер!" - от этой мысли Ян даже похолодел и поспешил к своему подопечному. Тот лежал и крепко спал молодой лекарь приложил ухо к груди: сердце билось ровно и спокойно.
      Он попробовал, как и Олеся, растолкать спящего - бесполезно! Тогда решил позвать:
      - Григорий! Гриша, ты меня слышишь?
      - Слышу, - отозвался он, продолжая спать.
      - Просыпайся, уже утро!
      Григорий открыл глаза.
      - Ты почему плачешь, тебя кто-нибудь обидел? - он легко сел на постели, обеспокоенно вглядываясь в залитое слезами лицо сестры.
      - Никто не обидел! - вытерла глаза Олеся. - Я тебя будила, будила, а ты не встаешь...
      - Эх, Леська, глупая ты девка! Я ж так сладко спал! И сны мне снились легкие, светлые - мы с мамой в Италии, а ты - совсем крошечка... Папа подносит тебя к водопаду, ты жмуришься от брызг и хохочешь! Кажется, с детства я не видел таких снов!
      Он перевел взгляд на Яна.
      - Хлопец, тебе надо на врача учиться! Это скольким же людям ты сможешь счастье подарить!
      - Без учебы, я понял, можно и вреда сколько наделать! Тут страху натерпелся: не уснул ли ты на веки вечные? Не знал, как тебя и разбудить, пока не позвал...
      Григорий фыркнул.
      - Размечтался! Боишься, что придется моих кулаков отведать?
      - Опять за рыбу гроши! - прикрикнула на брата Олеся. - Неужели до седых волос не повзрослеешь? Что ты все кулаками хвастаешься, когда Янек тебя одним взглядом уложить может!
      - Может, это точно! Колдун, видно. Раньше его бы на костре сожгли, а теперь, видишь ты, сестру за него отдаю!
      - Ты в сторону-то не уводи, - шутливо схватила его за ухо Олеся.
      - Смотри, Ян, на ком жениться хочешь! Чуть что - и за ухо... А что я тебе обещал? К священнику съездить?
      - Плетень починить!
      - А где Андрюха?
      - Спит еще.
      - Буди! Вот он пусть хозяйством и займется, а я за батюшкой в станицу... Жениху-то, чать, не терпится! Проведи его по хутору, приданое покажи... Да, хлопец, ты у нас вроде с сельским трудом знаком? Пока я буду умываться да завтракать, Гнедка мне запряги. Олеся объяснит, что и где!
      Он взял из рук сестры рушник и заорал на всю горницу:
      - Андрюха, подъем!
      Потом, посмеиваясь, пошел из хаты, напевая на ходу: "Ты не вейся, черный ворон, над моею головой!"
      Олеся любовно глянула в глаза Яну:
      - Знаешь, как я напугалась?
      - Я и сам, честно сказать, труса праздновал. Голова кругом пошла: Олеся ж, думаю, мне этого не простит!
      - А я думала, не дай бог, что случится, я и Янека потеряю!
      Они, не сговаривясь, взялись за руки.
      - Вы не со вчерашнего вечера так стоите? - послышался насмешливый голос Андрея.
      В другое время Олеся засмущалась бы, отпрянула, а сейчас на насмешника только глаз скосила.
      - Нет, ночью мы немного спали!
      - Не знаешь, что с Григорием? Он зараз так орал... Я думал, может, живот у него болит?
      - Он выспался.
      - Слава те господи! - Андрей перекрестился и зевнул. - А меня чего звал?
      - Плетень чинить.
      - Вот захребетник! Так я и знал, что от работы он открутится. Небось, дело всем нашел! Что Яну поручил?
      - Гнедка запрягать.
      - А тебе?
      - Его завтраком кормить.
      - Великих достоинств человек твой брат, Олеся!.. Пойду ему доброго утра пожелаю.
      Через несколько минут с улицы донесся рев двух мужских глоток.
      - Чего это они? - недоуменно поинтересовался Ян, пытаясь через маленькое оконце разглядеть, почему полуголые друзья-товарищи орут и носятся по двору?
      - Холодной водой друг друга обливают, - определила Олеся, продолжая накрывать на стол.
      - Пожилые люди, а бегают, как мальчишки, - неодобрительно пожал плечами Ян.
      - Какие же они пожилые? Им всего по тридцать лет!
      - Тридцать!.. Ни детей, ни плетей... Плакать надо, а они хохочут.
      Олеся обернулась и посмотрела на хлопца: не шутит? Нет, он говорил серьезно. Впервые в её душу закралось сомнение: а не торопится ли она выйти замуж за незнакомого человека? Второй день он живет с ними бок о бок и ни разу за это время не то что засмеялся - не улыбнулся!
      "Это потому, что раньше его никто не любил! - решила Олеся, по извечной женской привычке дорисовывая предмету своей любви несуществующие достоинства. - Перенесенные лишения выстудили его душу, она замерзла... Но ничего, я её отогрею! Она ещё запоет, как весенняя птаха..."
      Олеся жалела его так, как жалеют инвалида, лишенного какого-то важного органа, снисходительно прощая: что с него взять! А сам Ян и не подозревал, что обделен. Чувствовал себя прекрасно и терпеливо ждал, когда его невеста накроет на стол и поведет его показывать хозяйство.
      - Сядешь с мужиками завтракать? - предложила она.
      - Нет, нет, - замотал головой хлопец, - нам ещё Гнедка запрягать!
      На самом деле он хотел посмотреть: чем же они вместе с Олесей будут владеть? Сначала, разозлившись на Григория, он было подумывал вообще отказаться от всякого приданого и увезти девушку куда-нибудь... Не важно, куда, но доказать её важному братцу, что он, Ян, не нуждается во всяких куркульских подачках!.. Легко было так подумать и даже отчетливо это себе представить, но как отказаться прежде ничего не имеющему, нищему крестьянину от идущего ему в руки сказочного богатства?
      - Пойдем! - прервал его размышления голос Олеси. - Посмотришь мой хутор.
      А хутор был большой. Почти как Янеков родимый, только на одного хозяина. Даже горы были рядом, правда, пониже Карпат.
      - Как же ты со всем этим управляешься? - не мог надивиться Ян, рассматривая поля с пшеницей, кукурузой, овсом...
      - А на дальнем лугу у нас клевер с люцерной, - похвасталась Олеся. Григорий с дядей Андреем работников нанимают. Если они где задержатся, я это делаю - деньги они мне оставляют.
      Она с улыбкой посмотрела на Яна.
      - Ты побоялся, что теперь все придется делать тебе? Нет, они тебя привезли, чтоб меня охранял - время-то тревожное! А вообще, мы станичным сено продаем, овес. В страду должники сами приезжают долги отрабатывать. Я им только обед готовлю. Мы с ними уже не один год знакомы. Они знают: если голодно или скот нечем кормить, мы всегда выручим...
      Девушка помолчала и гордо сообщила:
      - А ещё я самогонку научилась варить. Есть время - нагоню несколько четвертей, так, веришь, станичники деньги не берут, а просят: "Леся, дай твоей слезы!"
      Она гордо подбоченилась, давая собой полюбоваться; заметила в Янековых глазах вспыхнувший огонь и довольная, что нравится ему, открыла дверь конюшни, к которой они к тому времени подошли.
      Янек заглянул в стойла и мысленно ахнул: лошади были - одна другой лучше. Олеся медленно провела его мимо них.
      - Это Гнедок - на нем Гриша поедет. Конь молодой, выносливый и такой добрый: ему разочек сахару принесешь - никогда не забудет. А уж ходкий какой! Если куда верхом надо поехать, да побыстрее, - всегда его берем... Кобыла Мушка... Ох, и кусачая, зараза! Чуть что не по ней - зубами. А уж хитрая! Гришку попробовала куснуть - он её плеткой отходил. И что ты думаешь? С ним - как шелковая стала! Только что по земле не стелется. Мне её жалко бить, она и пользуется. Все время с синяками хожу: то плечо, то рука...
      - Ничего, - похлопал лошадь по холке Ян - Мушка было рванула мордой, но парень задержал на спине руку, и лошадь испуганно отступила. - Мы её приучим: будет знать, как хозяйку обижать!.. А это что за красавец?
      - Это - Чалый, - погрустнела Олеся. - Он у нас первогодок, какой-то редкой породы. Гришкина мечта - коней разводить. Вот и привез! Только когда ему? Так и стоит породистое животное, и некому им заняться...
      - Ничего, что-нибудь придумаем, - обнял её Ян.
      - Гришку мне жалко, - вздохнула Олеся. - Бродит по свету, как неприкаянный! Я-то ему помогаю, чем могу, мать меня уговаривала в Италии вместе с нею остаться, но я не согласилась: как же, любимый братик без женского глазу останется! Он все-таки иной раз меня слушает, из-за меня и рисковать лишний раз боится - кто без него за маленькой сестричкой присмотрит?! Только, как бы я его ни любила, а старой девой ради Гриши остаться не хочу. Мне нужна семья, детишки... Разве бог не для того женщину создал? Да и брату бы семья не помешала. Что он сейчас - перекати-поле!.. Давай я тебе лучше свою корову - Зорьку покажу. Пока я её доить научилась, столько молока разлила! А уж наревелась, что она меня признавать не хочет... Зато теперь мы с Зорькой - лучшие друзья!
      Она закрыла двери конюшни.
      - Подожди, а как же... Гнедка запрягать?
      - Сам запряжет! - махнула рукой Олеся. - Это братик все шутки шутит.
      Когда молодые люди вернулись наконец к дому, там уже все было готово: стояла запряженная повозка-бричка, как пояснила Олеся. Колеса её были обиты резиной, а над сиденьем возчика и того, кто сядет рядом, красовался навес из толстой грубой материи.
      - Тент, - опять шепнула Олеся, - это все Андрюхины выдумки, он такое в Париже видел.
      Янек благодарно взглянул на нее: эта девушка ни разу не поставила его в глупое положение, а ведь он так мало знает. Но здесь, на хуторе, Ян постоянно чувствовал её ненавязчивое присутствие, её объяснения были всегда кстати. Олеся учила его незаметно и понимала с полуслова. Он все больше начинал ценить свою будущую жену и склоняться к мысли, что Олеся счастливый подарок судьбы...
      - Часа через четыре буду, готовьтесь, - распорядился Григорий и бросил насмешливо сестре: - Леська, жениха-то причесать не забудь! Вон солома в голове, да и сама юбку отряхни!
      - Ах, ты, охальник! - возмутилась Олеся и взмахнула хворостиной, которой отгоняла мух от Зорьки.
      Григорий ловко увернулся и прыгнул в бричку.
      Гнедок с ходу взял рысью, и повозка легко покатилась по дороге.
      - Мы вчера в станицу заезжали, - нарушил молчание Андрей. - Светлана к тебе собирается: соскучилась, говорит, да и по хозяйству тебе нужно помочь. Отец её не возражал: подруга она подругой, а батя её уж больно нам задолжал!
      - У них десять человек детей!
      - Знаем. Потому его и не торопим. Но мы и сами - не Ротшильды<$FРотшильд - французский финансист, один из богатейших людей мира.>, чтобы кормить его детей, которых он без устали строгает!
      - Говоришь, Григорий Светку привезет? - равнодушно спросила Олеся.
      - Привезет, - Андрей удивленно посмотрел на девушку. - Что-то ты будто не рада...
      Олеся пожала плечами. Она не хотела признаться себе, что, вдруг представив себе подругу, вспомнила, какая она красавица. Как рассыпается по её плечам целый водопад рыжих пушистых волос, едва прихваченных лентой! Мать ругает её за это, но Светка уверяет всех, будто волосы никак не хотят лежать в косе, вот и распускает - мужиков дразнит. Волосы у неё действительно редкого оттенка, с медным отливом, блестят на солнце... И глаза зеленые, кошачьи, так и горят! И смотрит Светка на людей, не пряча взгляда, как другие девушки; даже опытные мужчины от такого взгляда смущаются и глаза отводят. Разве сможет устоять перед этой бестией Янек?
      Олеся поймала себя на этой мысли и ужаснулась: она ревнует к Яну свою единственную подругу! Которую он даже не видел! От смущения у девушки слезы навернулись на глаза. Андрей, внимательно наблюдавший за ней, сразу все понял: их девочка выросла! Влюбилась. И уже мучается, как настоящая женщина! Он деловито сказал, чтобы отвлечь её от глупых размышлений:
      - Вот что, Леся, давай мы тебя командиром выберем? Будешь распоряжаться, что нам делать?
      Посмотрел на Яна - тот ничего не заметил. Продолжал жадно осматриваться вокруг, все ещё не веря, что это ему не снится.
      - Тогда слушайте меня, - Олеся уже справилась с собой, для слабости не было времени, и потребовала: - Плетень наконец почините: я-то дыру как могла закрыла, да что для свиней какие-то палки!
      - Что ты так носишься с этим плетнем? - недовольно пробурчал Андрей.
      - Еще один! - подбоченилась Олеся. - И оба на язык бойкие, руки бы такими были!.. Раз командиром выбрали, подчиняйтесь, а то ведь я не посмотрю, что здоровые мужики, плетка в конюшне висит...
      Андрей расхохотался, Ян недоуменно посмотрел на него: чуть что - и хохочет. Он всегда считал, что смешливость больше к лицу девушкам, но никак не мужчинам на четвертом десятке... А Олеся между тем продолжала:
      - Плетень почините, возьмете Мушку, косилку - и на дальний луг закончить люцерну!
      - Там уже косить немного осталось...
      - Да, и Чалого с собой возьмите. Совсем застоялся жеребец! Я - в лес, ненадолго, опят на жареху наберу... И не забудьте, - крикнула она им вслед, - что вы на свадьбу приглашены!
      Дыра в плетне оказалась-таки приличной... Андрей повел Яна в сарай там лежали заготовленные с осени жерди - и попутно объяснял, где какой инструмент лежит.
      - Ты, дядька Андрей, так все показываешь, словно вот сейчас на коня сядешь и уедешь.
      - Не сейчас, конечно. Ночь переночуем. За свадебным столом посидим. "Горько" покричим, на счастье молодых полюбуемся, а уж утром - в путь-дорогу!
      Он грустно улыбнулся. Яну это показалось странным.
      - Дядька Андрей, а ты сам, случайно, того... не любишь ее?
      Тот взглянул на хлопца как на несмышленыша.
      - Любишь!.. Люблю. Только не так, как ты своим глупым умом напридумывал! Она же на моих руках выросла! Я её и люблю, как родную дочь... Впервые-то Олесю я увидел, когда мне только восемнадцать лет стукнуло. А твоей невесте - четыре... Григорий её тогда в Россию привез. И вот помню, как сейчас: спрашиваю у этой крохи с огромными синими глазами:
      - Лесинька, тебе здесь нравится?
      А она улыбнулась и отвечает:
      - Тутто бене!<$FВсе хорошо ( итал .).       То есть по-русски она понимала, но не говорила. Все по-итальянски. Мне и пришлось её родному языку учить. У Григория-то - заметил? - шило в заднице! Ни минуты на месте не сидел! Какое там - учить кого-то! Где терпения взять? Вот мы и поделили обязанности: он - брат, а я - отец и учитель. Правда, учить Лесю было сплошным удовольствием, на лету схватывала. С женой тебе повезло, можешь не сомневаться: в её красивой головке, как в хозяйском сундуке, столько знаний - на вас обоих хватит!..
      Плетень они починили быстро. Андрей только похваливал Яна за ловкие руки.
      - Теперь вижу, хлопец, не пропадет с тобой моя дочка: и хватка есть, и желание работать! Вот сейчас ещё на косьбе попробую, а тогда и решу отдавать за тебя Олесю или нет?
      Они вернулись к сараю. Андрей достал косу и стал её точить, а Яну наказал:
      - Ты пока Мушку выводи. Станет кусаться, бей по зубам, не жалей!
      Ян уже шел к конюшне, как совсем рядом из леса донесся истошный девичий крик. Андрей, как был с косой в руках, помчался в ту сторону, крикнув на бегу Яну:
      - Ружье возьми, в спальне над кроватью висит!
      @GLAVA = ГЛАВА 12
      Катерина после смерти родителей часто корила себя за бессердечие. Дело было не в том, любила она или не любила своих "батькив", а в том, что не проявила должного интереса к их жизни. То есть ей казалось, что никакого интереса и не было... Даже смерть матери она истолковала по-своему: рано померла от тоски по мужу. Значит, крепко любила? А вдруг её что-то мучило? Почему никогда не рассказывала дочери о скрывавшемся в доме революционере?..
      Впрочем, однажды, Катя вспомнила, мать начала говорить странные вещи: что отец всю жизнь болел, что судьба лишила её самого главного, и что не будь у неё Катерины, давно бы в петлю полезла... Она тогда оборвала мать: мол, чего причитать, отец её так любит, а что с палочкой ходит, так это ничего, не то, что Севастьян, который бездвижный лежит после того, как медведь его заломал... В кои веки мать хотела душу открыть, а доченька, черствая, только отмахнулась!..
      - Катя! Катя, очнись! - Дмитрий крепко сжал её руку: Катерина так задумалась, что не заметила, как в комнату вошла женщина, видимо мать Константина, и доброжелательно улыбается ей. - Вы уж извините мою жену, устала с дороги!
      - Ничего страшного, - женщина приблизилась к сидящей Катерине, и та сконфуженно вскочила. - Красавица! Замечательная красавица! Я всегда говорила, что только в провинции могут произрастать подобные самородки, правда, Аристарх Викторович?
      Катерина было откликнулась на её доброжелательный тон, но, вглядевшись попристальнее в лицо Руфины Марковны, как та представилась, увидела, что её глаза вовсе не выражают тех чувств, о которых женщина говорит, а, скорее, холодно её изучают. Зато как засияли они, когда Первенцева обратила взгляд на сына.
      - Костик!
      - Мама!
      - Я знала, я чувствовала, что ты жив! Судьба не могла так жестоко со мной обойтись!
      Сын тоже непритворно обрадовался, подбежал, обнял её и, как старые товарищи, голова к голове, они вышли в другую комнату. Только на пороге, полуобернувшись, Руфина Марковна произнесла:
      - Извините, товарищи, мы вас покинем ненадолго!
      Едва за нею закрылась дверь, как у Аристарха Викторовича непроизвольно вырвался вздох облегчения. В наступившей тишине он прозвучал так отчетливо, что Первенцев смутился. Обстановку разрядила появившаяся в дверях Нюша:
      - Подавать, что ли?
      - Конечно, - засуетился хозяин, - ты же видишь, Руфина Марковна пришла!
      Нюша исчезла на кухне, а Аристарх Викторович повернулся к гостям с самой дружелюбной улыбкой, как если бы ничего не произошло, но Дмитрий уже успел увидеть то, что хотел: этот человек боялся своей жены!
      Из чего проистекала эта боязнь, трудно было сказать. Руфина Марковна не била тарелок, не устраивала истерик, но и к сорока пяти годам Аристарх Викторович столбенел и заикался, стоило жене сурово сказать:
      - Аристарх!
      Известный экономист и ученый, - он стал таким не без помощи жены, Аристарх Викторович, полностью разделявший идеи коммунизма, не смог закалиться в политической борьбе настолько, чтобы обрести вместо кожи и нервов некий стальной щит, о который разбивались бы мелкие житейские неприятности и низменные чувства. Такие, к примеру, как плотская любовь...
      Аристарх был на пять лет моложе своей жены, а к двадцати годам вдруг оказался женатым на своей бывшей наставнице. Руфина отбывала ссылку как политзаключенная в тех далеких сибирских местах, откуда родом был Первенцев. Она учила провинциального парня азам политической борьбы...
      Обманутый подчеркнутым вниманием девушки к его скромной персоне, румянцем, загоравшимся на её бледных щеках, когда она вещала о братстве и справедливости, Аристарх принял Руфину за человека тонкого, глубоко чувствующего и, главное, к нему неравнодушного. Он и представить не мог, что она одинаково внимательно относится ко всем, кто способен разделить её взгляды...
      После свадьбы Аристарх попробовал разбудить в жене тот же неистовый огонь к интимной жизни, каким она горела к революции, но натолкнулся сперва на недоумение, а потом и на негодование:
      - Да ты просто развратник!
      Хорошо еще, хоть она согласилась рожать Константина, которого, впрочем, любила так же горячо, как Маркса и Энгельса... Это не помешало впоследствии прятать в его кроватке запрещенную литературу, а мужа с первых дней совместной жизни превратить в курьера, который возил из Швейцарии прокламации и газеты...
      Однажды с целым чемоданом листовок Аристарх вынужден был сойти с поезда на первом же глухом полустанке - в вагон нагрянули жандармы. Искали они Первенцева или кого другого - неизвестно, но на всякий случай, следуя инструкциям, молодой революционер решил по пути отсидеться в одном украинском селе. Он попросился на постой в стоящий на отшибе дом. Отсюда было видно все село и в случае опасности легче удалось бы скрыться.
      А в доме этом жило горе: уже два года молодой хозяин не вставал с постели: зимой он вместе с лошадью провалился в полынью, и вывернутой оглоблей ему повредило позвоночник.