Мертвые мухи зла

      Через час подъехали к развилке, Старцев остановил конвой, приказал:
      - Всем ожидать здесь. - Повернулся к Ильюхину: - Ну... Во имя товарища Ленина, вперед.
      Когда Елизавета Федоровна, ее крестовая сестра по Марфо-Мариинской обители Варвара Яковлева и все остальные построились в цепочку, Старцев снова подошел к Ильюхину.
      - Вот что, матрос... Я тут посоветовался - с товарищами, они говорят, что, мол, баб, а их всего две, можно. Значит, столкнуть в ствол. А вот остальных - невместно. Говорят, мол, сколь они кровушки рабочей попили, а? И просто так их освободить, сделать им снисхождение легкой смертью - ну, никак! А?
      Слушал и ловил себя на том, что стоит рядом со зверем в человеческом облике. И что? А ничего...
      - Товарищ Ленин, опираясь на таких, как ты и твои боевые товарищи, выиграет мировую революцию. Ты здесь ответственный. Исполняй, что знаешь, сказал равнодушно.
      И, вспомнив урок Закона Божьего в приходской, прошептал едва слышно: "А я, Господи, умываю руки, ибо не обагрены они кровью безвинных сих..."
      Потом подумал: "Там ведь еще что-то было... Кажется, эти слова Понтий Пилат сказал... Да разве слова эти от крови праведной освободят? Понтий он и есть Понтий. И я следом - он же самый..."
      - Ну? - спросил нарочито весело. - А с остальными ты чего надумал?
      - Будем бить всмерть... - тихо сказал Старцев. - Пока не убьем... А уж тела мертвые - и сбросим.
      Глаза у пленников были завязаны, они шли, словно слепые с картинки, спотыкаясь, кряхтя и тихо-тихо взывая к милосердию. Первой упала в ствол сестра императрицы, за нею Варвара, услышав их гаснущие крики, великий князь Сергей Михайлович сорвал повязку и бросился в драку. Его убили мгновенно - выстрелом в голову. Остальных избивали безжалостно - ногами, кольями, камнями. Когда всё утихло - окровавленные трупы сбросили в ствол.
      И вдруг...
      Из глубины, словно зов, неведомый и печальный, послышался голос, женский, и слова псалма: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и да бежат от лица Его все ненавидящие Его..."
      - Не пойдет, - по-деловому произнес Старцев и, обращаясь к одному из своих, приказал: - Дуй в Синячиху. Там у доктора Арона Гузеева возьми таз с серой, понял? У него есть, он мне лично показывал. Он этой дрянью мужиков лечит - от нежелания баб. Возьми - и пулей обратно.
      Пока посланный добывал серу, разговорились. Старцев собрал своих в кружок и задал вопрос:
      - Как победить мировой капитал?
      И Ильюхин с удивлением услышал, как один паренек, невеселый, с веснушками, сказал грустно:
      - Победить только силой, Старцев, никого нельзя. Вон, Суворов побеждал умением.
      - И как это понять? - налился Старцев.
      - А так и понять, что когда наши с тобой аэропланы будут лучше ихних считай, что мы победили!
      - Вот дурак набитый... - с тоской произнес Старцев. - Какие аэропланы, жопа твоя немытая? На х... они нам сдались? Слушай сюда: мы их закидаем бомбами и порвем на куски. А ихние шмотки поделим между собой, понял? Это и есть Мировая революция, дошло? А ты как думаешь, матрос?
      Ильюхин пожал плечами:
      - Вон твой посланный, с тазом...
      И в самом деле: нелепо, словно женский зад, обнимал парень огромный медный таз. Подскакал, передал Старцеву, сказал, отдышавшись:
      - Прямо в тазе - разжигай. А как завоняет вусмерть - тогда ширяй!
      - Ладно...
      Через десять минут вся команда отошла на дорогу - дышать было нечем. Прикрывая лицо полой пальто, Старцев подбежал к шахте и швырнул таз с горящей серой в ствол. Пение смолкло через несколько секунд. Старцев победно посмотрел на Ильюхина:
      - Вот, значит... Пусть понюхают. Им там теперь как бы ад кромешный, ага?
      "Что нам с тобою в конце концов и назначит Господь..." - подумал с тоской, а вслух спросил:
      - Бензин для моего коня найдется?
      - Бочка целая, у председателя...
      Вернулись в городок, Ильюхин вдруг увидел, что нищ он и наг, этот притон революционеров, и кроме роскошного собора да дворца управляющего заводами и нет здесь ничего. Утлые черные домики, серость и слякоть, вот и всё. И люди задавлены нищетой и безумием...
      Авто заправили, крикнул на прощанье: "Слава труду!", получил в ответ дружное: "Смерть врагам пролетариата!" - и отправился в обратный путь. Нигде не останавливался. Поесть не успел, заканчивались вторые сутки, во рту и маковой росинки не было, мутило, в глазах обозначилась белесая мгла, но упрямо гнал и гнал по непотребным дорогам, проклиная тот день, час и минуту, когда взбрендило Юровскому избавиться от него таким нечеловеческим способом...
      В Екатеринбург въехал на рассвете и сразу помчался на Коптяковскую дорогу. Если Юровский и предупредил о нем - то уж не тех, кто там, поди, охраняет теперь... Ну а если... Что ж, вознесемся следом за мучениками... И будь что будет.
      Первый кордон охраны проехал на въезде в лес. Бросились с воплями, винтовки наперевес, спокойно сунул им мандат, они отскочили, словно ошпаренные, старший почтительно приложил ладонь к кепке: "Счастливого пути!"
      Второй кордон стоял на свертке к Открытой шахте. Эти только почтительно помахали ладошками - вслед. Через минуту уже стоял на поляне той самой... Вот она куча скорлупы от яиц, а вот и другая, более объемная...
      Шахта. Только сейчас обратил внимание на то, что отчетливо видны следы грузовой машины: и приезда и отъезда. Подошел к стволу - тьма... Спички с собою, а вот веревка...
      Если ее нет в багажнике авто - пиши пропало. Глубина ведь большая, не спрыгнешь...
      Открыл багажник, под руку попала одежда убитого шофера, на всякий случай обшарил карманы, нашел пачку николаевских, мелкими, рублей пятьсот и паспорт на имя Никонова Матвея Федоровича. Рассовал по карманам, и - вот она, веревка-веревочка! Целый канат! Ясно дело, запасливый Мотя должен был возить с собою буксир - мало ли что...
      Привязал конец к столбу ограды, дернул - крепко. Сбросил веревку в ствол, нашел сухую ветку и начал спускаться...
      Дна достиг быстро. С трудом разжег сушняк, сунул комель в щель между бревенчатой обкладкой. Постепенно ветка разгорелась, и стало хорошо видно...
      У ноги лежала белая собачка Анастасии. Бок - в крови. Значит убили... А это кто? Приподнял голову и...
      Стало дурно, началась рвота. С голодухи, должно быть...
      Николай. Николай Александрович... Рыжеватая борода, гимнастерка в крови...
      А это кто? Господи, да ведь это - императрица. Только... Что у нее с лицом? Это же не ее лицо...
      Девиц приподнимал одну за другой, быстро - они. Они, хоть убейся - это они...
      А Мария?
      Та, купеческая, была все же мало похожа. Только издали можно было ошибиться. А эта?
      Это - не Мария. Это купеческая...
      Выходит, Юровский их перемешал? Тех и других?
      Еще раз всмотрелся в лицо царя. Да оно же кровью залито, разве можно определить незнакомого человека, которого на круг и видел раз десять, самое большое? Нельзя...
      Так они или не они?
      И вспомнил, будто кто-то в ухо нашептал: "Мир никогда не узнает, что мы с ними сделали! Никогда!"
      Это не они. Убили семью купца. Значит, те, в мешках, были они? А на "фиате"-грузовике - подмена?
      Выбрался из шахты, аккуратно смотал веревку, положил на место. Они или не они?
      "Сергей..." - услышал.
      На другой стороне, за оградой, - Кудляков. Хотел броситься к нему, но Кудляков остановил: "Не надо ко мне подходить, Сергей. Бесполезно. Слушай. Убиты все. Юровский и Москва затеяли все это, чтобы бросить мир в пропасть. Чтобы никто и ничего не понял. И не доказал. Никогда..." Хотел ответить никого. Был Кудляков и пропал. Вспомнились слова Зои: "А твой друг Кудляков свою роль отыграл..." Привиделось? Собственные мысли взыграли? Или...
      Пришел, чтобы предупредить.
      Прощай, жандарм. В годину муки и раскола мало кто остается порядочным человеком. А ты остался. И пусть Господь успокоит тебя среди праведных...
      Когда выехал на Коптяковскую - путь преградили две легковые и грузовик с вооруженными рабочими. Из первого автомобиля неторопливо выбрался Юровский, ухмыльнулся:
      - Ну, юродивый? Алапаевских не попытался... утешить? Ну и ладно. Зоя тебе набрехала. Убивать тебя мы пока не станем - дело для тебя есть. Курьерское, важное...
      - Какое?.. - выдавил, стараясь не показать страха.
      Юровский понял и снова улыбнулся. Только недоброй была эта улыбка.
      - Повезешь в Москву хрупкий товар. Три банки со спиртом.
      - У них там своего мало... - хмыкнул. - Выпили весь...
      - Выпили - не выпили, а повезешь. Главное - внутри банок. Там доказательства о том, что мы из воли Владимира Ильича не вышли. Довезешь в целости - мы позабудем твои закидоны.
      - Не мои. Дзержинского.
      - А он теперь не в силе. Оклёмывается после плена, ага?
      Довезли до вокзала, посадили в отдельное купе вместе с тремя охранниками. Старший и сам - на первых полках, двое других - на вторых. Еда была, ели два раза в день - утром и вечером. Сухая рыба, черствый хлеб, вода в бутылях из-под водки - такими торговали в былые времена. Иногда старший вынимал из вещмешка консервы, но они дурно пахли - не то мясо, не то прокисшая требуха. Ильюхин есть не стал.
      Не разговаривали: ему - не о чем, а они не торопились выкладывать свои житейские неурядицы. Наверное, были предупреждены.
      Иногда бросал быстрые взоры на мастеровито сколоченный ящик - банки были в нем, в соломе. Мелькала мысль: хорошо бы открыть. Да разве при этих каменюках откроешь...
      На пятые сутки выбрались на перрон Казанского вокзала. Здесь уже ожидал автомобиль с шофером в коже. Молча поставили ящик в багажник, старший буркнул: "На том и всё. Мы обратно, а вы - куда велено", развернулись и ушли в здание вокзала, наверное - ждать обратного поезда. Да ведь вряд ли... Столица Красного Урала уже наверняка сдана...
      И вообще, ему-то какое дело - куда они и зачем?
      - В Кремль?
      - Туда, - отозвался солидно, хотя даже в намеке не подозревал - куда следует ехать с этими "доказательствами"...
      По пустынным московским улицам промчались быстро, въехали через Спасские ворота и остановились у Судебных установлений. "Значит, Свердлов... - подумал равнодушно. - Оно и лучше. Говорун, на себя любуется, с таким легче".
      И вот знакомый "предбанник", секретарь, дверь нараспашку, и веселый предвцика выходит навстречу из-за стола:
      - Здравствуйте. А... Где?
      Крикнул секретарю: "Давайте!", тот внес, пригибаясь всё же, в каждой банке - четверть спирта, не комар написал, и вышел, плотно притворив за собою дверь.
      - Знаете, что здесь? - Свердлов обошел медленно вокруг ящика. - А чем распечатать?
      - Да ножом, господи... - вытащил из кармана, раскрыл, поддел, доски слетели одна за другой, и обнажились сосуды скорби - так их назвал, когда увидел содержимое. Царь, царица, мальчик. Глаза закрытые, на белых губах мука, лица цвета простыни.
      - Ну, вот... - Свердлов удовлетворенно потер руки. - Порадуется Владимир Ильич... Он - отмщен. Я - счастлив!
      - А мне что теперь делать?
      - Немедленно возвращайтесь в Екатеринбург. Это просьба Юровского. Приказ, точнее...
      Вгляделся в лица. И снова, как и тогда, в шахте, при неверном свете сухой чадящей ветки, показалось на мгновение - не они. Пусть Бог убьет - не они, и все тут!
      Свердлов заметил, спросил настороженно:
      - Что-то... не так?
      - Что вы, что вы! - замахал руками. - Всё так, и еще как! До свидания, товарищ председатель! Премного вами благодарны!
      Истеричной иронии Свердлов не заметил. Он рассматривал "доказательства"...
      В город Екатеринбург вернулся вечером двадцать четвертого. Эвакуация шла вовсю: телеги, грузовики, колонны войск. Юровского застал в кабинете, он жег бумаги и на приветствие ответил походя:
      - Ага...
      Спросил - что делать дальше. Ответил:
      - Ждать моих дальнейших указаний. А пока - съездий в театр, Зоя Георгиевна и Лукоянов - там, пакуют особо ценные документы. Чтобы не привлекать внимания тех, кому не положено. Езжай, помоги...
      Пошел пешком, благо не так уж и далеко. Когда входил в знакомый подъезд - нос к носу столкнулся с... купцом. Он же - "государь император". Он же - покойник, и он же - неизвестно кто. Спросил, глотая ком:
      - Ты... Ты же... Вы же... убиты? Все?
      Купец - или кем он там был - посмотрел ошалело.
      - Вы, товарищ, объелись белены? Я партсекретарь театральной парторганизации и вас, полоумного, впервые вижу! Воды попейте... торопливо ушел. Но по испуганным глазам, по голосу дрожащему понял, догадался: выполняет приказ, "купчишка-актеришка", говнюк чертов. Что-то теперь Зоя скажет...
      Они встретили спокойно, с улыбочками:
      - Как добрался? Как Москва? А мы вот прямо отсюда - в Пермь. Отходим. Белые будут завтра же здесь.
      Спросил:
      - Купчишка этот... Я его сейчас встретил. А?
      Не смутились.
      - Всякое бывает... - философски протянул Лукоянов.
      - Вот еще? - удивилась Зоя. - Тебе показалось. Того не может статься...
      Последнюю фразу она пропела высоким противным голосом.
      Понял: ничего не скажут. И еще понял: акция, как они это называют, была. Следы запутаны. И прав Юровский: мир ничего и никогда не узнает...
      - Юровский приказал тебе передать, - начал Лукоянов металлическим голосом, - ты - остаешься в городе. Завтра же явишься как вполне раскаявшийся чекист, а ныне - ярый враг советвласти, признаешься во всем и заплачешь, размазывая слезы по щекам...
      - Тебя не шлепнут, не бойся, - вступила Зоя. - Им ты очень даже понадобишься. Они немедленно начнут расследование исчезновения царской семьи, и ты им поведаешь обо всем - безо всяких исключений и совершенно честно. Не утаивая ни-че-го!
      Да-а... Умельцы.
      - А вы не хотите... - улыбнулся. Чего там, теперь все равно...
      - Не можем, - Лукоянов развел руками. - Нам не поверят-с. А тебе - за милую душу!
      - Значит, я должен этой вашей "правдой" запудрить мозги точно так же, как и у меня они запудрены?
      - Легче будет врать, - сказал Лукоянов.
      - Я всегда говорила, - прошептала Зоя, - что среди нас всех - ты самый-самый умный, Сережечка... А жаль. Что не сладилось. У нас с тобой. А ты жалеешь?
      Он знал, о чем жалеет. Но им этого сказать нельзя.
      Сибирцы и чехословаки входили в город поутру, с оркестром, играли что-то славянское, но не русское. Жидкой цепочкой стояли по обе стороны Главного недобитки с цветочками, жидкое "ура" висело в грязном воздухе. Зрелище...
      Спросил у офицера:
      - А контрразведка где?
      Офицер заморгал, потом на чистом русском объяснил:
      - Называется "Военный контроль". Мы - армия освободительница. Нам старые приметы - ни к чему-с...
      Нашел быстро, ведь от добра - добро никто не ищет: отделение этого самого "контроля" заняло "Американскую". Солдат у входа объяснил:
      - Начальствует здесь надворный советник Кирста, Александр Федорович, так и обращайтесь, он любит.
      В кабинете Лукоянова сразу же выделил среди шестерых присутствующих его, Кирсту. Говорил тот быстро, начальственно, остальные почтительно слушали.
      - Вам что-с? - повернул голову. Глаза острые, взгляд сверлящий. Играет роль. Ладно...
      Объяснил: кто, что, откуда и зачем. Они слушали с открытыми ртами и широко раскрытыми глазами. Слова Ильюхина поразили.
      - Так-с... - Кирста сложил руки на груди. - А почему-с, собственно, я, мы все, должны вам верить? А?
      Протянул мандат. У Кирсты отвисла челюсть.
      - Его надо, его надо... Его надо немедленно арестовать? - не то спросил, не то потребовал кто-то из чиновников. От волнения у него потекло из носа.
      - Нет-с! - Кирста завел руки за спину. - Никаких арестов! Меня вот тоже - князь Голицын, главнокомандующий, сдуру, сдуру арестовал! И отпустил! И назначил! Кто-то донес, что я, служа здесь, в уголовном розыске, воровал деньги! - Обвел присутствующих торжествующим взглядом. Допустим, сказал я князю. Но - во-первых - кто их не ворует? Кто? А во-вторых - где доказательства? И князь - внял. Вы, собственно, с чем пришли-с?
      - Я, собственно, с останками царской семьи пришел. Или, может, они и живы? Я участвовал. Во многом. И все, что видел и слышал, - не утаю. Когда вы узнаете подробности, - вы убедитесь, что я не сумасшедший. И что я раскаялся. Во всем. И совершенно искренне...
      "Вам я помогу... - думал. - Помогу по правде. Но прежде всего - я помогу себе самому. Я должен найти истину. Если только... Если только мое раскаяние не входит в планы Яши-Зои-Яши и всех остальных зверей... Посмотрим. В конце концов - от земли быша и в землю отыдеши. Рано или поздно. А может, повезет?"
      И с удовольствием вгляделся в их растерянные лица.
      Кирста заговорил о явлении цареубийства на русской национальной почве. Сотрудники "Военного контроля", и Ильюхин - в том числе, почтительно внимали.
      - Русским присуще убивать своих государей в гораздо большей степени, нежели тем же британцам! - вещал с искренним пафосом. - В Англии убивали по закону, и всё было абсолютно ясно! Кто, когда, где и чем! А возьмите, к примеру, царевича Дмитрия? Тьма. Одни легенды... А кто убил императора Павла I? Каша... А Александра II? И здесь мы верим тому, что сообщает преступник. Но ведь слова должны подтверждаться вещественными доказательствами, показаниями других лиц. Но в данном трагическом случае я не сомневаюсь: мы найдем пули, которыми убивали. Место, которое послужило эшафотом. Мы установим лиц, совершивших сие страшное преступление. Но вот главного доказательства - убиенных, их тел - мы не найдем... А раз нет тел - не было и преступления. Я прав, Ильюхин?
      - Да. Насколько я понимаю замысел Москвы и Екатеринбурга, - все совершено так, чтобы тела убиенных никто и никогда не обнаружил. А слухи, сплетни и отдельные факты слились в песню: их никто не убил. Они живы. Вот в чем дело...
      Всё, о чем сказал сейчас, зрело постепенно, складывалось из разрозненных и туманных предположений. И вот, вылилось...
      Кирста смотрел сочувственно, присутствующие - бывшие служащие судебной системы и полиции, не скрывали - кто презрительного, а кто и восхищенного недоумения. "Вот, поди ж ты... От сохи, а как проникновенно мыслит", читалось на их лицах.
      - Все свободны, - возвестил Кирста. - Прошу работать в городе и окрестностях. Ценна любая информация, пусть и самая недостоверная! Вас, Ильюхин, я попрошу остаться...
      Когда все разошлись, сказал твердо:
      - Мы с вами проверим всё, абсолютно всё, что будет на слуху или попадет в поле зрения. Сейчас мы отправляемся в дом инженера Ипатьева...
      Ильюхин отметил, что в "Военном контроле" предпочитают называть ДОН "домом Ипатьева". А Уралсовет - "этим сборищем". "Так им, наверное, легче..." - подумал.
      Доехали за несколько минут. Забор уже доламывали, вокруг сновали солдаты и офицеры чехословацкого корпуса. Кирста объяснил: "Здесь хочет поселиться генерал Гайда". Вошли беспрепятственно и сразу же столкнулись с генералом. Через плечо у того висела коробка с маузером, на ремне - большой браунинг в кобуре; Ильюхин, мысленно прыснув в кулак, подумал, что на поясном ремне генерала хорошо бы смотрелись две или три лимонки.
      - Опять вы? - Акцента Ильюхин не заметил, но речь была беглая, непривычная, генерал так и сыпал словами, два адъютанта за спиной командующего почтительно внимали. - Какого черта йсче? Здесь теперь мой дом!
      - Мы хотели бы осмотреть подвал... - старательно-безразлично произнес Кирста. - Мы понимаем - вам втуне чужой земли язык и нравы, и - тем не менее...
      Гайда вгляделся, пожал покатыми плечами, сморщил нос.
      - Подвал-подвал... - повторил, словно вдумываясь в смысл этого наипростейшего славянского слова. - А-а... Да. Идемте. Я туда даже не заглянул. В Чехословацкой республике много своих проблем. Мы ненавидим короны. Мы ведь были под австро-венгерской! А на русскую нам - насрать. По-русски это будет - нагадить, да?
      - Наоборот. - Кирста уже вошел во двор, зашел в следующую дверь и с наслаждением прочитал вслух надпись на стене: - "Царя русского николу за х... сбросили с престолу". А? Господин генерал? Или вот еще: "У Гриши Распутина х... восемь вершков он как на этот х... посадит шуру она засмиётся". Великолепно, правда?
      Гайда пожал плечами:
      - Разгневанный народ имеет право на всё. И хватит болтать, подполковник...1
      Шли знакомыми комнатами, Ильюхин перестал прислушиваться к перепалке Кирсты и Гайды. Словно из тумана появились "латыши" и заговорили на своем непонятном наречии горячо и нервно, столь же нервно собирая свои револьверы, детали которых были разложены на столе. Оружие готовили к бою. Или к убийству. Но ведь это - всего лишь мираж? Но захотелось спросить: "А что, ребята, расстреляли вы семью?"
      - Что вы там бормочете... - раздраженно заметил Кирста. Сосредоточьтесь. Это - здесь?
      И, выплывая из сна, увидел Ильюхин стену в полосатых обоях, дырки от пуль - тут невозможно было ошибиться - именно от пуль - на разном расстоянии и от пола и от боковых стен, и тщательно замытые расплывы бурого цвета на дощатом полу.
      Кровь...
      Гайда стоял с открытым ртом и медленно поворачивал голову то вправо, то влево.
      - Н-да... - только и произнес. - Однако...
      - Значит ли все это, - сказал Кирста, - что семью убили? Причем именно здесь?
      - Я тоже задаю себе этот вопрос... - ответил Ильюхин.
      Гайда читал на стене какую-то надпись.
      - Допустим, следы крови мы исследуем. И допустим, эта кровь принадлежит человеку. И что? А если кого-то где-то убили и его кровью измазали пол и стены? Большевики мастера на такие штучки. Они - партия провокаторов и изуверов. А? - Кирста словно лекцию читал.
      - И я того же мнения, - согласился Ильюхин. - Дырки от пуль ничего не доказывают...
      - А надпись? - вступил Гайда. Похоже было, что антураж этой странной комнаты его беспокоил и задел. - Вот: "в эту самую ночь рабы убили царя". Это по-немецки и, кажется, это из Гейне, я не люблю этого слюнтяя. И что же?
      - Надпись можно было сделать в обеспечение вранья, - сказал Ильюхин.
      - И тогда, - подхватил Гайда, - те, в мешках, кого выводили отсюда в ночь на 17 июля, вполне могли быть членами царской семьи!
      - Или еще одним маневром для запудривания мозгов... - убито произнес Ильюхин. - Задача наша: либо трупы найти и подтвердить, что это - они. Либо... Найти живых....
      - Ну-у... - протянул Гайда. - А что эти трупы докажут? Ну одиннадцать человек. Необходимое число мужчин и женщин. И возраст, предположим, сойдется. Но ведь лиц - нет, сгнили. А одежду любую, даже подлинную, можно надеть на кого угодно! - Гайда был явно горд своими аналитическими способностями.
      - Это верно... - вздохнул Кирста. - Мы еще долго не научимся определять по костям принадлежность оных конкретным лицам.
      - А когда научимся - найдутся иные доводы... - кивнул Гайда. - Если общество не желает верить - оно и не поверит. Хоть вы ему фильму покажите...
      Что он имел в виду под "фильмой" - Ильюхин не понял, но догадался: доказать ничего нельзя. Пустое дело. И правы были организаторы этого убийства: после них - хоть что, хоть кто. У пролетариата мозги выворотные. А у его партии - и вдвое. Так что потомкам как бы и не светит...
      - Завтра поедем в урочище... - сказал Гайда. - Вы, Ильюхин, можете отдохнуть...
      Поселился в старой своей квартире - Татьяниной. Нахлынули воспоминания, о знойной любви - в том числе, но сразу же поймал себя на мысли, что ныне - ну, ничегошеньки не надобно. Хоть кто, хоть откуда. О Марии даже и мыслей подобных не было, а все остальные...
      Э-э, плевать.
      Ночью разбудил стук в окно. Подошел, отодвинул грязную занавесочку, в нечистом сумраке расплывалась бесформенная фигура. Не задумываясь, открыл, ввалилось нечто непонятное, в рваном пальто в пол и такой же шляпе со страусиным пером.
      - Чего надо? - рявкнул. - Ты - кто?
      Сняла шляпу, подняла лицо. Зоя-Зоя-Зоя... Она.
      Номер. Цирковой. А ведь серьезно работают, не откажешь.
      - Ну? - спросила весело. - Один? Вижу, что один. Дай поесть, умыться сообрази, а потом мы с тобой залезем у койку и совершим нечто не поддающееся человеческому опыту. А? - И заметив его злобно-ошалелый глаз, добавила: - Шучу.
      Умыться "сообразил" - нагрел на плите таз воды, еда тоже была; когда довольная Зоя вытерла губы чистым платком, спросил, не скрывая раздражения:
      - С чем пожаловала?
      - Доложи - что и как. Кирста, член суда Сергеев, прочие истцы по делу. Важна любая мелочь, любая деталь.
      Долго пересказывал, и в общем, и в деталях, наконец подытожил:
      - Они склоняются к тому, что вы все сделали мастерски и сути дела теперь не обнаружить.
      - В урочище, у шахты были?
      - Завтра.
      - Тогда я - спать. Если нагрянут - скажешь: "Снял оную на вокзале, потому - взыграла плоть". Документы у меня в порядке. После поездки расскажешь...
      Через пять минут она уже вовсю похрапывала, сладко раскинув руки и ноги по единственной ильюхинской простыне.
      Была она, конечно, весьма и весьма соблазнительна, но Ильюхин утешил себя философским построением: в голом виде они все зовут и манят, а настоящая красота - она являет себя по-другому. Как - неизвестно, но по-другому. С тем и заснул, подумав, впрочем, что если ей прямо сейчас оторвать голову - одной проблемой станет меньше.
      Но рука не поднялась - голая все же, да и странно как-то убивать женщину, которая так упорно тебя домогается. Неловко как-то...
      Когда проснулся в восьмом часу - ее уже не было.
      К Открытой шахте ехали знакомой дорогой - полем, лесом, потом - к переезду № 184. Неожиданно легковушка запрыгала по шпалам или бревнам, попросил остановиться, удивленному Кирсте объяснил:
      - В прошлые разы этой гати не было.
      - Ну и что? - лениво отозвался надворный советник, - впереди еще одна, и что?
      - А то, что все, к чему прикоснулись их руки, надобно бы проверить.
      - Эдак мы употеем без толку... - еще ленивее произнес Кирста. - В розыске открытия совершаются не озарениями, Ильюхин, а тяжкой работой...
      И действительно, в ста саженях лежала еще одна гать. Кирста только глянул усмешливо, но более вбивать гвозди в бедного своего попутчика не стал.
      К шахте приехали быстро, здесь уже вовсю копали и складывали находки на белый холст. Было множество пуговиц, пряжек, кнопок, разбитых и простреленных иконок, лежал офицерский ремень с пряжкой, попорченные драгоценные камни и кости - обгорелые, разрубленные и разбитые.
      Кирста вгляделся, хмыкнул.
      - Это нам подсовывают - мол, разрубили, бедных, на куски и сожгли. А они все до одного - живы! Вы можете поверить, что Ленин их всех убил, а не обменял немцам на продовольствие и прочее?
      - Я уверен в этом, - твердо сказал Ильюхин. - Ленин - он на все способен, вам не понять...
      - Прекрасно! - обрадовался Кирста. - Вот мы и проверим. То, что их не успели вывезти в совроссию, - это факт. Это - мое убеждение. Вот, агентура доносит, что царицу и девиц видели в Перми. Поедем и разберемся.
      Подбежал рабочий, протянул на ладони отрубленный "большой" палец. Кирста в руки не взял, но наклонился, начал разглядывать. Поднял глаза на Ильюхина:
      - Вы их видели, всех. Может быть - обратили внимание на их руки? Кому мог принадлежать этот палец?
      - Руки видел, ничего не запомнил, - угрюмо сообщил Ильюхин. - Я пойду, пройдусь...
      Хрустел под ногами папоротник, ломко трескались сухие сучья. Чего там... Мертвые все. И она. Она тоже. Солнце Завета. И нет боле ее очей. Нет.
      И еще подумал: Зоя. Зачем она здесь? Женщина длинная, мозги мужские, и кто она на самом деле - бог весть. Вон, Кудляков открылся. А эта - ни-ни...
      - Это оттого, - прошелестело за спиной, - что ты с ней не переспал...
      Оглянулся: он. Собственной персоной. И не призрак вовсе - призраки те просвечивают, а этот плотный, весомый...
      - Ты только не подходи...
      Те же слова...
      - А я хочу знать: ты кажешься или ты - есть?
      И шагнул навстречу - резко и твердо.
      Никого...
      "Я точно спятил... - подумал тревожно, но откуда-то из-за деревьев всё тот же шелест: "О человеке, которого увидел в театре как бы живым, - молчи. Его тебе показали специально. Но это не тот. Не купец..."
      Бросился на голос со всех ног - только низовой ветерок по папоротникам прошелестел едва слышно...
      - Кости эти мы проверим, - подошел Кирста. - Если человеческие - это уже кое-что.
      - Говно это, вот что... - ответил непочтительно. - А то вы не понимаете: они хоть кого убили и разделали, а кости - принесли. И как вы докажете, что кости эти - ихние?
      Кирста молчал, и тогда торжествующе закончил:
      - Вот поэтому никто и никогда не узнает, что с ними сделали. Примиритесь...
      Кирста отрицательно покачал головой:
      - Завтра же мы едем в Пермь. А пока - к преосвященному. Пусть благословит. А то тревожно мне что-то...
      Епархиальный архиерей, епископ Григорий не принял. К гостям вышел благочинный - юркий, маленький, с рябым безволосым лицом и глубоко посаженными глазками, они словно прятались в глубинах черепа. Благословив Кирсту и Ильюхина мелким крестом, сел за стол и предложил садиться. Сбивчивую речь надворного советника слушал внимательно, с интересом, но ни единым словом или жестом своего отношения не выразил.
      - У вас всё, уважаемые?
      - Кажется... - пожал Кирста плечами. - Да. Всё.
      - Тогда позвольте мне... - Поправив полы рясы и утвердив "кабинетский" наградной наперсный крест в центре груди, начал вдумчиво, неторопливо словно рассуждал сам с собой: - Вы предлагаете благословить розыск останков бывшей царской семьи... Что ж... - Пожевал губами. - С одной стороны - дело богоугодное. Но с другой, другой... - Встал, подошел к Кирсте, остановился и заглянул тому в глаза, склонившись, долгим проникновенным взором. Николай Второй сам, сам довел себя и подданных своих до крушения и гибели. Так чего же теперь стенать? Но дело даже и не в этом... - Вернулся к столу, сел, закинул ногу на ногу, отчего стал виден модный ботинок со шнурками. Дело в том, что надолго ли вы, господа? То-то и оно... А церкви жить и сострадать и дальше, при смене власти, понимаете? Вот вернется товарищ Белобородов, а то и сам Троцкий пожалует, и что? Расстрелы, расстрелы... Нет. Церковь не может ввязываться в сомнительное предприятие. Не может.