Легенды о Тигре и Дел (№4) - Разрушитель меча

Никто не пил. Они приняли фляги с пылкой благодарностью, но ни один не сделал ни глотка. Мехмет повернулся к нам. Мы все еще сидели на лошадях, в растерянности глядя на акетни.

– Объясни им, что мы отдаем им эту воду, – сказал я Мехмету на Пустынном. – Мы оставили ровно столько, чтобы хватило добраться до Кууми. Они могут спокойно выпить все.

Мехмет покачал головой, слушая бормотание Южан. Их было пятеро – у всех головы обернуты тюрбанами, темные лица полускрыты пыльными легкими вуалями. Под широкими бурнусами ничего нельзя было разглядеть, но судя по жилистым запястьям и коже, покрытой пигментными пятнами, все пятеро были гораздо старше Мехмета. Как он и говорил.

– В чем дело? – спросила Дел.

Я пожал плечами, придерживая жеребца, который просто горел желанием нанести визит стаду ослов, чтобы объяснить им, кто теперь за главного. Лошади ненавидят ослов. И, по-моему, взаимно.

– Никто не хочет пить.

Мехмет шагнул к нам.

– Мы приносим вам свои благодарности, люди с мечами. Вы заслужили глубокую признательность акетни за воду и помощь.

Я уже собирался начать отговариваться, но от растерянности забыл все, что хотел сказать, потому что Мехмет и его спутники упали на колени и низко склонили головы, а потом наклонились вперед так, что лбы коснулись песка. Выражение глубочайшего почтения; такого мы не заслужили. Все застыли на песке. Из-под назатыльников, защищавших кожу от солнца, спускались тонкие седые косы. Все женщины? Поспорить я бы не согласился. Да и как определить, если с ног до головы человек укутан бурнусом и вуалью?

Мехмет нараспев произнес монотонную речь и тут же получил ответ гнусавым пятикратным эхо. Каждый приложил ладонь к песку, поднимая облачко пыли, и пальцами нарисовал через весь лоб ровную линию. Когда они подняли головы, кристаллы Пенджи, прилипшие к коже, засверкали в лучах солнца. Четыре женщины и старик, решил я. Шесть пар темных пустынных глаз встретились с голубыми и зелеными.

И я вдруг почувствовал себя чужим. Сам не знаю почему, но мне стало неуютно. Глядя на этих Южан, я осознал, что не имею с ними ничего общего. Я был совсем другим. Какая бы кровь во мне ни текла, ни капли ее не принадлежало акетни Мехмета.

Я поерзал в седле. Дел молчала. Мне стало интересно, о чем она думала, так далеко от дома.

– Вы пойдете на дарение воды, – тихо сказал Мехмет.

– Дарение? – я удивился не меньше, чем Дел.

– Вы пойдете, – повторил Мехмет, и другие торопливо закивали и пригласили нас жестами.

Они казались людьми безвредными – я не заметил никакого оружия, даже обычных ножей – и мы с Дел, обменявшись взглядами, уважительно приняли приглашение и соскочили с лошадей. Я подвел жеребца к ближайшему фургону и привязал его к колесу. Дел пришлось завести кобылу за фургон и оставить ее там.

Мехмет и его акетни, во всем стараясь выразить нам свое почтение, окружили нас и отвели к самому последнему фургону, где нам предложили подождать. Потом Мехмет и другой мужчина откинули складки ткани, прикрывавшей вход в повозку, и вошли внутрь, вежливо разговаривая с интерьером. Через несколько минут фургон исторг странный груз: древнего, иссохшего человека, завернутого в серо-голубой бурнус, одетый поверх легкой белой мантии.

Мехмет и его спутник очень осторожно вынесли старика, подчеркивая его хрупкость своим повышенным вниманием. Остальные Южане тем временем вытаскивали из фургонов подушки, веера из пальмовых листьев, ставили временные навесы от солнца. Старика устроили на подушке и над его тюрбаном натянули легкую ткань. Мехмет опустился перед ним на колени с одной из фляг и тихо заговорил.

Я за свою жизнь встречал достаточно шукаров, шодо и святых, не говоря уже о танзирах в преклонном возрасте. Но никогда еще не видел я человека настолько старого. И с такой жизнью в глазах.

Волосы на затылке поднялись. Кости заныли.

Мехмет продолжал бормотать, время от времени показывая то на меня, то на Дел. Слов я не понимал, но было ясно, что он рассказывал о своих приключениях начиная с того момента, как покинул акетни. Я вспомнил свой категорический отказ искать караван ночью. У меня, конечно, были на то причины, то теперь, взглянув в яркие черные глаза древнего старика, я почувствовал угрызения совести.

Я перенес свой вес на другую ногу, чтобы отдохнуло больное колено, и обменялся взглядами с Дел. Она не хуже меня почувствовала, что старик оценивает каждого из нас, сопоставляя увиденное с рассказом Мехмета. Если он только скажет, что я…

Нет.

Мехмет сказал. Мне этого слышать не хотелось.

Как и остальные, старик носил тюрбан. Полоска ткани, обычно скрывавшая лицо, складками висела под подбородком. Темное пустынное лицо было таким морщинистым, что напоминало смятый шелк. Впалость вокруг рта выдавала отсутствие зубов. Старик сгорбился на подушке, изучая то меня, то Дел, и внимательно слушая человека на несколько десятилетий моложе его.

Дед? Вряд ли. Скорее прадед.

В конце концов Мехмет закончил. Потом он низко поклонился и предложил флягу старику.

Дарение воды. Все Южане опустились на колени. Дел и я, заметив это, едва не последовали их примеру, но вовремя вспомнили, что для акетни мы были чужаками и наше вмешательство в ритуал, даже с лучшими намерениями, могло быть воспринято как оскорбление. А неприятностей нам и без этого хватало.

Мы ждали. Потом старик положил свою жилистую, слабую руку на флягу Мехмета и что-то тихо пробормотал. Я решил, что это было благословение, а может слова благодарности.

Мехмет налил немного воды в дрожащие, сложенные чашкой ладони. Старик развел пальцы и струйки потекли между ними, капая на песок. Когда упала последняя капля, старик легко коснулся песка, словно шлепнул ребенка.

Я не знаю, что он говорил, но все слушали восхищенно и шумно вздохнули, когда пальцы оставили на лбу ровную полоску.

Ничего особенного, но я не мог оторваться. Я смотрел на складки. На линии. На глубокие морщины, забитые мокрым песком.

– Тигр? – тихо позвала Дел.

Я не мог отвести глаз от старика. Худые руки медленно начали двигаться, и мне казалось, что каждым движением они пытались оживить во мне то, что выжег своим присутствием Чоса Деи. Кожа сразу начала чесаться, внутренности медленно леденели…

Мне нужно выбраться отсюда…

Складки, линии и морщины.

– Тигр? – повторила Дел.

Мне нужно выбраться отсюда, пока старик меня не обнаружил…

Я поднес руку к лицу, проследил пальцами шрамы песчаного тигра. Складки, линии и морщины. Не говоря уже о четырех глубоких полосах, проходящих через щеку.

Старик улыбнулся. А потом он начал смеяться.

Стемнело. Мы сидели кругом, старик отдыхал на своей подушке. Все наконец-то сняли вуали и мы увидели очень похожие остроносые Южные лица, светлевшие каждый раз, когда на глаза им попадалась фляга с водой. Я был прав, успокаивая Дел: эти рожденные в Пендже люди привыкли ограничивать себя в воде и запросы их были невелики. Это отражалось на их внешности.

Мы пустили по кругу флягу, каждый сделал глоток, потом передали кумфу и хлеб и каждый откусил по куску. Должные ритуалы были исполнены и люди начали тихо переговариваться.

Мехмет сказал, что все они были родственниками. Такими были все акетни, объяснил он, они объединяли людей одной крови и одной веры. В своем акетни Мехмет был самым молодым и теперь, пока он не найдет женщину, которая согласится стать его женой, у старого хустафы не будет новых родственников.

– Ху… кого? – не понял я.

Мехмет отличался завидным терпением. Он объяснил, что хустафой назывался старейшина племени. Отец акетни. Хустафа был в каждом акетни, но их был особенный.

Ну конечно, всегда так.

Их хустафа, продолжил он, зачал трех девочек и двух мальчиков с женщиной, которая давно уже мертва. Они, в свою очередь, зачали других детей, но никто не захотел остаться в акетни. Двое умерли в сезон лихорадки, трое других просто ушли.

Мы с Дел переглянулись.

Ушли, с нажимом повторил Мехмет. Они покинули их акетни в поисках порочной жизни.

Разумеется. Жизнь вне акетни – и вообще-то любой группы последователей той или иной религии – всегда считается порочной. Тут удивляться нечему.

Аиды, как же я ненавижу слепую веру.

Все акетни были очень маленькими. В них входили по семь человек, не больше, и только один мог быть достаточно молодым, чтобы зачать. Мехмету нужна была жена.

Я посмотрел на Дел. Мехмет посмотрел на Дел. Все в круге посмотрели на Дел.

Получившая такое повышенное внимание вдруг напряглась как веревка. Не понимая ни слова из нашего разговора, Дел насторожилась. От возникшей напряженности вибрировал воздух.

– Ему нужна жена, – не без ехидства сообщил я Дел.

Она уставилась на Мехмета. Я бывал в баньши-бурях и потеплее.

Но Мехмет был не дурак. Он тут же поднял руку.

– О беловолосый африт с Севера, я слишком прост для тебя.

Я вынужден был признать, что Южанин нашел ловкий способ избежать гнева Дел и одновременно без долгих объяснений тактично успокоить обнадеженных единоверцев. Я готов был поспорить, что за время нашей поездки он неоднократно представлял себе как Дел осчастливит его, согласившись лечь в его постель – а кто о таком не мечтает, разве только мертвый, да и тот очнулся бы, подойди Дел к нему – но он понимал, что мечты останутся мечтами. Они с Дел были слишком разными.

Придется ему довольствоваться спасением своего акетни. Хватит с него для начала, кисло подумал я. Нельзя быть таким жадным.

Дел пошевелилась медленно и осторожно, как собака, не уверенная, чего ждать от окружающих. Шерсть на загривке еще стояла дыбом, хотя кроме меня никто этого не видел.

Мехмет продолжал рассказывать. Оказывается и они, в глубине Пенджи, услышали о джихади и его цели.

Я вскинул голову. Он ведь говорил обо мне.

Конечно их хустафа давно уже ожидал прихода мессии. Акетни и существуют для того, чтобы его встретить.

Я нахмурился. Мехмет это заметил и заторопился все подробно объяснить. С его говорливостью он не мог смолчать.

Когда он закончил, я кивнул, надеясь, что больше ничего об этом не услышу. Но рядом сидела Дел, жаждавшая узнать тему долгого рассказа на незнакомом языке.

– О чем он говорил?

– Мы правильно догадались, что такое акетни: это группа людей, которые создали свою религию. Такое часто случается в Пендже… когда боги отворачиваются от племени, или когда племя проигрывает большую битву, или когда начинается болезнь, когда «магия» слабеет и так далее люди расходятся. Иногда племена распадаются на семьи. Видимо это и есть такой акетни. Когда-то они ушли из племени, решив жить по-своему, по своим законам и их собственной вере, – я пожал плечами. – Я никогда не интересовался жизнью племен, но несколько раз приходилось сталкиваться с такими людьми.

– Значит Кеми акетни?

Я скривился.

– Нет, Кеми совсем другие. Они выделились очень давно, пытаясь распространить свое учение по всей Пендже. Потом в каком-то древнем разрушенном городе нашлись манускрипты и Кеми решили поклоняться им.

– Манускрипты Хамида, – кисло сказала она, – в которых записано, что женщина это мерзость?

– Да ну их, – торопливо бросил я прежде чем ее понесло дальше. – Дело в том, что акетни Мехмета выделился очень давно. Этот старик – хустафа – внук основателя. А значит у них уже есть своя история, – я пожал плечами в ответ на ее хмурый взгляд. – Такие группы единоверцев обычно быстро распадаются, иногда за одно поколение. Борджуни, самумы, засуха, болезни… Этому акетни уже пять поколений. Его можно считать долгожителем.

Дел посмотрела на старика.

– А этот… хустафа. Кто он?

– Святой, – ответил я. – Провидец, если хочешь. Насколько я понял, это слово примерно так переводится на Пустынный с их языка. Вообще, отделяясь, каждый акетни вместе со своей религией создает и свой язык. Язык этого акетни я понимаю только наполовину, но и в этой половине могу ошибаться.

– Так что они здесь делают? – спросила Дел. – Почему они пошли так далеко?

– Они идут в Искандар, – мрачно объяснил я. – Они отправились в путь исключительно ради того, чтобы увидеть появление джихади.

Дел отпрянула.

– Нет…

Я предостерегающе поднял палец – тот, на котором еще был ноготь, если я не ошибался.

– Подожди… Ты смотришь на предсказание как на странные слова о человеке, которого ты хорошо знаешь. До них людей дошли слухи о джихади… и их хустафа давно ожидал его появления.

– Я не могу поверить, что эти люди покинули свой дом только ради…

– А остальные? – напомнил я. – Алрик и Лена, Эламайн и Эснат, не говоря уже о десятках танзиров и племен.

Она уставилась на меня.

– Но ты же говоришь, что ТЫ джихади…

– КТО-ТО же должен им быть! – я нахмурился и перешел на Северный язык, чтобы Южане не поняли, о чем разговор. – Слушай, я сам не понимаю, что происходит и почему твой брат показал на меня…

– …если он показал не на Аджани…

– …и я не знаю, что мне теперь делать… – я злобно покосился на нее, – но одно я знаю точно: ты не должна говорить им кто я.

– Что? – переспросила Дел, прищурив голубые глаза.

– Ты не должна говорить им, что я джихади. Даже если по твоему мнению это хороший повод для веселья.

Она нахмурилась.

– А почему нет? Если они решили дойти до Искандара только ради того, чтобы увидеть джихади, почему бы не показать им его?

Я посмотрел на старого хустафу, на Мехмета, на остальных Южан, и порадовался, что выучил Северный, и разговор им непонятен.

– Потому что, – процедил я сквозь стиснутые зубы. – Если бы ты всю жизнь поклонялась лжи, приятно было бы тебе узнать об этом?

– Лжи?

– Эти люди поклоняются джихади. Джамайл объявил джихади меня. Захотела бы ты поклоняться мне? – я продолжил не дожидаясь ответа, потому что знал, что она скажет. – Они живут мечтой, что когда-то сбудется главное пророчество: песок Юга превратиться в траву, – я помрачнел, вспоминая предположение Дел об ошибке. – Не знаю в траву или в стекло, но только этим они и живут. Вот в этом смысл ритуала, – я приложил ладонь к песку и провел грязную полосу через лоб. – Это значит, что однажды песок снова станет травой, как было при Создании. Это сделает джихади.

– Создание, – пробормотала Дел. – Ты хочешь сказать… как с яватмой?

– Речь идет обо всем мире, Дел, а не о магическом мече.

– Значит, – заговорила она после короткого размышления, – они хотят добраться до Искандара, чтобы увидеть джихади, – она взглянула на старика.

– Но ты им хоть что-то расскажешь? Свою версию происходящего?

– Нет. Я тебе это уже говорил.

– Значит ты хочешь, чтобы они и дальше верили, как верили пять поколений их предков, что придет джихади и изменит их мир?

– Хуже им от этого не станет.

Дел покачала головой.

– Если бы ты сказал им правду, старику не пришлось бы мучиться всю дорогу до Искандара.

Я посмотрел на хустафу. Живые глаза были такими темными, что казались одним зрачком. Я чувствовал его силу. Мехмет мог не говорить мне, что их хустафа особенный. Я бы и сам понял это.

– Тигр?

Волосы на затылке встали дыбом, желудок болезненно сжался.

– Нет, – отрезал я, понимая, что разговор еще не окончен.

Дел плотно сжала губы.

– Тебе так хочется получить награду?

Не подумав, я по привычке рявкнул на Южном:

– Мне плевать на награду. У этих людей ничего нет.

Мехмет поднял голову.

– Есть, – заявил он, – и мы обязательно вознаградим вас.

Я устало махнул рукой.

– Нет… нам ничего не нужно…

Но Мехмет, не слушая меня, быстро заговорил со стариком. Хустафа улыбнулся, потрогал рот, сказал что-то в ответ. Мехмет повернулся к нам.

– Он согласен.

– Согласен на что? – насторожился я.

– Он бросит для тебя песок.

Что-то дернулось у меня в животе. На лбу выступили крупные капли пота. Даже в словах хустафы была скрыта сила.

– Бросит… – я не закончил, не понимая, что со мной происходит. Что-то давило на меня. Огромная сильная рука. – Ты хочешь сказать… – я вспомнил наш разговор прошлой ночью о людях, укравших у акетни воду и деньги. – Ты сказал, что они сами выбрали свою судьбу.

Мехмет кивнул.

– Конечно.

– Тогда… – я повернулся к старику. Их складок дряблых век на меня смотрели живые горящие глаза.

– В чем дело? – заинтересовалась Дел. – Что он говорит, Тигр?

Мехмет взглянул на нее.

– Он – Бросающий песок.

– Бросающий песок… – повторила Дел. Голубые глаза смотрели на меня в ожидании объяснений.

Грудь сдавило. Дышать было тяжело.

– Бросающий песок, – угрюмо сказал я, – это человек, который может предсказывать будущее.

– Но ты же не веришь в эту чушь… – удивилась Дел. – Ты всегда говорил…

Мне стало совсем плохо. Я облизнул сухие губы и посмотрел через круг на старика.

– Ты не понимаешь.

– Он предсказывает будущее, – кивнула она, пожав плечами. – Многие этим занимаются. На кимри, на базарах, даже на улицах…

– Это другое, – бросил я. Что-то шевелилось во мне. – Я не хочу ничего знать. Ни о сегодня, ни о завтра, ни о том, что будет в следующем месяце. Я просто ничего не хочу знать.

Дел рассмеялась.

– Думаешь он предскажет тебе плохую судьбу после того, что ты для них сделал?

– Он говорит только ПРАВДУ! – зашипел я. – Хорошую или плохую, не имеет значения. Он показывает то, что действительно случится, хочешь ты этого или нет.

Дел пожала плечами. Она просто не понимала.

Я вообще-то тоже.

А Чоса Деи понимал.

22

Ритуал был долгим и сложным. Определенный участок светлого песка Пенджи был окружен всеми членами акетни, за исключением старика. Он сидел на своей подушке, наблюдая за проходившей прямо перед ним подготовкой. Каждый Южанин провел по песку короткими деревянными граблями, чтобы выбрать комки и камешки. Потом песок проверили граблями потоньше, и, наконец, пригладили его лопаткой, чтобы получилась ровная площадка. И грабли, и лопатка были сделаны из сердцевины умершего от старости дерева и покрыты светло-коричневыми узорами. Узоры напомнили мне руны, но я не узнал их. Я поежился. Капли пота стекали по вискам. Я стер их безволосым шелушащимся предплечьем и тут же рука безвольно упала. Старик смотрел на меня.

Сумерки переходили в ночь. Мехмет и остальные вытащили из фургона хустафы два факела, поставили их по обе стороны от старика и подожгли пропитанные маслом тряпки. На гладком совершенстве песка заметались резкие жутковатые тени.

Мехмет принес семь небольших мешочков, поставил по три справа и слева от старика, а седьмой опустил прямо перед ним. Мешочки были сшиты из мягкой светлой кожи и перевязаны шнурками с бусинами. Мехмет осторожно открыл каждый, стараясь не коснуться священного содержимого и не просыпать его. Закончив, он присоединился к полукругу закутанных в бурнусы и вуали акетни, застывшему за спиной хустафы.

Дел сидела рядом со мной. От хустафы нас отделяли несколько футов гладкого как шелк песка и миля нежелания.

С моей стороны.

Капли пота упрямо стекали, вырисовывая похожие на руны узоры на моем правом виске, потом они добрались до углублений шрамов на щеке и потекли к подбородку.

Пальцы сами собой поднялись, чтобы проследить повлажневшие шрамы, следуя узору линий, вырезанных на моем лице.

Дел собралась. Я знал, что она хотела встать и оставить меня одного, поэтому потянулся и поймал ее за запястье.

– Останься, – прошептал я.

– Но он будет бросать песок для тебя…

– Останься, – повторил я.

Секунду она колебалась, потом вздохнула и снова устроилась рядом.

Я сглотнул комок в горле и чуть не задохнулся. Затылок зачесался. Сухожилия по всему телу напряглись так, что могли порвать покрытую мурашками кожу.

Хустафа закрыл глаза. У меня мелькнула безумная мысль, что он просто уснул, но потом я заметил, что морщинистые веки подрагивают, а губы слабо шевелятся. Жилистые руки сомкнулись на согнутых коленях.

Никто из акетни не издал ни звука.

Пламя факелов задрожало от ветра, которого секунду назад не было. Завеса дыма разорвалась в тишине как старая тонкая ткань.

Старый хустафа забормотал. Глаза резко открылись.

Я понял, что он ничего не видит. Полностью уйдя в транс, он не замечал что вокруг него темная ночь, перед ним площадка песка, наполнявшего воздух чистым сиянием Пенджи, а рядом с площадкой сидит танцор меча, который уже не может скрывать свою нервозность.

Не глядя, хустафа безошибочно потянулся к первому мешочку. Из него в ладонь посыпался песок. Бронзовый, блестящий. Хустафа рассыпал его по гладкой поверхности, перекидывая из руки в руку и напевая что-то непонятное. Бронзовые песчинки в беспорядке легли на площадку.

Он делал это шесть раз, шесть порций песка: бронзовый, алый, охровый, оранжевый, желтый, голубой. По горсти каждого песка.

Он бросал не задумываясь, не пытаясь смешивать цвета или получить контрастный узор. Песок падал как получалось.

Последний мешочек. Старик засунул руку под широкий бурнус, вытащил что-то и поднес это к свету. Деревяшка напоминала ложку, но без дна. Вместо дна на медном обруче был натянут кусок тончайшей ткани. Одну ладонь старик положил под ткань, в другую набрал песок из последнего мешочка. Когда ладонь разжалась, в свете факелов засияли чистые кристаллы Пенджи.

Старик приподнял ложку и начал ею покачивать, осторожно, медленно, проводя рукой над площадкой. Кристаллы Пенджи проходили сквозь тонкую ткань и покрывали цветные узоры. Шесть ярких цветов померкли под полупрозрачным слоем сверкающих льдистых кристаллов.

Старик спрятал ложку. Мехмет завязал и убрал мешочки. Хустафа, уже выйдя из транса, наклонился к ровной площадке, покрытой случайными узорами цветного песка. Он подул. Ветерок, не сильнее дыхания младенца, приподнял кристаллы. Хустафа отодвинулся и жестом предложил мне сделать то же.

Я задохнулся от вони магии. Все, что было у меня в желудке, поползло к горлу.

Старый хустафа ждал.

Я стиснул зубы. Наклонился. Чуть подул на поверхность, представляя, каким дураком я должен был выглядеть со стороны.

Черные глаза сверкнули. Он приподнял дрожащие руки, тихонько хлопнул в ладоши, потом скрестил руки и прижал ладони к груди. Втер зашептал в пламени факелов. Легчайший порыв ветра. Он приласкал веки, погладил губы, подразнил потную кожу. Потом добрался до палитры цветного песка, покрытого кристаллами. Я не мог оторваться. Ветер играл кристаллами Пенджи, мешал цветной песок. При каждом порыве рождался новый цвет. Случайные узоры начали создавать образы. Потом образы в образах.

– Смотри, – пригласил хустафа.

Ветер затих и песок улегся. Хустафа терпеливо ждал, позволяя мне смотреть. Акетни за его спиной ничего не говорили и не двигались. Рядом со мной тихо сидела Дел.

Я вдруг оказался один. Подчинившись хустафе, я вгляделся в песок и прочитал то, что скрывали узоры, свернутые как черви кольцами. Бронзовые, охровые, пепельные. Разные. Цвета, отозвавшиеся на магию, чтобы раскрыть тайну. Я смотрел на тройственное будущее, нарисованное дыханием ветра. Что может случиться. Вряд ли случится. Теперь уже не случится. Будущее, которого я не хотел. Мало что можно было разглядеть безлунной ночью и голос Дел донесся из темноты:

– Ты не спишь.

Сплю? Как могу я спать?

– Что случилось? – спросила она, придвигаясь ко мне. Ее дыхание пошевелило слипшиеся от пота волосы у меня на затылке.

Я резко сел и начал яростно расчесывать их.

– Не делай этого больше!

Она приподнялась на локте. Мы спали в стороне от повозок, вдали от акетни, но все равно я чувствовал их присутствие и никак не мог успокоиться. Дел откинула волосы с лица.

– Почему ты такой нервный?

Я пристально вглядывался в темноту. Я знал, что хустафа и остальные Южане стерли узоры, разгоняя магию, но мне хотелось еще раз посмотреть на них. Я надеялся снова увидеть на песке образы и убедиться, что я ошибся, что все будет по-другому.

Я глубоко, неровно вздохнул.

– Я… Ненавижу… Магию…

Мягкий смех Дел меня не обидел. От него даже стало легче.

– Значит ты можешь ненавидеть себя. Ты ведь теперь связан с магией.

Холодок прибежал по спине.

– Но не так… – бросил я. – Не так, как этот старик.

Дел ничего не сказала.

Я повернул голову чтобы взглянуть на нее. Наконец-то спросить.

– Ты ведь тоже видела? Предсказание песка?

Она внимательно смотрела на меня.

– Ты видела, – повторил я.

– Нет.

Я не сразу нашелся, что сказать.

– Нет?

– Нет, Тигр. Предсказывали только тебе.

Я нахмурился.

– Подожди, значит ты совсем ничего не видела? Или ты говоришь это только потому что не хочешь вспоминать?

– Я ничего не видела, – она засунула упрямую прядь волос за ухо. – Ничего кроме песка, Тигр. Несколько кучек нанесенного ветром песка.

– Значит ты не видела… – я не договорил. Когда я разжал кулаки, отвалился еще один ноготь. – Ну если кроме меня этого никто не видел, может все обойдется? Может я смогу это предотвратить?

Даже в свете звезд я заметил, как побледнело ее лицо.

– Все кончится так плохо? – неуверенным шепотом спросила она.

Я хмуро смотрел в темноту.

– Я не уверен.

Она приподнялась и села на одеяло.

– Ну если ты не уверен, может все не так страшно?

Я смотрел в ночь.

– Тигр?

Я дернулся. Провел пальцем по шрамам песчаного тигра.

– Я не уверен, – повторил я, потом снова посмотрел на нее. – Нам нужно идти в Джулу.

Дел нахмурилась.

– Ты это уже говорил. Ты не объясняешь причину, просто говоришь, что нужно. Но зачем? Это домейн Сабры. Она не останется в Искандаре навечно. Меня совсем не тянет в Джулу.

– Если бы у тебя был выбор.

Голубые глаза Дел сузились.

– А у тебя его тоже нет?

– У нас.

– У нас?

– Если бы у нас был выбор.

– Что ты говоришь? – заволновалась она.

– Что из всех будущих, которые я видел, твое было самым четким.

– Мое будущее! – Дел резко выпрямилась. – Ты видел там мое будущее?

Я потянулся, поймал локон светлых шелковистых волос и обмотал его вокруг мозолистого пальца. Потом рука скользнула за ее шею и я притянул Дел к себе, совсем близко, и сильно прижал ее к левому плечу. Чтобы воспоминания о тройственном будущем затерялись в ее густых волосах.

Мне хотелось прижать ее еще сильнее, так, чтобы затрещали кости.

Пока Чоса Деи не сделал этого со мной.

23

Мои глаза резко открылись. Хотя до рассвета было еще далеко и никто меня не будил, я проснулся моментально: еще секунду назад я спал, а теперь о сне не осталось и воспоминаний. Не было даже привычного по утрам сожаления, что пора вставать. Я неподвижно лежал на одеяле, куске грубой ткани, сотканной на Юге из серых, красных и коричневых нитей. Дел спала рядом со мной на боку. Светлые волосы были прикрыты, только один локон отбился от остальных и лежал на верхнем плече. Внутри меня что-то оживало. Руки и ноги начали дрожать. Страх? Нет. Просто дрожь. Покалывание. Кости и мускулы больше не желали лежать неподвижно и подергивались. Я скрипнул зубами. Сжал веки. Попытался заставить себя снова уснуть. Но дрожь только усилилась.

Ноги сводило, колено подгибалось. Руки то сжимались, то расслаблялись. Кожа начала зудеть, но я знал, что как бы я не чесался, это все равно не поможет.

Я откинул одеяло, встал, поднял меч в ножнах и осторожно отошел от Дел, ослов, фургонов, акетни. К жеребцу. Я подошел к нему, отвязал веревку от недоуздка, перекинул повод ему на шею. Я не стал седлать его или накидывать потник, просто вскочил на спину и сжал коленями гладкие шелковистые бока.

Он фыркнул, присел на задние ноги, пару раз переступил, поднимая пыль, а потом застыл, ожидая моего решения.

– На восход, – сказал я ему, не приказывая ни коленями, ни поводом.

Он сразу повернулся на восход и с места взял галопом. Ни седла, ни стремян, ни потника. Между нами только набедренная повязка и ничто не мешает всаднику и лошади чувствовать друг друга.

Он мчался по пескам пока я не остановил его одним словом. Я перекинул ногу через холку, соскочил, отошел от гнедого шага на четыре, вынул яватму и позволил рассвету изучить ее порок.

Возник вопрос: Зачем я здесь?

Я вздрогнул, но отогнал его.

Я опустил кончик меча в песок и нарисовал совершенный круг, разрезая верхний слой пыли, чтобы добраться до плоти пустыни: сверкающих льдистых кристаллов.

И другой вопрос: Что я здесь делаю?

Я заставил его замолчать пожатием плеч.

Когда круг был закончен, я переступил черту, прошел к центру и, опустившись на песок, положил меч клинком и рукоятью на бедра. Приятно было чувствовать прикосновение прохладной стали к Южной (Южной ли?) коже, слишком светлой для Южан, и слишком темной для Северян.

Что-то среднее. Ни то, ни другое. Что-то, вернее кто-то, отличающийся от всего привычного. Созданный чужой песней и не умевший слушать.

Я положил ладонь на клинок, закрыл глаза, чтобы забыть о наступающем дне. Чтобы забыть обо всем кроме того, что скрывалось во мне и заставляло измученное тело дрожать.

И снова вопрос: Что происх…

Я не дал ему закончить.

Открылся внутренний глаз. Он Видел многое.

Переделает ли он меня? Вряд ли. Или я так нужен ему?

Клинок потеплел под моими ладонями.

Глаза открылись. Шатаясь, я поднялся, уронил меч, сделал два шага к периметру круга и упал на колени.