Зона зла

Вахта на крейсере «Орлов» бдела. Еще недавно боевые пловцы совершили успешный рейд в базу, и впечатления о вздрючке, полученной личным составом от командующего флотом, еще не улеглись.

Наблюдатели внимательно следили за морем.

— Товарищ капитан-лейтенант! — Голос вахтенного матроса прозвучал встревоженно. — Слева по борту человек!

Матрос мог поклясться, что видел, как метрах в ста от борта крейсера из воды вынырнула голова аквалангиста в маске, затем появилась его рука, и тут же очередная волна скрыла пловца. Только на сетчатке глаза все еще сохранялся образ увиденного.

— Где ты его увидел, Шахмаев?

Капитан-лейтенант Кукин, услышав доклад, не встревожился. Подобные сообщения его давно не волновали. Кукин и сам, когда был курсантом, не раз поддавался игре воображения. Однажды в период стажировки на Черном море, в шторм, на траверзе Батуми он заметил в воде человека, который боролся с тяжелыми волнами и периодически вскидывал руку, чтобы привлечь к себе внимание моряков. «Человек за бортом!» — не своим голосом заорал Кукин. Мичман Тараненко, стоявший рядом, взглянул в указанном направлении в бинокль. Повернулся к Кукину и протянул оптику:

— Подывись, курсант.

В бинокль было видно, что волны несли по ветру большое дерево. Оно ворочалось на плаву, и наверх из-под воды иногда выглядывал сук, похожий на руку, которая взывала о помощи.

Однако сообщение матроса Шахмаева капитан-лейтенант без внимания не оставил. Спокойно подняв бинокль, он взглянул в указанном направлении. Кукин был прав: волны спокойно покачивали на гребнях круглые поплавки, оторвавшиеся от рыбацкого невода. Да и откуда здесь, в восьми милях от горла залива, могли оказаться люди?

— Молодец, Шахмаев, — похвалил капитан-лейтенант матроса, — хорошо смотришь. Продолжай.

На крейсере не дремали.

В полночь вспыхнули палубные прожекторы. Над кораблем повисло голубоватое сияние, освещавшее вертолет, готовый к взлету. Лениво шевельнулись лопоухие крылья несущего винта. Они медленно провернулись, набирая скорость, и стали со свистом резать воздух.

Маленький палубный винтокрыл взмыл в воздух, в крутом вираже отвалил влево и понесся над бухтой, освещая носовой фарой волнующуюся воду.

Палубные прожекторы, проводив вертолет, погасли. Темнота от этого сразу сделалась непроглядной. Лишь вдалеке отсвечивала фара быстро улетавшего вертолета, и моргали его красные аэронавигационные огни. Волны убаюкивающе плескались о борт. Бежали на часах в рубке цифры секунд, обещая вахте скорую смену.

В это время пловцы были у главной цели, ради достижения которой уже вторые сутки изматывали нервы и силы. Лукин и Веркин плыли один за другим. Упругая вода сжимала тела со всех сторон. Даже сквозь гидрокостюмы чувствовался холод глубины.

Лукин не любил ночных погружений у бортов кораблей. Но это было его работой, и он старательно ее выполнял, как человек, который по нужде обязан принимать касторку, хотя в душе считает ее порядочной гадостью. Причина такой нелюбви была многослойной.

Лукину не один раз приходилось спускаться к лежавшим на дне кораблям. Сам вид погибшего судна вызывал у него неприятное ощущение свидания со смертью. И сейчас, двигаясь вдоль борта крейсера, касаясь рукой холодной осклизлой поверхности, он испытывал не лучшие чувства. Темнота, ощущение собственной ничтожности перед глухой стальной стеной, которой, казалось, нет ни конца, ни края, действовали на психику угнетающе.

Осторожно скользя рукой по металлу, Лукин двигался к корме гиганта, стремясь побыстрее достичь зоны гребных винтов. Два гигантских четырехлопастных пропеллера были тем нервным узлом, вывод которого из строя позволял лишить корабль способности двигаться и делал его легкой добычей для высокоточных крылатых ракет. Имитаторы мощных магнитных мин надежно прилипли к хвостовикам гребных валов. Если взрыв в боевых условиях не разорвет, а только деформирует металл, то и тогда можно считать, что диверсанты выполнили задачу сполна.

Столь же спокойно, как и при подходе к кораблю, пловцы двинулись в обратный путь.

Час спустя вся команда вернулась к «стрижам».

Первую часть операции — минирование боевых кораблей у пирсов, — группа выполнила. Оставалось немногое — заложить заряд на трассе силового кабеля, проложенного от электростанции к пункту управления и штабу базы. Эта часть работы Лукину не казалась сложной. План действий был предельно простым. «Стрижи» подходили к берегу в самой дальней мелководной части залива. Там по воде рассыпана масса больших валунов, делавших эту часть бухты несудоходной. Спрятать лодки, выгрузиться и выйти на сушу можно было без опаски. В том районе наземных постов никогда не ставили. Да и зачем они там?

Далее нисколько не сложнее. Длина линии передачи свыше пяти километров. На всем протяжении кабеля организовать его надежную охрану просто невозможно. А найти токонесущую нитку, даже если она закопана, нетрудно по наведенному электричеством полю.

Мощный кумулятивный заряд сделает дело надежно и быстро.

Однако операцию пришлось прервать. Неожиданно для Лукина заговорила рация штаба флота и передала приказание:

— «Бурундук», рыбалку кончайте. Швартуйтесь ко второму причалу.

На операцию кодовых таблиц диверсанты с собой не брали. Но то, что им передано указание штаба, а не чья-то хитрая покупка, у Лукина сомнений не возникало. Главные сообщения, от которых зависел ход операции, обговорены заранее. Все команды, связанные с изменением боевой задачи, адресовались только на позывной «Абгалдырь». Приказ об отмене действий или досрочном их прекращении мог быть передан только «Бурундуку». Отсылка ко второму причалу означала, что на базу прибыл начальник штаба флота контр-адмирал Елисеев — второе лицо в иерархии власти после командующего. Лукин должен явиться к нему.

Оба суденышка, пеня волны, с рассветом понеслись к пирсам. Уже издали диверсанты заметили плотную группу моряков, стоявших у трапа «Орлова».

Сменив шлем на фуражку, Лукин лихо выскочил на причал. Побежал к группе командиров. Нашел глазами контр-адмирала Елисеева и шагнул к нему, готовый отдать победный рапорт.

— Товарищ контр-адмирал…

Однако Елисеев, словно испугавшись чего-то, сделал каменное лицо и задвигал глазами, скашивая их в сторону командира базы вице-адмирала Егорова.

Что происходит и как понимать эту сигнализацию, до Лукина сразу не дошло. Он перевел взгляд на капитана первого ранга Бартенева — начальника разведки флота. Тот тут же сделал выразительный и недвусмысленный жест, большим пальцем из-за спины указав на Егорова. Выходило, что Лукину надо докладывать командиру базы о том, какую мину подвели под его задницу боевые пловцы. Непонятно зачем, но раз надо, то надо.

Лукин повернулся вполоборота к тому, на кого ему указывали.

Егоров, высокий, с выпуклой грудью, которая начиналась прямо от пупка, походил на торжественный монумент, возведенный в честь неизвестного флотоводца. Он посмотрел на Лукина, как ученый муховед смотрит на незнакомую, но мало интересующую его букашку: с прищуром и презрительно поджатыми губами.

— Подполковник, — голос Егорова звучал брезгливо (фу, голубчик, как от тебя дурно пахнет!). — Вы почти капитан второго ранга.

Почти… какие глупости…

Лукин понял, что Егоров недоволен. Впрочем, как быть довольным действиями диверсантов командиру военно-морской базы, потерявшему у пирсов четыре боевых корабля?

— Товарищ вице-адмирал…

Лукин устал до изнеможения. Он и его люди выложились физически и духовно. Чтобы прийти в себя, им, по меньшей мере, надо поспать минут по шестьсот на каждого-В таком состоянии не до оправданий, и все же Лукин решил сказать свое слово:

— Товарищ вице-адмирал…

И сразу за спиной услышал скрипучий шепот невидимого суфлера: «Товарищ командующий…»

Лукин полуобернулся, чтобы через плечо взглянуть на подсказчика. То был командир крейсера «Орлов», капитан первого ранга Копытин. Офицер с пышущим от здоровья и спиртолюбия лицом и синеющим носом. От него веяло теплым коньячным духом и нескрываемым презрением к армеуту, который сумел опорочить славные имена боевых кораблей и всей военно-морской базы.

Встретившись с Лукиным взглядом, Копытин снова повторил:

— Товарищ командующий…

До Лукина все еще не доходило главное — власть на флоте уже переменилась.

Когда диверсанты были в море, Рогов получил из Москвы приказ. В нем сообщалось, что адмирала переводят в столицу в Главный штаб, а на его место новым командующим назначается вице-адмирал Егоров. Что поделаешь, военные низких и высоких рангов воспринимают службу по-разному. Зеленые лейтенанты верят в то, что в своих действиях обязаны неуклонно руководствоваться только велением долга и требованиями уставов, что вся служебная система основана на справедливости, на разделении ответственности и построена ради общественного блага. В результате своей неопытности офицеры низшего звена играют в подкидного и наивно считают, что выигрыш — во всех случаях — лучшее средство доказать, что ты не дурак.

Майоры и подполковники, которых жизнь уже изрядно покунала в дерьмо, знают, что их служба сложнее игры в дурака. По меньшей мере, это преферанс. Проиграть разок-другой своему начальнику выгодней, чем постоянно выигрывать у него. Стараясь доказать, что ты не дурак, в таких случаях доказываешь обратное.

Еще сложнее игры в высших эшелонах военной власти. Там каждый точно знает, к какой команде он отнесен, у кого обязан отобрать взятку, с кем вистовать, кому подыграть или даже проиграть вчистую, чтобы получить неожиданное преимущество.

Лукин никогда не играл. Он служил и потому не следил за картами, не знал, кто какими играет и какой может последовать ход. 

И зря.

Адмирал Рогов и Егоров окончили одно и то же высшее военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинграде с разрывом всего в один год. Во время учебы они вместе играли в одной сборной баскетбольной команде, похоже, что даже дружили, но что-то запутало, замутило их отношения, и они не стали единомышленниками. Поэтому, когда вопрос о переводе Рогова в Москву еще решался, адмирал больше всего не хотел, чтобы Егоров опустил свое седалище в освобождающееся кресло.

Почему? Вряд ли Рогов мог назвать серьезные аргументы в обоснование своего мнения, но обычно в таких случаях срабатывает даже неопределенная оценка: «Он еще не дорос».

С таким утверждением трудно спорить, а опровергнуть его практически невозможно.

Чтобы подкрепить свои аргументы, Рогов хотел заполучить в руки нечто такое, что окончательно доказало бы профессиональную слабость Егорова. В этом командующий рассчитывал на Лукина. Если тот прорвется на базу, то можно будет издать очередной грозный приказ, в котором разнести Егорова в пух и прах за плохую организацию службы охраны водного района. Однако расчеты Рогова не оправдались. Назначение Егорова состоялось, и рейд диверсантов, успешный по сути, не принес успеха, на который рассчитывал командующий. А вот Лукину он стоил потерянной репутации.

— Идите, подполковник! — Егоров вяло махнул рукой. — Вы мне не нужны…

Ровно через два дня после возвращения в гарнизон Лукина вызвали в кадры. Капитан второго ранга, сытенький обходительный пончик, широким жестом гостеприимного хозяина указал подполковнику на стул:

— Садитесь, Алексей Сергеевич. Как говорится, в ногах правды нет. Хе-хе.

Он хохотнул, довольный собой, жизнью и службой.

— Благодарю. — Лукин был сух. — Я постою. Слушаю вас.

Пончик нахмурился. Он привык — в кадрах, как перед вратами рая, души людей цепенеют и в глаза ключника все смотрят с трепетом. Здесь не дерзят и каждому слову внимают с полным вниманием.

— Ваше дело. Ваше. Кстати, знаете, что самое неприятное в моей работе? — Тут же пончик сам поспешил дать ответ: — Извещать офицеров о предстоящем сокращении штатов. Мое начальство подобных разговоров не любит, если не сказать — боится. Все поручается мне. Как говорят, они выносят приговор, я его привожу в исполнение.

Лукин понял: пончик сообщал ему неприятное решение с деликатностью боцмана, которому командир корабля велел поставить матроса Иванова в известность о внезапной смерти отца. При этом командир предупредил: «Ты, боцман, как-нибудь поделикатней. Чтобы не обухом по голове». Боцман построил матросов и подал команду: «Все, у кого вчера умер отец, шаг вперед!» Никто не сдвинулся с места. Тогда боцман рявкнул: «Матрос Иванов, почему не выполняете команду?! Взыскание получить захотели?»

Говорить с пончиком, а тем более унижаться, выспрашивая, как и почему возникло решение его уволить, Лукин не захотел. Он понимал, что, сколько бы ни надувал щеки кадровик-кавторанг, решение принимал не он, поскольку в этой конторе от него почти ничего не зависит. Браки и разводы скрепляются на небесах.

— Что прикажете?

Лукин был предельно спокоен и сух. Он умел держать удары и никогда никому не показывал, насколько задет или обижен.

— Вам срочно надо лечь в госпиталь на освидетельствование. — Пончик обрадовался, что подполковник принял сообщение без гнева, не впал в шок, и потому сразу заторопился. — Мы тем временем подготовим все документы.

Прямо от кадровика Лукин прошел в приемную командующего. Обычно Рогов принимал его без особых формальностей: надо, значит, заходи. Как будет с Егоровым — неизвестно, но попробовать не мешало. Еще месяц назад они вместе с вице-адмиралом выходили в море на борту «Орлова». Егоров тогда живо интересовался делами боевых пловцов, брал Лукина под руку, деликатно расспрашивал о сложностях, которые стояли перед подразделением. Расставаясь, предложил: «Будет необходимость, заходи».

У Лукина подобной необходимости не возникло, а зря. Егоров уже тогда присматривал людей в свою команду, прощупывал, проминал, изучал, на кого и в какой степени можно положиться. А служака Лукин, веривший в то, что его ценят не за личную преданность, а за квалификацию, не распознал сигнала, пренебрег им. Может, приглашение осталось в силе?

В приемной командующего все так же — по-военному строго, чисто и официально.

— Вы к кому?

Капитан первого ранга, дежуривший в приемной, посмотрел на Лукина как на неопознанный плавающий предмет — с интересом и опаской одновременно.

Лукин представился. Сообщил, что хотел бы поговорить с командующим.

— Подполковник Лукин? — Капитан первого ранга сделал вид, будто сосредоточенно размышляет. Наконец вспомнил: — Ах да, боевые пловцы. Так?

— Точно.

— Добро, товарищ подполковник. С вами все в порядке. Можете не волноваться. Командующий флотом вопросов к вам не имеет. Вы свободны.

Лукин стиснул зубы. Свинцовая усталость, накопившаяся в душе, водолазным балластом навалилась на плечи. Ах как наши начальники умеют формулировать свое нежелание кого-либо видеть. Точно так же они обучены в упор не узнавать тех, кому совсем недавно дружески трясли руку и обещали: «Будет необходимость, заходи». Оказывается, заходить следует не тогда, когда это нужно тебе, а в момент, если ты сам потребовался начальству. Но такое во все времена называлось вызовом к командиру и никак не включало в себя формулу: «Будет необходимо…»

— Спасибо, каперанг. — Лукин плюнул на все правила флотской вежливости. Коли его вышибали таким образом, он уже не считал себя обязанным скрывать свои чувства. — Да, между прочим, вы знаете, как с латыни переводится слово «канцелярия»?

Каперанг удивленно вскинул брови. Его поразила фамильярность обращения и неожиданность вопроса.

— Нет, а что?

— Канцелярия — это собака перед дверью доброго барина. Вроде вас.

Лукин сказал и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

— Вернитесь! — закричал каперанг.

— А пошел ты! У меня к тебе вопросов нет.

Трудно представить людей с такой низкой социальной защищенностью, нежели офицеры России. Люди высокообразованные, верящие в необходимость честного служения режиму, после окончания высших учебных заведений едут к черту на кулички в глухие гарнизоны, в дыры, забытые начальством и Богом. Они служат в степях, прокаленных жарой, обдуваемых суховеями. Служат в Заполярной тундре, на Чукотке, в непролазной сибирской тайге и верят — раз послали, значит, надо. Если ты нужен — о тебе не забудут. Но по большому счету все они бомжи-люди без определенного места жительства. Они переезжают из края в край, из гарнизона в гарнизон в «интересах службы». В городах ютятся по частным квартирам, за большое счастье почитают получение угла в офицерском казенном доме, право на который теряют при увольнении. Как быть? Куда податься?

Квартирный вопрос встал перед Лукиным, едва флот сделал ему ручкой красноречивый и ни к чему не обязывающий жест: «Гуд бай, май лав, гуд бай!» Оставаться в закрытом гарнизоне не было ни возможности, ни причины. С одной стороны, он был обязан освободить служебную комнату, с другой — как и чем заниматься мужику в городке, в котором нет ни школы, ни церкви, ни тюрьмы, а всего два офицерских дома и одна казарма. И забор вокруг.

Рассчитавшись с флотом, Лукин уехал в Москву к сестре. Он понимал, что стеснит ее, но деваться было некуда. Сестра понимала, что появление брата доставит ей немало неудобств, но тоже знала — ехать тому некуда.

План будущей жизни вчерне был намечен сразу. Верный друг Веркин, провожая Лукина, обнял его.

— Ты плюнь на все, Алексей! Три к носу и не чихай. Приедешь в Москву, найдешь бабу. С квартирой. Мужик ты видный, в самом соку. Ну хрен с твоей Ирмой. Знаешь, сколько хороших баб? Ой-ей!

— Утешаешь?

Лукин печально улыбнулся. Он понимал, что Веркин искренен в стремлении хоть как-то облегчить старому товарищу возвращение в первобытное состояние и устоять на ногах после того, как его вышибли из жизни. И мысли его приняли определенное направление: найти подругу не так уж плохо. Труднее решить — как ее найти.

Дело сложилось будто само собой.

Сестра жила в Амбулаторном переулке, неподалеку от престижного Ленинградского рынка. Она вменила Лукину в обязанность снабжать дом картошкой, морковкой, луком, за которыми тот регулярно ходил на торжище.

В один из дней, проходя через крытую часть рынка, Лукин задержался возле торговок солеными огурцами. Одна из них, красивая молодайка, розовощекая, чернобровая, разбитная в той мере, к которой женщину обязывает базарная профессия, стояла за прилавком и хрумкала соленый огурец так аппетитно, что Лукин невольно проглотил слюну. Он внимательно посмотрел в ее сторону. Молодайка перехватила его взгляд. Улыбнулась.

— Попробуйте, мужчина. Лучшие огурцы на рынке.

— Что верно, то верно. — В разговор тут же вмешалась соседка по прилавку, торговавшая соленой капустой. — Купите, иначе она сама все съест и разорится. Уже за третий огурец принялась. — И, обращаясь к соседке, участливо спросила: — Ты часом не беременна, Ксения?

— И рада бы, Клавочка, да помочь некому.

Молодайка картинно повела круглым гладким плечом, тряхнула кудрями ухоженной, хорошо причесанной головы.

Клава тут же кивнула в сторону Лукина.

— А ты попроси гражданина. Он тебе поможет. Как вы, уважаемый, насчет картошки дров поджарить? — Клава посмотрела на Лукина пристально и улыбнулась. — Я бы лично не прошла мимо.

И в самом деле, пройти мимо, сделав вид, будто ничего не слышал, Лукин теперь не мог.

Он посмотрел на Ксению, смерил взглядом от головы до пояса, поскольку все остальное скрывал прилавок. Но и то, что находилось на виду, производило впечатление. Ксения была по-настоящему красива здоровой женской красотой — не силой косметики, а природным даром. Высокая грудь, мягкие полные губы, брови, узкими стрелками лежавшие над карими глазами, аккуратные ушки с маленькими сережками-звездочками. Лукин деланно вздохнул.

— Ох, девоньки! Мне бы так годков двадцать сбросить, я бы… А так, простите, ни сил, ни средств. Инструмент затуплен, опыт растерян…

— Ox, ox!

Клава возмущенно запротестовала.

— И не совестно на себя клепать? Я же вижу, меня не обманешь.

— На кой мне врать?

— Что до инструмента, — Ксения лукаво улыбнулась и повела бровями, — можно и поточить. Был бы в наличии.

— Не-е, девоньки, есть причина и пострашней. Вон тут у вас сколько ухажеров. Весь Кавказ. Они мне шею намылят в два счета.

— Это вы о черноте? — Ксения громко захохотала. — Да они ко мне на три шага подойти боятся. Петухи!

— Ну что, — Лукин принял отчаянное решение. — Тогда пошли?

Отношения с женщинами у Лукина складывались по-разному.

До десятого класса он на девочек обращал мало внимания. Все, которые учились рядом с начальных классов, стали для него привычными и незаметными, как вещи в старой квартире. Лукины жили втроем в тесной двухкомнатке, где для гостей все предметы — стол, холодильник, шкаф, диван, книжные полки — становились непреодолимыми препятствиями. Чтобы обойти их, приходилось лавировать в узких проходах. Сам Лукин — в те времена просто Лешка — даже в полной тьме, не зажигая света, спокойно обходил препятствия. Он не задевал их боками, не наставлял себе синяков на бедрах. Любая новая вещь могла взорвать привычную обстановку, но вещей родители, к счастью, не покупали.

Точно так же взорвало обстановку появление в классе в конце учебного года новенькой.

Аллочка Голикова впорхнула в класс как экзотическая бабочка — крупноглазая, воздушная, с хорошо сформированной грудью, узкой талией, длинными ногами. И главное — Аллочка была скромницей: мягкий смущенный голос, потупленный взор…

Позже, сравнивая Аллочку с теми девчатами, что учились в классе до ее появления, Лукин пришел к выводу — среди них было несколько таких, которые по всем статьям превосходили новенькую красотой, умом, характерами. Но так уж случается: встречаешь нечто новое, и оно сразу затмевает свет. Едва увидев Аллочку, Лукин, как говорили в классе, «упал».

В общении с девчатами Леша не был скромником. Свобода от серьезных чувств делает парней уверенными и нагловатыми. Леша мог «содрать» домашнее задание у одноклассницы, мог ущипнуть ее за любое место или потрогать, не стесняясь, что это видят все. Он знал, что у Машеньки Зварцевой попа от прикосновения дрожит, как холодец, а у Карины Гурвиц для обозначения несуществующей груди в дорогой бюстгальтер подложен поролон. Поэтому Машеньку можно хлопнуть ладонью по ягодицам и со смехом смотреть, как она притворно вскрикивает. А Карину интересно ткнуть пальцем в середку того, что считалось левой грудью, и сказать при этом: «Пу!»

Девчата встретили новенькую ощетинившись. Кто-то из них в сочетании имени и фамилии Алки Голиковой нашел удобную возможность для издевательства, и ее стали звать «Алкаголикова».

Трудно сказать, как бы дело пошло дальше, если бы на новенькую не положил глаз Лешка Лукин. Был он в то время силен и задирист. В драку бросался без раздумий один против троих и разгонял соперников по углам. В школе его побаивались, считая отъявленным хулиганом. Но тех, кому покровительствовал Лукин, обходили стороной.

Лукину Аллочка показалась существом неземным, воздушным. Влюбленность задергивает глаза розовым флером, и обычное кажется полным таинственности, таит в себе загадку. Парню, привыкшему к невинным вольностям с другими соученицами, ни разу не пришло в голову шлепнуть Аллочку по попе или тронуть за грудь.

Женщина всегда хорошо угадывает и чувствует отношение к себе. Аллочка быстро поняла, что Лукин (а он был парнем видным и привлекательным) для нее в школе щит и опора. Она охотно предложила ему дружбу.

Где-то уже на второй неделе знакомства, когда Лукин провожал Аллочку после школы, та предложила зайти к ним «на чай».

Семья Голиковых жила в большом кирпичном доме в четырехкомнатной квартире. Отец Аллочки был генералом, служил в Генеральном (хотя Лукину тогда казалось, что правильнее говорить «в генеральском») штабе. Человек он был занятой, дома появлялся поздно, уезжал рано. Мать — болезненная женщина — большую часть дня и ночи лежала в постели.

Хозяйством распоряжалась экономка Лиза, худенькая энергичная женщина.

Аллочка открыла дверь своим ключом. Пропустила Лешку вперед, провела в свою комнату. Закрывая дверь, предупредила экономку: «Лиза, прошу нас не беспокоить». Защелкнула замок и включила магнитофон. Зазвучало нечто мелодичное в стиле американского кантри.

Оглядевшись, Лукин сел на софу, раскинул руки на спинке: как распятый Христос. Аллочка присела рядом.

— Тебе нравится у меня?

— Сама ты еще больше.

Преодолевая смущение, Лукин положил ей на плечо руку, притянул к себе. Аллочка прильнула к нему, нежная, пахнувшая дорогими духами. Он сдавил ее покрепче. В школе они такое называли «обжиманием». Аллочка неожиданно запрокинула голову и подставила ему губы для поцелуя. Лукин не ожидал, что придется «лизаться», но воспринял это с радостью и возбуждением.

Все, что происходило дальше, в памяти почти не сохранилось. Первая любовь, первая близость — болезненный фантастический сон наяву. Неумелый, но жаркий искренний поцелуй напряженными сухими губами… Дрожь, в которой забилась Аллочка… Ее бессвязное бормотание… Его рука, скользнувшая под блузку…

Вдруг Аллочка вывернулась из его рук, вскочила, отступила от софы на шаг и стала раздеваться. Быстрым движением расстегнула пуговки и сбросила блузку. Щелкнула пряжкой бюстгалтера…

— Зачем? — задал дурацкий вопрос Лукин.

Он не в силах был отвести глаза от прекрасной, восхитительной, волнующей, зажигающей чувства груди, полной внутреннего напряжения, с возбужденными твердыми сосками.

Аллочка взглянула на него с удивлением.

— Ты мне все порвешь. А это вещи из-за границы…

С будущей женой — Ирмой — Лукин познакомился в последний год учебы в военном училище на одной из регулярных «случек».

Так называли курсанты официальные вечера встреч со студентками педагогического института. Они проходили регулярно то в клубе военного училища, то в городском Доме культуры. Кроме мероприятий общеобразовательного характера, в программу встреч включались лекции о музыке, совместные просмотры новых кинофильмов и, наконец, танцы до упаду. Имелась еще одна цель, которую никто не называл, но она всегда была главной. В стенах педагогического учебного заведения, преимущественно женского по составу, курсанты подбирали себе боевых подруг и заключали с ними браки.

Ирма была круглолицей, хорошо сложенной пышечкой из семьи учителей. Она училась на отделении языка и литературы, любила говорить на возвышенные темы, с придыханием произносила имена Павки Корчагина, Алексея Мересьева.

Лукина мало волновали проблемы идеалов в современной литературе. Он с удовольствием читал книги из серии военных приключений, которые печатали «Воениздат» и журнал «Советский воин». Оказываясь с Ирмой наедине, он старался побыстрее от бесед о возвышенном перейти к разговору руками. Ирма умело изображала девичью неприступность, и добиться от нее благосклонности Алексею удалось не сразу. Он долго пытался забраться подруге под платье, но та с завидным упорством отбивала его атаки. Впрочем, нет таких крепостей, которые нельзя взять осадой.

После долгих усилий настал момент, когда руки Алексея прорвались под легкую ткань, и нервные пальцы начали искать застежку бюстгальтера. Ирма вдруг оттолкнула его и недовольно проговорила: «Погоди. Я сама. Ты, медведь, оборвешь мне все пуговицы».

Что-то щелкнуло, и подпруга ослабела. Рука Алексея жадно ухватила прекрасный, зрелый теплый плод, гениально созданный природой, и сжала его. Ирма с притворным неудовольствием и осуждением сказала: «Доволен? Дорвался?»

Они решили сочетаться браком: в Тьмутаракань офицеру одному ехать не пристало.

В училище Лукина научили многому, но даже умудренные жизнью преподаватели (впрочем, может, они и не были такими уж умудренными?) не объяснили курсантам, что, выбирая жен, до свадьбы стоит познакомиться с будущими тещами, дабы лучше представить, какими со временем станут их собственные супруги.

Лукин подобной рекогносцировки заранее не провел и увидел мать Ирмы уже после похода в загс. Анна Ивановна заведовала начальной школой и была женщиной щедрых форм. Природа для нее ничего не пожалела — ни роста, ни объемов, ни образующих фигуру мягкостей. Всей своей конструкцией она походила на дирижабль, который поставили на попа. В большом теле — большой объем страсти.

При жизни мужа Анна Ивановна в какой-то мере еще скрывала свои увлечения на стороне. Правда, несколько раз попадалась на горячем, была изрядно колочена мужем-математиком, но зато, оставшись вдовой, отыгралась за все упущенное. Временные мужья стали в ее жизни явлением постоянным. Правда, первыми сбегали от Анны Ивановны они сами. Не у каждого мужчины надолго хватает сил крепко обнимать и ублажать пылкую страсть стокилограммовой вдовушки.

Знание таких подробностей скорее всего не изменило бы планов Лукина на женитьбу, но задуматься кое о чем помогло. Впрочем, и это скорее всего домысел. Учитывать наследственность — собственную и чужую — нас никогда не учили, и делать этого мы не умеем.

А генетика, выбрав подходящий момент, идет на прорыв.

Уже на втором году супружества Ирма поплыла — стала полнеть, терять девичью стройность, обленилась, бросила работу.

Второе наследственное качество — появление больших страстей в большом теле — ждать себя не заставило. И, как всегда, для мужа такое открытие явилось полной неожиданностью.

В один из летних дней, когда парашютно-десантный батальон, в котором Лукин командовал взводом, собирался на прыжки, лейтенанта вызвали в штаб полка и приказали срочно ехать в командировку. Ему поручалось получить в арсенале и привезти в часть партию новых автоматов. Оформив проездные документы, Лукин отправился домой собрать чемодан.

Автобусом он доехал до окраинной улицы городка, где располагались дома, принадлежавшие квартирно-эксплуатационной службе гарнизона. Лукин жил в сборно-щитовой избушке, рассчитанной на две семьи. Домику было по меньшей мере уже лет двадцать, и офицеры по заслугам именовали подобное сооружение «сборно-щелевым». Для утепления все пустоты в двойных стенах при строительстве забили теплоизоляцией, и она стала удобным прибежищем для мышей. По ночам грызуны шебаршили так, что казалось, дом вот-вот рассыплется. Тем не менее офицерам, не избалованным жилищными благами, своя квартира казалась пределом мечты.