Невинные дела

- Я вполне согласен с нашей уважаемой хозяйкой, - торжественно сказал мэр Иолш. - Молитва сильней деклараций. Если война - кара божья, что мы можем? Только молить о милосердии. А петиции - это незаконная попытка уклониться от божеского наказания. - Уклонение от судебного приговора, да, да, уклонение... - подтвердил судья Сайдахи, - Карается по статье... по статье... - Странно, что приходится говорить об этом священнослужителю, - сердито перебил господин Тинтерл. - Видно, Баумбарлей права: настает конец света. Старый священник сидел молча и улыбался. Наконец он неторопливо заговорил: - Да, господа, молитва может творить чудеса. Но не следует искушать господа. Человек должен сам помогать себе, и небо поможет ему. Вы говорите: война - кара божья. Но Христом в нагорной проповеди сказано: "Блаженны миротворцы, ибо они сынами божьими нарекутся". - Мир, мир! - раздраженно перебила госпожа Прукстер. - Но не с коммунистами же! Вспомните, ваше преподобие: они безбожники! - Как, сударыня, - воскликнул священник, - и вы хотите, чтобы я божьим именем благословил то оружие, которое почитают бесчеловечным даже безбожники коммунисты? - Они считают его бесчеловечным только потому, что у них его мало, возразил господин Прукстер. - А у нас его достаточно? - спросил священник. - Больше, чем у них, - ответил Прукстер. - Хорошо. Значит, меня-то подозревать в неискренности у вас нет оснований? Я называю его бесчеловечным только потому, что оно бесчеловечно. - И все-таки вы помогаете коммунистам. - Ах, господин Прукстер, поверьте, простые люди даже не интересуются тем, у кого атомных бомб больше. Они не хотят терять своих детей и свои очаги. И они справедливо не верят, что война от бога, - они видят, что это вы, господин Прукстер, готовите смертоносные лучи. Сказано в заповеди: "не помяни имени господа бога твоего всуе..." - Не понимаю одного, - с досадой возразил Прукстер. - Нагорная проповедь была произнесена две тысячи лет назад. Почему же священнослужители всегда благословляли наше оружие? Мой отец был религиозным человеком и построил на свои средства храм святой Бернадетты, где вы проповедуете, отец Фредерик. Мы были всегда друзьями. Что же случилось? Почему теперь вы путаетесь в наши дела? - В ваши дела? - иронически переспросил священник. - Потому, очевидно, что простые люди перестали считать это только вашими делами. Когда речь идет о том, что будут уничтожать их детей, их жизнь, их дома, - они думают, что это также немного и их дела. К стыду нашему, это простые люди заставили нас, священнослужителей, - увы, далеко еще не всех - открыть наши духовные очи. Да, вы правы, еще две тысячи лет назад тот, чье имя мы, христиане, носим, принес в мир благостное слово мира. Теперь пришли сроки; вы сами выковали то оружие, которое разбило молчание двадцати веков. И вы же спрашиваете: что случилось? - Опасные речи... да, да, опасные... подрывные... коммунистические... сердито сказал судья Сайдахи. - Карается по статье... по статье... - Не поможет, господин судья, - возразил священник. - Господин лейтенант назвал крысами тех, кого Христос нарек сынами божьими. Но не поможет, если даже по рецепту господина лейтенанта с них будут сдирать шкуру... Лейтенант побагровел. Лицо его, украшенное многочисленными угрями, стало пятнистым. - И буду драть! - злобно воскликнул он и вскочил из-за стола. Прукстер шагнул к лейтенанту, который, казалось, готов был привести свою угрозу в исполнение. В воздухе запахло скандалом. - Вы, господа, не желаете иметь дела с коммунистами, потому что они безбожники, - сказал священник. - Неужели вы считаете христианином эту заблудшую овцу? - он сделал жест в сторону лейтенанта, который было рванулся к противнику, но был удержан Прукстером и Айкоблом. - Господа, господа, ради бога, успокойтесь! - говорил Прукстер. - Мы не на политическом диспуте. Пощадите дам! - Прошу прощения, господа, - священник встал. - Меня зовут пастырские обязанности... Я обещал провести ночь у церковного сторожа... Старик при смерти... Он поклонился и не спеша удалился. Лейтенант сделал попытку вырваться из державших его рук, впрочем, не очень энергичную, и, отдуваясь, опустился на стул. Вскоре он увлекся бутылками и госпожой Тинтерл: хозяин просил ее успокоить отважного воина. - Господа, и откуда на нас эта напасть? - воскликнул Крок, когда порядок восстановился. - Священник с коммунистами! Когда это было?! - В самом деле, Оскар, ты слишком добр! - сделанной томностью протянула Элеонора Прукстер. - Разве можно терпеть этого коммуниста в рясе - и где? - у нас, на военном заводе! - Сейчас каждый лезет в политику, - сказал редактор Милбэнксон. - Все стали государственными деятелями. Ученые рассуждают о политике, священники рассуждают о политике... - Да что там! - перебил редактор Пэрч. - Маленькие дети рассуждают о политике. Недавно в Томбире эти сторонники мира устроили демонстрацию. Вперед пустили ребятишек с плакатами: "Мы не хотим быть убитыми атомной бомбой". Даже дети считают своим долгом иметь политические взгляды!.. - Вот именно! - подхватила снова госпожа Прукстер. - Раньше было проще: каждый делал то, к чему приставлен. И правильно: раз ты священник молись, ученый - изобретай... Ведь вот Оскар: раньше завод производил прожекторы, а теперь понадобились эти "лучи Ундрича" - и что же, разве Оскар рассуждает о политике? Нет, он молча делает что требуется... - Ах, госпожа Прукстер, - восторженно воскликнул редактор Пэрч, поражаюсь я вашей способности так просто и ясно излагать самые важные вопросы... - Хорошо, если бы этой способностью обладали ваши газетные работники, мрачно заметил Прукстер. - Мы делаем, что можем, - скромно сказал Пэрч. - Что можете!.. Мало вы можете... Священник открыто проповедует мир, а вы терпите... - Но он же отъявленный коммунист!.. - Э, бросьте, Пэрч! Вы не хуже меня знаете, что он такой же коммунист, как вы турецкий султан. Давайте же, черт возьми, хоть себе будем говорить правду. Себя-то зачем обманывать? - Да, да, правду... Иногда хорошо... Правду... Себя обманывать... вот именно... хорошо... - вставил судья Сайдахи. - Постойте, не мешайте, господин судья, - отмахнулся Прукстер. - Ведь что мы можем противопоставить этому проклятому воззванию? Только уверения, что оно коммунистическое. Но если его начинают подписывать такие люди, как этот Фредерик... Рушится единственный аргумент... Элеонора права: каждый должен делать то, к чему приставлен. Но у нас так: и священник, и ученые, и дети делают политику, а вот господа журналисты, которые именно и приставлены к этому делу, ворон ловят. - Прукстер обратился явно к обоим редакторам. - Да-с, господа, дети своими плакатами делают больше, чем вы своими газетами. Поучитесь у детей! Хозяин был совсем не в духе. Он, конечно, был несправедлив к своим редакторам: оба трудились, не щадя ни сил, ни остатков совести, но ведь всегда так: если человек богат, он найдет на кого переложить вину за собственную оплошность. Господин Прукстер никак не мог признаться себе, что сделал оплошность в переговорах с рабочими. Снова и снова приходится повторять, что господин Прукстер был принципиален, а одним из принципов его и была твердая вера в то, что хозяин не может ошибаться, не может быть виноват. Что вообще значит слово "виноват"? Значит, кто-то, рассудив, признал за ним вину. А разве смеют хозяина судить?! Вряд ли кто из редакторов посмел бы возразить разгневанному "прожекторному королю". Но тут из соседнего кабинета донесся резкий телефонный звонок. - Что там такое? - недовольно воскликнул хозяин. Он быстро вошел в кабинет и так же быстро вышел обратно. Гости испугались, увидев его искаженное гневом лицо. - На заводе пожар! - отрывисто бросил он и метнулся к двери. - Я еду. - Оскар, ради бога, осторожней! - закричала Элеонора Прукстер. - Это забастовщики! Вызови охрану! - Охрана на заводе! - Прукстер был уже за дверью. Оба редактора, как охотничьи собаки за хозяином, кинулись за Прукстером. Гости стали разъезжаться.
      11. Звезда Бена Дакнайра
      Деньгами можно купить только людей. А есть вещи, о которых ничто не думает, и купить их нельзя! Случая не купишь...
      О.Бальзак. "Блеск и нищета куртизанок"
      Прожекторный завод и особняк господина Прукстера были расположены на противоположных концах Медианы. Вблизи завода теснились рабочие домики это был демократический район. Перед заводом, со стороны главного входа, простиралась довольно обширная площадь с храмом св. Бернадетты, построенным еще отцом Прукстера: очевидно, зачинатель военного бизнеса хотел видом постоянно находящейся перед глазами рабочих церкви внушить им мысль, что они работают на божье дело. Особняк Прукстера был в аристократическом квартале, на другом социальном и географическом полюсе. Но так как Медиана не так уж велика, добраться из дому до завода на автомобиле хватало пятнадцати минут. Оба редактора сели рядом с Прукстером, и хозяин велел шоферу гнать. Выехав со двора, Прукстер, приоткрыв дверцу, выглянул наружу. Стояла осенняя холодная ночь. Звезды безмятежно сияли, точно позируя поэту для стихов, и это взбесило господина Прукстера. Почему такая безмятежность, если у него пошла полоса невезения! Впереди, за домами, он увидел зарево. Его завод горит! Захлопнув дверцу и откинувшись на подушки, Прукстер злобно бросил: - Мерзавец Дакнайр! Поручил ему охрану, а он что допустил? Я с него с живого шкуру сдеру! Пропустить забастовщиков! Ясно, что их рук дело. В действительности, однако, все было иначе, чем представлял господин Прукстер. Нет, Дакнайр принял все меры предосторожности. Хотя забастовщики не проявляли никакой активности, Дакнайр, не полагаясь на эти внешние признаки спокойствия, решил усилить охрану завода. Немало братьев ордена "Вольных тюремщиков" служили охранниками при заводе: такое совместительство поощрялось и вполне устраивало господ Прукстера и Дакнайра. Теперь же Дакнайр решил пустить в ход и более квалифицированную силу. Во главе охранников он поставил свою "правую руку" - брата Сэма Скуолдринга, употребляемого только для самых важных и рискованных дел. Скуолдринг тоже был замечательный... как бы это сказать? Слово "личность" тут как-то не вполне подходит, настолько над личностью преобладали его феноменальные кулаки - именно в них сосредоточилась и проявилась его личность - с этой оговоркой он, конечно, был совершенно замечательной личностью. Но биография его была несколько проще, чем его хозяина, так как целиком вытекала из его кулаков и, в сущности, могла быть выражена в двух словах: он бил. Он бил в личных целях, он бил в порядке индивидуальных заказов там, где нужно было вразумить какого-нибудь непокорного профсоюзного организатора, он бил там, где нужно было спровоцировать столкновение, сорвать собрание... Работа его кулакам всегда находилась, заказы не иссякали, и все-таки всей его деятельности не хватало той целеустремленности, которую она получила, когда он вступил в орден. Можно сказать, что орден "Вольных тюремщиков" вдохнул душу в его кулаки. А кто заметил и подобрал Скуолдринга? Ну конечно же господин Бернард Дакнайр! Как по пальцам узнают пианиста и скрипача, так по кулакам Дакнайр узнал будущего брата ордена "Вольных тюремщиков". Этот человек как будто был рожден специально для ордена. И пожалуй, даже специально для того, чтобы стать правой рукой Бернарда Дакнайра, настолько слепо он повиновался своему мастеру. Вот почему господин Дакнайр послал своего верного оруженосца в дело, которое, по расчетам главного мастера, становилось самым важным. И вот холодной октябрьское ночью Сэм Скуолдринг сидел в проходной будке завода, время от времени выходя проверить посты внутри замолкнувшего завода, и снаружи - вдоль его каменной ограды. Дул резкий ветер, забиравшийся за воротник в рукава, во всякую щель в одежде и проникавший, казалось, до самых костей. Скверная погодка! Совсем напрасно морозят молодцов: разве забастовщики, да еще на пустое брюхо, полезут такой мерзкой ночью на завод? Зачем? Скуолдринг тоже изрядно промерз и все с меньшей охотой совершал свои вылазки из проходной будки. Наконец он незаметно задремал. Среди ночи он проснулся и заставил себя выбраться на холод. Он обошел южную ограду завода, где был главный вход, обошел восточную ограду, где наткнулся на спящего в будке охранника и хорошенько распек его, затем свернул за угол к северной ограде... Здесь у высокой каменной стены завода были сложены штабели тонких досок, употреблявшихся для разных поделок. С трех сторон доски окружала колючая проволока. И вдруг Скуолдринг с ужасом увидел, что вверху пробиваются огненные язычки. Пожар! - Пожар! Пожар! - с неистовым криком Скуолдринг бросился к проходной будке. Пока по телефону вызывали пожарную команду, Скуолдринг с несколькими охранниками вернулся к горящим доскам. Огонь уже прорвался наружу: вероятно, внутри все горело. Ах, черт возьми, прозевать такой пожар! Скуолдринг неистово ругался. У колючей проволоки Скуолдринг наткнулся на лежащего человека. Видимо, он пролезал под колючей проволокой, задел ее, колючки разорвали его одежду. Одежда его была не только порвана, но обгорела и дымилась. Человек лежал не шевелясь, лицом вниз: он был без сознания. - Вот он, поджигатель! - воскликнул Скуолдринг и перевернул неподвижное тело на спину. Все узнали пожилого бродягу Джима, известного под кличкой Дохлая Жердь, что заменило ему давно забытую фамилию. Он слонялся по городу, работал, если попадалась работа; просил, если подавали; воровал, если что плохо лежало. Иногда на целые месяцы он исчезал из города, затем снова появлялся, точно Медиана притягивала его, хотя никакой собственности, кроме своей тени, у него не было. Впрочем, он и сам был не многим объемнее своей тени: за худобу он и получил свое звонкое прозвище. Скуолдринг распорядился перетащить Джима в проходную. Трубя и звеня, примчалась пожарная команда, и Скуолдринг разослал сбежавшихся охранников ей на помощь и по постам. Джим, которого положили на скамью, стал в тепле проявлять признаки жизни: раскрыл глаза, попытался было приподняться, но снова упал, прохрипев: "Воды!" Скуолдринг злобно сунул ему в зубы край жестяной кружки, Джим пил, обливаясь и захлебываясь. - Ну, дохлятина, очнулся? - свирепо спросил Скуолдринг, когда Джим наконец уселся, опираясь спиной о стену. - Видишь этот крюк? - показал Скуолдринг на потолок. - Так вот, считай, что ты уже болтаешься на этом крюке. А не нравится, выкладывай все начистоту. Понял? Но Джим и не собирался ничего скрывать. История была самая простая. В эту холодную ночь ему не повезло: ни в сарай, ни на чердак - нигде забиться не удалось. Вот и занесло его в доски: между штабелями были промежутки, есть где человеку погреться, все-таки там затишье. Ну, закурил, холодно ведь. Сам не заметил, как задремал, да, видно, огонек из трубки заронил... - Ты мне глаза не отводи! - яростно закричал Скуолдринг. - Говори: кто послал поджигать? - Я? Меня? Да господин начальник... - Э, я думал, с тобой добром договорюсь... Ну, пеняй на себя! Скуолдринг с таким свирепым видом подошел к бродяге, что тот завопил: - Начальник, господин начальник, все скажу, все, что надо!.. - Забастовщики подослали? - Они... - Коммунисты? - Они... Скуолдринг услышал в коридорчике шаги Дакнайра и, наскоро показав Джиму свой знаменитый кулак, прошипел: - Ну, смотри, попробуй отказаться от своих слов! Дакнайр был взбешен. Этот неожиданный пожар грозил сжечь его карьеру. Скуолдринг понял, что дела его очень плохи, когда услышал, каким презрительным тоном хозяин бросил ему: - Щенок слепорожденный! Мокрица! Туда же - взялся за охрану!.. Купи себе соску!.. - Да ведь забастовщики подослали, коммунисты... - заторопился Сэм, показывая на Джима, безуспешно пытавшегося вскочить со скамьи. - Сам сознался... Говори! - прикрикнул он на бродягу. Джим, так и не совладав со своими ногами, снова свалился на скамью. - Да... действительно... коммунисты... - бубнил он, - подослали... говорят: подожги... обещали... - тут бродяга запнулся, не успев придумать, что ему обещали. Господин Дакнайр, брезгливо разглядывая бродягу, напряженно раздумывал. Конечно, можно затеять дело против забастовщиков. Да ему, Дакнайру, чести от этого мало: допустил, чтобы лазутчик коммунистов поджег завод! Выдумка хороша для Сэма, а не для будущего Великого Магистра Ордена. Здесь нужен взлет вдохновенней! И вдруг господин Бернард Дакнайр понял: вот он, великий случай, великий шанс! - Коммунисты сказали: подожги... обещали... - тянул бродяга. - Заткнись! - угрожающе тихо сказал Дакнайр. - Чего врешь? Бродяга осекся и замолчал. Он ничего не понимал: тот грозил, а этот... Скуолдринг был изумлен еще больше: хозяин не одобрял его замечательной выдумки. - Ты видел, как упал огонь? - отрывисто спросил Дакнайр у бродяги. - Из трубки? Не видел. Спал. - Из трубки... - передразнил Дакнайр. - С неба! Бродяга молчал. Он понимал только, что над ним издеваются. - А ты видел? - повернулся Дакнайр к Скуолдрингу. Сэм понял. У него мороз по коже подрал: хозяин гениален! - Видел! - радостно закричал он. - Видел! - Эх ты, дурак, - почти ласково сказал Дакнайр бродяге. - От страха все перепутал. Слушай да запомни. Ты проходил мимо досок. Вдруг с неба упал огненный луч. Тебя обожгло. Загорелась одежда. Ты потерял сознание. Ведь так? - Так... - неуверенно сказал бродяга. - Ну вот, и он видел, - Дакнайр показал на Скуолдринга. - И я видел. Дома, из окна... Луч с неба видел. Потому сюда и прибежал. А ну-ка повтори... Господин Прукстер приехал, когда огонь уже сбили. Пожарники заливали догоравшие доски. Прукстер ругнулся и пошел в проходную, где, как ему сказали, был Дакнайр. Он собирался до конца разделать этого мерзавца, так, чтобы от него костей не осталось. Но поднесенная ему Дакнайром история заставила его онеметь. Он слушал и изумленно поглядывал на вещественное доказательство: бродягу в обгорелой одежде, с обожженным лицом и руками. Оба редактора самозабвенно строчили в блокноты. "Да, этот пойдет далеко!" - подумал Прукстер о Дакнайре: он чувствовал не только изумление, уважение, почтение, но даже что-то вроде робости. И господин Бернард Дакнайр, ощутив это, понял, что великий шанс не упустил. Нет, о нем не скажут, что звезд с неба он не хватает! Разве не с неба снял он свою звезду?
      12. Последние дни Помпеи
      ...есть только одно средство, одно-единственное, чтобы увлечь толпу: Паника. Поверьте: чтобы раскачать безоружную массу, надо нагнать на нее страх. Надо бежать и кричать: "Спасайся, кто может! К оружию!"
      А.Франс. "Современная история"
      Кто слышал в Великании о Медиане? Кроме самих медианцев, немногие. А теперь о Медиане говорили в столице, во всей стране, во всем мире! Теперь стало ясно, что таинственные лучи направляются из-за океана и притом удивительно точно: они попали в Медианский завод прожекторов Ундрича. Это уже не какой-то безыменный, никому не нужный островок! Генерал Реминдол вначале смутился: откуда новый луч? Может быть, действительно Коммунистическая держава? Но в столицу прибыл господин Прукстер, генерал встретился с ним и успокоился. Черт возьми, случай снова давал ему в руки сильно действующее средство! Возбуждение в столице царило необычайное. Депутат Скрафастер выступил в палате с громовой речью, в которой обрушился на правительство с обвинением в бездеятельности, беспечности, безрассудстве, безразличии, бестолковости, бессердечии, бесчеловечности, бессистемности и т.д. и т.д. Воистину надо быть беспечным и безрассудным, чтобы не принять мер для охраны города Медианы от нападения Коммунистической державы: ведь именно в Медиане организуется производство "лучей Ундрича". Или об этом ничего не известно нашему военному министерству? Депутат Кэрс, известный своими нескончаемо длинными речами и потому незаменимый для обструкций, произнес самую короткую в своей жизни речь: "Не понимаю, о чем мы тут разглагольствуем? Агрессия совершена - значит, время болтовни прошло. Или у нас нет атомной бомбы?" Выступивший с ответом военный министр генерал Реминдол был не менее краток: он сказал, что даст ответ не сейчас, а скоро, очень скоро, и не здесь, в Медиане. Ответ будет сокрушителен. Речь министра заинтриговала. Министр просвещения сообщил, что им отдано экстренное распоряжение о проведении во всех школах атомной тревоги. Всем школьникам выдаются металлические номерки, по которым родители смогут опознать трупы своих детей, сожженных таинственными лучами. Словом, столица была охвачена паникой, как будто бы, подобно древней Помпее, небесный огонь уже был готов испепелить ее. Впрочем, многие господа, не поддаваясь никакой панике, умело устраивали свои дела. Именно в эти дни выросли, как грибы после дождя, многочисленные конкурирующие акционерные компании под разными наименованиями и поэтическими девизами: "Безопасна жизнь только у нас", "С милым рай и под землей", "Не на земле, а под землей счастье..." За весьма сходную цену пионеры новой отрасли строительной индустрии предлагали клиентам уютные индивидуальные подземные убежища на одну-две персоны и на целую семью. Тогда же возник всемирно знаменитый проект создания "Города Будущего", или, как его иначе называли, "Эдема XX века". Расположенный на глубине многих тысяч футов, он должен быть полностью изолирован от внешнего мира и снабжен всем необходимым вплоть до варьете с обнаженными девами. Нипочем ему будут бушующие наверху атомные, водородные бомбы, лучи смерти и прочие земные достижения. Население его в сотни тысяч человек, естественно, имели право составить лишь люди, доказавшие свою жизнеспособность с капиталом не менее ста миллионов. В этом подземном Эдеме счастливцы по слову божию будут плодиться и размножаться не одну сотню лет и лишь невинные праправнуки выйдут на поверхность земли, чтобы посмотреть, что же именно осталось на земле. Этот блистательный проект показал всему миру величие идей и дел Великании. В эти же дни разъезжал по всей стране с импрессарио прославившийся господин Джим Фленч. Никто теперь не посмел бы назвать его Дохлой Жердью. На нем прекрасный костюм от первоклассного портного, а жалкие отрепья, в которых его подобрали у горящих досок, фигурируют в качестве вещественного доказательства, когда господин Джим Фленч повествует перед потрясенной аудиторией о своем чудесном спасении от таинственного луча. А господин Бернард Дакнайр, конечно, пожал плоды своей гениальной идеи. Он уже в столице и организует новый патриотически-великанский орден, но пока не подобрал для него достаточно звонкого названия. О, эта восходящая звезда скоро, очень скоро засияет на столичном небосклоне! Трезвые голоса тонули в общем шуме. Профессор Чьюз-старший напечатал в газете "Рабочий" статью, в которой доказывал, что перенос мощной энергии через океан при помощи лучей - нелепость; к тому же лучи прямолинейны: обогнуть землю они не могут. Пожары на безыменном острове и в Медиане, приписываемые "лучам из-за океана", - выдумка, злостная провокация. Статью замолчали. Президент Бурман на сей раз произнес по радио весьма воинственную речь, для чего ему пришлось дважды нажать все кнопки своего автомата в шестом ряду, где, как известно, доктор Крафф расположил философию атомной бомбы. Не довольствуясь этим, президент обратился к обеим палатам с посланием, в котором просил о дополнительном ассигновании на оборону десяти миллиардов. "Раки" и "крабы" с энтузиазмом утвердили новый закон. Жизнь в Великании пошла нормальным порядком.
      13. Генерал Реминдол громит врагов
      Кто из читателей воспылает желанием ближе познакомиться с мистером Вильямом Болваниусом, тот пусть прочтет его замечательное сочинение "Способ стереть вселенную в порошок и не погибнуть в то же время".
      А.П.Чехов. "Летающие острова"
      Вскоре стало известно о сюрпризе, который подготовил стране генерал Реминдол: было объявлено об испытании "лучей Ундрича" в полевой обстановке близ города Медианы. Туда прибывает сам министр, изобретатель и комиссия по проверке условий испытания во главе с профессором Уайтхэчем. Как обычно, Уайтхэч сначала отказался возглавить комиссию: все таинственные лучи из-за океана он, понятно, не мог принять за чистую монету. Но кончилось тем, что генерал Реминдол переубедил его. Не все ли равно, в конце концов, какими средствами поддерживать на высоте боевой дух? Разве этот боевой дух не создает ученым благоприятных условий для работы? (Понятно, для тех ученых, которые знают, куда направить свои силы!) Профессор Уайтхэч не мог не признать, что аргументы генерала достаточно убедительны. Медиана торжественно встречала своих гостей. На аэродроме собрались толпы народа. Здесь же были медианские сливки, впереди всех стояли трое: "прожекторный король" Прукстер, мэр Иолш и судья Сайдахи. Трудно в одном человеке сочетать все достоинства. Зато эта троица сочетала все главное: Богатство (Прукстер), Благородство (седая грива Иолша) и Ум (красноречие судьи Сайдахи). Именно судье Сайдахи и было поручено приветствовать знатных гостей, а в помощь его красноречию новый главный мастер "Вольных тюремщиков" Сэм Скуолдринг выставил своих молодцов, точно указав им, когда следует проявлять энтузиазм. Трибуны были черны от публики. Сучья деревьев за оградой аэродрома от насевших на них мальчишек превратились в огромные гроздья винограда. Вот вдали показались увеличивающиеся точки самолетов. Возбуждение публики достигло предела. Какая-то излишне нервная дама забилась в истерике, ее пробовали было вынести, но у ворот она спрыгнула с санитарных носилок и бросилась назад. Головной самолет сел на летное поле. Толпа дам, восторженно визжа и размахивая пышными букетами, бежала к машине. Из нее вышли генерал Реминдол, инженер Ундрич и профессор Уайтхэч. Улыбаясь, каждый принял по охапке букетов. Вскоре все пять самолетов с экспертами, ассистентами, корреспондентами, фотографами, кинооператорами и прочими гостями были на аэродроме. Тогда судья Сайдахи приблизился к микрофону, и тысячи репродукторов разнесли его взволнованную речь по всей стране. - От имени... от имени... всего населения, - сказал судья Сайдахи, - вот именно, приветствую... творца... смерти... вот именно, "лучей... смерти..." Ваш приезд... несет счастье... да, да, нашим людям... несет... смерть... нашим врагам... несет... вот именно, ваш приезд, - и господин судья неожиданно закончил: - Да здравствуют "лучи смерти" Ундрича! Да здравствует генерал Реминдол! Столичные гости были поражены такой речью, но слушатели бурно аплодировали, и гости, видимо решив, что, по местным понятиям, это вполне приличное приветствие, с чувством пожали руку достойному судье. Затем генерал представил обществу изобретателя инженера Ундрича, профессора Уайтхэча, группу прибывших ассистентов, военных и ученых экспертов и знаменитого летчика, аса и рекордсмена, майора Дауллоби, который должен был выполнить весьма ответственную роль в предстоящем испытании. Гости и встречающие лица сели в автомобили и под гул толпы отбыли в резиденцию Прукстера на торжественный банкет. Испытания были назначены в тот же день, под вечер. Ундрич считал сумерки наиболее подходящим временем: все предметы были еще достаточно видны, и вместе с тем бледно-голубые лучи его прожектора, терявшиеся днем, эффектно выделялись на фоне темнеющего неба. Медианский аэродром, расположенный недалеко от города, граничил с большим лугом - место было очень удобно для испытаний. Народу собралось множество. Расчет Реминдола и Прукстера покоился на старой истине: пышные военные торжества, будь то в прошлом парады разряженных по-опереточному кавалеристов или в настоящем авиационные парады, неизменно привлекают толпы и настраивают даже самых мирных обывателей на воинственный лад. Со всех концов страны съезжалось множество корреспондентов. Опять маленькая Медиана была на виду у всех. Здесь происходило первое испытание "лучей Ундрича" не в лаборатории, не в зале, а в полевой, почти военной обстановке. Прожектор был расположен ниже центральной трибуны, откуда за испытанием наблюдали господин Прукстер, приезжие гости и знатные лица Медианы. Резкие звуки сирены оповестили о приближении "неприятеля". В небе показалась точка, которая быстро приближалась и росла. Этот майор Дауллоби вел обреченный самолет. Вот он над самым аэродромом. От самолета отделилась маленькая фигурка, и над ней раскрылся пышный зонт. Майор Дауллоби на парашюте спустился на аэродром; к нему примчался мотоцикл, майор Дауллоби вскочил на заднее сиденье, схватившись за плечи мотоциклиста, и они стремительно умчались. Самолет, управляемый при помощи автопилота, удалялся от аэродрома. Внезапно из прожектора вырвался голубоватый луч. Он поднялся, нащупал удалявшийся самолет, и в этот же момент серебристокрылую машину охватило пламя. Самолет накренился и, оставляя за собой огненно-дымный след, ринулся вниз. Он упал на лугу. Примчалась пожарная команда и погасила догоравшие остатки. Толпа кричала и аплодировала. Ундричу жали руку, дамы обнимали его. "Вольные тюремщики" качали майора Дауллоби. Никогда Медиана не видела такого торжества! Генерал Реминдол пожелал обратиться к народу с речью. - Граждане Медианы! - воскликнул генерал. - Вы только что видели действие изобретенных инженером Ундричем лучей. Вам понятно, что теперь нам не страшна агрессия со стороны Коммунистической державы. Мы навсегда отобьем охоту у Коммунистической державы нападать на нас. Достаточно будет мне в своем кабинете нажать на пульте управления маленькую белую кнопку - и тысячи, десятки тысяч самолетов и направляемых снарядов одновременно поднимутся с сотен наших аэродромов и устремятся через океан, чтобы испепелить города, села, заводы и поля Коммунистической державы. Сотрем все в порошок! Нечего жалеть коммунистов! Вот когда мы вздохнем свободно! И для этого надо немного: честно и самоотверженно трудиться над созданием того сверхмощного оружия, которое выковывается здесь, в вашей славной Медиане! Коммунистическая держава стремится посеять в нашей стране рознь, вызвать сомнения, волнения, забастовки - так она рассчитывает обезоружить нас. Это они, коммунисты, толкнули медианских рабочих на забастовку. Граждане Медианы! Разрушим коммунистические козни, чтобы выйти победителями! "Вольные тюремщики" покрыли речь могучими криками восторга, пошли снова рукопожатия, восхищенный господин Прукстер с искренним чувством воскликнул: "Какой блестящий оратор!", и прослезившаяся супруга директора заключила генерала в объятия. Десятки фото- и киноаппаратов запечатлели и эту сцену. Генерал Реминдол и гости пробыли в Медиане еще день. Они посетили и осмотрели прожекторный завод, увы, пустой и остановившийся. - Можете быть уверены: скоро, очень скоро завод будет работать! значительно сказал генерал Реминдол корреспондентам. - Мы не можем допустить, чтобы коммунистические забастовщики срывали наши оборонные усилия! Проводы были не менее торжественны, чем встреча. - Я доволен, очень доволен! - сказал генерал, садясь в самолет.
      14. Умиротворение Медианы
      Не дал ли нам творец... Прав неотъемлемых и среди них таких, Как право мирно собираться И просить того, что нужно? Попробуй же ты полицейским... об этом намекнуть... Где сложишь кости перебитые свои?