Убить перевертыша

      - Не в этом дело. Черное не оценить белым и наоборот.
      - Не понял.
      - Безнравственное - это нравственность наоборот. А кое-кому все не терпится примерить шапочку благочинности на безнравственность, забывая о том, что там, где у нравственности голова, у ее антипода - задница.
      Мурзин опять ничего не понял, но промолчал.
      - Меня сейчас другое беспокоит. Ты говорил, что наш курьер перед отъездом учился немецкому языку в какой-то фирме. Зачем ему это понадобилось?
      - Для разговорной практики.
      - Что за фирма?
      - "Полиглот". На Цветном бульваре.
      - Пока ты любезничал с мадам Маковецкой, я тут кое-что почитал.
      Перегнувшись, Кондратьев достал с заднего сидения газету, ткнул пальцем в крупный заголовок - "Компьютер заглядывает в душу".
      - Как чувствовал, купил эту газету. Прочти. Я поеду, а ты читай.
      "Компьютерные психотехнологии - это целый комплекс научных направлений, с помощью которых исследуется подсознание человека", - прочел Мурзин. Далее в статье говорилось о феномене 25-го кадра, о том, что вставленный в киноленту, движущуюся со скоростью 24 кадра в секунду, 25-й кадр совершенно не замечается зрителем, но накрепко оседает в подсознании. И о тихой речи, заглушаемой громкой музыкой, но тем не менее воспринимаемой мозгом. И об открывшихся новых колоссальных возможностях воздействия на психику человека, даже зомбирования.
      "Особенность программы состоит в том, что она проникает в подсознание и считывает оттуда всю необходимую информацию. С помощью компьютерных программ можно получить доступ к информации, хранящейся в подсознательной сфере. Это, по существу, детектор истины. Компьютер быстро определяет у сидящего перед экраном дисплея человека, тот ли он, за кого себя выдает, каковы его настоящие имя и фамилия, родной язык, где и кем он работал прежде, участвовал ли в криминальных ситуациях, каковы его намерения, ближайшие и отдаленные..."
      - Ничего себе! - ахнул Мурзин, опуская газету на колени.
      Перед ним за лобовым стеклом мельтешили разноцветные машины, вспыхивали и гасли огни, но он ничего этого не видел. В голове билась одна мысль: Сергей Новиков, когда садился перед дисплеем, знал уже, куда и зачем поедет. Значит, что же, теперь об этом знает еще кто-то?
      - Читай дальше, - коротко бросил Кондратьев.
      А дальше было о том, что частные фирмы накинулись на перспективную новинку и используют ее в мистических, а то и криминальных целях.
      - Было бы удивительно, если бы спецслужбы не использовали такую возможность залезать под черепную коробку своих подопечных, а может быть, и управлять ими.
      - Ты думаешь, - помолчав, тихо спросил Мурзин, - что курьера надо подстраховать?
      - Я думаю, что его надо спасать. Если за ним следят, это еще полбеды. Хуже, если в него заложили программу, отличную от нашего задания.
      - Не может быть!
      Горячее восклицание Мурзина не нашло отклика. Да он и сам понимал, что эмоции теперь - пустое дело. Нужна проверка, хороший анализ, жесткие, может быть, даже жестокие меры.
      - Сделаем так, - сказал Кондратьев. - Сейчас ты выйдешь из машины и отправишься на вокзал своим ходом. Уезжай в свое Луговое, а мы тут пощупаем эту фирму.
      - А я?
      - А ты сиди, не высовывайся. За тобой, голубчик, следят. Вот и пусть думают, что никто ничего не предпринимает. Ты будешь отвлекать.
      - И ничего не делать?
      - Пока ничего. Чем спокойнее у тебя, тем нам легче. Понадобишься, дам знать. Вопросы есть? Вопросов нет, - подытожил он молчание Мурзина. - Тогда с Богом.
      И Мурзин вышел в толчею улицы. До Павелецкого вокзала было недалеко, и он пошел пешком мимо сплошных иностранных вывесок, мимо тюремных решеток на дверях и окнах домов. Витрины больших и малых магазинов зазывали разноцветьем товаров. И скоро мысли его потекли совсем в другом направлении - что бы такое купить, чего нет в Луговом. Для соседки Валентины Ивановны, для друзей-приятелей, для своего крохотного, всегда пустующего бара.
      16
      Они выехали из Бремена только после полудня. Поколесив по переулкам меж высотных домов Остерхольца, выбрались на автобан и помчались, не думая ни о каких правилах движения. Ибо автобан - такая дорога, где нет ни перекрестков, ни пешеходов, ни постов ГАИ с их предупреждающими знаками, а то и светофорами.
      Долго молчали. Наконец Сергей не выдержал, спросил то, что вертелось на языке:
      - Почему Эмка замуж не выходит?
      - А черт ее знает!
      Виктор раздраженно тряхнул бородой.
      - Что-то не ладится? - спросил Мурзин.
      - Где?
      - В жизни, где же еще! Ты не в себе как.
      - Жизнь как жизнь, - подумав, ответил Виктор. - Только все чего-то не хватает.
      - Это, брат, у всех, особенно у холостяков. Чего не женишься?
      - А черт его знает!
      - Ну, ты - человек тертый. А она чего? Жених-то у нее есть?
      - Друг какой-нибудь, может, и есть.
      - Что значит - друг? - насторожился Сергей.
      - Здесь ведь как? Парень с девкой живут вместе, играют в семью... В порядке вещей.
      - А если дети?
      - Дети - дело матери.
      - Оскотинивание?..
      - Что?
      Сергей не ответил. Не понравился ему этот новый порядок, очень не понравился. Известно, на чем держится дружба между мужчиной и женщиной. От такой дружбы недалеко до того, что называется, пойти по рукам... Такого с Эмкой не могло быть. С кем угодно, только не с ней...
      А дорога стелилась поистине, как скатерть, - ни колдобинки, ни пятнышка. Еще в прошлый свой приезд Сергей обратил внимание на эту странность, спросил у кого-то: ремонтируются ли в Германии дороги? И услышал встречный вопрос: "А зачем?"
      Стрелка спидометра не опускалась ниже цифры 100, а их то и дело обгоняли блестящие, отнюдь не запыленные машины. Справа и слева от автобана тянулись двойные сетчатые заборы, ни человек, ни собака не могли бы выскочить на дорогу. В населенных пунктах за обочинами вставали глухие бетонные стены. Это уже не только от собак, но и от шума машин. - Дорожники оберегали покой уравновешенных бюргеров.
      - Послушай, Серега, - спросил Виктор. - Ты, пока ехал сюда, ничего дорогой не натворил?
      - Нет, а что?
      - Оглянись. Не нравится мне вон та серая. Тащится за нами от самого дома.
      - Мало ли кто куда едет.
      - Я еще утром ее приметил. А сейчас... по городу ведь колесили, пока выехали на автобан.
      Сергей лихорадочно соображал: говорить или умолчать? Решил сказать половину.
      - Помнишь Мурзина? Приезжал он ко мне, и я, кажется, вас знакомил.
      - Кагэбэшник?
      - Бывший. Так вот он просил заехать к одному другу в Ольденбург.
      - То-то я думаю, чего тебя туда несет?.. Да, брат, если кагэбэшники замешаны - дело дрянь.
      - Остановись. Может, эта серая проедет.
      - Я уж притормаживал. Попробую оторваться.
      За очередной деревней он, не включая мигалки, съехал с шоссе, поднырнул под какой-то мост, проскочил пару переулков, и они оказались на забитой машинами платной стоянке.
      - Полчаса - не срок, отдохнем, перекусим. А то вернешься домой, будешь жене жаловаться: Виктор голодом морил.
      - Ха! Только обрадуется. Скажет, так тебе и надо.
      - Почему?
      - Женщины - это такие злорадные существа. Особенно по отношению к тем, кто ближе и безответнее.
      Виктор засмеялся. Он интересно смеялся: глаза совсем исчезали, а лицо из-за широкой бороды становилось еще шире.
      - А ты спрашиваешь, почему не женюсь.
      Из четырех столиков маленькой забегаловки, куда они вошли, был занят только один. Телевизор, висевший под потолком, транслировал конные состязания. Под телевизором на белой картонке - традиционное немецкое назидание: "Richtige Rechtung macht gute Freundschaft" - "Правильный расчет укрепляет дружбу".
      Совсем юная девчушка принесла им пиво и сосиски.
      - Ну так что там в Москве? - спросил Виктор.
      - А чего ей? Стоит.
      - Это ты с Эмкой так будешь разговаривать - без слов. А мне интересны подробности.
      - Почему с Эмкой? - Он обрадовался такой прямоте и растерялся.
      - Из-за меня ты, что ли, приехал? Так я и поверил.
      - У меня - дело. Коммерческое. Погощу у тебя денек и поеду в Росток.
      - Ладно, беру свои слова обратно.
      Но Сергею не хотелось, чтобы слова об Эмке брались обратно, спросил:
      - Она что, приедет?
      - Вроде не собиралась.
      - Ты сказал: "будешь разговаривать"...
      - Мало ли, может, по телефону.
      Сергей чуть не подавился. Надо же, до чего чокнулся: забыл о существовании телефонной связи.
      - Давай номер.
      Виктор вынул розовенькую визитку, щелчком перекинул ее через стол.
      - Ну?
      - Что "ну"?
      - Рассказывай. Как там у нас?
      - Я же тебе рассказывал. Еще утром.
      - Ты что-то не то говорил.
      - Не то?! А как насчет вашей немецкой газеты "Ди цайт"? Она писала буквально следующее: "Горбачев сумел полностью проиграть наследство Сталина, ни за что, ни про что спустил мировую державу, которую русские строили на протяжении веков".
      Они говорили по-русски, и девчонка за стойкой зачарованно прислушивалась, положив голову на подставленные ладони.
      - Ты не ори, тут тебе не Италия. И факты, цифры давай. Почему так получилось? Из-за чего? Где главный-то корень?
      - Там, где ему и полагается быть, - в земле. Точнее, в недрах. Наши подземные богатства оцениваются в 30 триллионов долларов, американские только в восемь. А у всей Европы - полтриллиона. Грядет эпоха жесточайших драк за ресурсы. Да она, по сути, уже началась...
      - Войн-то всегда хватало.
      - Верно. Вся история - это, по сути, борьба империй за первенство на земле и на море. Вся, от Македонского до Гитлера, от Карла Великого до Чингисхана, от Римской империи до Советского Союза...
      - Послушать тебя, так можно и Гитлера оправдать.
      Сергей опешил. Не ожидал такого вывода. Задумчиво постучал вилкой по тарелке. Девчушка тотчас выскочила из-за стойки, подошла.
      - Еще пива?
      - Нет, нет, - затряс бородой Виктор. - Впрочем, ему принеси. Да похолоднее, пусть поостынет.
      Пиво, которое принесла девушка, в самом деле оказалось ледяным, и Сергей закашлялся, глотнув его.
      - А ведь ты опять недалек от истины, - отдышавшись, сказал он. - С точки зрения имперских монстров, Гитлер по-своему прав. Не прав он только в том, что к тому времени уже существовала империя совершенно другого типа.
      - Конечно, это был Советский Союз, - съязвил Виктор.
      - Да, СССР - нравственный правопреемник Российской империи и, как это ни покажется странным, наиболее последовательный сторонник великого учения Христа.
      - Действительно странно.
      - А ты сравнивал знаменитые в свое время заповеди советского человека, висевшие во всех клубах, с заповедями Христа? Очень полезно сравнить.
      - Это что же - и Сталин прав?
      - Каждый прав и не прав, смотря откуда глядеть. Речь не о частностях, я говорю о глобальных законах империй. А отдельные люди что ж, иногда они шагают в ногу с ритмами империй, иногда - нет.
      Виктор задумчиво потеребил бороду.
      - Если российско-советская империя - историческая благодать, то почему она погибла?
      - С мистической точки зрения, наверное, потому же, почему и Христос. Чтобы убедить людей, что спасение возможно только через страдание. Без жертв и самоограничений у человечества нет будущего. Теперь это уже не символ веры, а научно доказанное знание.
      - Теперь я вижу, почему Эмка балдела, общаясь с тобой. И в пасторы подалась, наверное, из-за тебя. Ты что, совсем стал верующим?
      - Смотря как это понимать.
      - Да как все.
      - Наверное, я понимаю не как все. Россия мне нынче представляется Иисусом на Голгофе. Уже всех оглушили торжествующие вопли палачей, и толпа уверовала, что со смутьяном, умирающим на кресте, навсегда покончено. Но семя новой веры прорастает. Люди начинают понимать, что ненасытность порочна, что империи с роковым наследством обжорства, потребительства, нетерпимости обречены...Они выезжали со стоянки, крадучись, поминутно оглядываясь. Но ни в городке, ни на автобане, пока ехали до Ольденбурга, серой машины так больше и не увидели.
      - Ты называл адрес - Рюдерштрассе? - спросил Виктор. - Взгляни на карту. По-моему, это в районе южных спорткомплексов.
      Оказалось, он неплохо знал Ольденбург. Уверенно сворачивал с оживленных улиц в тихие переулки и наконец, проскочив по высокому мосту крохотную речушку с указателем "Hunte", решительно въехал в щель между машинами, стоявшими у тротуара почти вплотную одна к другой.
      - Я здесь тебя подожду. Тут не Фрязино, место для машины не больно-то сыщешь. Так что шагай пешком. Вот этим переулком.
      И Сергей пошел по чистой брусчатке, помахивая дорожным кейсом, в котором были пакет Мурзина да свое барахлишко - электробритва, зубная щетка, полотенце, а еще подаренный блокнот "Adjutant".
      Нужный дом на Рюдерштрассе оказался довольно большим, краснокирпичным, трехэтажным. И старичок, назвавшийся Клаусом, был под стать дому краснолицый, коренастый. Глаза его за толстыми стеклами очков казались выпуклыми.
      Клаус провел гостя в маленькую гостиную, в которой были диванчик, кресло, телевизор и книжный стеллаж, долго читал и перечитывал письмо, и лицо его при этом не выражало ничего.
      Затем он долго, не мигая, смотрел на гостя и наконец спросил на ломаном русском:
      - Ну-с, молодой человек, я слушать.
      Сергей растерялся. Ему было велено отвезти, отдать и что-то взять. Без слов. А тут потребовались объяснения.
      - А вы ничего не хотите мне сказать? Или передать?
      - А вы?
      Сергей растерялся, но тут же вспомнил про записку, лежавшую у него в бумажнике, короткую, всего в семь строк, написанных корявым почерком. Мурзин просил хранить ее отдельно и отдать Клаусу лишь когда он о ней спросит.
      - Не спросит, не отдавай, уедешь от Клауса - сожги, - наставлял Мурзин.
      - Что в ней такого? - спросил тогда Сергей.
      - Признаться, я и сам этого не знаю. Прочтешь, так ничего особенного. Про погоду в Москве. Но ты записку побереги, без нее он тебе не доверится...
      Интересно было наблюдать, как меняется лицо Клауса, рассматривавшего записку. Длилось это довольно долго, хотя, по мнению Сергея, читать там было совершенно нечего.
      - Ну-с, молодой человек, я вас слушаю, - повторил Клаус, подняв глаза. Повторил по-немецки и совсем другим, более мягким тоном.
      - Извините, но я хотел бы сейчас же и уехать, - сказал Сергей. - Я на машине, меня ждут.
      Клаус встал, подошел к окну.
      - Где ваша машина?
      - Далеко, на другой улице. Я не стал подъезжать к дому.
      Это, похоже, удовлетворило хозяина, он вышел и скоро вернулся с подносом, на котором были кофейник, две чашки, вазочка с печеньем.
      - Давайте пить кофе, молодой человек. Я вам покрепче налил. Не возражаете?
      - Спасибо.
      - Пейте, на меня не смотрите. Сердце у меня не терпит, когда его подталкивают.
      Прошло еще не меньше пяти минут, прежде чем Клаус произнес очередную фразу.
      - Значит, вы всего лишь курьер? И что будете везти, не знаете?
      - Меня это не интересует.
      - Конечно, конечно. Только вот ведь в чем дело: у меня нет того, что вас не интересует. - Он нахмурился, но в то же время выпуклые глаза его насмешливо блеснули. - Но если вы приедете завтра...
      - Не могу. Завтра мой друг, который привез меня сюда, занят на работе.
      - Можно приехать без него, поездом.
      - Можно, конечно, - вздохнул Сергей. Не хотелось ему тратить на это еще и завтрашний день.
      - Или, если хотите, переночуйте у меня.
      - Мне надо посоветоваться.
      - Посоветуйтесь.
      Уходя, Сергей оглядывался, и всякий раз видел в окне Клауса, смотревшего ему вслед.
      Нет, никто за ним не следил. Это Сергей установил точно, понаблюдав за уезжающей машиной Виктора и затем сделав изрядный крюк по улицам. Успокоившись, он начал подумывать о том, что вот сейчас хорошо бы отдохнуть на мягком диванчике Клауса в обнимку с хорошей бутылочкой, попялиться на заграничный телевизор. Замечательные вина есть в Германии, одни названия чего стоят. Например, "Liebfraumilch" - "Молочко любимой женщины". И он зашел по пути в небольшой магазинчик. Запомнившегося названия не оказалось, зато нашлось другое, "Bremenblumchen" - "Бременские цветочки". Сергей взял две бутылки, одну на стол, другую в кейс, про запас. И закуски кое-какой тоже купил: не навязываться же на полный пансион.
      Клауса за это время будто подменили, каменный взгляд выпуклых глаз потеплел, а хмурое лицо осветилось улыбкой. Что-то изменилось за это время. Видимо, он успел куда-то позвонить, навести справки.
      - Ну, так, молодой человек, что мы делаем сегодня вечером? - спросил он.
      - Как вам угодно.
      - Мне угодно пойти в театр. А вам?
      В театр Сергею не хотелось. В Москве он давно уж никуда не ходил. Современное рвотное искусство отвадило от любви к театру: то мата наслушаешься, а то выскочит на сцену совершенно голый артист-недоносок. Но не обижать же хозяина отказом.
      - Я бы с удовольствием...
      - Вот и прекрасно!
      И старый медлительный Клаус вдруг превратился в молодого шустрика. Бросился переодеваться и одновременно накрывать на стол.
      - Поужинаем и пойдем. Я приготовлю, а вы пока посидите, посмотрите телевизор. Нет, лучше слушайте радио. - Он поставил перед Сергеем маленький транзисторный приемник. - Если любите музыку, не трогайте настройку. На этой волне все время звучат красивые мелодии.
      Сергей включил громкость и заслушался. Звучали немецкие народные песни, веселые и печальные, но все красиво ритмичные. В Москве он ни разу не слышал по радио таких мелодий, там звучат в основном американские шлягеры, хриплые, дерганые, истеричные.
      Он дотянулся до книжного стеллажа, взял первый попавшийся под руку альбом репродукций. Это оказался Каспар Давид Фридрих, о котором он знал немногое: пейзажист, певец печали, одиночества и малости человека перед безмерностью пространства и вечности. Что-то было у него общее с русским художником Константином Васильевым. Он собрался записать эту мысль, достал книжку-блокнот с надписью "Adjutant", но ничего не успел: Клаус позвал к столу.
      И был чудный час с замечательным немецким вином, с прекрасными мелодиями, с всепонимающим Клаусом, общаться с которым доставляло удовольствие.
      - Меня все спрашивают: что в России? А вы почему-то не спрашиваете.
      - А я все знаю.
      - Вы недавно были у нас?
      - Зачем? Вы вот приехали и этим все сказали. Мы еще когда знали, что готовится в Советском Союзе. У вас там благодушествовали, а наши знали, собирали материалы.
      - Толку-то что?
      Сергей смутился, поняв, что проболтался. Говорил - простой курьер, а выходит - в курсе?
      Клаус понимающе усмехнулся и опустил глаза.
      - А теперь вам понадобились эти материалы. Нетрудно понять - зачем.
      Сергей молчал, боясь еще что-нибудь сболтнуть.
      - За ними придется далеко ехать. На юг Германии. В Штутгарт.
      Сергей сразу подумал об Эмке. Позвонить бы ей, сказать, чтобы ждала...
      Пристальный взгляд Клауса остудил.
      - Почему вы заволновались? Извините за вопрос, но таково уж наше дело.
      Сергей понял, что темнить не следует, не тот случай. Достал розовую визитку Эмки, протянул через стол. Клаус внимательно рассмотрел ее, даже понюхал.
      - Я вас понимаю. Только визитку вы зря с собой носите.
      - Почему?
      И сам все понял, кивнул и, помедлив, постаравшись запомнить адрес и телефон Эмки, порвал розовый квадратик. Видно, лицо его выражало все, что он чувствовал в этот момент, потому что Клаус долго, с явным интересом смотрел на него. Потом вдруг рассмеялся.
      - Я думаю, что театр поможет вам забыть об этой экзекуции.
      Идти было недалеко, и они отправились пешком.
      Белым зданием театра с красивыми колоннами у входа можно было залюбоваться. Но сейчас в Сергее жило нетерпение: завтра он поедет туда, где Эмка! Бремен и Росток - это успеется. Но сначала - к Эмке.
      И спектакль тоже его не интересовал. Хотя был он прелюбопытный. Пьеса некоего Фасбиндера "Мусор, город и смерть", в которой группа евреев занималась строительной аферой. Именно евреев, что и удивляло, поскольку принято считать, что немцы должны сто лет испытывать перед евреями коллективную вину. В программке прямо написано, что главный герой, он же главный паук, - богатый еврей, жадный до денег, похотливый и бесцеремонный. И фразы со сцены такие, из-за которых московские демократы впали бы в коллективную истерику.
      Сергей косился на Клауса, ловил его заинтересованные взгляды и думал, что совсем не случайно они оказались сейчас в театре. Что-то интересовало Клауса, всего скорей, реакция Сергея на содержание пьесы.
      И он ничуть не удивился, когда на обратном пути Клаус заговорил о спектакле. Но обсуждать еврейскую тему Сергею не хотелось: она еще в Москве обрыдла ему. К тому же за годы российской выморочной демократии научился разбираться в негласных запретах. И он заговорил о другом - об истории русско-немецких взаимоотношений. О том, что между немцами и русскими, если не считать обезумевшего ХХ века, всегда было больше доброжелательного взаимопроникновения, чем конфронтации. Со шведами, поляками, французами, не говоря уж о татарах и турках, воевали куда больше, чем с немцами. Торговыми, династическими взаимосвязями проникнута история. Потому что у немцев и русских одинакова система идеалов и ценностей.
      - Когда русские и немцы дружили, Европа жила спокойно, - все более горячась, говорил Сергей. - Русские и немцы, только они способны противостоять имперским устремлениям Америки. Потому немцев и русских все время пытаются рассорить. Обе мировые войны - результат заговоров. Вы знаете, как сынок Черчилля в 1941 году озвучил мечты своего папаши? Он так и заявил, что идеальный исход германо-советской кампании видит в том, чтобы последний немец, убив последнего русского, растянулся рядом с ним. И помяните мое слово, скоро они опять подвесят над Европой дамоклов меч раздора. Никто не может воевать, как немцы и русские. А если они найдут общий язык? Это для мировой закулисы как кошмарный сон. Киссинджер прямо заявлял, что нет ничего более опасного, чем русско-немецкое партнерство.
      Клаус молчал, часто подергивал головой, и стекла его очков при этом задорно взблескивали.
      Дома, заперев за собой дверь, он сразу прошел к столу, записал что-то на одном листке, затем на другом, подал оба листка Сергею.
      - Прочитайте внимательно.
      На одном листке был адрес: "Штутгарт, Дегерлох, Моцартштрассе 5, Хорст Фогель". На другом - короткая фраза: "Когда Отто Бисмарку было 65 лет, завершился важный этап в истории русско-немецких отношений".
      Что-то было не так в этой фразе, но что именно, Сергей сразу не мог понять. Сосредоточиться мешали мысли о Клаусе. Нет, он не был невнимателен к гостю, когда отмалчивался, наоборот, все время наблюдал за ним, прислушивался, что и как скажет, проверял. И, похоже, проверил.
      - Адрес запоминайте, а другой листок возьмите с собой, покажите Фогелю.
      Сергей перечитал фразу и вспомнил: когда Бисмарку было 65 лет, русско-немецкий диалог только начинался. Знаменитый "Договор перестраховки", перепугавший англичан, это же 1887 год. Тогда Бисмарку было... - дай Бог памяти! - 68 лет.
      - Тут неточность, - сказал Сергей, указав на цифру возраста Бисмарка, указанную на листке.
      Клаус засмеялся.
      - Именно на это обратит внимание Хорст Фогель. И вы разъясните ему, что тут ошибка, что Бисмарка отправили в отставку за три недели до его 75-летия, и только тогда... Чему вы улыбаетесь?
      - Я, конечно, профан в таких делах, но мне думается, все это наивно.
      - Профаном и оставайтесь. Очень удобная позиция...
      Предстоял серьезный разговор, и оба они, не сговариваясь, поступили вполне по-русски: Сергей достал из кейса вторую бутылку, Клаус принес стаканы и печенье.
      Чокнулись, выпили и уставились друг на друга, ожидая, кто первый заговорит.
      - А можно задать вам вопрос, этакий... - Сергей пошевелил пальцами.
      - Валяй! - заулыбался Клаус, явно радуясь своему знанию русского языка.
      - Почему вы, немец, помогаете мне, русскому? ГДР теперь нет, значит, дело не в политике...
      - Как это не в политике? Именно в политике дело. Пока немецкий и русский народы жили в дружбе, Европа спала спокойно. Да вы это сами говорили... Вильгельм I еще в 1873 году заявил, что на тесное согласие с Россией Пруссия смотрит как на единственно разумную политику. Бисмарк видел будущее Германии в союзе с Россией. В 1905 году наши императоры подписали соглашение у острова Бьерке, которое могло укрепить русско-германские отношения на историческеую перспективу, и тогда весь ХХ век для Европы был бы мирным веком...
      Многое из того, что говорил Клаус, Сергей знал, но он готов был еще и еще слушать об этой несостоявшейся исторической возможности. Так мы порой помимо своей воли перебираем в уме все то, что было бы, если бы... И невольно мучаем себя сожалениями об упущенном.
      - Ах, как всполошились Франция и Англия и вся, как вы ее называете, мировая закулиса. Началась полоса беспримерной клеветы в прессе, бесцеремонных подкупов высших чинов, особенно российских...
      - Ну, уж, особенно!..
      Последнее Сергея почему-то обидело.
      - Да, особенно, - повторил Клаус. - Исторический факт.
      - А Гитлер?! - вскинулся Сергей. - Был договор. Собирался на Англию, а попер на Россию. Думаете, не купили?..
      - Дойдем и до Гитлера. А пока - начало века. Лондон и Париж делают все для раскола Европы, как вы правильно заметили, по русско-германскому рубежу. Если разобраться, именно для этого были спровоцированы Русско-японская война и внутренние российские неурядицы, поставившие страну в тяжелое экономическое положение. Особенно подсуетились банкиры. Ротшильд пригрозил, что не даст России займа. А что писал по этому поводу Витте? Он писал, что заем, сделанный при помощи Франции и Англии без Германии, будет означать сближение России с группировкой, не отвечающей интересам ни России, ни Германии, и что это удалит Россию и Германию от мудрых принципов, провозглашенных в Бьерке... После Раплало 1922 года Россия вроде бы собиралась исправить свою ошибочную ориентацию только на Англию и Францию. Не получилось. И пришел Гитлер. И вот я все думаю: не был ли Гитлер ставленником все той же мировой закулисы, главная цель которой расколоть Европу по русско-германскому рубежу?..
      - Тут я с вами согласен. И все же, почему вы сейчас помогаете мне?
      - Да все потому же. Россия и теперь на распутье, не знает, к кому прижаться. Как слабая женщина, льнет к тому, кто поласковее.
      - А немцы что, неласковы?
      - Немцы строги, суровы...
      - Послушать вас, так немец вроде как мужик, а русский - баба.
      - Не в этом суть. Не ошибиться бы России еще раз. А потому, когда вы сворачиваете головы своим предателям, это на пользу также и Германии. Я ответил на вопрос?
      - Вроде бы.
      - Тогда спать.
      - Не, я еще посижу, послушаю вашу волну.
      Сергей включил приемник, поставил его на черный блокнот с надписью "Adjutant" и раскрыл альбом репродукций Каспара, который все лежал на столе. Опять подумал о творческом родстве его с художником Васильевым. Что у них общего? Мистицизм пейзажей? Хотя Васильев, пожалуй, более национален...
      В приемнике время от времени что-то потрескивало, и он принялся крутить ручку настройки. Треск не пропадал. Тогда он хлопнул по приемнику ладонью.
      - За что вы его бьете? - насмешливо крикнул из кухни Клаус. Он мыл посуду.
      - Помехи какие-то.
      - При чем же тут приемник?
      - У моего знакомого машина была, пока не пнешь, не заведется, невпопад ответил Сергей.
      - Вы, русские, все-таки дикари. Считаете, что все вокруг живое.
      Это показалось Сергею обидным, и он, взяв приемник, пошел к Клаусу.
      - Послушайте сами.
      Музыка лилась плавная, чистая, и никаких помех не было.
      Они посмотрели друг на друга, один насмешливо, другой виновато, и Сергей снова вернулся в гостиную, поставил приемник на прежнее место. Помехи появились снова. Чтобы не злиться, он выключил радио и через минуту снова включил, уже из любопытства. Сигналы повторялись с четкой периодичностью.
      Подошел Клаус, взял приемник вместе с блокнотом, походил по комнате, послушал четкий периодический треск. Поставил транзистор на стол, отошел с блокнотом в руке. Мелодия лилась чистая. Тогда он принялся осматривать блокнот.
      - Откуда он у вас? - спросил холодно.
      - Подарили. Попутчица в поезде.
      - Интересная попутчица. Извините, но я вынужден...
      Клаус сходил на кухню, принес нож, большой и острый, резким движением вспорол кожу и вытащил лист рифленого картона.
      - Вы знаете, что это такое?
      - Понятия не имею.
      - Вам прицепили "маяк". Кому это надо?
      Сергей пожал плечами.
      - Вы, оказывается, важная птица. С хвостом.
      Он в задумчивости походил по комнате, еще раз осмотрел блокнот и аккуратно засунул рифленую картонку под кожу обложки.
      - Как же вы так неосторожно?
      - Я же не знал...
      - Ладно, подойдите к окну, постойте, поглядите на улицу.
      За окном была все та же тихая, чистая улочка, разноцветные горбы легковых автомобилей поблескивали в свете фонарей.
      - Скорей всего, в одной из этих машин и находится приемник, настроенный на ваш "маяк". Кого-то вы весьма интересуете. Не знаю зачем, но удовлетворять подобное любопытство, думаю, не стоит. Сделаем так: я сейчас выпущу вас через заднюю дверь. Пойдете по улице налево. Метров триста до бензоколонки, где всегда есть такси. Поезжайте на вокзал, садитесь в первый же поезд, куда бы он ни шел. Этот блокнот останется здесь, утром я выброшу его в мусорный бак. Вы поняли?
      - Понял, - пробормотал Сергей, ошарашенный таким открытием.
      - Сейчас вы разденетесь возле окна, будто собираетесь спать, задернете шторы, погасите свет. А потом быстро оденетесь и уйдете. И еще вот что. Вы, я вижу, человек неопытный, а потому советую просмотреть свои бумаги. Имена, адреса, номера телефонов надо уничтожить. Ничего с собой, все запомнить.