Осквернители (Тени пустыни - 1)

      Молодость!
      Ашот Арзуманян не был героем. Он и не считал себя героем. Он имел мирную специальность зоотехника и, попав прямо со школьной скамьи в пустыню к скотоводам, меньше всего думал о подвигах. Он мечтал написать ученый труд о гельминтах, - есть такой паразит овец. Джунаидовские калтаманы внушали ему страх. Да и кто их не боялся? Хивинцы говорили о Джунаиде с не меньшим ужасом, чем о кровавом Тамерлане. Но столетия прошли с той поры, как Тамерлан разрушил и распахал под ячмень цветущую столицу Хорезма Ургенч, а всего десятилетие отделяло от погрома Хивы бандитскими шайками Джунаида.
      Нести зоотехнические знания в пустыню, а не сражаться с калтаманами Овеза Гельды хотел Ашот. Но Ашот имел задиристый характер. С горячностью молодого петуха он лез в драку. Он не переносил, когда обижали слабого. Жители пустыни полюбили горячего армянина, и их любовь спасла его. Однажды он приехал на далекие колодцы в тот момент, когда Овез Гельды учинял жестокую расправу над скотоводами из рода бендесен. Бендесенцы не желали платить налоги какому-то чемберленовскому наймиту Джунаид-хану. Хватит! Есть у них своя советская власть, и они хотят жить спокойно. "Ладно, сказал Овез Гельды, - клянусь, я покажу вам спокойную жизнь!" Впервые тогда Ашот видел пролитую человеческую кровь. Ашот не мог позволить, чтобы истязали женщин и детей. С тоненькой плеткой кинулся он на обвешанного маузерами Овеза Гельды. Ничьей жизни, конечно, Ашот не спас. Но его безрассудство поразило страшного сардара. Он подарил ему жизнь и приказал лечить своего любимого коня.
      - Вылечишь - отпущу, не вылечишь - разрублю пополам. Одну половину отдам собакам, другую шакалам.
      В банде нашлись калтаманы из пастухов, которые отлично знали лошадиного доктора Ашота Арзуманяна. Тайком увели они его в барханы, посадили на коня и отпустили на волю ветров. Овез Гельды забил тревогу, послали погоню. Ашота поймали и волокли на аркане по песку и колючке. Но любимый конь Овеза Гельды выздоровел, и Ашота отпустили.
      И вот Овез Гельды в Хазараспе. Овез Гельды изволит кушать шашлык в шашлычной пустобреха Тюлегена Поэта. С бандитом Овезом Гельды дружески беседует работник органов Хужаев! Было над чем поломать голову...
      Мысли увели Ашота далеко... Наконец он очнулся.
      - М-да, штурман, - проговорил он в раздумье. - Видал Овеза Гельды? Не кажется ли тебе?..
      Но Зуфара около шашлычной уже не оказалось. Он быстро шагал вдали по улочке, не разбирая дороги. Пыль облачком двигалась за ним.
      Догнать его Ашот сумел только у самого базара.
      - Ты видел этого бандюка, Овеза Гельды?
      - Вам, Ашот, я вижу, понравилось тогда в гостях у него? А?
      - Чего ты болтаешь?
      - Тогда... На колодцах! Какое гостеприимство! Какое угощение! Какие шелковые ковры!
      - Брось, штурман... Что делает здесь Овез Гельды, бандюк?
      - Восстал из мертвых! Выплыл со дна реки!
      И он в двух словах рассказал Ашоту все, что случилось на реке.
      - Что ж поделать? Дерьмо плавает, дерьмо не тонет, - заключил Зуфар. - Как он вылез, не знаю! Но вы слышали Хужаева? Что говорил Хужаев? Овез Гельды, кровавый Овез Гельды прощен, амнистирован! Назначен охранять колхозы! О! Но хуже другое! Вы видели? Там, в шашлычной, сидел не один Овез Гельды. - Зуфар даже остановился от осенившей его догадки. - Так... Понимаю... Пшеницу, джугару Овез Гельды скупает... Его молодцы ездят по аулам и селениям. А здесь у них совещание... Вот оно что. Они готовят что-то. Вы Бикешева видели? А еще Сафара-кули из Кунграда?
      - Бикешева? Понятия не имею!
      - Бикешев - каторжник. Мангышлакский бий. Зарезал двух инспекторов финотдела... в прошлом году. У него тридцать тысяч баранов... А Сафар-кули из Кунграда - известный басмач. Все знают его... Они снюхались неспроста... И явились к Тюлегену не за шашлыком...
      - Значит... - испугался Ашот. - Но тогда не пойму, а Хужаев? Что делает в шашлычной Хужаев?
      - Снаружи - блеск лицемерия, внутри - ржавчина... Где ваша лошадь?
      - Ее Хайдар отвел в конюшню Тюлегена.
      - Подождите меня...
      Зуфар ушел, но он не заставил себя долго ждать и скоро галопом прискакал на лошади Ашота.
      - Около конюшни полно овезгельдыевских молодчиков и каких-то казахов. Сидят насупившись. Друг на друга глядят вот так... За ножи держатся... Меня не заметили. - Он не без хвастовства усмехнулся. - Из-под носа увел коня... Я кызылкумский...
      - Ты думаешь, Овез Гельды нас... за нами...
      - Готов отрезать себе большой палец. Овез Гельды - шайтан. Он за мной и под землю полезет теперь. И за вами тоже. Вы слишком много видели... Гоните в Новый Ургенч... Скажите все этому новому... товарищу Петру: Хужаеву верить нельзя... А я пойду в Ташсака. Там все свои, речники.
      - Ты думаешь, все это так серьезно?
      - Поезжайте, Ашот, пока они не видят. Сорок верст ехать... Не вздумайте заезжать домой, ради бога... в совхоз.
      - А Лиза с Андрейкой? Я не могу их оставить...
      - Хорошо, я найду лошадь и заеду в совхоз, предупрежу. А оттуда по берегу канала Палван в Ташсака... на пристань. А вы прямиком в Новый Ургенч.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Не приходите! Иначе нам придется
      отослать ваши головы на подносе
      правителю государства!
      Н а с ы р  Х о с р о в
      - В городе Дакка в Индии губернатор инглизов приказывал отрубать пальцы ткачам только потому, что даккский муслин оказался в сто раз лучше манчестерского...
      - Старая история, зачем вспоминать?
      - Даккский муслин - легче пуха. Штука в десять локтей весила пятьдесят золотников! Муслин инглизов грубый, плохой. Они не потерпели, что индусы ткут муслин лучше. И отрубали пальцы ткачам.
      - Э... в той же Дакке по приказу раджи давили людям головы ногой слона, точно орехи. Гуманно!
      Спор, или, как его иронически назвал Петр Иванович, "дружественная беседа", шел на острие меча. Вежливостью спорщики соперничали друг с другом. Восточная вежливость Керим-хана! Европейская выдержка мистера Джеффри Уормса, магистра медицины!
      Слова на грани оскорблений, но не оскорбления. Удары кинжала языка, но без капли крови. Битва без жертв и могил.
      - Восточный человек горд! - вскричал Керим-хан.
      - У англичан гордость в крови! - проворчал Уормс.
      - Инглиз самонадеян. Инглиз не годится в друзья.
      - Но, господин Керим-хан, вы сами любите себя называть другом англичан. А я ведь прирожденный англосакс, сын Альбиона.
      - Вы мой гость. Гость дороже отца, дороже брата.
      - Англичане - цивилизованная нация. Носители культуры.
      - Восточный человек для инглиза всегда раб и слуга... Да. Кто не поклонится англичанину, станет его жвачкой.
      - Зачем же? Есть же из индусов врачи, из белуджей - администраторы. Вы, например.
      - Белудж, индус, патан - раб. Инглиз - всегда господин.
      - Вы, достопочтенный Керим-хан, склонны к преувеличениям. Но оспаривать превосходство белого человека едва ли разумно.
      - В восточных странах инглизы - необузданные верблюды, у которых нет продетой сквозь нос веревки. Вы ломитесь туда, куда вам заблагорассудится. Вы слоны. Жадность ваша неутомима.
      - Согласитесь, достопочтенный, это выглядит уже...
      - Угрозой?
      Смуглое, негритянской темноты лицо Керим-хана освещалось белым оскалом улыбки. Уормс проявлял выдержку. Морщинки в углах губ делали его пергаментно-желтое лицо почти приветливым. Все шло великолепно. Прогулка, или, как назвал ее мистер Уормс, "пикник", доставляла всем массу удовольствий. Конечно, очень и очень приятно после утомительных дней работы, духоты, песка, блох полежать на ковре у самого берега райского Герируда, половить рыбу в тени плакучих ив, побродить в камышах с двустволкой. Чудесны вечера у дымного костра, отгоняющего уже появившихся москитов! Не беда, если порой слова беседы вдруг оказываются сдобренными перцем и солью, а иной раз и еще более острыми приправами. На то ведь здесь не респектабельная Темза и не холодная Нева, а неспокойный, капризный, азиатский Герируд.
      Стоит ли удивляться, что мистер Уормс не вышел из себя, когда Керим-хан, как бы обрубив концы незаконченного спора, проговорил:
      - Да, мы, азиаты, тощаем, а у вас, господа инглизы, и собаки жиреют.
      - О собаках и вы, белуджи, заботитесь, - поспешил шуткой замаскировать приступ ярости Уормс.
      "Какой же Керим-хан раб? - думал Петр Иванович. - Разве можно умного, свирепого, величавого вождя племени счесть рабом? Он настоящий римский сенатор в своем тончайшей шерсти халате, похожем на римскую тогу. И только серая с черным шелковая гигантская чалма, венчающая его голову, переносит нас с римского форума в белуджское становище. Честное слово, у Керим-хана и походка величественная, сенаторская. Он настоящий вельможа, хоть, говорят, вышел из полунищих пастухов. Он хозяин. Его упитанная гладкая физиономия слишком уж выделяется среди обтянутых пергаментной кожей, сожженных в уголь лиц его подданных, грязных, изнуренных голодовками и бесконечными набегами. Так и кажется, будто Керим-хан свалился с другой планеты, где обитают сытые, изнеженные баре".
      Керим-хан, вероятно, умел читать чужие мысли. Под взглядом Петра Ивановича он принял величественную позу. За спиной его, у входа в шатер, истуканами застыли поджарые телохранители в белых латаных шароварах. Картинно и небрежно Керим-хан ласкал своего охотничьего гепарда, равнодушно созерцая черные рваные чадыры - шатры - своих белуджей. Тощие ослы грелись на солнце. Повсюду уныло шатались покрытые коростой верблюды. Красавица с внешностью принцессы из сказки собирала в пыли навоз в большую корзину. Белуджские ханы и сардары рангом поменьше сидели тут же на краешке ковра и преданными собачьими глазами ловили взгляд своего повелителя. Да, Керим-хан - вождь. Он не хвастается, когда утверждает, что не боится ни шаха, ни бога. Шевельнет Керим-хан пальцем - и тридцать тысяч диких воинов пойдут за ним в ад.
      И все же Керим-хан чувствует всем своим существом, что он раб Джеффри Уормса, надутого, высокомерного ничтожества, только потому, что это английское ничтожество. По воинскому уставу его величества короля самый последний, самый бездарный солдат-англичанин в англо-индийских воинских частях стоит выше офицера-индуса. Необузданный феодал, степной барон Керим-хан - мышь у ноги слона... Но слон трепещет, почуяв мышь. Слон улепетывает от мыши сломя голову.
      При мысли, что худой, высохший от малярии Джеффри Уормс - слон, а здоровенный, могучий Керим-хан - мышь, доктору сделалось смешно. Он не мог удержаться и залился смехом.
      Почти с испугом Керим-хан дико завращал глазами. Уормс растерялся:
      - Ничего смешного.
      - Ха-ха... слон... ха-ха... - захлебывался от хохота Петр Иванович и долго не мог остановиться. В приступе веселья он искал разрядки напряжению, сковывавшему его уже много дней.
      Он попытался объяснить собеседникам, о каком слоне идет речь... Но не смог. Провожаемый взглядами: подозрительным - Керим-хана и ненавистным Уормса, он ушел по тропинке в зарослях к реке.
      Что делал магистр медицины мистер Джеффри Уормс в становище белуджей на реке Герируд? Петр Иванович не знал. Говоря откровенно, он и не хотел знать.
      Петр Иванович попал в белуджское становище не по своей воле. Его, советского врача, начальника противоэпидемической экспедиции в Персии, пригласили лечить госпожу Бархут-хон, мать Керим-хана, вождя кочевых белуджей. По просьбе генгуба Хорасанской провинции шахиншахской Персии и по указанию советского консула в Мешхеде Петр Иванович оставил свою экспедицию, сел на лошадь и проехал двести верст степями и пустыней в Афганистан от Хафа к берегам реки Герируд. Петр Иванович лечил больную Бархут-хон, и лечил успешно. Петру Ивановичу и дела не было до всего прочего. Он не счел за труд перевязать несколько раненых белуджей, внезапно приехавших в ночной час откуда-то с севера. На то он и врач, чтобы лечить. Он даже не спросил, кто ранил белуджей. Но Керим-хан почему-то забеспокоился и поспешил заверить доктора: "Они подрались друг с другом. Не подумайте чего-нибудь. Клятвенно уверяю, белуджи не воевали с советскими пограничниками". Возможно, Керим-хан не знал русской пословицы: "На воре шапка горит". Возможно, он считал русского доктора наивным простачком. Петру Ивановичу не нравилось другое. Не нравилось ему, что в одно прекрасное утро он обнаружил у постели своей пациентки Бархут-хон человека европейского обличья. Человек оказался англичанином. Более того, тут же выяснилось, что он - врач Джеффри Уормс и прибыл в становище белуджей из персидского города Бирджанда, тоже по приглашению Керим-хана.
      Петра Ивановича беспокоило совсем не то, что мистер Джеффри Уормс вмешался в лечение его больной.
      Уормс принялся доказывать, что большевики - дикари, вандалы, гунны двадцатого столетия. Вполне серьезно мистер Уормс уговаривал доктора вернуться в "лоно цивилизации". Наивный цинизм, самонадеянная наглость англичанина нагоняли на Петра Ивановича скуку. Стоило просто наплевать на идиотскую болтовню, но в ней крылось кое-что похуже обычного цинизма. И именно это волновало Петра Ивановича.
      Мистер Уормс сидел в становище могущественного вождя белуджей совсем не в качестве медика. Очевидно, мистер Уормс прибыл по чьему-то заданию вести переговоры с Керим-ханом. Петр Иванович мог бы прожить в шатре белуджского вождя не неделю, а год, видеться с мистером Уормсом за завтраком, обедом, ужином и уехать, так и думая, что Уормс чудаковатый английский врач с типичными для английского врача консервативными взглядами, дикими взглядами на Советы. Петр Иванович вылечил бы Бархут-хон от острого гастрита и вернулся бы к себе на базу противоэпидемической экспедиции в Хорасан и ничего бы не знал, если бы не всезнающий, всевидящий его спутник, джигит, помощник и проводник самаркандец Алаярбек Даниарбек.
      Алаярбек Даниарбек все видел, все знал. Он рассказал Петру Ивановичу, что Керим-хан бежал из Туркмении, что он обижен на советскую власть, что он горит местью. Петр Иванович знал, что Керим-хан со своими белуджами несколько лет назад попросил разрешения у Советского правительства перекочевать из Белуджистана и навечно поселиться в Южной Туркмении. Ему не очень верили. Не хотели пускать. На границе он кричал, плакал, жестикулировал. Он умолял. Кричали и плакали белуджи. Хан хватал детей и бросал под копыта лошадей командиров Красной Армии. Рычал, клялся в любви советской власти. В конце концов белуджей пропустили на советскую территорию. Первое время все шло хорошо. Керим-хан поселился в Теджене. Ему оставили оружие, личную охрану из сорока телохранителей, стада, гарем. Его белуджи честно трудились, начали забывать про голод, боролись за выполнение хлопковых планов. Но Керим-хану это пришлось не по вкусу. Советская власть не терпела произвола, не позволяла ему драть три шкуры со своих белуджей. Керим-хан впал в ярость: "Мои белуджи! Что хочу, то и делаю!" Велика на Востоке сила племенного вождя, тиранична, беспрекословна. Керим-хан поднял белуджей с земли, с насиженных мест, прорвался через пограничные заставы и ушел всей ордой на юг. Он так спешил, что оставил в Туркмении часть стад, много имущества и, что самое обидное, своих жен. В то же самое время он прихватил впопыхах, как он уверял, на многие сотни тысяч товаров из государственных магазинов и кооперативов: мануфактуру, чай, выделанные кожи, металлические инструменты, галантерею. Советские власти вели переговоры с Керим-ханом, к сожалению, не очень успешно. Керим-хан обладал своеобразной памятью. Он отлично помнил про своих баранов и, между прочим, про гарем. Но у него выпало из памяти, что он приказал своим белуджам разграбить госмагазины, кооперативы, склады. Керим-хан собрал тысячи воинов. Керим-хан вооружил их саблями, кинжалами. Но у Керим-хана не хватает винтовок... И Уормс, этот тихий английский врач, как выяснил Алаярбек Даниарбек, оказывается, предлагает Керим-хану целую партию винтовок. За эти винтовки Керим-хан должен идти воевать против большевиков...
      Непонятно, как и откуда это узнал Алаярбек Даннарбек. Можно было подумать, что он лежал под ковром в шатре Керим-хана и подслушивал.
      Получалось, что Уормс совсем не респектабельный английский доктор из диккенсовского романа, а типичный агент британской разведки, что-то вроде Лоуренса. А вдруг он и в самом деле Лоуренс? Газеты склоняли на все лады имя короля английких разведчиков в связи с недавним мятежом в Бачесакао в Афганистане и свержением короля Амануллы. В ташкентском журнале "За партию" писали, что Лоуренс вновь появился на границе, мутит басмачей-эмигрантов и натравливает Ибрагим-бека в Северном Афганистане и Хорасане на молодые советские республики.
      Непроизвольно Петр Иванович поежился. Долгих десять лет прошло со времен авантюры Энвера-паши в Восточной Бухаре, а рубцы и шрамы на руках от аркана, которым скрутили Петра Ивановича басмачи Ибрагим-бека, еще давали о себе знать.
      Несомненно одно - Керим-хан чем-то прочно связан с Уормсом. Свирепый, независимый Керим-хан пляшет под дудочку Уормса. Уже после приезда в белуджское становище Петр Иванович слышал, что Керим-хан расставил в горах и степи засады из своих белуджей. Они должны перехватить какого-то человека, пробирающегося в Персию. Заставы расставлены по требованию мистера Уормса. Это раз.
      Керим-хан послал на юг, в Гуриан Шабаги, к воинственным белуджам, выходцам из Сеистана, почетных старейшин своего племени, чтобы уговорить прислать четыреста воинов, обещая им золото и добычу. Это два.
      Из английского Белуджистана прибыли в становище пять сотен белуджей на лошадях и с винтовками. Это три.
      На днях Керим-хан по совету того же Уормса сам во главе орды должен совершить тайный поход в пустыню Дешт-и-Лут в Персии. Ему представляется случай захватить несколько тысяч винтовок и пулеметов. Загадка! Оружие принадлежит не персам, а афганцам. Почему надо захватывать силой афганское оружие? Известно же, что Керим-хан в прекрасных отношениях с генерал-губернатором Герата Абдуррахим-ханом, настолько хороших, что Абдуррахим-хан не выполняет приказ из Кабула арестовать Керим-хана и разоружить его белуджей.
      Половину захваченных в Персии винтовок Керим-хан должен отдать безвозмездно Джунаиду. Алаярбек Даниарбек узнал и то, что Джунаид во главе своих банд калтаманов вот-вот вторгнется или уже вторгся в пределы Советской Туркмении...
      Напрашивался вывод, что Джунаид-хан тоже связан с мистером Джеффри Уормсом. Да и своими собственными глазами Петр Иванович видел шатающихся среди белуджских чадыров туркмен в папахах. И хоть Петр Иванович не просил, Керим-хан не преминул разъяснить, что это туркмены, приехавшие к нему в становище закупать баранов. Но в становище и не пахло баранами, а всеведущий Алаярбек Даниарбек узнал: главный прасол-скупщик - не кто иной, как Ишим, родной брат самого Джунаид-хана. Уже не раз Алаярбек Даниарбек видел Ишима, разговаривающего с инглизом Уормсом.
      - Керим-хан не любит англичан, - сказал тогда Петр Иванович. - У Керим-хана кровавые счеты с англичанами. Этот Уормс не много здесь успеет...
      Но доктор сказал это так, больше для собственного успокоения.
      - Не любит? - протянул Алаярбек Даниарбек. - Но золото Керим-хан очень любит. Даже если оно - инглизское золото... Петр Иванович, вот мы с вами перевязывали раны белуджу по имени Джамиль?
      - Ну и что же?
      - А знаете, кто такой Джамиль? Главный помощник Керим-хана. А где заполучил свои раны Джамиль? На колодцах Ага Чашме. А где колодцы Ага Чашме? В нашей Туркмении... Джамиль и его белуджи вместе с сыном Джунаид-хана Ишик-ханом пробрались через границу, чтобы встретиться с посланцами сардара Овеза Гельды. Но им солоно пришлось от Красной Армии. Любит Керим-хан или не любит инглиза Уормса, не знаю, по большевиков он не любит, это я знаю.
      Солнце зашло. Густой, кирпичного оттенка туман стлался по махрившимся кистям прошлогоднего тростника. На безбрежные заросли, на далекие печальные холмы вечер накинул уже розово-пепельное покрывало. Утки вереницами летели на ночлег. Скрипучие их крики звали в глубину Герирудской долины к неземным, прекрасным садам древнего Герата. Синий, потухающий свет дрожал на краю неба.
      Умиротворенный грустью, которую навевает таинственный конец дня, доктор медленно брел по тропинке, заблудившейся в колючем кустарнике. Цикады в зарослях гребенщика подняли оглушительный звон.
      Петр Иванович не просто наслаждался природой. Петр Иванович зашел по дороге в шалаш к герирудскому перевозчику напоить лекарством его больного сынишку да заодно поговорить о возможности переправы "в случае чего" на тот берег... Перевозчик-таджик не любил белуджа Керим-хана и питал глубокое уважение к докторам. За один золотой перевозчик взялся тайком построить к завтрашнему вечеру "тутину" - большую лодку из пяти-шести сигарообразных связок камыша. Многие годы скитаний по Востоку научили Петра Ивановича осторожности: не придется ли покинуть белуджское становище поспешно и притом против желания Керим-хана? А ведь паром на главной переправе через Герируд в руках керимхановских людей. От сумасшедшего вождя белуджей можно ждать любых сюрпризов...
      Мысли доктора метались. Но никто этого не подумал бы, глядя на его расслабленную, неторопливую походку. Он гулял, любовался природой Герирудской долины, дышал свежим воздухом и даже не злился на молодых бодрых комаров.
      Тетива натянута до предела.
      Сравнение красивое, даже романтическое. Но такие романтические сравнения хорошо читать в романах, сидя дома в кресле. А вот когда сам попадешь в такие... романтические обстоятельства...
      Очевидно, Керим-хан делает сейчас выбор. Керим-хан присматривается. Но что выберет Керим-хан? Доктору хотелось думать, что он выберет все-таки... Черт возьми, наконец, что или кого выберет Керим-хан? Вопрос совсем не праздный.
      Мистер Уормс глубоко антипатичен. Его апломб, его презрение ко всему русскому носит поистине англосаксонский характер. Уормс за два каких-то дня общения успел глубоко опротиветь Петру Ивановичу.
      По необъяснимой логике вдруг ему пришло в голову, что Уормс опротивел и Керим-хану. Какие-то отдельные нотки в голосе белуджского вождя, чуть заметное раздражение, неприязненные взгляды говорили, что Уормс чем-то досаждал Керим-хану.
      А от Керим-хана можно ждать чего угодно. У него необузданная натура порождение кочевой жизни. Тот, кто хоть однажды ощутил прелесть ее, у того необузданность затопляет кровь сладкой отравой. Как безграничны степи и пустыни, так беспредельны рамки дозволенного и недозволенного. Керим-хан любит похваляться: "Я осиротил детей, сделал жен вдовами, я рыщу по долинам и горам волком, который ищет овец. Нет пощады пастухам". Керим-хан самонадеян и спесив. Он горд. Он считает, что имеет право гордиться. Он в тысячу раз богаче и могущественнее своего погибшего в войне с англичанами отца, старейшины захудалого пастушьего таккара - племенного клана Бгги из ханства Лас Бела в Белуджистане. Своего богатства, могущества Керим-хан добился сам, потому что он жаден, прожорлив. Пасть Керим-хана ненасытна. Вероломство его, когда вопрос касается грабежа чужого имущества, чудовищно. Керим-хан богат, неимоверно богат, но про него говорят: "Руки по плечи в гору червонцев засунул, а живет как муха на хвосте собаки". Скуп он невероятно. Живет он в таком же черном, из грубой шерстяной материи чадыре, как и самый нищий его белудж, не имеющий ничего, кроме заштопанных белых штанов. Никто не будет вождем белуджей, если он не ест их грубой пищи, не носит их заскорузлой одежды, не спит на вонючей кошме в продуваемом всеми ветрами Азии чадыре. Но зато власть Керим-хана больше власти шаха. Он и свою джиргу - совет из ханов и сардаров - не слушает, и, чуть кто-либо скажет против, голова его слетит с плеч. Нет пределов его необузданности, и горе тому, кто навлек на себя его недовольство. А мистер Уормс навлек недовольство Керим-хана. Чем? То ли тем, что плохо лечил Бархут-хон, то ли чем-то еще. Берегись, мистер Уормс! Но в Уормсе ли только дело? А если колесо судбы повернется? Не пришлось бы тогда беречься Петру Ивановичу?.. Предостерегая мысленно Уормса, не предостерегал ли Петр Иванович самого себя...
      Холодок пробежал по спине, и Петр Иванович зябко повел плечами.
      Куст зашевелился, ожил. Казалось, над ним поднялся столб дыма столько взвилось комаров, а в дыму возникли два привидения, две белые фигуры керимхановских телохранителей. Прозвучал низкий голос:
      - Господин табиб, позволю обратить ваше внимание - нездоровые испарения поднимаются с болот. У нас вредные лихорадки.
      - Я доктор. Что мне лихорадка? - усмехнулся Петр Иванович.
      - Извините, вас ждет сам.
      - Ну уж если сам... - важно проговорил Петр Иванович.
      Керим-хан действительно ждал. Скатерть постлали прямо на земле. В полосах света, падавших от решетчатых фонарей, плясали комары. Вкусный пар валил от запеченного целиком на раскаленных камнях в яме барана.
      После ужина Керим-хан пожелал остаться с Петром Ивановичем наедине. Под низким пологом шатра плавали облака синего дыма. Петр Иванович потянул носом. "Э, да ты, брат, опиум покуриваешь", - подумал он. Вождь белуджей был настроен злобно. Вопросы он словно выстреливал один за другим. Ответы он слушал не особенно охотно, а может быть, и просто не слушал.
      - Кто он такой?
      - Кто? - удивился доктор.
      - Инглиз.
      - Врач. Он сказал, что врач.
      - Зачем он здесь?
      - Лечит вашу матушку. Приехал из Персии. Вы сами вызывали его лечить Бархут-хон. Вам показалось мало одного врача, и вы пригласили его.
      - Врач... врач... Вы думаете, он врач?
      - Очевидно...
      - Может ли он лечить? И без него матушке стало легче. А я - эх, в ад его отца! - должен заплатить ему тысячу рупий.
      - Бархут-ханум уже не молода. Болезнь тяжелая. Лишний совет не помешает.
      - Эй, вы тоже заодно с инглизским чертом. Тысяча рупий, когда вылечит, таков договор. А матушке моей инглиз не помог ни вот столечко, он показал на кончик мизинца. - И инглизу-торгашу я обязан отдавать рупии, кругленькие, блестящие, серебряные...
      Петру Ивановичу сделалось противно. Он встал.
      - Не уходите. Сердце мое ходит вверх-вниз, - ныл Керим-хан. - Я не знаю, что говорю. Когда я вижу больную мать, я делаюсь трехлетним ребенком, плачу... Скажите, она будет жить?
      - Я ее лечу.
      - Ага, хаким, значит, ты ее лечишь. Ты! А он? За что я ему должен отдавать тысячу рупий, блестящих, звонких...
      - Что же, Керим-хан жалеет мать? Или Керим-хан жалеет свои рупии?
      - Дым вздохов вздымается из моей груди. Я вижу и не вижу, я знаю и не знаю. Посоветуй, что мне делать.
      Петр Иванович невольно вздрогнул. Тон вопроса удивил его. А вдруг в этом фамильярном "посоветуй" кроется подоплека? И дело вовсе не в Бархут-ханум... Не в ее болезни.
      Петру Ивановичу даже жарко стало.
      Неужели Керим-хан вообразил, что Петр Иванович, советский доктор, тоже что-то вроде этого английского разведчика? Что Петр Иванович не простой русский доктор, а...
      Нелепость! Но тогда почему Керим-хан ходит вокруг да около, просит совета, заискивает?
      А если совет подойдет, устроит Керим-хана? Тем самым он, рядовой доктор, сможет предотвратить многие беды. Белуджи свирепы и воинственны. Их вторжение в советские пределы - огромное несчастье... Петр Иванович чуть не забыл, что он только скромный советский врач, что ему никто не давал права вести переговоры с Керим-ханом...
      Керим-хан был азиат и остался азиатом. Он хитрил и переборщил в своей хитрости. Он, возможно, и хотел услышать совет. Изощренная его хитрость не допускала, чтобы большевики могли послать в пустыню такого большого доктора просто лечить пастухов и жалких земледельцев от болезней. Болезни посланы аллахом еще Адаму. И со времен Адама люди болеют и помирают от болезней. Станут большевики возиться с какими-то подыхающими с голоду черными людишками - таков уж удел черни - да еще в чужой стране. Другое дело, если заболеет знатный человек, вроде матушки Бархут-хон... Она мать великого вождя. Ее жизнь драгоценна. Для того этот русский доктор и здесь. Но он не только доктор, Керим-хана за нос не проведут. Белудж глубокомысленно сощурился и важно сказал:
      - Посоветуй, что мне делать?
      - Мое дело лечить... - сказал Петр Иванович и вдруг разозлился: - А впрочем, один совет я дам. Опий выветривает из мозга разум... Запомните, хан: ум человека вылетает из головы вместе с терьячным дымом.
      Керим-хан не обиделся. Ловко, как ему, наверно, казалось, он вернул разговор в прежнее русло.
      - Самый несчастный тот, кого никто не любит. Меня любит один человек в мире - мать. Что со мной будет, если она... - он закатил глаза, но вдруг застонал: - А тысяча рупий!
      Костер потух, загадочными глазами тлели угольки. Влажная темнота южной ночи заползла под покров чадыра, и нельзя было разглядеть лица Керим-хана, но Петр Иванович понял, что он плачет.
      Плакал Керим-хан, самый могущественный, самый страшный, дикий Керим-хан, чьим именем матери-персиянки пугали детей. Тот самый Керим-хан, которого побаивались правители могущественных государств.
      Керим-хан!.. Угроза нашествия, гибели женщин, детей, резни, истребления всего племени не заставила бы его пролить и слезинки. Говорили про него: "Глаза его сухи, без слез, руки мокры от крови". В час опасности, безысходности он мог бесстрашно подставить шею под удар, только бы не показать слабости духа.
      Не на шутку Петр Иванович испугался. Страшно, когда плачет мужчина-белудж. Еще хуже, когда белудж плачет в твоем присутствии. Лучший друг делается врагом, если узнает, что ты видел его слезы.
      Утро в долине Герируда пришло в ослепительном наряде из золота и багрянца. Солнце разогнало мрак ночи и мрачные мысли.
      ...Черная, лоснящаяся физиономия вождя белуджей сияла, бешеные глаза его прыгали. Бархут-ханум лучше. Бархут-ханум соизволила выкушать чашку кислого молока, совсем маленькую чашечку - но какая радость!
      Керим-хан пританцовывал, хлопал всех по плечу и вопил:
      - Проснулось мое счастье! К матушке возвращается здоровье!