Жена русского пирата

      - Хорошо, - нехотя согласился священник, - хотя это не по-христиански!
      - А война - это по-христиански? А молодые гибнут ни за что - это по-христиански?!
      - Еще во время смуты 1905 года великий праведник отец Иоанн Кронштадтский предостерегал русских людей, чтобы готовились к принятию грядущих бед и испытаний. Но слаб человек, не верит речам святым... - отец Феодосий открыл небольшой, похожий на докторский, чемоданчик, достал из него церковные книги, небольшую икону, тяжелый серебряный крест, зажег свечи и стал читать над Олесей.
      Ян и Андрей слушали его монотонное чтение, недоверчиво вглядываясь в лежащую Олесю. Обоим казалось, что вот сейчас она встанет и весело скажет:
      - И вы поверили, что я умерла? Разве можно умирать так рано?!
      Григорий немного постоял у гроба, но горе находило у него свой выход в чем угодно, только не в смирении и бездействии. Ему хотелось закричать, побиться головой о стену, схватить топор, бежать куда-то и там крушить все, что ни попадя... Если бы он не держал себя в руках, то, наверное, стал бы выть и кататься по полу, точно раненый зверь...
      Он и другим не давал стоять спокойно. Отправил Светлану искать полотенца - на чем опускать гроб в могилу? - потом отозвал в сторону Яна.
      - Послушай, Янек, на дворе лето, а у Олеси и цветочка нет. Пойди, нарви. Хоть ромашки какие или маки... А мне ещё крест надо достругать.
      Оставшись один, Ян в растерянности потоптался посреди двора, куда увлек его из комнаты Григорий, и пошел искать цветы. Он и прежде чувствовал себя среди этих людей не в своей тарелке, а тут и вовсе растерялся: привык, чтобы к смерти относились с должным уважением и уж не спорили со священником, который наверняка знает больше других!
      Он брел по тропинке от дома, пока не вышел на луг, которого прежде не видел. Один участок его был распахан и засеян люцерной, а вся остальная земля вокруг пестрела ромашками, васильками и даже колосками ржи, горстку которой здесь кто-то рассыпал. Янек собирал цветы, а сердце его мучительно сжималось от тоски и печали: один, опять один! Вместо того, чтобы дарить цветы невесте, он положит их к ней на могилу...
      Когда он вернулся обратно, отец Феодосий стоял на крыльце, будто поджидая кого-то. Ян попросил разрешения поговорить с ним наедине.
      - Слушаю тебя, сын мой!
      - Это для Олеси, - смущенно пояснил Ян, думая, что священник может неправильно понять, почему в такое время он ходит с букетом...
      - Я знаю, - кивнул тот, - не переживай, она увидит и возрадуется любви твоей... Но ты ведь хотел поговорить не об этом?
      - Не об этом. Бандиты... ну те, что убили Олесю, они не ушли от возмездия, но хорошо ли, что они лежат сейчас там, в лесу, без погребения?
      - Григорий? - только и спросил отец Феодосий.
      - Андрей.
      - Он понес большую утрату, - покачал головой священник. - Хороший человек, добрый, а позволил, чтобы злоба затмила разум. Мы должны прощать врагам своим, как прощал их Всевышний... Хорошо, сын мой, я обо всем позабочусь.
      Подошло время выносить гроб. Присутствовавшие в доме мужчины взялись за три его угла, а к четвертому подбежала было Светлана, но отец Феодосий отстранил её.
      - Батюшка, но вы же не должны, - робко начала она.
      - Бог простит! - с достоинством сказал священник.
      Было часа три пополудни одного из лучших дней лета. Небо ярко синело. В воздухе стоял густой аромат свежескошенных трав, пели птицы, порхали бабочки и мимо всего этого буйства жизни на руках мужчин плыл гроб с юным, так рано увядшим цветком...
      Гроб поставили у края могилы. Отец Феодосий стал говорить о том, как сейчас страшно и одиноко там, наверху, Олесиной душе, которую могут поддержать лишь молитвы её близких, когда Светлана вдруг покачнулась и стала медленно падать на гроб. То есть для всех остальных это произошло мгновенно, а для Яна время как бы остановилось, и в его вязкой тягучести он увидел, как девушка клонится вниз. Он подхватил Светлану и отнес поодаль на траву...
      У ямы, которая должна была послужить последним прибежищем Олеси, с Андреем вдруг случилось то, что старый знакомый Яна граф Головин назвал бы нервным припадком или истерикой.
      Пока Олесю отпевали, пока священник говорил прощальную речь, он покорно следовал за всеми, но когда Григорий взялся за молоток и гвозди и потянулся за крышкой гроба, Андрей закрыл тело Олеси собой.
      - Не дам! - закричал он страшным голосом и погрозил небу кулаком. Отомстил, да? Двадцать веков держишь нас сгорбленными под твоим ярмом и решил, что тебе все можно?!.. Она была такая маленькая, хрупкая, а ты лишил её жизни! Ты не Всевышний, распятый, ты ничтожный и мстительный, хуже любого смертного...
      Григорий крепко обхватил его, пытаясь успокоить, но тот кричал и бился, точно птица в клетке; изо рта его показалась пена.
      - Беса изгонять надо, - печально подытожил отец Феодосий. Подстерегает он слабых и грешных. Бог учит: не убий, а сатана говорит: отомсти!
      Он забормотал над Андреем какую-то молитву и поднес к его лицу серебряный крест. Тот схватился за крест рукой, как утопающий за соломинку, и рухнул на колени. Пришедшая в себя Светлана подползла к нему и тоже стала рядом на колени, не отводя глаз от гроба, который на полотенцах медленно спустился в могилу. Ян и Григорий взялись за лопаты.
      "Второй раз, - думал Ян, - второй раз я хороню близкого человека, который и пожить-то как следует не успел! И ничем не могу помочь! Как легко лишить человека жизни!.. Но неужели нельзя вырвать его из рук смерти? Как мало я умею, даже получив от судьбы такой дар!"
      Андрея, точно безжизненную куклу, мужчины подвели к могиле и его рукой бросили в неё горсть земли. Сами бросили по горстке, перекрестились и взялись за лопаты. Светлана без кровинки в лице не отводила глаз от закрывающей гроб земли и беззвучно шептала: "Прощай, подруженька, прощай!"
      Они подровняли насыпанный на могилу холмик, поставили крест, и отец Феодосий подошел к Светлане.
      - Возьми, дочь моя, дядю Андрея и сведи его в дом. Мы тоже скоро будем.
      Он сунул лопату в руку недоумевающего Григория - ему так и не успели рассказать подробности, - сам взял другую и скомандовал Яну:
      - Веди!
      Место, где разыгралась трагедия, все ещё хранило её следы. Поломанные кусты, смятая трава. Голова одного из трупов так и лежала в стороне от тела, а из другого по-прежнему торчала обычная деревенская коса. Над трупами вовсю роились мухи - в целом зрелище было отвратительным. Отец Феодосий торопливо перекрестился, а Григорий с трудом подавил приступ рвоты и недоуменно оглянулся на Яна:
      - Это ты?!
      Юноша отрицательно покачал головой.
      - Бедный Андрей! Он же за свою жизнь и мухи не убил!
      В голосе Григория зазвенели слезы. Ян в который раз удивился: сестру в могилу опустил - слезы не проронил, а тут над живым другом убивается!.. Но надо было делать дело.
      - Не время, дядя Григорий! - твердо сказал Ян и подтолкнул его к зарослям ежевики.
      - Будем копать здесь!
      Он решительно отобрал лопату у отца Феодосия, и вместе с Григорием они выкопали неглубокую яму. Убитых попросту столкнули в нее, а голову пододвинули к туловищу. Вопросительно посмотрел на священника. Тот перекрестил трупы и кивнул:
      - Зарывай!
      И все. Убийц обыскивать не стали. Так они и остались безвестными, и вскоре их могила должна была зарасти травой и скрыться от людских глаз навсегда.
      Отец Феодосий на поминки не остался. Ему предстояла дальная дорога, ночное бдение у постели смертельно больного... Отправили его домой на бричке, которой батюшка сам правил.
      Четверо людей сидели за поминальным ужином. Андрей казался погруженным в свои думы и ко всему безучастным; Григорий наконец осознал, что Олеся действительно умерла, и теперь пил рюмку за рюмкой, но никак не мог опьянеть и забыться; Светлана ничего не ела, только время от времени вытирала набегавшие на глаза слезы; Ян, которому весь день кусок не лез в горло, вдруг проголодался и никак не мог наесться, глотал украдкой кусок за куском, чего, впрочем, никто и не замечал...
      Григорий, что-то вспомнив, обратился к Яну:
      - Янек, пока совсем не стемнело, пойдем, я покажу тебе, где лежат ключи, расскажу, как вести записи, кому и сколько нужно отдать сена. Завтра познакомлю тебя с мужиками, как нового хозяина хутора. Ты не думай, что, раз Олеся умерла, так мы тебя на улицу выбросим. Будешь жить здесь, сколько захочешь! Вникнешь в дела - хозяином тебя сделаем...
      - Дядя Григорий, как вы думаете, где лучше всего учат на врача? - не отвечая на его пламенную речь, спросил Ян.
      - В Берлине, наверное, - пожал тот плечами. - А в России... Теперь в Москве, как в новой столице.
      - Тогда в Москву я и поеду!
      - Как это... - растерялся Григорий. - Хочешь сказать, что отказываешься от такого богатства?
      Светлана подняла голову и с интересом посмотрела на юношу.
      - Я хочу быть врачом, - упрямо сказал Ян. - Может, и самым лучшим. Таким, чтоб от любой болезни мог вылечить!
      И добавил тихо, больше для себя:
      - Чтобы даже со смертью мог потягаться и умершего человека с того света вытащить!
      - Да-а, - протянул Григорий, - от скромности ты не умрешь!.. Что ж, тебе виднее! - он помолчал.
      - А кто тогда на хуторе останется? Такое добро без присмотра бросать?.. А лошади, а коровы... Да что я говорю? Собаку, и ту каждый день кормить надо! Ты меня, хлопец, без ножа зарезал!
      Ян задумался.
      - Послушайте, вы говорили, что её отец, а то и сама Светлана, подолгу у вас работают и живут?
      - Правда, - оживился тот, - Семенчуки у нас все знают!
      - Вот и предложите её отцу у вас пожить да за хозяйством присмотреть. Если он, конечно, согласится...
      - Чего бы ему не согласиться! Хатенка у них маленькая. старенькая, окнами в землю смотрит, дети на соломе вповалку спят. Пашни - с гулькин нос, да и ту постоянно водой заливает... Небось последнюю курицу давно съели? Так согласится отец или нет, а, Света?
      - Вин ноги вам цылуваты буде! - тихо сказала девушка.
      - Положим, мне это ни к чему, но мысль поселить здесь вашу семью, пожалуй, удачна. Павел Семенчук любит делать детей, и работать он умеет не хуже!
      - Олеся говорила, - заметил Ян, - сегодня вроде уходит ваш пароход.
      - Сегодня он становится под разгрузку и мы, хоть только числимся матросами, должны были бы при этом присутствовать... Давай, наверное, Андрюха, ко сну готовиться. Кто знает, как завтра день сложится...
      Андрей будто очнулся от глубокого сна и посмотрел на друга:
      - Многое на тебя сегодня свалилось, Грицко, да уж лучше тебе все сразу узнать... Я с тобой не поеду!
      - Что-о? - казалось, Григорий не верит своим ушам. - Столько лет вместе, и теперь ты меня бросаешь? А как же твоя клятва? Что я скажу Великому Магистру?!
      - Скажешь, отныне мое дело - служить богу!
      - Разве ты не знаешь, что от Ордена уйти невозможно? Забыл, что стало с моими родителями? Что только благодаря моей верной службе и преданности они до сих пор живы? Тебя не пощадят!
      - Знаю. И все-таки мое решение останется неизменным.
      - Куда же ты пойдешь?
      - В мужской монастырь, на гору Афон.
      - Наши деньги... Разделим поровну, - заторопился Григорий.
      - Не надо поровну. Я возьму немного, чтобы внести свою долю в монастырский кошт... Тебе они больше понадобятся!
      Друзья бросились друг другу в объятия.
      - Ну-ну, Грицко, - похлопал его по плечу Андрей, - когда-нибудь всему приходит конец... Я буду молиться за твою удачу!
      Выехали они чуть рассвело, на телеге, запряженной Мушкой. У поворота на станицу спрыгнул с телеги и распрощался с ними Андрей. В последний момент он вдруг что-то вспомнил и подозвал к себе Яна. Полез под рубаху и снял с груди ладанку.
      - Вот возьми, это Олесина. Она очень верила в её чудотворную силу, а в лес пошла и надеть забыла... Бери, - потребовал он, видя нерешительность Яна, - у меня ещё медальон с её локоном остался... Прощайте все, не поминайте лихом!
      Он повернулся и, не оглядываясь, зашагал по дороге.
      В станице уже все знали. Отец Светланы - Павел Семенчук - кинулся к Григорию с соболезнованиями. Бричка, на которой приехал священник, стояла в его дворе. Мужчины смахнули слезы и сразу приступили к деловому разговору.
      Григорий ещё делал распоряжения по хозяйству, а маленькая хатенка Семенчуков уже наполнилась радостными детскими криками. Целая ватага ребятишек высыпала во двор и стала укладывать вещи на телегу. Отец слушал хозяина.
      - ...Гнедка из Новороссийска Алексей пригонит - он сейчас в порту амбалит. Не забудь забрать!
      - Хлопчик едет с тобой?
      - Только до большака, дальше ему в другую сторону...
      У большака Ян спрыгнул с брички, Григорий стегнул Гнедка, и некоторое время спустя только взметнувшаяся дорожная пыль ещё напоминала о нем... Янек привычно забросил на плечи нехитрые пожитки и ступил на путь к своей заветной мечте.
      - Янек! Янек! - вдруг услышал он позади далекий девичий голос.
      Он недоуменно оглянулся - его догоняла... Светлана!
      - Янек, - она запыхалась от бега и тяжело дышала. - Хоть и коротким путем бегла, а уж думала, не догоню... Визьми меня из собою у Москву!
      - Зачем тебе Москва?
      - Учителкой хочу буты.
      - А папка-мамка тебя отпустили?
      - Не-а... Я Ваньку просыла - ему щисть рокив - шоб батькам усе переказав.
      - Глупая ты девчонка! У меня ж там ни друзей, ни родных - голову преклонить негде!.. А до Москвы, может, сто дней придется добираться!
      - Так гуртом и веселей! Ага? А шо хутор? Из тоски задушитыся! Диты выросли! Я у их лета вже колыски качала, пускай и воны пороблють! Визьмешь, а?
      - Что мне с тобой делать? - вздохнул Ян, хотя в глубине души был рад и правда, вдвоем веселее!
      - Хорошо, только чтоб никаких слез и жалоб! Будешь хныкать, обратно отправлю! Поняла?
      - Ага!
      @GLAVA = ГЛАВА 15
      Наташа Романова держала в руках фотографию девушки, едва достигшей возраста, позволявшего её так называть. В манере, с которой она облокотилась на тумбу в форме греческой колонны, ещё сквозило явное подражание взрослым женщинам, а губы едва сдерживали рвущийся наружу смех. На холсте позади неё виднелось море, сбоку - развалины Колизея, что, видимо, по задумке фотографа должно было напоминать отдых в Греции.
      Фотопортрет, вне сомнения, удался. Девушка не успела - или не захотела? - выпрямиться и застыть, изобразив заученную улыбку; она - вся движение, вся - свежая, чистая юность. На обратной стороне снимка пометка фотографа: "Кн. Лиговская, 1915 год". "Кн." - значит княжна.
      Три года назад, прогуливаясь по Петрограду - тогда Наташа ждала ребенка и врач посоветовал ей побольше гулять, - она проходила мимо дома, в витрине которого на первом этаже красовалась когда-то эта самая фотография. Теперь здесь не было никакой вывески (что-то вроде "ателье Самойлова"); дверь оказалась наглухо закрытой, и не было ничего, что указывало на присутствие за нею живого существа. Наташа для верности все же толкнула: заперто! Она разочарованно отошла прочь, как вдруг дверь отворилась, и, сверкнув стеклами пенсне, из неё выглянул какой-то старик.
      - Барышня, что вы хотели? - сипло спросил он и, увидев живот, поправился: - Пардон, мадам!
      - Может, я зря пришла, это было так давно... - замялась Наташа. Видите ли, раньше здесь было фотоателье, и пять лет назад в витрине висела одна фотография...
      Лицо старика осветила радостная улыбка.
      - Ax, мадам, как я рад! - он галантно отступил в сторону, широко открывая перед нею дверь. - Сейчас никого не интересуют фотографии. Люди хотят есть, но я надеюсь, вы не пожалеете о своем приходе!.. В витрине висели лучшие мои работы! У меня не поднялась рука их уничтожить...
      Старый фотограф - правда, пять лет назад он вовсе не выглядел стариком! - все говорил и говорил, словно вырвавшийся из камеры-одиночки пленник, между тем бросая мимолетные изучающие взгляды на её лицо.
      - Мне кажется... Вы у меня не снимались?
      - Нет... Я проходила мимо... Запомнила, потому что наш цирк гастролировал тогда в вашем городе. Подруга сказала про тот снимок, что мы похожи...
      Наташа лепетала наспех придуманную историю, уже раскаиваясь в своей неосторожности: ведь Саша предупреждал! Он просто запретил ей отыскивать кого бы то ни было из знакомых, а если найдутся сами, уйти от любых попыток сблизиться, как будто они обознались... Фотограф почувствовал её растерянность и смятение и подчеркнуто безразлично отвел глаза.
      - Мадам хочет купить фотографию? Сейчас поищем!
      Старик прошел за перегородку, и Наташе было слышно, как он передвигает коробки, шуршит какими-то бумагами и повторяет:
      - Тысяча девятьсот пятнадцатый... Тысяча девятьсот пятнадцатый... Вот он, голубчик!
      Он вынес большую картонную коробку с фотографиями.
      - Сами будете искать или помочь?
      - Сама!
      Наташа действительно нашла её почти сразу. Торопясь уйти, она сунула старому фотографу крупную ассигнацию. Тот нерешительно взял деньги. Чувствовалось: он борется с собой, но голод в его глазах и царящее в мастерской запустение говорили о его крайней нищете. Он проводил посетительницу до двери и сказал в её прямую напряженную спину:
      - Не беспокойтесь... княжна, я никому не скажу!
      Муж Наташи, однако, этим вовсе не успокоился. За два года их жизни в Петербурге он успел понять, как мало ценит человеческие жизни новая власть. Запущенная ещё в 17-м году огромная жестокая машина без напряжения перемалывала людской поток, захватывая острыми зубьями всякого, кто осмеливался подойти поближе и заглянуть в её зияющее ненасытное нутро. Не было ни правых, ни виноватых: были неосторожные. И Александр не хотел видеть среди них свою жену. Любимую жену!
      Училище морских офицеров для нужд республики производило ускоренный выпуск командиров боевых кораблей, так что к этому времени Романов уже служил на судне, получал паек и вполне мог обеспечить беременную супругу. Оставалось только поместить её в безопасное место. По возможности безопасное... Сегодня её узнал фотограф, а завтра - какой-нибудь дворник, благодаря служебному рвению доросший до управдома.
      Романовы из Петербурга переехали в Москву. Собственно, переехала одна Наташа. Александр продолжал жить на судне, где он служил капитаном второго ранга - высокая должность для двадцатичетырехлетнего моряка. Большевиков не пугала молодость своих бойцов, заботила чистота рядов; если бы кто-то из них мог только предположить, что жена кавторанга с крейсера "Смелый" Наталья Сергеевна Романова не сирота, выросшая в детском приюте, а княжна Ольга Владимировна Лиговская... Александр боялся об этом даже подумать!
      Причина их переезда выглядела вполне уважительной: предполагаемые роды молодой жены Романова ожидались тяжелыми, и в Москве её взялся наблюдать лучший в России врач-педиатр. В конце концов, за что бьются большевики? За то, чтобы каждый гражданин страны Советов мог иметь все самое лучшее!
      Как ни странно, переезд в столицу благоприятно отразился на частоте встреч молодого моряка с его женой. Теперь при необходимости ехать в столицу с документами или по другой служебной надобности командир крейсера отправлял с поручением Романова, добавляя оправдание - кому бы понравились эти постоянные визиты к начальству! - словно невзначай:
      - А заодно и с женой повидаешься!
      Неожиданно "штатного вестника из Петербурга" заметили в Реввоенсовете: военкому по морскому флоту срочно требовался помощник. Он устал от дилетантов, которых товарищи по партии подсовывали ему словно документы с пометкой "надежно". Но даже самые надежные и преданные делу большевики не могли руководить флотом без специальных знаний. Военком заприметил знающего, расторопного морского офицера Романова и затребовал его в свое распоряжение, не слушая возражений молодого кавторанга о полной неспособности к кабинетной работе.
      Семье Романовых выделили огромную, с их точки зрения, квартиру из двух комнат с высокими потолками и камином, ванной комнатой и кухонькой, очевидно, перестроенной бывшими хозяевами из кладовой.
      К тому времени дочери Романовых Оленьке исполнилось два месяца. Комната, которую они прежде снимали, была крохотной, а на кухне с утра до позднего вечера толклись по очереди восемнадцать хозяек. Если бы можно было никогда не выходить на эту кухню...
      Сообщение Александра о новой работе и о своем - наконец-то! - жилье всколыхнуло Наташу до глубины души. Одна мысль билась в её уставшей от убогой коллективной жизни голове: "Не может быть!"
      - Может! - смеялся её муж, пока она лихорадочно одевалась, чтобы тут же бежать и смотреть эту самую квартиру!
      Теперь главным в заботе Романова о семье было раздобыть дрова для камина. В "теплой" комнате они спали, ели, растили Оленьку и долго не замечали взглядов, какие бросали на них соседи по дому. Правда раскрылась Александру случайно в разговоре с сослуживцем - офицером Реввоенсовета Василием Альтфатером. Молодые люди с первого взгляда почувствовали друг к другу симпатию, переросшую в приятельские отношения. Однажды Василий отвел его в сторонку и сообщил звенящим от волнения шепотом:
      - Я сегодня изучал документы по Кронштадтскому мятежу. Представь себе, Антоненко расстреляли совершенно незаслуженно, он не виноват!
      - Мы на судне спорили об этом... Ходили слухи, что он просто попался прокурору Данишевскому под горячую руку!
      - Ты его знал? - Альтфатер изучающе глянул на Александра.
      - Откуда? - удивился тот. - Я впервые услышал о нем, когда подавляли мятеж и первая попытка закончилась провалом...
      - Однако не было бы счастья... - хмыкнул Василий.
      - Какое тут может быть счастье?! - рассердился Александр. - Человек безвинно погиб!
      - А разве у вас плохая квартира?
      - При чем здесь... Хочешь сказать, что в ней жила его семья?
      - Хочешь сказать, что ты об этом не знал?
      - Не знал... Мне дали направление, я зашел за ключами...
      - А наши-то до сих пор уверены, что ты знал. И по углам шушукаются: мол, из молодых, да ранний, живет в квартире Антоненко как ни в чем не бывало! Уж не сам ли поспособствовал?..
      Романов ужаснулся и надолго расстроился: неужели люди настолько привыкли к подлости, что считают её чуть ли не обычным свойством человеческой натуры?! Наташе он решил ничего не говорить, чтобы её зря не расстраивать, и не знал, что почти в это же время одна из "сердобольных" соседок тоже просветила молодую женщину, как злы вокруг люди и как они несправедливы к такой симпатичной семейной паре. Мол, разве они виноваты, что за бывшим хозяином пришли среди ночи - она видела черную машину! - а потом исчезла и его жена с детьми... Наташа тоже решила об этом Саше не рассказывать, побаиваясь, как бы он в своем стремлении к справедливости не попытался отказаться от квартиры. Вряд ли ещё раз им так повезет!
      Сиденье дома возле маленькой дочери быстро утомило Наташу. Ее энергичная натура требовала действий. Она не сидела дома и те два года, что Александр учился в Петрограде. Уже через неделю устроилась учетчиком в судоремонтные мастерские.
      Почему не в цирк? Ведь цирк на Фонтанке, несмотря на голодное военное время, продолжал давать представления. На одно из них как-то повел её Александр... В цирке было холодно. Вместо привычной для мирной жизни пестро разодетой толпы на скамьях сидели красноармейцы и матросы, а рядом с ними их подруги в шалях или красных платках. Над рядами зрителей плавал сизый махорочный дым, стоял топот бьющих друг о друга мерзнущих ног.
      Артисты тоже мерзли и даже под густым ярким гримом выглядели худыми и голодными, но это были мастера своего дела и творили они ИСКУССТВО!
      Собственное умение показалось Наташе нестоящим, а приемы и репризы, которым обучали её некогда циркачи Василий и Арнольд Аренские, - наивными. Она ничего не знала о цирке, его традициях, приемах, обо всем том, что передается из поколения в поколение и достигается усиленной тренировкой...
      Цирк, возможно, так и остался бы Наташиной безответной любовью, если бы она случайно не узнала, что на Пятой улице Ямского поля действует цирковое училище и как раз сейчас туда идет прием...
      Александр поддержал идею жены. Но если Наташа мечтала стать артисткой цирка, то его больше беспокоила её безопасность. На манеже, под гримом, кто станет искать княжну Ольгу Лиговскую? Как говорят французы, если хочешь спрятаться, стань под фонарем!
      И легенду для Наташи придумали сообща: мол, прибилась случайно к бродячим артистам, зарабатывала на хлеб, вот и научилась кое-чему. Мечтает получить настоящую цирковую профессию. Теперь она могла не бояться встреч ни с бывшими анархистами, ни с селянами, перед которыми прежде выступала, все они знали её как Наташу.
      Готовиться к поступлению в училище, ещё не зная об этом, она начала, поступив на работу в Петрограде...
      Судоремонтные мастерские выполняли в первую очередь заказы для фронта. И за своевременностью их исполнения следил комиссар Балтфлота Боря Исаев. Второй его любовью после революции был спорт. Все виды без исключения: все, что так или иначе способствовало развитию человеческих способностей.
      Наташа давно не встречала Исаева, а со времени переезда в Москву вообще о нем не слышала, но именно благодаря Бориной увлеченности она научилась регулярно ходить в тир, зимой бегать на лыжах, летом плавать, каждый день заниматься гимнастикой и в конце концов смогла поступить в Московское цирковое училище. Сегодня Романовы отмечали третью годовщину со дня рождения дочери и получение её матерью диплома об окончании этого училища.
      В московском цирке остались немногие из выпускников, - но о том, где работать Романовой, вопроса даже не возникало: конечно, в столице, ведь она получила диплом с отличием и была гордостью училища! Оставили и Наташину подругу - Анечку Труцци, её мужа Федора Красавина и ещё несколько человек, с которыми, впрочем, Романова близких отношений не поддерживала.
      Кроме этой симпатичной цирковой пары остальные гости были людьми военными. Прежде всего Вася Альтфатер с женой Липой, которая за полгода до революции окончила Фребелевские курсы, готовившие воспитательниц для детских дошкольных заведений и состоятельных семей, и теперь работала в системе образования.
      Рядом с ними за столом сидел недавно вернувшийся с Южного фронта Андрей Гойда. Умный, начитанный, эмоциональный, он во время разговора так горячо жестикулировал, что успел взмахом руки сбросить на колени жене рюмку с вином, но сконфузился ненадолго. Гораздо дольше извинялась и волновалась его супруга Елена, тихая и скромная женщина, будто выбранная Андреем по контрасту с самим собой.
      Военврач Николай Крутько был несколько старше своих товарищей, ему недавно исполнилось тридцать два года, и именно на дне его рождения Наталья познакомилась с Николаем и его женой Светланой. Познакомилась недавно, а кажется - всю жизнь знала этих жизнерадостных, хлебосольных людей, у которых в разное время перебывал в гостях чуть ли не весь Реввоенсовет. Секрет был в том, что и муж, и жена любили и умели готовить, но, поскольку Светлана происходила из кубанских мест, а Николай - из Вологодчины, кулинарные школы у них очень отличались. Ссоры между супругами случались только на этой почве.
      Нередки были случаи, когда в разгар трудового дня кто-то из офицеров штаба откидывался на спинку стула, закрывал глаза и мечтательно говорил:
      - Я вчера у Крутько ел заливное из телячьих хвостов... Пальчики оближешь!
      Казалось бы, визиты товарищей должны были задолго до зарплаты опустошать семейную кассу гостеприимных хозяев. Но воистину рука дающего не оскудеет! Почти каждый приходящий к ним на трапезу приносил что-то и с собой, так что приходилось у Крутько есть не только хвосты, воблу и ребра, но и форель, вырезку, а то и черную икру. Все это немедленно выставлялось на стол и съедалось с одинаковым аппетитом.
      Детям для праздника Романовы выделили "теплую" комнату, а взрослых гостей решили "греть" изнутри. Тем более что по календарю зима закончилась, хотя холодный март 1923 года пытался опровергнуть этот документальный факт.
      Гостям Романовых, уже разгоряченным вином и спорами, вовсе не было холодно. К холоду они давно привыкли. Судьба раздвигала перед ними невиданные прежде горизонты, будущее представлялось светлым, контрреволюция оставляла последние рубежи: их била и гнала прочь молодая Красная Армия. Правда, нет-нет, то там, то здесь кого-то арестовывали, расстреливали, ссылали в далекую Сибирь... Но большевиков можно было понять: даже в тылу постоянно раскрывались мятежные группы, выявлялись саботажи и прочие белогвардейские штучки, мешавшие идти вперед. Некогда было нянчиться с оступившимися или выяснять степень вины каждого: лес рубят - щепки летят!
      Александр Романов не успел произнести тост в честь любимой жены, как из соседней комнаты раздался рев маленькой именинницы, которая тут же влетела в комнату взрослых и уткнулась в колени матери.
      - Не ве-е-лят! - захлебываясь плачем, выговаривала девочка. - Сто лев молковку ел! Говолят, влунья!
      Оля выговаривала пока не все буквы, но Наташа поняла горе дочери и, взяв её за руку, пошла к детям.
      Семилетний Толя Альтфатер, красный, взъерошенный, отчаянно жестикулируя, доказывал остальным ребятам:
      - Лев не может есть морковку! Он - хищник! Морковку едят травоядные животные!
      Он посмотрел на вошедшую Романову.
      - Скажите, тетя Наташа, разве я не прав?
      - Конечно, прав, - улыбнулась ему Олина мама. - Лев действительно хищник, но в жизни случаются и чудеса. Мне рассказывал известный цирковой артист: однажды молодому льву в час обеда бросили в клетку живого кролика. Ждали, что он разорвет его и съест. Но лев только облизал белого ушастика и прилег рядом с ним. Льву не давали есть. Он фыркал, рычал, скреб когтями клетку, но кролика не трогал. Потом ему подбросили ещё несколько кроликов их он тоже не стал есть. Кроликам дали морковку, и с удивлением увидели, как лев аппетитно хрупает её вместе со своими новыми друзьями...