Северные сказки

Пробовал отец приучить сына к охоте. Собирался с собой в тайгу взять.

Одели Чунгу во весь охотничий наряд. Унты надели сохатиные с шелковой вышивкой. Наколенники натянули расшитые. Штаны из лучшей ровдуги. Ха– лат белый, оленьей шерстью шитый. Подпоясали Чунгу поясом из утиных головок. Повязку, шитую шелками, на голову надели да шапочку из шкурок кабарги с беличьим хвостиком. В руки копье дали с насечками. Сбоку лук со стрелами повесили, да пояс – два ножа: один кривой, другой прямой.

Красивый парень стал Чунгу.

Понравился ему наряд. Стоит Чунгу, по халату себя рукой похлопывает. Хохочет от радости.

Говорит ему отец:

– Довольно, Чунгу. Пойдем.

Замотал Чунгу головой: не хочется ему ходить, радость свою портить. Опять говорит ему отец:

– Красота – не в наряде мужчины, а на конце его копья! Пойдем, сын!

А Чунгу не слушает. Радуется сам себе. Плясать пустился. Топчется на месте, сам себя– по штанам да по халату похлопывает. Стрелы уронил, копье во все стороны тычется: того и гляди кого-нибудь изувечит.

Рассердился тут отец. Стукнул сына по голове. Загудела голова у Чунгу, как медный котел. Перепугался отец.

– Ой-я-ха! – говорит. – У сына-то моего голова, верно, пустая… Плохое это дело получается! Что делать буду?..

Не взял он с собой сына на охоту. С пустой головой много ли зверя добудешь!

Сел Чунгу на бережку. Занятие себе нашел: в воду смотрится, своим нарядом любуется да по голове постукивает. Шум на всю деревню поднял.

Сбежались нани отовсюду – думали, кто-то на музыкальных бревнах не вовремя игру затеял. Глядят – а это Чунгу свою пустую голову лупит! Посмеялись, разошлись.

Так и шло дело.

Отец Чунгу то на охоту в тайгу уходит, то рыбу на Амуре ловит.

Мать рыбу солит, шкурки выделывает, пищу готовит, сына да мужа кормит.

А Чунгу ни к чему не пригоден. Все сидит на берегу, голову чешет.

Я не знаю сколько времени так прошло. Стали у стариков силы слабеть. Мать от работы уставать стала. Трудно ей одной все делать…

Говорит она старику:

– Одна не могу я больше работать… Покурили, покурили отец с матерью, подумали. Говорит отец:

– Надо Чунгу женить. Будет тебе помощница.

– Как можно Чунгу женить? – спрашивает мать. – У него голова пустая. Кто за него свою дочь отдаст?

– Хороший выкуп будет – отдадут, – отвечает отец.

Стали старик со старухой тори – выкуп – собирать.

Медный котел большой взяли, саблю заморскую, три халата шелковых да три меховых, зеркало медное, двенадцать пар сережек, копье с серебряной насечкой, три куска материи шелковой, кольчугу с далеких островов – из бамбука, с медными застежками, тетиву в рост охотника собрали да лук боевой с костяной отделкой. Богатый выкуп собрали!..

Только в этой деревне никто замуж за Чунгу нейдет.

А в соседней деревне жила одна старушка с дочкой. Очень бедная была старушка. Дочь ее звали Анга. Никакого приданого не было у Анги, кроме упряжки собак. Так бедно жили старушка с дочкой, что в доме у них не было даже одеял.

Вот посватали Ангу. Поплакала Анга, но делать нечего – согласилась. Подумала, что теперь матери легче жить станет.

Выколотила Анга трубку у порога, чтобы огонь из родительского дома не унести, чтобы счастье из него не унести с собой. Ступила ногой на свой котел. Со своего котла ступила на котел жениха, что за порогом поставили, как того обычай, требовал, и увез Чунгу Ангу в свой дом.

Приехали они в дом Чунгу. Сел парень на нары. Мяса наелся. Хвастаться стал:

– Знаешь, жена, какой я парень! Другого такого парня нигде нет! Знаешь, какая у меня голова! Такой головы ни у кого больше нет!

По голове себя Чунгу стукнул. Загудела голова, как сухая лиственница в ветреный день.

Испугалась Анга: Ой, совсем у мужа голова пустая! Как жить с таким буду? И заплакала Анга.

Не понимает Чунгу, чего жена плачет. Сидит, молчит. Потом заснул.

Смотрит на него Анга. Лицо у парня хорошее, как у всех людей: два глаза, два уха, один нос… Рассердилась Анга: как это может быть, чтобы у человека с пустой головой было лицо хорошее, как у всех людей! Рассердилась и решила: Пусть у тебя будет нехорошее лицо, чтобы видом своим ты людей не обманывал!

Красную глину с очага взяла. Черную сажу с очага взяла. Растворила глину и сажу. Стало у нее две краски: черная да красная.

Разрисовала Анга лицо Чунгу красными да черными разводами. Так разрисовала, что даже сама испугалась.

…Спал, спал Чунгу, наконец проснулся. Пить захотел. Взял чумаш'ку с водой, стал пить. Посмотрел по привычке в воду. А в воде отражение его видно. Не узнал себя Чунгу. Спрашивает:

– Эй, ты кто такой? Тебе что в моей чумашке надо?

Вокруг осмотрелся – все знакомое: его очаг, его дом, его жена на нарах сидит. А лицо не его. Позвал Чунгу:

– Анга, иди сюда! Кто-то в чумашку забрался. Рожа какая-то…

Анга спрашивает:

Кто меня зовет?

– Это я тебя зову, – говорит Чунгу. – Это я, Чунгу, твой муж.

Покачала головой Анга:

– Разве ты Чунгу? У моего мужа лицо хорошее, а у тебя какая-то страшная рожа!

– Это верно, – говорит Чунгу, – у меня лицо красивое, я парень красивый, это я сам видал…

Подумал, подумал Чунгу, говорит:

– Вот какое плохое дело вышло! Потерял я, видно, где-то свое лицо. Пойду поищу.

Поднялся Чунгу с нар. Вышел из дому. Идет по дороге, под ноги смотрит. По голове стукнул – гудит… Обрадовался Чунгу:

– Это я! – говорит. В воду глянул – опечалился: чужое лицо. – Нет, – говорит, – не я это.

Идет Чунгу, на людей натыкается. Спрашивает всех:

– Вы Чунгу не видали ли? Смеются люди над ним.

– Нет, не видали, – говорят. Чешет в голове Чунгу.

– Видно, – говорит, – в этой деревне Чунгу нет. Пойду дальше.

И пошел Чунгу сам себя искать. Ушел из деревни и не вернулся. До сих пор найти себя не может. И никто не пожалел о нем.

От лентяя да дурака какая людям польза?

Берёзовый сынок

Беда, когда человек ленив да завистлив…

Жил в одной деревне старик. Был у него сын, по имени Уленда. Всем Уленда был хо-' рош: и речистый, и плечистый, и сильный, и красивый – не парень, а загляденье! Вот только работать Уленда не любил. Ничего делать не хотел.

На охоту в тайгу пойдет – как мох увидит, так спать заляжет. Рыбачить отец Уленду погонит – сядет сын на берегу, на воду станет глазеть, так без дела и Просидит целый день. Пошлет его отец за оленями смотреть: Уленда на пенек присядет, голову вверх задерет, начнет на небе облака считать – все олени и разбредутся.

Вот и выходило, что на старости лет отец и себе, и сыну еду промышлял.

Обидно стало старику. Все сыновья своих отцов кормят, уважают, только Уленда на шее у старика сидит.

Пошел старик к зангину – судье, – просит:

– Помоги мне, мудрый зангин! Не могу я больше сына взрослого кормить. Силы нет! Как быть, скажи? Что делать?

Думал, думал зангин – долго думал: сто трубок табаку выкурил, пока думал. Потом говорит:

– Ленивый сын хуже камня на шее. С сырой тетивой лук не выстрелит. Надо тетиву сменить. Другого сына тебе надо.

Заохал старик:

– Стар я стал! Где мне сына взять? Говорит ему зангин:

– Иди завтра в тайгу. Там увидишь железную березу, что меж двух ильмов растет. Ту березу сру– би. На той березе твой младший сын растет, в люльке малой качается. Вырасти его – будет, тебе помощник!

Вот пошел старик в тайгу. Шел, шел, видит – верно, меж двух ильмов железная береза стоит.

Стал старик березу рубить. Раз ударил, два ударил… Топор поломал, а на березе даже зарубки нет. Вот это береза! Устал старик… Лег отдохнуть й заснул.

Видит сон: подошел будто к нему медведь и говорит:

Направо в распадке две речки текут; в одной реке вода белая, в другой реке вода красная. Красной воды в чумашке набери, ту березу сбрызни!

Проснулся старик. Поднялся. Пошел те реки искать. Пока через буревал продирался, всю одежду в клочья изорвал: и халат, и накидку, и штаны, и унты.

В распадок спустился – верно, речки текут.

Набрал старик красной воды. Обратно пошел.

До березки добрался, сбрызнул дерево красной водой.

Стал старик ту березку рубить. Только один раз ударил – покачнулась березка, на землю упала.

Видит старик – в том месте, где ствол раздвоился, висит колыбелька. В колыбельке ребенок лежит. Мальчик, ростом не больше костяной иголки. Лицо широкое, как луна; глазки черные, как две бусинки блестят.

Говорит себе старик:

– Ой-я-ха! Долго же мне придется ждать, пока сын мой названый подрастет да меня кормить будет!

А березовый мальчишка ему в ответ:

– Дорогу начиная, не считай шагов, отец! Перекинул старик люльку с сыном через плечо, на спину взвалил и пошел домой.

Шел, шел… Что такое? Люлька с каждым шагом тяжелей становится. Пока до деревни старик дошел, люлька все плечи ему оттянула. Спустил старик люльку на землю – не под силу нести! Смотрит – люлька большая-пребольшая выросла. И березовый мальчишка сильно подрос. Из люльки вылез, старику поклонился, говорит:

– Вот спасибо, отец, что на ноги поставил меня! Пошли они вместе.

Назвал старик младшего сына Кальдукой.

Стали они жить: старик, Уленда и Кальдука.

Оглянуться старик не успел, как вырос Кальдука-сынок, Уленду догнал. Работает за троих. И сильный, и ловкий.

Начнет с кем-нибудь на палках драться – те и глазом моргнуть не успеют, как с пустыми руками окажутся. И оленье стадо у него вдвое больше стало. И юколы в доме – не переесть. И пушнины и себе, и на продажу – вдоволь.

А Уленда все такой, кто был. Чем больше лежит, тем ленивее становится. Лежит Уленда на нарах, а лень его все растет, уже в доме не помещается…

Держал старик орлов. Одного – с красным клювом, другого с черным. Каждую осень брал он у орлов хвосты. До сих пор хвост красного орла Уленде старик отдавал. А как стал у него работящий сынок Кальдука – отдал старик хвост красного орла Каль-дуке. Говорит:

– Кальдука меня кормит – значит, он старший.

Промолчал Уленда. Обиду перетерпел, а на младшего брата злобу затаил. Стал думать, как березовому мальчишке отплатить, как ему худо сделать. И про лень свою забыл: злоба его сильнее лени оказалась.

Стал Уленда у Кальдуки из капканов добычу таскать. Стал Уленда из сеток Кальдуки рыбу таскать. Пошел Кальдука к зангину:

– Найди вора, мудрец! Отвечает Кальдуке зангин:

– Своего вора разве найдешь?

Костер развел. На том костре кошку поджаривать стал. Закричала, перекосилась кошка. Говорит зангин:

– Пусть у вора кривое лицо станет, как у кошки этой. Пусть будет так, как закон велит, тогда ты сам вора найдешь.

Пошел Кальдука домой. А Уленда в угол забился, тряпкой лицо завязал. Спрашивает его Кальдука:

– Что с тобой, брат?

– Ничего, – отвечает Уленда. – Зубы болят.

Тут ветер налетел, повязку с лица Уленды сорвал. Все увидели, что у Уленды лицо кривое. Все увидели, что он вор. Стали называть его с тех пор Уленда Кривой.

Пуще прежнего возненавидел Уленда березового брата. Стал день и ночь думать, как бы ему Каль-дуку извести, как бы его погубить. Однако пока жив был старик, ничего не мог Уленда сделать. Сколько-то времени прошло – заболел и умер старик. Устроили старику похороны, поплакали. Сломал зангин копье над стариком. В разные стороны концы бросил, чтобы душа охотника с телом рассталась. Похоронили старика.

Как-то говорит Уленда Кальдуке:

– Поедем, брат, на остров: сараны – цветка – наберем, сладких корешков поедим.

Поехали они в лодке – оморочке. К острову подъехали. Младший брат пошел сарану собирать, далеко от берега в тайгу ушел. Вскочил Уленда в оморочку, уехал. Брата на острове бросил:

– Пусть его птица Кори съест!

В те времена на Хехцир-горе жила птица Кори. Большая, как туча. Когда птица Кори из гнезда вылетала, крыльями небо закрывала так, что становилось совсем темно. Беда тому, кто попадался птице Кори! Тех людей потом нельзя было нигде найти.

Походил, походил Кальдука по острову, на берег вернулся, глядит – Уленды нет. Кричал Кальдука, кричал, звал брата, звал – не отзывается тот. Поел Кальдука сладких корешков сараны и лег. Лежал, лежал, пригрелся и заснул.

Закатилось солнышко. Птица Кори из-за Хехцира поднялась, небо заслонила – совсем темно стало. Летит птица, крыльями шумит – будто сильный дождь идет. Свистит воздух – будто сильный ветер дует.

Проснулся Кальдука. Испугался. Схватился за лук.

А птица Кори уже над ним. Клювом щелкает. Глаза у нее, как два костра, горят.

Выстрелил Кальдука. Только зря – железные перья на птице. Схватила Кори Кальдуку когтями, говорит:

– Загадай мне три загадки. Если отгадаю – тебе смерть! Если не отгадаю – домой тебя отнесу!

Подумал Кальдука, подумал – согласился, загадал:

– Что, что, что такое: на скале лягушка сидит, спрыгнуть не может?

Думала, думала Кори, не могла отгадать. Говорит тогда Кальдука:

– Это нос на лице.

Загадал Кальдука вторую загадку:

– Что, что, что такое: из одного места вышел, куда хотел – пришел, а как шел – не отвечает?

И опять Кори не отгадала.

– Это стрела, – говорит ей Кальдука. И третью загадку задает он птице Кори:

– Что, что, что такое: сто парней на одной подушке спят и не ссорятся?

Не могла и эту загадку птица Кори отгадать.

– Это жерди на крыше, – говорит Кальдука. Схватила тут птица Кальдуку, подняла на воздухи полетела. Долго ли летела – не знаю. У родного дома опустила Кальдуку на землю. Пришел Кальдука домой. Увидал его Уленда, побледнел от страха, мелкой дрожью застрясся, говорит:

– Меня от острова ветер унес. Такая буря поднялась, что не мог я выгрести…

Смолчал Кальдука.

Стали братья дальше жить. Кальдука промышляет, а Уленда Кривой на боку лежит. Злоба его не утихает. Думал он, думал и говорит Кальдуке:

– Соскучился я по нашему отцу. От людей я слыхал, что, если мертвому губы помазать слюной змеи Симу, оживет мертвец. Вот хорошо бы нашего отца оживить!

– А где та змея? – спрашивает Кальдука-сынок. – Как ту змею найти?

– В верховьях речки Хор, – говорит Уленда. Оседлал Кальдука олешка, сел на него и поехал.

Долго ли ехал – кто знает! На поваленном ильме тридцать раз выросли грибы за это время. Доехал Кальдука. Оленя на берегу оставил, по холке рукой хлопнул – в дерево обратил. Пошел. До стойбища дошел. Видит – тоже орочи живут, только печальные очень. Спросил Кальдука, почему. печалятся они. Отвечают ему, что наползает на их стойбище змея Симу, людей пожирает, юрты сжигает – спасения от нее нет.

– Как же так? – говорит Кальдука. – Неужели никто из вас убить ту змею не может?

– Пробовали, – отвечают ему орочи, – но только как дохнет та змея огнем, так у людей руки отсыхают. А без рук, сам знаешь, разве можно что-нибудь сделать?

Подумал Кальдука, говорит:

– Попробую я – может, у меня не отсохнут!.. Отточил он копье, нож направил, в стойбищекотел чугунный – взял и пошел в тот лес, где змея Симу жила. Мохом обвязался. В котел древесной смолы набрал. В речку окунулся, мокрый стал. О котел принялся копьем стучать. Шум поднялся большой.

Услыхала Симу тот шум, выползла из своей норы. Ползет, шипит. За змеей красный след остается: трава и камни горят.

Увидала змея Кальдуку, пламенем на него дохнула.

Защитил Кальдуку от огня мокрый мох. Размахнулся Кальдука изо всей силы и бросил в пасть змее свой котел. чугунный, смолой наполненный… Растопилась смола, залила Симу глотку. Забилась змея и издохла. Белая пена пошла у нее из пасти вместо огня. Набрал Кальдука этой пены и обратно пошел.

Вдруг слышит – трещат деревья. Дымится тайга, звери оттуда бегут, и птицы стаями прочь полетели.

Говорят орочи Кальдуке:

– Беда, сынок! Ты убил Симу, теперь ее брат Химу идет за сестру мстить. Беда!

– Ничего! – говорит Кальдука. – Беда, когда на плечах головы нет.

Взял он семь чугунных котлов. Один другим накрыл, сам под нижний залез.

Налетел тут Химу. Все трясется вокруг. Земля дрожит, с неба щепки сыплются. Увидал он котлы, кинулся на них да как ударит! Шесть котлов головой пробил, а седьмого не осилил – голову разбил. Зашипел Химу и пополз в тайгу – умирать! Вылез Кальдука из-под котлов. Окружили его орочи. Радуются, что такого богатыря увидали, что от змеи Симу избавились. В свой род Кальдуку приглашают, сыном хотят назвать. Девушки орочские поглядывают на него: любая замуж бы за такого парня вышла!

Говорят ему старики:

– Живи с нами.

– Нет, мне домой надо, – отвечает Кальдука-сынок.

Понравилась ему в этом стойбище девушка одна. Пошел он с нею гулять. До берега реки дошли. На дерево сели.

Говорит Кальдука:

– Будь моей женой, девушка! Со мной поедем! Хлопнул Кальдука рукой – обернулось деревооленем. Полетел олень в родное стойбище Кальдуки.

Уленда дома песни поет, думает – пропал Кальдука.

А Кальдука тут как тут, да еще с молодой женой!

Пуще прежнего озлился Уленда Кривой на брата. Думает про себя: Лучше – мне не быть, а Кальдуку я изведу и жену его себе заберу!

Пошел Кальдука к зангину – судье. Рассказал все. Сказал, что принес он слюну змеи Симу, чтобы отца оживить, как того Уленда Кривой хотел. Говорит ему зангин, одну трубку выкурив:

– Ты, березовый мальчишка, того не знаешь, что люди по два раза не родятся. Зачем старика тревожить? И не за тем тебя Уленда посылал, а за смертью!

Взял зангин слюну змеи и бросил в реку. Забурлила река, зашипела, белый пар пошел из воды. Множество рыбы кверху брюхом всплыло. Мертвая рыба стала.

– Вот видишь! – говорит зангин. – Этой слюной убил бы тебя Уленда Кривой.

Потом посмотрел зангин на Уленду Кривого.

– Иди ты, Уленда, в тайгу, – говорит. – Не место тебе среди людей. Не любишь ты людей… Иди в тайгу. Там в одиночку таежные люди живут. Будь тем, кто ты есть в душе.

И пошел Уленда в тайгу. Пока шел – шерсть выросла на нем. На руках и ногах – когти. Сначала на двух ногах Уленда шагал, потом на четырех побежал. Медведем стал Уленда Кривой.

А Кальдука-сынок хорошо с женой зажил. Детей у него много было, и во всем ему удача…

Давно это было. Столько лет назад, что если по пальцам считать, то во всем стойбище у стариков, столько пальцев не найдешь. Надо у ребят занимать. А ребята бегают, не даются. Вот и узнай, когда это было!

Заяц и сорока

Жил один заяц. Только, кто его знает почему, любил он перед другими похвастать тем, чего у него и не было: и сильный он, и храбрый он, и охотник он…

Вот однажды заяц на поле убитую косулю нашел.

Только подсел зайчишка к косуле – сорока летит.

Увидала, какую добычу заяц упромыслил, подсела на ветку, поздоровалась, говорит:

– Эй, сосед, ты где такую тушу добыл?

– Убил, – говорит заяц. Удивилась сорока: заяц косулю убил! А хвастун не унимается:

– Я охотник такой, что если бы по-настоящему охотился, всех бы зверей давно перебил! Я сколько хочешь могу зверя добыть! Вот косулю съем, пойду медведя добывать.

Поклонилась сорока зайцу:

– Эй, сосед, научи меня! Я всегда несытая.

– Отчего не научить! – отвечает заяц. – Это совсем простое дело – так охотиться-то. Надо только пошире рот раскрыть да крикнуть. Совсем это простое дело. Разве ты кричать не умеешь?

– Как – не умею?! Я кричать хорошо умею, – говорит сорока, а сама думает: Зачем я пойду медведя искать, когда под носом у меня заяц?

Взлетела сорока повыше, рот пошире раскрыла да ка-ак крикнет! Так крикнула, что синицы, которые поблизости на ветках сидели, на землю свалились.

Только сорока зайца и видела… Перепугался он до смерти, кинулся бежать. Куда убежал – никто не знает.

Посидела сорока, подумала: Как так – не упал заяц, а удрал? Видно, мало я кричала. Ну, другой раз, как добычу увижу, сильней кричать буду.

Стала сорока по лесу летать. Как увидит зверя – давай кричать, давай стрекотать что есть силы.

Сама она ни одного зверя своим криком не убила. А охотники приметили, что сорока над зверем кричит. Как застрекочет в лесу – охотник туда! Старается сорока, стрекочет, рот разевает, крылья распустит, хвостом стрижет, думает: Вот я его сейчас убью! Вот-вот А охотник тут как тут – в зверя выстрелит, с собой унесет.

Только бывает и так, что сорока охотника в засаде увидит. Радуется: Ох какой большой! Вот я его сейчас! И всех зверей криком перепугает: ни себе, ни охотнику.

Хвастун

Хвастуну верить – беды себе нажить.

Жил однажды в тайге заяц. По виду он был как и все зайцы: уши длинные, две ноги короткие, чтобы ими еду держать, две ноги длинные, чтобы от врагов бежать. Только был тот заяц хвастун. Таких хвастунов заячий народ еще никогда не видал.

Вот один раз зайчишка маленький корешок сараны съел, а своим родичам рассказывает:

– Бежал я по лесу, еды искал. Вдруг как ударюсь обо что-то! Чуть голову не разбил. Вот, глядите – губу себе разорвал!

Смеются зайцы:

– Да, это верно, губа у тебя раздвоена. У всех зайцев такая губа.

А зайчишка говорит:

– Это у всех зайцев такая губа, а у меня особенная… Хотите слушать – не перебивайте… Ударился я, вижу – сарана стоит, таких еще никто не видал. Стебель у сараны большой-пребольшой! Корешок у той сараны с медведя толщиной! Стал я землю копать. Зубы у меня острые. Лапы у меня сильные. Две сопки земли я накопал по сторонам. Корень откопал. Такой корень откопал, что десять дней подряд ел, а и половины не съел. Вот, смотрите, какой я жирный стал!

Посмотрели зайцы.

– Да ты такой, как все, – говорят, – не толще остальных зайцев.

– Промялся я, – говорит хвастун, – сильно бежал, хотел вам тот корень показать. Добрый я! Сам наелся теперь на всю жизнь, пусть, думаю, и братья мои поедят сладкого корешка.

Потекли у зайцев слюнки. Спрашивают они:

– А как на то место дорогу найти?

– Да я покажу, – говорит зайчишка, – мне не жалко.

Побежали зайцы за хвастуном. Прибежали на ровное место.

Говорит хвастун:

– Вот тут я сарану величиной с лиственницу видал. Вот тут я лапами две сопки земли накидал.

– Где те сопки? – спрашивают родичи у хвастуна.

– Река унесла.

– Где та река?

– В море утекла.

– Где та сарана?

– Повяла. Я ведь корень-то подгрыз.

– А где стебель сараны?

– Барсук съел.

– Где барсук?

– В тайгу ушел.

– Где тайга?

– Пожар сжег.

– А пепел где?

– Ветер разнес.

– А пеньки где?

– Травой заросли.

Сидят зайцы, ушами хлопают: разобрать не могут, так ли было, как зайчишка говорит. А хвастун свое:

– Да такую сарану нетрудно найти! Совсем простое дело такую сарану найти. Надо только вперед бежать да в обе стороны глядеть. Не с одной – так с другой стороны увидишь…

Кинулись зайцы врассыпную! Летят, глаза в разные стороны развели Так, что свой хвост видят, а что впереди – не знают. Развели глаза, боятся ту сладкую сарану с лиственницу величиной проглядеть… Бегали, бегали, пока с ног не свалились. Тут от голода им и простая трава слаще сараны показалась. Только глаза они и до сих пор свести не могут…

Кукушкино богатство

Не бойся к делу руки приложить. Коли рукой не пошевелишь – и счастье мимо пройдет. Только и видел его!..

В одной деревне три брата жили – Халба, Андуга и По-кчо.

Два брата охотничий промысел любили, на охоту ходили. Ловушки для зверя делать умели. Стрелой белке на лету в глаз попадали. А младший брат за старших хоронился. Братья на охоту – соболевать, Покчо – за ними. Братья шалаш сделают, огонь разведут, Таежному Хозяину поклонятся, чтобы удача была, – и в тайгу. А Покчо в шалаше сидит, кашу варит, звезды на небе считает, думает: Вот бы мне столько соболей! – да свою долю от добычи братьев ждет. А ему, сидящему, от всей добычи – десятая часть. Оттого беднее всех братьев был Покчо. Только и радости у него, когда братья медведя добудут: на пиру наестся до отвала. Тут Покчо впереди всех был!

Два брата рыбный промысел любили, на реку ходили. Лодки делать умели. Острогой рыбу били. Сети вязали. Одним ударом калугу убивали. Трезубой острогой сразу трех рыб брали. И Покчо тут: на берегу сидит, в костер сучья подбрасывает, листья на деревьях считает, думает: Вот бы мне рыбы такой улов! – да свою долю от улова братьев ждет. А его доля – десятая часть. От этого не разбогатеешь… Только и радости у Покчо, когда братья калугу добудут: наестся он до отвала; все едят, и он ест. Тут за Покчо никому не угнаться! Так и жили братья.

Завидует Покчо Халбе с Андугой. Чем дальше время идет, тем у них добра больше.

А у Покчо последнее невесть куда девается.

Хочет Покчо разбогатеть. Ходит, на землю смотрит – не валяется ли где-нибудь медвежий зуб: говорят, он богатство приносит. Тряпочку на земле увидит Покчо – сейчас ее за пазуху: а вдруг она счастливая окажется, богатство принесет! Лиственницы рассматривает, где та счастливая лиственница, на которой еловые шишки растут.

Пошел однажды Покчо с братьями в тайгу. Братья – на промысел. Покчо – в шалаш. Сидит, кашу варит. Вот, – думает, – кабы мне столько соболей добыть, сколько крупинок в каше, то-то я бы хорошо пожил!

Вдруг сверху сухая ветка упала. Поднял голову Покчо, видит – на сосне кукушка сидит. Сидит, охорашивается, хвостом сверху вниз помахивает.

– Осенью ягод много будет, – думает вслух Покчо. – Старая примета.

О приметах вспомнил и даже подпрыгнул: говорили старики, что, если кукушку убить, съесть, потом уснуть, а во сне вспотеть, – богатство само в руки пойдет.

Как ни ленив был Покчо, а тут зашевелился. Счастье само в руки дается, как можно упустить! Хвать котелок с кашей – да в кукушку! Облепила горячая каша птицу. Свалилась кукушка на землю. Съел ее Покчо вместе с перьями и потрохами. Потом прилег на бочок, свернулся калачиком и заснул. Харко ему стало вскоре.

Глядит Покчо – что за диво: из тайги один за другим соболи идут! Впереди большой, черный как уголь; шерсть на нем так блестит, что глазам больно. Обомлел Покчо-лентяй. Догадался, что из тайги сам Соболиный Хозяин вышел. Аи да кукушка! – радуется Покчо.

Идет Соболиный Хозяин – и прямо к Покчо. Дошел до него, вверх прыгнул и исчез. А те соболи, что за хозяином шли, прямо в руки Покчо лезут. Не растерялся Покчо, схватил большую ложку, давай соболей бить. Только одного по носу стукнет, а тут уже другой наготове стоит. Даже устал Покчо.

Справа целую гору зверей накидал. Слышит – спрашивает его сверху Соболиный Хозяин:

– Не хватит ли, Покчо?

– Давай, давай! – орет Покчо.

Руку переменил, налево кладет. Такую гору навалил, что из-за нее и леса не видно стало.

– Не хватит ли, Покчо? – спрашивает его Соболиный Хозяин опять.

– Давай, давай! – кричит Покчо.

Обеими руками за ложку покрепче ухватился, колотит соболей. И впереди него целая гора выросла.

Выбился Покчо из сил. Спрашивает его Соболиный Хозяин в третий раз:

– Не хватит ли, Покчо? Ты столько соболей набил, с места не сходя, сколько сто охотников за весь промысел не добудут.

Хотел было Покчо крикнуть: Давай, давай! – да чуть не задохся под грудой соболей.

– Хватит! – говорит.

Братья из тайги вернулись. Глядят – под соболями и шалаша не видать, только унты Покчо снизу торчат.

Вытащили они брата, на ноги поставили.

Сел Покчо. Трубку закурил, говорит:

– Устал, посижу отдохну. А вы шкурки снимите. Стали братья шкурки снимать. Долго работали, взмокли даже. Под ними снег протаял, земля отошла, зеленая трава выросла. Над ними пар столбом стоит, радуга в нем играет.

А Покчо поторапливает братьев, покрикивает на них.

Кончили братья работу…

Тут к Покчо одна за другой, откуда ни возьмись, собачьи упряжки катят. Собачки – одна другой лучше: все белые, лапы черные, сбруя сохатиная, с медными пуговками. Шкурки сами собой на нарты погрузились.

Поехали братья в деревню.

На первой нарте Покчо важно сидит.

Подъезжает Покчо с братьями к деревне, а его уже купцы дожидаются.

Принялись купцы торговаться, рядиться: друг с другом из-за соболей дерутся. Очень уж шкурки хороши! Дали купцы Покчо два чувала серебра, халатов – не сосчитаешь сколько, крупы, муки, сластей – целый амбар.

Такой Покчо богатый стал, что все сородичи ему поклонились.

А счастье Покчо все валит и валит, как снег на голову.

Послал Покчо братьев сетки свои посмотреть. Пошли братья, стали сетки тянуть – силы не хватает: такой улов богатый! Всю деревню на помощь созвали. Едва-едва вытащили сетки. А в'сетках – в каждой рыба, да не какая-нибудь мелочь нестоящая, а калуга-рыба! Мяса на целый год всей деревне за один улов добыли. Вот как!

Самым важным человеком в деревне стал Покчо.

Добрый парень Покчо был. Решил на радостях людей угостить. Каши наварил большой-большой чан: вся крупа туда ушла и вся мука. Всех людей созвал Покчо, говорит:

– Ешьте сколько хотите! Пришли люди, вокруг котла сели. Говорят старики:

– Надо сначала детей накормить…

– Правильно, – говорит Покчо, – пусть сначала дети малые поедят.

Подошел к каше мальчишка малый с маленькой ложкой в руках.