Осквернители (Тени пустыни - 1)

Вдали, прочь от черных чадыров, в степи быстро ехали два всадника. Ибн-Салман и князь Орбелиани сочли за лучшее убраться вовремя из Гельгоуза и не постеснялись бросить своего друга Али Алескера. Совсем близко, сверкая на солнце металлом и лаком, стоял автомобиль - залог спасения от всех гибелей на свете. Но между автомобилем и хижиной бурлила толпа хезарейцев. Али Алескер мог поклясться, что и Шейхвали-шофер и два охранника-курда сидят в кузове и боятся нос из него высунуть... Ужасно чувствовать себя брошенным...
      На старосту Мерданхалу Али Алескер мог рассчитывать меньше всего. Но именно Мерданхалу вдруг поднял голос. Возможно, что он хотел отвести беду от своего Гельгоуза, от своих хезарейцев. Или в душе его слишком гнездилось пресмыкательство перед сильными мира. Он вдруг выскочил из толпы и замахнулся на женщину:
      - Молчи ты - слабость... Пусть все знают: мы гости нашего гостя... Пусть слышат все! Господин помещик, великий благодетель Али Алескер соблаговолил пригласить хезарейцев в Баге Багу к себе в гости. Все племя: и старых и малых... на целую неделю... Мы гости господина мудрости и гостеприимства Али Алескера... Да живет благодетель Али Алескер!
      Стоявшие впереди беззубые старцы захихикали и согласно закивали головами.
      Мерданхалу крикнул:
      - Слушайте же наших седобородых. Эй, женщины, идите сюда, целуйте господину благодетелю ноги. Господин Али Алескер - наш благодетель и заступник.
      Господин Али Алескер спускался с плоской крыши хижины для овец не сам. Его, ослабевшего, беспомощного, почтительно свели под руки. Он не способен был говорить. Он мог только плеваться...
      ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
      Скорпион ужалил
      Что он получил?
      Враг убил человека
      Что он себе прибавил?
      А б у  Н а ф а с
      - Позвольте, господин Гулям, мне ответить вам словами великого Фирдоуси. "Женщина, когда захочет, - говорил он, - всегда окажется главой. Женщина обладает чарами, превосходящими магический жезл чародея". Но... я бы добавил: в самом красивом яблоке сидит червяк.
      - Господин Джаббар, вы прервали стих старика Фирдоуси на полуслове... У него дальше сказано: "Но из уст женщины исходят слова мудрости, как музыка входит в ухо композитора. Пусть же наслаждается она несравнимой высотой!"
      Говорил Гулям медленно. Спорить ему не хотелось. Было очень жарко. И даже зелень цветника и тень платанов не смягчали духоты на громадной террасе дворца Баге Багу, где они пили кофе.
      Джаббар ибн-Салман нетерпеливо поджал губы:
      - Удивительно слышать такое от вас, мусульманина, человека Востока и, самое примечательное, пуштуна.
      Гулям потемнел.
      - Пуштуны дики и грубы, хотите вы сказать... Но у нас в Сулеймановых горах женщина уважаема и свободна!
      - Я слышу в ваших словах мысли Амануллы-хана... афганского эмира-большевика! Бывшего эмира.
      - Он провозглашал прогресс. А уж Лондон объявил его большевиком... Но оставим Амануллу в покое. Лучше я вам напомню еще одно изречение:
      Роза из рук друга пришла ко мне в руки,
      Я от запаха розы безумен и опьянен...
      Это из арабского поэта... Не помню какого. У вас, арабов, вся поэзия воспевает женщину - возлюбленную, жену, мать детей араба...
      Джаббар ибн-Салман усмехнулся:
      - "Меч палача кривой, и бровь красавицы крива, и то и другое проливает кровь". Отвечаю, видите, вам словами Хафиза. К сожалению, без женщин не обойтись, но...
      - Я всегда советуюсь во всех делах с супругой, и мы... - В словах Гуляма звучала убежденность.
      - Что вы? Сделать своим советником женщину? Поступать так, как она хочет? Поворачивать вопросы так, как она хочет...
      - Напомню: Настя-ханум - моя жена. И мне хотелось, чтобы о ней говорили с подобающим уважением.
      - Позвольте вам, дорогой Гулям, напомнить: в пустыне один закон сила, а вам предлагают прекрасные условия.
      - Позвольте вам напомнить: вы, арабы, не выносите угроз. Мы, пуштуны, тоже...
      - Мы условились: пока ведем переговоры - мы друзья. Я не угрожаю. Маленькое дружеское предостережение. Давайте спокойно поразмыслим... Кофе чудесный! Его готовила ваша супруга? Удивительно! Русская и так варит кофе...
      - Извините, господин Джаббар, мы же условились не касаться больше в разговоре моей жены.
      - Повинуюсь... Так вот. Кругом полудикие племена. Тегеранские власти здесь - мираж. В пустыне прав тот, кто силен. Мы коммерсанты. У вас товар - семьсот двадцать семь верблюдов... Тысяча четыреста с лишним вьюков с товаром. Солидная фирма - представляю ее я - предлагает вам за товар отличную цену. Вы избавляетесь от вьюков и... беспокойств. Хотите - плачу наличными, чек на любой из банков в Мешхеде, Тегеране, Бомбее, Лондоне... И вы со своей золотоволосой пери, любимой супругой, до конца дней своих ведете беспечную жизнь.
      - Нет.
      - Но мне казалось, я почти убедил вас... И только вмешательство вашей ханум.
      - Ханум? Опять. Ну хорошо. А я? Разве я давал согласие? Откуда вы взяли? Моя жена только напомнила мне, что кроме денег есть еще любовь к родине! Честь! Верблюжьи вьюки? Вы очень точно осведомлены об их количестве. Эти вьюки - собственность моего народа.
      - Говорят умные - решают дураки. Вы закупали оружие для независимых племен Северо-Западной провинции Индии. Тогда шла там война, мятеж. Тогдашний король Афганистана поддерживал мятежников против законного англо-индийского правительства. Теперь в Кабуле другой король - человек с каменным сердцем. Так его называют. Он не захочет портить дипломатические отношения с Великобританией.
      - Деньги не Амануллы, не Надира. Деньги, на которые я покупал товар, - кровь и пот независимых пуштунов. Верховная джирга - высший совет пуштунских племен собрал деньги и послал меня в Европу. И я отдам народу Пуштунистана то, что ему принадлежит. Я надеюсь скоро лично быть в Кабуле и лично добьюсь, чтобы караван пропустили в полосу независимых племен.
      - А-а-а... Понятно. Сомневаюсь... Но вы подумали о случайностях? Еще здесь, в Персии, вы с вашим караваном рискуете на каждом шагу. Полудикие племена - раз, персидская администрация - два. И что же, по-вашему, английское консульство в Мешхеде будет смотреть сквозь пальцы на оружие, предназначенное для мятежников? Уж не говорю о невероятных трудностях в Афганистане.
      - "Никому не дано избежать своей судьбы", - говорил еще грек Софокл. Но... я не сражался против нового короля. На чужбине я выполнял то, что мне поручила джирга племен, - покупал оружие, чтобы пуштуны могли дать отпор пушкам и аэропланам англичан. События опередили меня. Колесо истории вертится. Я опоздал. Но что я мог поделать? Доставить груз морским путем я не мог: его захватили бы английские канонерки. Пришлось везти сушей через Турцию, Ирак, Персию. Бесконечно долго.
      - Да... Как говорится, адресат выбыл. Но вы, дорогой Гулям, кажется, родственник бывшего короля Амануллы?
      - О, господин Джаббар, ваша осведомленность во всем, что касается меня, поразительна. Но если вы так хорошо все знаете, то вам не мешало бы знать, что новый король - родной дядя Амануллы и, значит, тоже мой родич.
      - Азиатский правитель не может спать спокойно, пока жив кто-либо из близких родственников.
      - Кто не имеет сил бежать, предоставляет свое тело року. Я не побегу: не имею сил. Лай хуже, чем укус клыков.
      Гуляму стало жарко. Ему изменила аристократическая выдержка. Он говорил Джаббару оскорбительные вещи. Но собеседник его даже не поморщился. Он невозмутимо потягивал кофе. Они сидели среди цветущих кустов ширазской сирени. Благоухание растворялось утренним ветерком. Настя-ханум, накинув на голову кисейный шарфик, поливала из медного кумгана цветы. Воду ей подносил, не без галантности, князь Орбелиани. Стройную ее, полную грации фигуру, скользившую среди деревцев и кустов, провожал неживой взгляд Джаббара ибн-Салмана. Но не восторг перед пленительной красотой выражал взгляд араба, а самую прозаическую подозрительность.
      Он нарочно очень громко сказал:
      - Я много слышал о вас, дорогой Гулям. Узнав, что вы и ваша уважаемая супруга осчастливили своим присутствием Баге Багу и Хаф, я поспешил вместе с любезным моим другом князем Орбелиани нанести вам визит. Мы мечтали насладиться вашим обществом. Но я хотел бы уверить вас: звезды вашего гороскопа неблагоприятны для поездки в Кабул.
      - О, вы еще и астролог, - усмехнулся Гулям. - Но я прозаический магистр физико-математических наук. Учился в Оксфорде... Москве... И звезды для меня - обыкновенные небесные тела.
      - Тогда поверьте слову человека, который знаком с обстановкой. В некоторой столице некоторого государства существует очень любопытный обычай. Каждый получивший приглашение на прием во дворец пишет завещание. Во время приема кое-кому подносят вот такую же крохотную чашечку кофе по-турецки и...
      - Сказки... А впрочем, когда человек вынужден служить двум хозяевам, как я сейчас, он вынужден разгневать одного из них. И благороднее сердить могущественного короля, нежели беспомощного изгнанника.
      - Кто стучится головой о скалу, тот разбивает не скалу, а голову. Давайте поставим вопрос в более широком масштабе. Князь, князь, идите сюда! - внезапно позвал Джаббар ибн-Салман. - Да простит мне прелестная ханум мою невежливость. Я вынужден оставить вас без помощника. Но мы, мужчины, вечно заняты скучными делами.
      Орбелиани рассыпался перед Настей-ханум в тысячах извинений и подошел к беседке, где сидели Гулям и Джаббар ибн-Салман. Князь под нос себе мурлыкал:
      Сними покрывало со своего лица,
      И солнце взойдет из-за туч
      Ансари! Знаменитый поэт Ансари... Прелестно, не правда ли?
      - О поэтах потом, князь. Вот лучше помогите мне убедить господина Гуляма.
      - О, если в моих силах...
      - Вы русский офицер, князь?
      - Помилуйте, Мингрельский полк... Академия Генерального штаба... чины-с... - Язык Орбелиани подозрительно заплетался.
      - Тем более. Вы должны помнить... генерал Скобелев - завоеватель на белом коне. Что он говорил о Чингисхане, об ордах, о походе России в Индию?
      - О Россия! О родина! - Орбелиани отставил ногу и встал в позу. - О Россия-матушка! Взгляните на нее. Перед вами на сырой земле лежит мертвое тело. Чье оно? Вы видите тело несчастной России, терзаемой большевиками. Испытываете ли вы к ней сострадание?.. О! Перед вами неомытое, не преданное земле мертвое тело... О! Вижу, грядет освободитель земли моей!
      Орбелиани даже прослезился. Ибн-Салмана не тронули ламентации князя, и он резко прервал его:
      - Что говорил Скобелев?..
      - А, Скобелев? К сожалению, старческая память. Да, вспомнил: "Россия, преемница империи Чингисхана, имеет десятки миллионов лошадей, потомков коней Чингизовой орды..." Блестящий военный материал! "Посадите, - говорил генерал Скобелев, - на коней воинственных, полудиких инородцев, дайте им в руки ружья и посулите безнаказанность грабежа и добыч, и многомиллионные орды по мановению ока сметут с лица земли британское могущество в Индии. А за ними Россия двинет регулярные войска... и будут казаки поить своих коней в Персидском заливе..."
      - И добавьте, князь: в планы Скобелева входил не только захват Индии, но, конечно, и промежуточных территорий - Персии, Кашмира... Афганистана... подчеркиваю - Аф-га-ни-стана... Россия страшна даже не как военная сила. Россия была цивилизующей силой на Среднем Востоке. Это сказал умный человек. Это сказал лорд Аллен. Сказал в двадцать втором году на заседании Персидского общества в Тегеране. Уж кто-кто, а Аллен знает и Россию и Восток. Недаром столетиями русские, невзирая ни на какие трудности, шли навстречу восходящему солнцу. Их оружие - культура. Большевики вообразили себя наследниками России на Востоке. Вы думаете, их не соблазняет план Скобелева?
      - Большевикам хватает дел у себя, - сказал Гулям. Его сначала несколько удивил поворот мыслей Ибн-Салмана, но было нетрудно понять, куда он гнет.
      - Есть смысл предвосхитить планы Москвы. И сейчас самое удобное время. Новая экономическая политика потерпела крах. Большевики затеяли фантастические планы промышленного строительства, которые их задавят. Сельское хозяйство разорено колхозами. Все почтенные зажиточные крестьяне выражают недовольство. Начались беспорядки. Ницше говорил: "Падающего толкни!" Господин Гулям, представьте себе, что произойдет, если осуществить скобелевский план - посадить на коней полудиких кочевников Передней Азии, дать им винтовки и двинуть... не на Индию и Афганисттан, конечно, а к границам Совдепии. В авангарде поскачут эмигранты джунаидовцы, ибрагимовцы, керимхановцы. Они поднимут сородичей. Они уже подняли их! А за ними курды, бахтиары, хезарейцы.
      Орбелиани сдавленно хихикнул:
      - Ну а когда грязная работа закончится, появятся в белых перчатках господа англичане... У них жирный кусок в любом котле. А там - немцы, а там - торгаши американцы и прочая, прочая... Ловкачи. Впрочем... пардон... я пьян-с... Однако, как говорят персы: "В пьянстве - правда".
      Собеседники невольно посмотрели на Орбелиани: с такой ненавистью говорил он.
      - А еще итальяшки в девятнадцатом от Лиги наций высквалыжничали мандат на Кавказе и Каспийское море. Экая наглость! Проклятые макаронники. С грязным рылом да в калашный ряд... Дулю-с.
      - Не то, - перебил Джаббар ибн-Салман. - Задача цивилизованного мира - покончить с большевистской заразой. И на этот раз с ней покончат. Весь мир, и особенно мир ислама, заинтересован в этом. Заинтересованы и ваши патриотические чувства афганца, господин Гулям.
      - Значит, - пробормотал Гулям, - душу расценить на рупии, фунты... доллары...
      - Да, те игрушки, которые везут ваши семьсот двадцать семь верблюдов, очень нам нужны. Их ждут воины племен, воинственных, диких... Ваши игрушки очень необходимы нам именно сейчас, сегодня. Конечно, их не так много. Но в решающую минуту, в шторм, и веревочка под рукой дороже пенькового каната где-то на дне трюма... Вы понимаете, господин Гулям, ваши вьюки... ударим по рукам!
      - Нет, - мрачно проговорил Гулям.
      - Неужели... Боюсь, придется вам пожалеть.
      - Кто ваши хозяева, господин Джаббар? От имени кого вы говорите? И кто вы, наконец?
      В голосе Гуляма звучала ярость.
      Иб-Салман встал и поклонился, прижав руку к сердцу.
      - Мир этому дому, - сказал он с такой интонацией, как будто он не благословлял этот дом, а проклинал его.
      Орбелиани хихикнул вслед:
      - Экое хорошилище!.. А... господин Гулям! Что скажете, господин векиль? Какова бестия?
      Но Гулям даже не посмотрел на князя.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      Ради розы терпят шипы.
      А р м я н с к а я  п о с л о в и ц а
      Чеснок не запахнет лучше, даже если его
      побрызгать розовой водой.
      Ф е р и д э д д и н  А т т а р
      Не спалось. Недавняя болезнь напоминала о себе тем, что сам Ибн-Салман называл "нервной тряской". Его все бесило: и приторная восточная вежливость, и сладкоречивые слуги, и многочасовые пиршества, какие-то "оргии желудка и обжорства", и нудный, иссушающий мозг ветер, и... блохи. Да-да, в роскошном дворце Баге Багу по шелковому ворсу ковров прыгали блохи, много блох. И временами они делались несносными, хоть соль и песок уже давно выдубили кожу Джаббара ибн-Салмана.
      Одеяла, постеленные прямо на ковре, отдавали пылью и жаром. Тело нестерпимо зудело. В приоткрытую дверь вместе с полосой желтого света врывались треск игральных костей и пронзительные вопли.
      - Тигр! Он не такой жадный, как его шакалы! - орал в азарте Али Алескер. - Освобождай от раздумий свои мозги! Ходи! Все равно ты пропал, Самарканд!
      Али Алескер наслаждался безопасностью, электрическим светом, отличным ужином. Али Алескер переживал счастье избавления от опасности. Хезарейцы выпустили его из своих рук. Он сумел уйти от гибели. И он позволил себе напиться.
      Али Алескер восторгался своей изворотливостью и опрокидывал рюмку за рюмкой. Крики и радостные его вопли разносились по всем уголкам его дворца.
      Голова у Джаббара ибн-Салмана раскалывалась. С самого ужина, плотного, тяжелого, совсем пьяненький Али Алескер сражался в нарды с гостившим проездом маленьким самаркандцем. Уже давно ушел спать князь Орбелиани, уже давно весь дворец погрузился в сон, давно потухли огни в апартаментах, где жил векиль Гулям со своей золотоволосой супругой, а игроки не унимались. Целую вечность, как казалось арабу, трещали кости, с грохотом прыгали шашки по доске.
      - Ну нет! Шиш у пяндж!* - взвизгивал с восторгом Алаярбек Даниарбек. - Еще шестерка, и "марс" тебе обеспечен.
      _______________
      * Ш и ш  у  п я н д ж! - название игры в нарды, а также
      торжествующий возглас при удачном ходе игры в нарды.
      - Не слеши говорить! Мои шакалы не дадут в обиду моего тигра!
      - Еще удар, и ты взревешь верблюдом!
      Ибн-Салман вскочил:
      - Будьте вы прокляты!
      Он вышел на террасу.
      Хорасанская ночь залегла в садах Баге Багу. Мрак ее не могли пробить ни полосы света из окон гостиной, ни сияние звезд, таких ярких на южном небе.
      В густом, липком воздухе слышалось шуршание, похожее на далекий шум деревьев. Изощренный слух Джаббара ибн-Салмана различал легкие шаги, стук копыт. Но едва ему начинало казаться, что он улавливает звуки чьих-то голосов, как вопли игроков в нарды и треск шашек все заглушали.
      В Баге Багу творилось что-то подозрительное. Неясные тени скользили у ворот. За ажурным кружевом кустов маячила белая фигура. Но, по-видимому, ничего особенного... Там конюшня, где стоят любимые кони самого помещика и его почетных гостей... Просто конюх проснулся и пошел поглядеть, есть ли в кормушках клевер... Но почему конюх - женщина?
      Мысль эта обожгла. Хоть и темь стояла кругом, Ибн-Салман разглядел, что к воротам конюшни проскользнула женская фигура, закутанная во все белое... Впрочем, тоже ничего удивительного - любовное свидание гаремной прислужницы с галантным конюхом...
      Из открытых окон гостиной в тишь цветника вновь ворвался пронзительный вопль.
      - Я твой слуга! - ликовал Алаярбек Даниарбек. - Ты проиграл, дорогой! Теперь мне хватит на паломничество к Золотому Куполу.
      - Пусть сгниет моя рука, бросавшая кости, - жалобно стонал Али Алескер. - Снова голова моя осталась без шапки...
      - Инжир не для вороны. Не умеешь играть, не бери в руки кости.
      - Увы, мне сегодня не везет. Судьба повернулась ко мне спиной.
      Падают удачно кости
      радости сулят другим.
      Как ни кину я на счастье
      все на горе обречен!
      - Бедняжка судьба! При малейшей неудаче вы, господа гордости, готовы из мести стянуть с себя шаровары и всыпать самому себе сотню палок.
      - Сколько я должен вам, Даниар?
      - Позволь, дорогой хозяин, напомнить, что нас зовут Алаярбек Даниарбек. А проигрыш ваш составил уж двести двадцать золотых, полновесных туманов.
      - Несчастье! Так придется надеть власяницу, посыпать голову дорожной пылью и, протянув руку, восклицать у стены имама Резы: "О, дайте грошик бывшему помещику!"
      - Знаменитый мудрец Ибн-Яшин, играя в нарды, говаривал: "Не жалуйся, а действуй! Иначе уподобишься умнику курду: волк унес ягненка, а дурак только изрыгал ругательства". Еще партию!
      - Довольно!
      - Успеете. Твоя "пых-пых" летит быстрее птицы. Она довезет вас в один момент... Вы их догоните...
      - Куда довезет? - рассердился Али Алескер. - Кого догоню?
      - А разве вы не наказали своему Шейхвали приготовить вашу "пых-пых"?
      Ибн-Салман мало обращал внимания на спор игроков. Он старался понять, что происходит возле конюшни. Тревога и настороженность не мешали ему рисовать в воображении фривольные картинки. Но раздраженные слова Али Алескера заставили его подойти к открытому окну.
      - Я еще хотел попросить вас, достопочтенный король игроков, завезти меня в Хаф, к моему доктору, - спокойно произнес Алаярбек Даниарбек.
      - Я не еду в Хаф! Почему ты думаешь, что я еду в Хаф? Я никуда не еду. Я хочу спать!
      - Ну и великолепно. Ну и не сердитесь. Давайте сыграем еще партию и... спать...
      И Алаярбек Даниарбек так зевнул, что стало слышно во всех уголках Баге Багу.
      - И больше ты ничего не знаешь? - допытывался Али Алескер.
      - А что я должен знать еще?
      - Кого я должен догнать?
      - Тех, у кого есть к тебе дело.
      - Какое дело?
      - Какое дело? Кого догнать? Откуда мне знать. Послушай, дорогой Али, сыграем? Или признай, что нет равного мне в нарды, а ты жалкий пачкун...
      Джаббару ибн-Салману показалось, что целая минута прошла, пока Али Алескер ответил. И тон его ответа звучал совсем неуверенно.
      - Я еще покажу, кто лучший игрок в нарды в Хорасане. Губернатор всегда уезжает из Баге Багу с пустым кошельком. Только уже поздно, и я...
      - Собака приказывает своему хвосту.
      - Алаярбек Даниарбек, позволь тебе заметить: сам ты маленький, а голос у тебя как выстрел.
      - Кому же знать свой голос, как не мне.
      - Разит точно пуля.
      - Э, господин Али, конечно, ты искуснейший игрок. Разве стал бы я язвить так?.. Увы, стыдно потерпеть поражение от чужеземца-самаркандца, а? Не правда ли? Какой позор! - издевался Алаярбек Даниарбек.
      - Ставлю коня из своей конюшни. Играем!
      Кости снова затрещали. Шашки запрыгали по доске.
      Пожав плечами, Ибн-Салман отошел от она. Сначала он хотел вмешаться и напомнить Али Алескеру, что рассвет не за горами и что скоро ехать. Но теперь он решил повременить. Странные слова маленького самаркандца насторожили его. Этот проныра и наглец, Алаярбек Даниарбек, всюду сует свой нос. Конечно, он ничему не помешает, ничего не изменит, но лучше не разжигать его любопытства. Пусть играет в нарды. Да, надо будет предупредить, чтобы Али Алескер не брал его с собой в автомобиль. Не для чего. Приближаются слишком серьезные события.
      Наступил момент разрубить узел. Хочет или не хочет вельможа-пуштун господин Гулям, но вьюки перейдут в руки тех, кому они больше нужны. Вы мирно спите в объятях жены, а с вашим караваном вопрос решен. Так предопределено. Конечно, не всевышним. Такое решается не на седьмом небе, а на земле, где аллах тот, у кого больше силы. Али Алескеру пора, давно пора ехать. Его курды выехали из Баге Багу еще позавчера. Сам Ибн-Салман не поедет. Все совершится без него. Конечно, стража каравана - из племени кухгелуйе - отчаянный народ. Без драки каравана не отдадут. Но и белуджи умеют стрелять. Их господин - Великий Убийца Керим-хан. Он человек действия. Ни один кухгелуйе не вернется на родину в свои долины гор Загроса. Колесо вертится - ось перетирается. Джаббар ибн-Салман много, очень много видел крови еще в те времена, когда его не звали Ибн-Салманом. Разве в свое время у него дрогнула рука, когда пришлось стрелять в своего друга Фарража, чтобы избавить его от пыток? Разве не он же, Джаббар ибн-Салман, когда-то на месте прикончил араба, убившего в ссоре соплеменника, и ни минуты не колебался, как не колебался во многих случаях? Но вообще Ибн-Салман предпочитает с некоторых пор оставаться в стороне. Он предпочитает срывать финики с пальмы чужой рукой. И все началось после того случая в Сулеймановых горах. Старику Дейляни, вождю шинвари, предоставили выбор: золото или смерть. Старик выбрал смерть. Ибн-Салман не забыл его слов, гордых слов: "Что есть жизнь? Дуновение, воздушный пар, водяной пузырь, факел, беспрестанно гаснущий. То едва виден он, то темен, то он блестит. Лишь иногда он дает свет, который вот-вот исчезнет. Ты сейчас прикажешь прервать мой жизненный путь. Найдутся, кто пошлет пулю остановить твое дыхание". Старик пошел на виселицу с гордо поднятой головой. С тех пор Джаббар ибн-Салман старался реже бывать там, где летают пули.
      Керим-хана зовут Великим Убийцей. Пожимая ему руку, Ибн-Салман гадливо вздрагивает и исподтишка вытирает ладонь. Но Великий Убийца отлично знает свое дело. Кровавая репутация вождя белуджей не помешала, а может быть, именно и побудила Ибн-Салмана заключить с ним дружеский союз. "Я не люблю белуджей, - заявил Ибн-Салман во всеуслышание. - Единственно достойный белудж Керим-хан. Иногда и порядочным людям приходится пользоваться ядом и желчью некоторых отвратительных животных".
      Ибн-Салман считал себя порядочным человеком. Но он знал и арабскую пословицу: "Лев не одалживает зубов". Черт побери! Ходить во львах нелегко. И какой он, Ибн-Салман, лев? При виде крови ему теперь делается дурно. Проклятая болезнь расшатала его нервы. От одного вида крови он может просто упасть в обморок. Что скажут белуджи? Что подумает Керим-хан? Нет, Джаббар ибн-Салман предпочитал в иных случаях оставаться привидением. Он останется в Баге Багу и будет дергать ниточки. А там все, что надо, сделают марионетки-белуджи во главе со своим Великим Убийцей Керим-ханом.
      А помещик Али Алескер на рассвете выедет на своем автомобиле к месту происшествия, догонит своих курдов, примет от Керим-хана причитающуюся по договору половину вьюков и распорядится похоронить храбрых кухгелуйе. Все идет, как задумано. Векиль Гулям спит, и хорошо, что он спит.
      Джаббар ибн-Салман вздрогнул. Лица его коснулась крылом летучая мышь. Он снова увидел белую фигуру около конюшни. На этот раз женщина вела на поводу коня.
      В три прыжка Ибн-Салман оказался рядом с женщиной. Она тихонько вскрикнула, когда араб вцепился рукой в податливое, мягкое ее плечо. Отсвет из окна золотом вспыхнул в белокурых волосах и замерцал на шелке одеяния, подчеркивающего стройность стана.
      - Вы? Госпожа Настя-ханум?! - Пораженный и сконфуженный, Ибн-Салман отнял руку.
      - Ах, это вы, господин Джаббар, - дрожащим голосом проговорила молодая женщина. - Вы меня напугали. Ну и рука у вас...
      - Вы! Здесь?
      - Такая духота... в комнатах нечем дышать. Вы не находите? Вам, сыну степей, не показалось, что сегодня ужасно душно?
      - И вы?
      Джаббар ибн-Салман кивнул на коня, нетерпеливо мотавшего головой.
      - Да-да. Я хотела покататься. В степи, наверное, такой прохладный ветерок. Вы не думаете?
      - И вы не боитесь?
      - Чего же мне бояться?.. Джунаида увезли. С ним уехали и его большие тельпеки. Теперь здесь тихо.
      Невольно Ибн-Салман поморщился:
      - А... И вы слышали про Джунаида?
      - Да, о нем говорят все в Баге Багу.
      - А господин векиль? Что скажет ваш муж, когда узнает о вашей довольно безрассудной прогулке?
      - Ах, Гулям? Он спит.
      Пухлые губы Насти-ханум сложились в простодушную улыбку.
      Теперь Ибн-Салман мог совсем близко разглядеть лицо молодой женщины. Такое приятное, миловидное, положим даже красивое, чуть кукольное лицо...
      Сказать, что Ибн-Салман удивился, было мало. Он был ошеломлен...
      Да, оказывается, она красива, слишком красива. Неудивительно, что этот дикарь Гулям не отходит от нее ни на шаг... Нежная, гибкая, с гордой посадкой головы, с излучающими свет глазами. Она производит впечатление... Он пробормотал:
      - "Стрелы твоих глаз делают лес тесным для барса, а реку для крокодила..."
      Джаббар ибн-Салман считал себя полностью защищенным от женских чар. Женщин он презирал, стоя на точке зрения мусульманина. Дурной характер, вкоренившийся в природу женщины, исправляет только могила. Никаких рыцарских чувств он никогда не испытывал. Но сейчас... Разве можно презирать такое совершенное создание, очарование и нежность которого вызывают преклонение и восторг? Или, возможно, бархат неба, аромат цветущей сирени, сияние чудесных глаз упали росой на иссохшее в пустыне сердце Ибн-Салмана, или столь необычное мерцание глаз и золото волос, или обаяние, исходившее от нее, разбудили в нем давно похороненное... Вспыхнувшие внезапно воспоминания затуманили его мозг. И только голос Насти-ханум привел его в себя.
      - Стрелы? Барсы? Крокодилы? Да вы совсем поэт, господин Джаббар! Она мило улыбнулась. И по этой милой беспомощной улыбке Ибн-Салман понял, что женщина взволнована и даже напугана. Губы у нее дрожали от страха. И на это Ибн-Салману очень не мешало обратить серьезное внимание. Но он взглянул снова на ее лицо сказочной куклы и забыл обо всем. Возможно, днем, при ярком свете, она не показалась бы ему полной такого очарования. Он разглядел бы и темные пятна на висках и лбу от неистового солнца, и потрескавшиеся губы, и воспаленные от песка и соли пустыни веки, и чуть выцветшие брови. Но чудесница хорасанская ночь набросила на все романтическую дымку, и красавица казалась еще красивее, и нежность движений тела еще нежнее, и сияние глаз еще ярче. От Насти-ханум, от мягких, вкрадчивых движений ее обнаженных рук, державших под уздцы тревожно всхрапывающего коня, веяло чарами ночи... И вместо того чтобы потребовать объяснений, этот черствый, расчетливый человек ответил улыбкой на улыбку, галантно прижал по-восточному руку к сердцу и сказал:
      - В вашем присутствии вспоминаешь сказочных пери. Вместе с поэтом Джалаледдином Руми хочется воскликнуть: "Да будет голова зеленой, а уста смеющимися!"
      - О, комплимент!
      Она уже смеялась, оправившись от испуга.
      - Первый в моей жизни, проведенной среди песков и скал.
      - Арабы любят поэзию.
      - О да! Мне как-то не приходило это в голову.
      - Хоть вы и араб! Не правда ли?
      Надо сказать, что интонации в голосе, каким Настя-ханум задала вопрос, не понравились Джаббару ибн-Салману. Но он ослеп и оглох. Против воли он все пропускал мимо ушей. Он смотрел и смотрел на лицо Насти-ханум. Ему казалось, что оно светится. И давно забытые образы поднимались из пропасти его памяти.
      Что с ним творится?
      Но откуда он мог знать то, что знала Настя-ханум. Вообще она презирала кокетство. Правдивая, открыто и безбоязненно глядевшая на жизнь, она уже давно заметила, что стоило ей немного задержать взгляд на собеседнике, и тот, какой бы он ни был суровый, мрачный человек, безнадежно терялся. Говорят, есть чары женских глаз. Настя-ханум смеялась над этим, но...
      Джаббар ибн-Салман пытался отогнать от себя видение... Разве свойственно ему, мужчине, так вести себя с женщиной, да еще с такой утонченной особой, умной, хитрой... А что она умна и тонка, Ибн-Салман убедился сегодня во время разговора с Гулямом. Она не просто жена ему. Она его советница, его воля, его разум. Он в ее нежных руках - податливая глина. Одно следовало установить, кто направляет эти нежные руки. И вот, вместо того чтобы докопаться, выяснить, он, Ибн-Салман, старый лев пустыни, стоит перед молодой женщиной разнеженный, размякший и лепечет, словно юнец, пошлые комплименты...