Жена русского пирата

      - Но это опасно! В вашей конторе с нею что угодно могут сделать! Была одна попытка, будет и другая. Такая-то красавица! У нас студенты, на неё глядя, дара речи лишались.
      - Что же ты такую кралю упустил? Считаешь, братом быть лучше?
      - У меня другие планы.
      - Ну хорошо, другие так другие... А откуда ты все же узнал?
      - О чем?
      - Не притворяйся. О том, что была попытка! Хочешь сказать, охранника... Как же ты пробрался в камеру? Отвечай!
      - Я же вам объяснял: я могу видеть сквозь стены и большие расстояния.
      - Видеть... Но кто-то же его... ударил?
      - Как бы я смог? - соврал Ян; ему вовсе не хотелось признаваться в нападении на охранника.
      - Мне надо подумать, - Гапоненко почти упал на стул. Какое страшное оружие можно получить, имея несколько таких Поплавских... - Ты никогда не встречал людей... с такими же способностями?
      - Встречал.
      Следователь опять вскочил со стула.
      - Где? Когда?
      - Пять лет назад. В цирковой кибитке, которую ваши ребята потом сожгли.
      - И кто это был? Тот здоровый атлет? Аристократка? Синеглазая?
      - Ее звали Ольга. Как оказалось, мы с нею были дальними родственниками. Надо думать, сейчас она в каком-нибудь гареме?
      - Получается, что до гарема её не довезли, а тот, кого я все эти годы считал погибшим, живет и здравствует в Москве! Неужели Флинт - предатель? Думает уйти от возмездия?..
      Черный Паша продолжал разговаривать сам с собой, так что Ян даже обеспокоился: здоров ли он?
      - Дмитрий Ильич!
      - Не мешай! - он сел за стол и стал быстро писать. - Поставь свою подпись вот здесь... Да не бойся, я написал, что ни в чем предосудительном Светлану Крутько ты не замечал. Думаю, её завтра выпустят, если, конечно, что-нибудь новенькое не откроется... Послушай, а её директора школы случайно не ты... того?
      - Его убили?
      - Нет, он сам вроде как с ума сошел. Ни с того ни с сего...
      Он посмотрел на юношу.
      - Раз не ты, так что и говорить на эту тему? Видишь, какие странные вещи случаются в этом деле! Правда, никто не связывает их между собой, но, по-моему, все неспроста. Директор написал на Светлану донос, а теперь так кстати с катушек съехал! Получается, единственный свидетель был, да и тот, как выясняется, сумасшедший... Ты, конечно, ничем мне помочь не можешь? Ладно, не делай такое невинное лицо, все равно не поверю... Так и быть: иди пока, учись! Стране нужны хорошие врачи, а ты, как я узнавал, учишься на "отлично".
      Едва за Поплавским закрылась дверь, майор приказал дежурному привести к нему арестованную Крутько. До сих пор он знал её только по материалам дела, теперь нужно было познакомиться воочию.
      - Товарищ майор, арестованная Крутько доставлена, - проговорил охранник, пропуская в кабинет женщину неописуемой красоты: Гапоненко от неожиданности даже привстал, его привел в чувство лишь вид топтавшегося у двери охранника.
      - Спасибо, идите, - отпустил его следователь и предложил женщине, указывая на стул:
      - Садитесь!
      Несомненно, двое суток ареста сказались на внешности Светланы Крутько не лучшим образом, но её яркую, какую-то дикую красоту стереть было невозможно. Темные круги под глазами от перенесенных страданий и бессонницы - после попытки охранника изнасиловать её она боялась закрыть глаза - ещё больше увеличивали их. Необычной миндалевидной формы, но не как у кореянок или башкирок, а широкие желто-зеленые глаза степной кошки. Волосы её, даже без расчески, почти не примялись, а пушистым медным облаком обрамляли её усталое осунувшееся лицо. Курносый нос придавал ему несвойственную обстановке задорность, а великоватый, с точки зрения знатока классической красоты, рот был по-девически припухлым и свежим. Давно Черный Паша не получал такого удовольствия от созерцания красивого женского лица! И в Наркомате иностранных дел, и здесь, в ОГПУ, женщины чаще всего старались походить на мужчин: были строгими, деловитыми, беспощадно уничтожали в себе даже намеки на женственность; многие курили папиросы, отчего выглядели лишь товарищами по работе, а никак не представительницами прекрасного пола.
      Оказывается, он подсознательно тосковал по женственности. Прежде Дмитрий находил её в Катерине, жене и любимой женщине, но постоянная занятость сделала и её сухой и неэмоциональной. Теперь, чтобы добраться до ещё тлеющего внутри огонька, ему приходилось сгребать сверху все больше пепла...
      "Интересно, - вдруг подумал он, - согласилась бы эта красавица стать моей любовницей в обмен на свободу?"
      Представил её в своих объятиях и тут же устыдился: дожил! Покупать женскую признательность, точно низкий торговец. Или он сам как мужчина уже и неинтересен? Потому только спросил её, странно неподвижную и безучастную:
      - Вам плохо?
      Она подняла на него полный душевной муки взгляд:
      - А разве в этих стенах кому-нибудь бывает хорошо?
      Он порадовался за нее: не сломалась, держится, но уже устала. Дорогая хрупкая игрушка попала в равнодушные жестокие руки!
      Между тем Светлана, почувствовав его интерес, решила, что её опять ждет унижение. Страх было взялся за нее, но она до крови закусила губу, чтобы прийти в себя и приготовиться дать отпор.
      - Я читал протокол вашего первого допроса, - спокойным будничным голосом сказал следователь без всякого намека на флирт. - Вы сказали, что прочли ученикам всего одно стихотворение, которое нашли в каком-то старом журнале, и не знали, что этот поэт запрещен.
      - Да, я так говорила, - кивнула Светлана, удивленно глядя на него: она представляла себе всех огэпэушников такими, как допрашивающий её прежде капитан - наглый и самоуверенный; он делал ей всяческие грязные намеки, уверенный в своей полной безнаказанности. Неужели этот следователь не будет вести себя так же? Собственно, про старый журнал она придумала уже на допросе и про то, что не знала, кто такой Гумилев... Она повнимательнее взглянула на сидящего по другую сторону стола мужчину. Говорят, у неё кошачьи глаза, но и у этого майора глаза такие же дикие, желто-карие, блестящие, той же породы, что и у нее... Он смотрит и ничего не говорит, но Светлана уже отразилась в его зрачках - почему это вдруг её обрадовало? Впервые за всю жизнь её взволновал взгляд не мужа, а постороннего мужчины!
      - Как мне вас называть? - запинаясь, спросила она.
      Ее волнение передалось и ему. Он хотел сказать сурово: "Гражданин следователь", а сказал мягко:
      - Дмитрий Ильич.
      - Дмитрий Ильич, - молодая женщина помедлила, прежде чем задать ему вопрос, - вы тоже считаете меня виноватой?
      Следователь пожал плечами.
      - Разберемся, - он твердо решил держаться.
      - Вот что... напишите-ка на бумаге это самое стихотворение.
      - Полностью? - изумилась она.
      - Полностью.
      Он уже знал, что ему делать. Скрепя сердце отправил Светлану в камеру - до ночи ей вряд ли что-нибудь угрожает! - и поспешил в кабинет самого Петерса, оправдываясь своей неопытностью: потревожил такого человека! Подробно доложил ему обстоятельства дела. Так, как он его видел. Директор школы подслушивал под дверью класса... То, что он сошел с ума, Гапоненко придержал на крайний случай.
      - Под дверью? - брезгливо переспросил Потере.
      - Видимо, учительница ему нравилась, а взаимности он от неё не дождался, вот и решил отомстить. Услышал фамилию - Гумилев. Знал, что она из запрещенного списка, и настрочил донос... А Крутько рассказывала детям о пиратах и в качестве иллюстрации прочла стихотворение, увиденное ею накануне в каком-то старом журнале.
      - Что за стихотворение? - спросил Потере.
      Майор молча подал ему листок. Тот быстро пробежал его глазами.
      - И только-то? Это я и сам знаю наизусть.
      Он выразительно продекламировал:
      @STIH = ...И взойдя на трепещущий мостик, Вспоминает покинутый порт, Отряхая ударами трости Клочья пены с высоких ботфорт.       @STIH = Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвет пистолет Так, что сыпется золото с кружев, С розоватых брабантских манжет...       - Теперь я понимаю: молодая идеалистка, романтик, что ей какой-то там запрещенный список... Освободите немедленно, я сам распоряжусь! Кстати, Совнарком на последнем заседании рекомендовал нам бережнее относиться к интеллигенции, разъяснять непонимающим нашу точку зрения, беречь таланты... - он довольно усмехнулся. - В таких случаях на помощь должна приходить интуиция. К примеру, года два назад одна молодая поэтесса Ирина Одоевцева написала "Балладу о толченом стекле". Наша революционерка и блистательная журналистка Лариса Рейснер выпустила об этой балладе фельетон - мол, "изящнейшая поэтесса" возвела клевету на красноармейца, обвиняя его в подмешивании стекла к соли, а попутно и в мешочничестве. Кое-кто из наших товарищей предлагал Одоевцеву арестовать, чтобы прекратить её вредную деятельность, но я распорядился не трогать и теперь с гордостью могу сказать, что спас для мира хорошего поэта!
      @int-20 = Гапоненко шел домой пешком. День выдался напряженный, даже в теле ощущалась усталость, как если бы он работал физически... Осенний воздух московских улиц струей вливался в его будто свернувшиеся от душной накуренной атмосферы управления легкие - даже ощутил слабое покалывание в груди.
      Решение об освобождении Светланы ему захотелось сообщить ей лично. Что он и сделал, опять с трепетом почувствовав, как забилось сердце...
      Обычно он не допускал себе поблажек в области чувств. Всякому движению души он давал определение, отчего флер таинственного и туман романтики рассеивались на ярком свету реальности. Но сейчас... "На старости лет!" - усмехнулся он.
      Первый раз это случилось с ним пять лет назад. В его жизнь вошла Катя. Чувство к ней на первых порах напоминало безумие - тут уж не до определений, когда сердце не слушает доводов рассудка. Он видел в её глазах отчуждение, страх, протест, и ему хотелось сломать её защиту, заставить нырнуть с головой в кипящий котел эмоций, в котором барахтался он сам. Случались моменты, когда он был готов схватить её за горло и душить до тех пор, пока она не запросит пощады. Конечно, это были моменты неуверенности и отчаяния, но в конце концов он заставил её кричать, стонать и извиваться поневоле в его руках, позабыв обо всем на свете, даже о бывшем любовнике. Заставил понять, что она бессильна перед такой стихией, как страсть. Но, видимо, не вечно то, чего добиваешься силой. Даже силой страсти.
      Зарождавшееся чувство к Светлане никак не напоминало пламя, буйство, ярость. Это было теплое мягкое горение костра в степи, дуновение весеннего ветра или нежность к спящему ребенку. Оно было легким и невесомым, как мечта.
      Дмитрий снова и снова повторял в памяти картину: он сообщает ей, что она свободна, а она, не отрываясь, смотрит на него, шевеля губами, будто повторяет про себя его слова. Он не выдержал и проводил её до ворот господи, это уже ни на что не было похоже! Светлана вложила ему в руку свою маленькую ладонь, и она, прохладная, точно огнем опалила его.
      - Спасибо, - прошептала Светлана и застучала каблучками по тротуару.
      Чтобы не смотреть ей вслед, он резко повернулся и пошел к себе, но в ушах её каблучки все равно цокали, пока она не завернула за угол.
      "Дмитрий, ты сошел с ума! - мысленно одернул он себя. - Ты женат, у неё муж, у тебя уже сыну пять лет, а ты все на молоденьких засматриваешься? Ей двадцать два, а тебе - тридцать восемь..."
      Он зашел в коммерческий магазин и купил банку греческих маслин - Катя их любила, а Пашке - большого шоколадного зайца: то-то радости будет! И пошел домой, как всякий приличный семьянин, но теперь глубоко, на самом дне его души, лежал маленький золотой ключик от дверцы к мечте...
      @GLAVA = ГЛАВА 20
      Ян Поплавский вышел на улицу и некоторое время жадно вдыхал свежий осенний воздух. Уже пахло зимой, и его легкое пальтишко, купленное на отложенные в результате жесткой экономии деньги, продувалось всеми ветрами, но юноша, разгоряченный впечатлениями, не замечал холода.
      Он был одновременно и зол, и растерян, и расстроен: он больше не принадлежал самому себе! Земля вправду была круглой. Он вернулся на то же место, только на этот раз бежать было некуда.
      Все пять прошедших голодных, но веселых студенческих лет Ян старался быть осторожным и избегать каких бы то ни было приключений или необдуманных поступков. Ему вовсе не нравилось, как он начал когда-то знакомство с миром, что лежал вне привычного с детства хутора. Средневековые замки, скрывающиеся под маской слуг графы, коварные паны, красивые девушки со странными характерами, контрабандисты, мечтающие о сокровищах каких-то сектантов, - все это было не для него! Он и в комсомол вступил в надежде, что эта молодежная атеистическая организация отведет от него подобную напасть.
      Юноша хотел быть обычным врачом, лечить простых людей, но судьба словно смеялась над ним: благодаря то ли его учителю профессору Подорожанскому, то ли зловредной фортуне в последнее время его все чаще приглашали в Кремль к высокопоставленным большевикам или их домочадцам.
      Ян и не подозревал, что хитроумный профессор, в трудных случаях побаиваясь за свою жизнь, рекомендовал им услуги талантливого студента. Не то что он подставлял его голову под топор сознательно, он наивно надеялся, что с ученика и спрос малый...
      Поначалу Ян робел перед именами и повелительными замашками высоких пациентов, но потом научился успокаивать самых заносчивых одним взглядом, о чем, впрочем, они потом не помнили. Ян лечил их от бессонницы, избавлял от ночных кошмаров и тяжести в желудке. Это было делом терапевта, а не хирурга, но то, что перепадало ему за труды, помогало выжить и прилично питаться всей их восьмерке.
      Эти его подработки потихоньку формировали у Яна убеждение, что большинство человеческих болезней имеют нервное, как он говорил, происхождение.
      Способности Яна к гипнозу профессор Подорожанский называл магнетизмом и сетовал порой, что рядом с Яном чувствует себя мясником. В эти способности он поверил сразу, после того как Поплавский присутствовал как-то на его операции и на глазах профессора усыпил больного, для которого доза анестезии оказалась недостаточной.
      И вот, будто черт из табакерки, в его жизни возник Черный Паша...
      В состоянии безнадежности и покорности судьбе Ян дошагал до общежития медицинского института. Он уже взялся за ручку входной двери, как его окликнул дрожащий женский голос. Он обернулся и увидел выходящую из-за высокого, давно не стриженного самшитового куста знакомую хрупкую фигуру.
      - Зоя?
      Девушка несмело приблизилась. От долгого ожидания её насквозь пробрало холодом и слова из её замерзшего рта вылетали толчками.
      - Из-звините, Ян, ноя нем... могла неп... прийти...
      - Господи, да вы же вконец замерзли! Почему вы не стали ждать в вестибюле?
      - Н... не... удобно... эт... то же... муж... жское...
      - Какие мелочи! Никто бы вас не осудил. К нам в гости часто приходят девушки, - успокаивал он, пропуская девушку в открытую дверь.
      - Час... сто? - подняла к нему Зоя бледное лицо с замерзшими синими губами.
      - Может, не очень часто, но случается.
      Некоторые студенты уже вернулись с занятий, и в их комнате у стола за чаем сидели Поэт и Знахарь.
      - Я не свожу сияющего взора, узрев ваш лик, прекрасная синьора! - не мог не отреагировать Поэт. Любовь к поэзии занимала у него много свободного времени, но любовь к медицине перевешивала и, как Знахарь и Ян, то бишь Монах, он был одним из лучших студентов на курсе. Кроме того, Поэт из них был самым галантным кавалером. Он тут же подскочил к Зое, чтобы помочь ей раздеться. А вот Знахарь был самым наблюдательным.
      - Где же ты, Поплавский, держал эту девушку, что заморозил её почти до бесчувствия?
      Он тут же усадил Зою на стул и вручил кружку с чаем.
      - Как чуял, что замороженные появятся, травку заварил, - приговаривал Знахарь, набрасывая на плечи девушки овчинный тулуп.
      Ян, посмеиваясь про себя их суете, меж тем разделся и причесывался у зеркала.
      - Тебе записка на подушке, - сообщил Поэт. Рукой Скальпеля на листке бумаги было написано: "Тебя разыскивает профессор Подорожанский". И время - 15 часов. Час назад. Алексей Алексеевич зря искать его не станет.
      - Зоя, вы не торопитесь? - с долей сожаления спросил Ян, сворачивая в шарик записку.
      - Часа два у меня в запасе есть.
      - Вот и хорошо. Меня профессор срочно вызывает, а вы пока с ребятами посидите, отогрейтесь, они вас не обидят.
      - Уходите? Какая жалость! Добро, хоть девушка осталась! - патетически воскликнул Поэт, смотавшийся за очередною порцией кипятка.
      Ян нарочито поморщился:
      - Слабовато! Впрочем, если вы так расстроены, я могу остаться, - он сделал вид, что расстегивает пуговицу пальто.
      - Иди-иди, раз долг тебя зовет! А наш удел - оплакать твой уход.
      Ян обернулся на пороге и поймал обращенный на Зою взгляд Знахаря. Ну вот, ещё один влюбился. Поэт не в счет, он - балаболка, до высоких чувств пока не дорос... Кстати, а что хотела сказать ему Зоя?
      @int-20 = Профессора Ян застал на пороге его квартиры: тот собирался уходить куда-то с неизменным кожаным чемоданчиком.
      - Что же ты, дружок, на полдня исчезаешь, - укоризненно заметил Подорожанский. - Никто не знает, где ты, что с тобой.
      Скажи Ян учителю, где он был, тот наверняка шарахнулся бы от него, как от чумного. Профессор панически боялся советской "машины подавления". Пять лет назад в связи с убийством Урицкого попали под революционный топор все его родственники, знакомые, все, кто имел несчастье работать с Моисеем Соломоновичем, знать его или просто знать тех, кто знал его. К счастью, Алексей Алексеевич был слишком крупным авторитетом в хирургии, а большевики болели, как и самые простые смертные...
      Его ученик Поплавский был единственным, перед кем Подорожанский ещё рисковал оставаться самим собой. Когда Алексей Алексеевич узнал, что у Яна, как и у него самого, отец - поляк, он посмеялся, что, скорее всего, их влекут друг к другу общие корни. Окружающие видели в профессоре добродушного чудака, совершенно не разбиравшегося в политике и далекого от реальной жизни. Между тем именно он посоветовал ему вступить в комсомол, мотивируя свой совет обывательским:
      - Все вступают!
      И добавлял, словно по-латыни его мысль звучала понятнее:
      - Тэмпора мутантур эт нос мутамур ин иллис.<$FВремена меняются, и мы меняемся с ними ( лат .).>       - Что же вы сами не вступаете в партию? - спрашивал его Ян, хотя и предполагал услышать в ответ:
      - Стар я, друг мой, а в моем возрасте, как говорится, "фастина лэнтэ"!<$FТоропись медленно ( лат .).>       Насчет старости профессор преувеличивал: он выглядел значительно моложе своих пятидесяти, но привычка жаловаться на жизнь, жалеть себя постепенно становилась его второй натурой, свойственной многим старым холостякам.
      - Смотри на меня, Янек, и делай выводы, - приговаривал он в такие минуты, - мужчина должен жениться на женщине, а не на науке, и производить на свет не диссертации, а крепких, здоровых детей - ей-богу, больше пользы!
      В одной квартире с профессором жила его кормилица - шустрая своенравная старушка семидесяти с лишним лет. Она считала и берегла профессорскую копейку и потому недолюбливала вечно голодных студентов, которые подъедали у хлебосольного Подорожанского "все до последней крошки"! За глаза Поэт звал кормилицу Виринею Егоровну Ведьмея Помидоровна. И за столом поначалу всегда ел так мало, что Егоровна даже пугалась и начинала его усиленно потчевать.
      - Кушай, Светик, аль невкусно? Сей Сеич баял, каша удалась, а ты нос воротишь!
      Когда же в конце концов Поэт не выдерживал соблазна и налегал на еду, старушка расцветала от удовольствия и приговаривала, что Светозар "чистый антилигент"!..
      Алексей Алексеевич протянул Яну чемоданчик и, повязывая кашне, делился "семейными" проблемами.
      - Егоровна-то моя вознамерилась грамоте учиться. Газеты хочет сама читать, а то меня "не допросишься". При доме нашем ликбез<$FЛиквидация безграмотности.> открыли, так она туда ходить стесняется, а просит, чтобы я для неё учительницу нанял. Мол, она для этого дела даже отложила кое-чего. У тебя случайно нет знакомой учительницы, чтобы с нею позанималась? Я заплачу!
      - Есть! - Ян кстати вспомнил о Зое и решил, что девушка отказываться не станет.
      - Ты ей объясни, что Егоровна только с виду зловредная, а так она добрая. Ежели к ней с лаской - в доску расшибется, чтобы угодить!
      - Объясню, - кивнул Ян; мысли его от Зои перебежали к Светлане: освободят её или старый знакомый обманул? На этот раз импульсы, которые посылал его встревоженный мозг, легко проникли сквозь расстояние - Светлана оказалась неожиданно близко, в своем доме, и как раз в эту минуту радостно тискала брата Ванюшку. Небось муж не знает, какая радость его ждет! Ян улыбнулся.
      - Да ты и не слушаешь меня вовсе, - вернул его к действительности голос Подорожанского.
      - Почему не слушаю? Слушаю и слышу, какие вы хорошие слова про кормилицу говорите... Вот только не сказали до сих пор, куда мы идем?
      - В Кремль идем мы, Янек, в Кремль!
      - Вы же знаете, как я не люблю там бывать! Давят на меня эти стены!
      - А кто любит? И на меня они давят. Каждый раз хожу туда, как в последний, понимаешь? Такое чувство, что домой уже не вернусь...
      Ян пустился чуть ли не бегом и оказался на тротуаре прямо перед профессором.
      - Алексей Алексеевич, посмотрите на меня! В глаза! Вы никого не боитесь, вы сильнее всех, вы - свободный человек! Никто не властен над вашей жизнью...
      Профессор облегченно вздохнул, точно охватывающий его голову железный обруч вдруг разлетелся на куски. Он весело взглянул на Яна.
      - Выучил тебя на свою голову! Станешь теперь моими методами пользоваться, пятерки получать ни за что...
      - Алексей Алексеевич!
      - Ладно, спасибо. Чувство страха действительно исчезло. Вот бы научиться твой импульс многократно увеличивать и людей сразу сотнями, тысячами от страха излечивать!
      - Профессор, мы начали строить новое общество, где каждый будет свободен, чувство страха просто исчезнет за ненадобностью, а для зла не станет места.
      - Блажен, кто верует, тепло ему на свете!
      - Вы не верите в коммунистическое общество?
      - Коммунизм - светлая мечта человечества, идеальное общество... Скажи, есть идеальные люди?
      - Думаю, нет!
      - Правильно. Тех, кто приближается к идеалу, возводят в ранг святых. А разве святой станет убивать себе подобных только за идейные убеждения? Люди вовсе не делятся на коммунистов, эсеров и прочая... Люди состоят лишь из мужчин и женщин - так распорядилась природа!.. А вообще, не дело учителя сеять семена недоверия в юные неокрепшие души!
      - Нет уж, договаривайте! - потребовал Ян. - Сказали "а", говорите и "б"!
      - Чего тут договаривать? - вздохнул тот. - Не слушай меня, я ведь что твой поп-расстрига: от бога отошел, а к атеистам не прибился...
      - Да вы не волнуйтесь, профессор, я ведь на веру не каждое слово принимаю. Если всех подряд слушать - голова треснет! Один говорит одно, другой - другое...
      - Вот спасибо, милок, успокоил! - рассмеялся профессор. - Мол, мели, Емеля, твоя неделя, а я послушаю да подумаю...
      - Сами же говорили... про неокрепшие души... - смутился Ян. - Я и сам могу объяснить, почему народ за большевиками потянулся. Они выдвинули новую идею - строительство самого совершенного в мире общества.
      - Эх, Янек, во всем могу с тобой согласиться, но в том, что идея большевиков нова... ей никак не меньше четырехсот лет, а если взять дату рождения христианства - все девятнадцать веков набежит!
      - При чем здесь религия? - даже остановился Ян. - Разве вы не знаете, что большевики, а значит, и комсомольцы - атеисты! Религия - опиум для народа! Карл Маркс писал, что по мере развития социализма религия будет исчезать...
      - Да-а, говоришь, что душа у тебя крепкая, а ринулся в бой, даже не дослушав как следует! Разве я агитирую тебя за религию? Я только говорю, что коммунистическая партия в качестве основ своей идеологии опирается на догматы христианства...
      - Не может быть! - воскликнул пораженный студент.
      - Извини, не знал, что это тебя так потрясет, - профессор даже расстроился. - Веришь ли, постоянно попадаю впросак. Кажется, что говорю общеизвестные вещи, а получается, открываю для других Америку... Подорожанский развел руками. - Коли хочешь, могу дать почитать тебе Библию. Ну-ну, не хмурься! Разве не большевики призывают: если хочешь победить врага, изучи его слабости и недостатки...
      - Хотите сказать, что и это какое-то древнее изречение?
      - Не обращай внимания! Давно известно: новое - это хорошо забытое старое...
      Ян решил сменить тему. Казалось, ещё немного и они разругаются, а в его глазах никакой спор не стоил того, чтобы ради него жертвовать дружбой с учителем!
      - Алексей Алексеевич, раз вы взяли меня с собой, значит, случай не только для хирурга?
      - Вот именно, для хирурга там все - яснее ясного. Но к этой девушке за три месяца меня приглашают второй раз. В первый я лечил сотрясение мозга. Упала, ударилась затылком. Сейчас опять упала - сломала ключицу.
      - Может, просто совпадение?
      - А может, родители просто не знают, почему она падает?
      - Подозреваете эпилепсию?
      - Девушка раздражительна, несобранна, взгляд отсутствующий, аппетит плохой; словом, полный набор... Согласен, современная медицина эпилепсию не лечит, но я уже привык к чудесам, которые ты проделываешь.
      - Смог бы я делать эти чудеса, если бы вы не объясняли каждый мой шаг с научной точки зрения мне же самому... Но вы же понимаете, ничего нельзя обещать наверняка.
      - Хуже ей уже не будет, но, если удастся, в твоем активе прибавится ещё один здоровый человек. А вдруг в мозгу у неё опухоль? Тогда можно будет с чистой совестью браться за нож.
      Лишь они подошли к воротам, как из будки выглянул вооруженный охранник.
      - Профессор Подорожанский с ассистентом? - спросил он, заглядывая в какую-то бумажку. - Документик какой-нибудь имеется?
      Профессор протянул заранее приготовленный паспорт.
      - Вас сопроводить? - козырнул тот.
      - Спасибо, мы знаем дорогу.
      На пороге огромной квартиры с высокими потолками их встретила пожилая рыхлая женщина без следов косметики на лице, отчего оно выглядело ещё более тусклым и невыразительным.
      - Как чувствует себя больная, а, Саломея Гавриловна? - бодро осведомился профессор, снимая галоши.
      Ян нерешительно топтался у порога в ботинках - на левом носке у него была дыра, которую он не успел зашить.
      - Если хотите, молодой человек, можете надеть вот эти шлепанцы, кивнула хозяйка; как бы она ни выглядела, чувство собственной значимости, отразившееся в этом кивке, было явно гипертрофированным.
      Юноша снял правый ботинок, сунул в тапочек правую ногу и, только бдительное око женщины оторвалось от его ног, быстро надел и левый.
      - Доктор Левин прописал Надюше днем бром, а на ночь - люминал, рассказывала между тем Саломея Гавриловна. - Теперь она все время дремлет. Хорошо ли это?
      - Посмотрим, Саломея Гаврииловна, посмотрим. Хотя, согласитесь, домашнему врачу виднее... Надя в спальне?
      - В спальне, - вздохнула её мать.
      Ян вслед за профессором вошел в комнату. На кровати в подушках полусидя-полулежа покоилось юное хрупкое создание - то ли человек, то ли эльф. На бледном худеньком личике застыли отрешенные карие глаза; крошечный носик и тонкие бескровные губы дополняли ощущение того, что жизнь в этой девушке не бьет ключом, как в других её сверстниках, а чуть теплится. Она являла собой такую иллюстрацию беспомощности и покорности судьбе, что у Яна защемило сердце.
      Подорожанский подошел к кровати и откинул одеяло.
      - Повязка наложена вполне грамотно, - определил он. - Молодец этот ваш доктор Левин!.. Ну а теперь, голубушка, нам бы хотелось остаться с больной наедине!
      - Но, профессор...
      - В чем дело? Вы мне не доверяете?
      - Доверяю.
      - Вот и ладненько. Распорядитесь пока насчет чаю, на улице вконец похолодало!
      Женщина вышла, неслышно прикрыв за собой дверь.
      - Давай! - кивнул Яну Подорожанский. - Перевязка подождет!
      Юноша приблизился к лежащей, её взгляд не отразил никакого интереса. Девушка как будто смотрела сквозь него, куда-то за пределы комнаты и вообще разумного мира. Ян простер руки над её головой. Импульсы привычно сбежали с рук и проникли под черепную коробку. Он стал рассказывать профессору, что "видели" его руки.
      - Опухоли нет, но есть рубец, ещё свежий, недавно образовался. Может, кто-то ударил её по голове или на голову что-то тяжелое упало...
      - Попробуй разгладить этот рубец. Сосредоточься!
      Ян закрыл глаза и мысленно, пальцами стал разглаживать уплотнение. Тонкие нервы в мозгу шевелились будто живые. Они уже приросли к шраму и теперь пульсировали, разыскивая свои прерванные концы. На лбу целителя выступил пот. Профессор, будучи наготове, промокнул ему лоб марлевой салфеткой.
      - Кажется, все, - выдохнул Ян. - Нет у неё больше никакого рубца.
      Он покачнулся, и профессор поспешно подвинул ему стул.
      - Посиди.
      - Надо вам помочь.
      - Не надо. Отдохни. Я сделаю укол болеутоляющего и сам перебинтую ключицу... Как жаль, что эта девочка так и не узнает, кто подарил ей полноценную жизнь!
      Саломея Гаврииловна робко поскреблась у двери.
      - Заканчиваю, голубушка, заканчиваю, - проговорил, как пропел, Подорожанский: радость буквально распирала его.
      - Что-то она глаза не открывает, - обеспокоился Ян.
      Профессор привычно приподнял девушке веко.
      - Не переживай, хлопчик-горобчик, девочка заснула. И проснется почти здоровой: ключица, конечно, ещё поболит!
      Они вышли в гостиную.
      - Доктору Левину передайте, - проговорил профессор, - что я запретил давать и бром, и люминал. Надя теперь и без таблеток будет хорошо спать. Если он в чем-то сомневается, пусть на кафедре меня найдет, я ему все объясню... Да, и еще: проснется Надя, попросит есть, давайте ей все без ограничений. Не бойтесь, если покажется, что ест много - значит, организм требует!