Убить перевертыша

      - Я из Копенгагена, - неопределенно ответил Кондратьев.
      - А я подумал - русский.
      Он усмехнулся недобро, и Кондратьев опять не сдержался, спросил:
      - Похоже, вы недолюбливаете русских?
      - Я их не понимаю.
      - То есть?
      - Ведь умеют защищать себя, доказали. А сейчас стригут их все, кому не лень, а они даже не брыкаются.
      - Раньше враг был на виду, с автоматом, а теперь пришел с улыбками и сладостями.
      Шофер засмеялся.
      - А что если бы Гитлер не на танке в Россию поехал, а на грузовике с конфетами?.. - И замолк, задумался. - Нет, все-таки я их не понимаю.
      - А русских никто не понимает. Неспособны понять.
      - Почему?
      Кондратьев не ответил, а сам подумал, что правы были Данилевский и Аксаков, еще в прошлом веке утверждавшие, что Европа не знает России. "Не знает потому, что не может понять. У нее нет даже органа для понимания России". Непонятное раздражает и страшит. А если еще у этого непонятного несметные богатства, которыми распоряжаются совсем не так, как хотелось бы Западу? Это уже вызывает зависть и злобу.
      Нет, не против коммунизма ополчился Запад, а против России, ее упрямого, непонятного народа. И началось это не после семнадцатого года, а много раньше. В XVII-XVIII веках в эгоистично-ревнивую толпу европейских государств властно втиснулась неведомо откуда взявшаяся громадная держава. Да еще с таким нравственным потенциалом, привлекавшим народы, что тогдашние мировые хищники переполошились.
      Хотя что там было ведать? Не так уж много веков прошло, как славяне были вытеснены из Западной Европы. Тот же Ольденбург когда-то был центром компактно проживавшего славянского племени вагров. Гамбург еще в IX веке называли "городом славян". Да и на Рейне, и западнее жили славяне.
      Так что у непонимания России Западом, скорей всего, еще не перегнившие агрессивные корни. Захватчик никогда не понимает свою жертву, иначе он перестает быть захватчиком...
      Кондратьев уже забыл о разговоре с шофером. Летящее навстречу серое полотно дороги порождало столь же стремительный полет мысли. И запутанная история стран и народов вставала перед ним в обнаженной истинности, без шелухи второстепенного.
      За думами он не заметил, как проскочили половину пути. Опомнился, увидев дорожный указатель с надписью "Stralsund".
      - Здесь задержимся? - спросил шофер.
      - Зачем?
      - В Штральзунде есть что поглядеть.
      - Я тороплюсь.
      Не останавливаясь, проскочили город, затем длинную дамбу через пролив и выехали на всхолмленную равнину острова Рюген, испещренную белоствольными буковыми рощами.
      Здесь Кондратьев давно мечтал побывать. Только не в такой спешке. Рюген - в славянской мифологии Руян или Буян, райский остров, обиталище самого Перуна. А руяне или руны, рутены - это же русские. На острове стоял когда-то знаменитый город Аркона с храмом бога Святовита. Говорят, и поныне можно увидеть остатки мощных земляных валов, некогда окружавших город, даже руины храма. Вот бы поглядеть!..
      - Если не бывали здесь, много потеряете, не увидев меловые горы.
      Кондратьев вдруг вспомнил картину Каспара Давида Фридриха в большом альбоме, который однажды целый вечер рассматривал у Клауса. Картина так и называлась "Kreidefelsen auf Rugen" - "Меловые скалы на Рюгене". Высоченные утесы сахарной белизны, а за ними лазурь моря, уходящая в многоцветье неба. На картине - вид с берега. Но нетрудно было представить, какое ошеломляющее впечатление производили эти громадные белые утесы на русских мореходов, подплывавших к острову Руяну с востока. Да особенно если на заре... Поистине, обиталище богов!..
      - Это недалеко от нашей дороги.
      - Я тороплюсь, - вздохнул Кондратьев. И подумал: вот если бы "Неринга" задержалась до завтра... И испугался своего желания. Будто желание могло помешать выходу судна в море. Задерживаться в Заснице нельзя было ни в коем случае. Те двое, которых он запер в вокзальном туалете, очухаются уже к вечеру. И вполне могут вычислить его путь-дорогу.
      Тогда он почему-то пожалел их, не всадил еще по "стрелке", чтобы не очухались и через неделю. А теперь ругал себя за неуместную жалость.
      "Нерингу" он увидел еще издали. Небольшой сухогруз, низко осевший в воду под тяжестью разноцветных контейнеров, стоявших на палубе. И господина Леммера нашел быстро. Его, собственно, и искать не пришлось, стоял на причале возле судна, разговаривал с капитаном, походившим на курортника в розовой тенниске-безрукавке и белой панамке на седеющей голове.
      - Сопровождающий? - удивился капитан. - Зачем? Контейнеры будут доставлены в Калининград. Встречайте там.
      - Но поскольку я уже здесь...
      - У меня нет свободных кают.
      Давить капитана именами общих знакомых Кондратьеву не хотелось, и он начал думать о том, чтобы отправить на "Неринге" лишь чемодан с архивом. Сам-то он как-нибудь из Германии выберется.
      - Поговорите с кем-нибудь из команды, - предложил капитан. - Может, кто уступит койку, пока на вахте.
      Вопрос был решен до удивления легко и просто: в наше время повальной приватизации за деньги могли уступить не то что койку, а и весь теплоход. Электрик судна, первый, к кому он обратился, не устоял перед возможностью приработка, и уже через полчаса Кондратьев, отдав свои документы капитану, обминал верхнюю койку в каюте электрика. Маячить на палубе он счел нецелесообразным, уходить в город - тем более и решил, что скоротать время до отхода лучше всего во сне. Теперь, когда расслабился, давали себя знать дорожные бдения.
      Койка была коротковата, и вытянуться во всю длину ему не удавалось: голова упиралась в переборку, пятки - в стенку шкафчика. Он лежал, согнув ноги в коленях, и прислушивался к звукам. Откуда-то доносились шаги, а то и частый перестук каблуков, слышались непонятные команды, что-то колотилось в машине, - вибрация ощущалась спиной сквозь матрац.
      Проснулся Кондратьев от непонятного тревожного чувства. Койка под ним покачивалась, а это значило, что судно уже вышло в море. Он соскочил с койки, оделся, собираясь выйти на палубу. Уже подойдя к двери, вернулся, выдвинул рундук, достал черный чемодан. Вдруг очень захотелось посмотреть, что же собой представляет с таким трудом добытый архив.
      Но запертый на два цифровых замка чемодан открыть было непросто. Подбирать цифры - провозиться до утра. Кондратьев покопался в ящике стола электрика, нашел отвертку и с ее помощью открыл чемодан. И увидел газеты. В чемодане были одни только газеты и вырезки из газет, подобранные по той же теме советско-номенклатурного предательства. Газетная информация тоже могла пригодиться, но это были все же не документы с фактами, датами, подписями. Стало обидно до слез: столько хлопот, столько стараний, даже риска, и все коту под хвост.
      Он сел на койку, обессиленно уронил руки. Ну, почему так не везет?! Не ему, государству. Хотя раз государству, то и ему лично. Вспомнились цифры. В свое время он знал их множество. Но некоторые остались в памяти. Особенно эти, о кануне горбачевской перестройки: Советский Союз с его 5 процентами населения планеты имел почти половину мирового производства газа, почти четверть нефти и стали, до 17 процентов сложной бытовой техники, от 13 до 19 процентов хлопчатобумажных и шерстяных тканей, 21 процент сливочного масла, 12 процентов мяса, от трети до половины мирового сбора фруктов... А магазины пустовали, а снабжение повсюду буксовало. Почему?
      Вот когда хранителям русской государственности надо было разоблачать и громить агентов "пятой колонны", разорявших экономику. Лес для строек в Вологде везли из Красноярска, а в Красноярск - из Вологды. Донецким углем отапливалась Сибирь, а сибирским - Украина. Гноилась почти треть собранного зерна, больше трети картофеля. Огромные деньги гробились на бессмысленные стройки, перекачивались в неперспективные отрасли, властвующая номенклатура сочиняла предательские инструкции, лишавшие человека стимулов к труду...
      Вот когда надо было отслеживать врагов, чистить кадры.
      Упущено!..
      Впервые в своей жизни Кондратьеву захотелось плакать. Или напиться. Ни того, ни другого он не умел и потому сидел обессиленный, расслабленный. Волны ритмично валяли судно с боку на бок, и в такт качке Кондратьев качал головой, глядя на слежавшуюся груду газет в раскрытом чемодане.
      Но вот он поднял глаза, увидел себя такого в зеркале, вставленном в дверцу шкафа, и разозлился.
      - Не везет тому, кто опускает руки, - сказал вслух. - Архив существует. Значит, надо его искать.
      Он захлопнул чемодан, встал. За иллюминатором была тьма, только вблизи, в свете судовых огней, просматривалось шевеление громадной массы. Беспокойный зверь - Балтийское море - гнал судороги волн на юг, к польскому берегу.
      Начинать с начала! Такова, видать, русская судьба: вся история - срывы да подъемы. С чего начинаются эти подъемы - неведомо никому. Но ведь начинаются! На что уж успешен был мировой заговор в первой половине ХХ века. Унижали и уничтожали все русское, тоталитаризмом душили саму волю к сопротивлению. Но непредсказуемый, доверчивый, терпеливый народ каким-то необъяснимым образом переродил саму систему, заставил ее работать на себя. Поэтому, именно поэтому мировой "демократии" срочно потребовалась перестройка в России.
      Но все вернется на круги своя. Какими бы словесами ни маскировались демагоги и предатели, их преступления не будут забыты.
      Всему свое время. Время плакать и время смеяться. Время терпеть и время предъявлять счет. Придет день суда. И пеплом перевертышей и самозванцев люди набьют стволы пушек, повернутых на запад. Так было и так будет!..
      Кондратьеву показалось, что его внезапно ударили по ногам. Тут же пришла другая мысль: шквал, большая волна, какие бывают на море. Падая, он ударился головой об угол выдвинутого рундука. Матрац, лежавший на верхней койке, сорвался вниз. И все, что было в каюте, слетело со своих мест. Послышался оглушительный скрежет, от которого заныли зубы.
      Ему показалось, что он на какое-то время потерял сознание. Очнувшись, сбросил с себя матрац, с трудом утвердился на покосившейся палубе. Свет в каюте погас, светился только один плафон, тот самый, который мешал ему спать. Под ногами валялась масса каких-то предметов. Откуда-то доносились металлические удары, крики, непонятный шум.
      Кондратьев бросился к двери, толкнул ее. Дверь не открылась, и это породило в нем незнакомую внутреннюю дрожь, похожую на панику. Тогда он отошел на шаг, подумал и затем, спокойно открыв дверь внутрь каюты, вышел в коридор. И тут же кто-то налетел на него, сбил с ног. Вскочив, он тоже побежал по косой, неудобной палубе. Не в момент догадался, что палуба здорово накренилась. Кто-то кричал на него, кто-то сильно толкнул в впину, снова едва не сбив с ног. Всем он сейчас мешал, лишний человек на судне.
      Все же Кондратьев выбрался на верхнюю палубу. И ничего перед собой не увидел: в метре от двери, сразу за белой полосой перил, именуемых планширем, была тьма. В этой тьме просматривалось что-то еще более темное, уходящее.
      - Сволочи! - кричал кто-то сверху, с мостика.
      И кто-то объяснял, тоже в крик:
      - Он без огней, я не видел! В борт форштевнем, мать его!..
      Судно кренилось все больше, и Кондратьев уже полулежал на переборке, не зная что делать.
      Кто-то толкнул его в бок. Это был электрик, уступивший ему свою койку.
      - С левого борта шлюпка! - кричал он ему громко, как глухому. - Беги туда.
      - Зачем?
      - Контейнеры на палубе. Если сдвинутся - хана!
      - Вещи в каюте, - сказал Кондратьев, вспомнив о черном чемодане.
      - Какие вещи?! - еще громче заорал электрик. - Перевернемся, не успеешь!
      Чемодана было жаль. Не потому, что в нем такие уж ценности. Но газеты тоже могли пригодиться...
      И вдруг неожиданная мысль: а что если столкновение организовано из-за этого чемодана? Чтобы архив не попал в Россию? Если так, то даже хорошо, что чемодан утонет.Будут думать, что архива больше нет, концы - в воду. И перестанут преследовать. И тогда можно будет спокойно искать настоящий архив.
      Испытывая неловкость, похожую на угрызение совести, будто это он виноват в случившемся, Кондратьев по сильно накренившейся палубе перебежал к другому борту и в тусклом свете палубного фонаря увидел шлюпку, полную людей.
      - Прыгай! - крикнули ему.
      До шлюпки было больше метра, и она ходила на волнах то вверх, то вниз.
      - Прыгай, мать твою! - заорали на него в несколько глоток.
      И он прыгнул...
      29
      Все получилось. Без проблем пересекли реку Одер, спокойно доехали до большого польского города Познан. Здесь, не вылезая из машины, переночевали на платной стоянке. А утром пристроились к колонне таких же бедолаг-перегонщиков.
      - Можно бы и ночью ехать, вдвоем-то чего, - дорогой принялся объяснять Коля. - Да я один раз накололся, больше не рискую.
      И он начал рассказывать, как однажды, так же вот перегоняя иномарку, попался дорожным пиратам. Его выкинули из машины и чуть было не привязали к дереву, чтобы не поднял хай раньше времени. А был февраль, в Польше он мокрый и вьюжный...
      - Поляки грабят?!
      - Наши. Коим дозволили богатеть любым способом. Польские дороги они враз освоили.
      Из Минска Сергей, после долгого ожидания на переговорном пункте, дозвонился до Мурзина. Слышимость была отвратительная, не голос, а комариный писк.
      - Кто это говорит?
      - Это я...
      - Кто? Не слышно.
      - Врубайся скорей! - кричал в трубку Сергей. - Телефонное время дорого, а я и так издержался.
      - Ты откуда? - спросил Мурзин, явно не узнавая собеседника, проверяя его.
      - Из Минска.
      - Как ты туда попал?
      Вопрос удивил. Может, это и не Мурзин вовсе? Кто же тогда на его телефоне?
      - Я перезвоню, - крикнул Сергей и повесил трубку. Решил, что сделает это в Смоленске.
      Но из Смоленска дозвониться до Лугового оказалось еще трудней, чем из Минска. Коля торопился, нервничал, Сергей обещал телефонистке оплатить по самому срочному тарифу, и ничего не помогало. Где-то что-то не включалось, и баста.
      А радио гнало песни. Сначала орало шлягеры, от которых опарой вздымалась беспричинная злоба. Потом выдало : "Любовь, друзья, вопрос такой, который всех касается". И опять перед ним встала Эмка, ее глаза, полные слез, последний поцелуй.
      Когда песня прервалась резкими позывными "Маяка", Сергей раздраженно выключил радио. Но тут же снова включил: хотелось послушать последние известия. Тресков и хрипов хватало, но слова все же можно было разобрать. Разбитная дикторша плела что-то об указах президента, долженствующих утешить граждан, обалдевших от предыдущих указов. А затем в точности таким же тоном:
      - Только что нам сообщили. В Балтийском море потерпел аварию морской паром "Неринга"... Судно затонуло в 20 милях от берега. Имеются жертвы...
      Сергей бросил руку к приемнику, чтобы усилить звук, но сбил настройку. Когда опять поймал "Маяк", дикторша говорила уже о погоде.
      - Ты что дергаешься? - очнулся Коля. - Веди ровнее.
      Сергей заставил себя сосредоточиться на дороге и не думать о "Неринге", о Кондратьеве, который должен быть там, о проклятом архиве. Но это ему не удалось.
      - Веди ровнее, - повторил Коля. - Что с тобой?
      - Ничего.
      Он не узнал своего голоса. Прокашлялся и повторил:
      - Ничего. А что?
      Коля помолчал минуту.
      - Не, так не пойдет. Давай-ка я поведу.
      Пересев за руль, он не успокоился, а все крутил головой, взглядывал на Сергея. Но ни о чем не спрашивал, из чего тот снова делал вывод, что Коля знает о нем куда больше, чем говорит.
      И все-таки Сергей уснул. Ему-то казалось: не сомкнул глаз за своими думами. Но когда Коля толкнул его в бок, он вдруг увидел, что совсем светло.
      - Приехали. Гляди.
      Далеко впереди под блеклой синевой неба, будто мираж, будто белые облака над горизонтом, кучились нагромождения высотных домов московской окраины.
      30
      Электричка на Фрязино отошла от Ярославского вокзала точно по расписанию, минута в минуту. "Как в Германии", - подумал Сергей, устраиваясь у окна на теневой стороне вагона. И вздохнул облегченно:
      - Все!
      Но облегчения не ощутил. Если разобраться, поездка-то получилась пустой. Главное - добыть документы - не сделано. "Судно затонуло, есть жертвы", - сказало радио. Если Кондратьев был там и если ему удалось выплыть, то едва ли с чемоданом... И Клауса погубил, приперся к нему с этим проклятым блокнотом... И в личном плане - пустышка: с Эмкой, как мечталось, не пообщался... И подарков домой не привез. Жена и дочка в один голос заявят: забыл о них. Хотя тут можно еще выкрутиться, купить что-нибудь в коммерческом ларьке и сказать: из Германии.
      А вот перед Костиком не оправдаться, это уж точно. Задолжал - вовек не расплатиться.
      От мрачных мыслей разболелась голова, и Сергей всю дорогу заставлял себя дремать, чтобы хоть немного успокоиться.
      На перроне во Фрязине, когда вышел из вагона, он вдохнул поглубже свежий, не в пример московскому, воздух и, в полном соответствии с правилами самовнушения, произнес вслух:
      - Ну, теперь все!
      И тут же почувствовал, что кто-то на него смотрит. Огляделся и похолодел: на площади в окружении запыленных машин стояла чисто вымытая "Вольво" и из ее раскрытого окна кто-то махал ему рукой. Подойдя, Сергей увидел круглую физиономию Костика.
      - Привет, - сказал он, стараясь придать голосу беззаботность.
      - Привет. Это вы или не вы? С усами...
      Только теперь вспомнил Сергей о своих усах и ужаснулся: вот бы домой заявился в таком-то виде!
      Не отворачиваясь, он содрал усы, сунул в карман.
      - Это так, для красоты.
      - А-а, - сказал Костик, почему-то не удивившись этому маскараду. Давно приехали?
      - Только что. - Он махнул рукой на электричку, все еще стоявшую у перрона с раскрытыми дверями.
      - Да, да, вчера вас еще не было, я спрашивал.
      - Кого-то встрачаете?
      - Вон ту цацу. - Костик показал на девчушку лет шести, в розовом платьице, идущую об руку с пожилой тетей. - В Калининград ездили.
      - В какой Калининград?
      - Да в наш, в наш, четыре остановки на электричке. В бассейн ездят.
      - На электричке? Почему же не на машине?
      - Еще баловать...
      - А вы, значит, встречаете?..
      Он не знал что еще говорить, все тянул с главным. Но Костик сам и выручил.
      - А я испугался, как узнал о гибели "Неринги". Вы же там... Мне сообщили, что представитель прибыл, а потом...
      - Там был другой представитель.
      - Я же не знал. Очень рад, что у вас все в порядке.
      - В порядке? А груз?..
      - Груз застрахован. Еще неизвестно, что лучше. Да вы садитесь в машину, поместимся.
      - Дойду. Мне еще в магазин зайти.
      - А, ну да... Завтра жду вас.
      По пути домой Сергей купил коробку конфет, тщательно осмотрел ее со всех сторон. А то ведь наши конфетчики приспособились свою продукцию маскировать иностранными надписями. Что дочке купить, так и не придумал. Разозлился и купил вторую точно такую же коробку. Дома, конечно, удивятся, поехидничают насчет его небогатой фантазии. Но Ленка и обрадуется, утащит конфеты к себе в комнату, будет втихаря поедать их.
      Чем ближе подходил он к дому, тем больше грызла совесть: все-таки за границу ездил, а будто дальше Рижского рынка не уезжал. И все же теплей становилось на душе: домой вернулся. После стольких-то передряг.
      Постоял у подъезда. Все тут было как прежде. Машины одна к другой, "ракушки" вразброс по всему двору, баки для мусора, как всегда, переполненные, ребятишки визжат возле давно поломанных качелей...
      - Ну, кажется все, отмаялся!
      Но тут же и настигла очередная напасть: лифт не работал. Пришлось тащиться пешком на седьмой этаж. Еще дорогой решивший заявиться домой без шума - потому и не позвонил из Москвы, не предупредил - он достал ключ. Но ключ в замок не вставлялся - мешал другой, вставленный изнутри. Пришлось звонить. Раз и другой. К двери никто не подходил. Он постучал и опять безрезультатно. Все это сначала удивило, а затем встревожило. Даже кольнула ревность: - жена заперлась? Или это Ленка куролесит со своими ухажерами?
      Сергей припал ухом к двери, услышал шорохи: дома кто-то был.
      - Таня! Ленка! - позвал он в щель, где дверь неплотно прилегала к косяку. Сколько раз собирался заделать эту щель да все руки не доходили. И вот теперь она пригодилась.
      - Кто это? - пропищали за дверью. Голос вроде бы знакомый, но явно не Танин и не Ленкин.
      - Да я же, я, Сергей. Чего ты заперлась?
      - Кто?
      - Не узнаешь, что ли?
      Замок тихо щелкнул, дверь приоткрылась, и Сергей увидел... Эмку.
      Окатило ознобом. Он потряс головой, видение не исчезло. Эмка была в длинном халате жены, в тапочках на босу ногу, будто только что вылезла из ванны.
      Он переступил порог и повернулся закрыть дверь. И подумал, что не иначе сходит с ума, если в собственной жене чудится другая. А когда повернулся, снова увидел перед собой Эмку.
      - Ты?!
      - Приехала вот. Самолетом. Еще вчера...
      - А Таня где?
      - На работе.
      - А Ленка?
      - Удрала куда-то.
      - А ты чего заперлась?
      - Боялась. Таня сказала: никому не открывать. А тут звонят, стучат в дверь.
      - А если это я?
      - Таня сказала: у тебя свой ключ.
      - Так ключ же изнутри в двери. Не открыть снаружи.
      - Забыла я...
      Больше он не дал ей ничего сказать, обхватил за плечи, ткнулся носом в теплую щеку, задохнулся...
      Что было потом, не запомнил. Читал в романах о беспамятстве, охватывающем мужиков, да и баб, наверное, тоже в определенные моменты, не больно-то верил. А тут у самого...
      Пришел в себя внезапно, увидев возле кровати черный чемодан, точно такой же, какой увез Кондратьев. Мелькнула мысль: не снится ли все это? Дотянулся рукой, потрогал чемодан. Затем потрогал Эмку. Под пальцы попалась шелковая кожа бедра, вдрогнувшая, напрягшаяся.
      В дверь зазвонили, длинно, настойчиво, и забарабанили кулаком. Эмка вскочила, заметалась по комнате, хватая вещи.
      - Жена, наверное!.. Или дочка!..
      Сергей прыгал, не попадая ногой в штанину.
      - Не-ет, они так не стучали бы. Иди на балкон, я разберусь.
      На ходу застегивая рубашку, он подошел к двери, прислушался. За дверью кто-то шевелился, вздыхал, переступал с ноги на ногу. Затем опять заверещал звонок.
      - Кого надо? - крикнул Сергей и на всякий случай отступил в сторону.
      - Серега? Открой. Это я, Мурзин.
      Голос вроде бы похож, только какой-то хриплый. Что-то непонятное творилось. Сначала Эмка, как наваждение, теперь Мурзин. Поглядеть бы в глазок, да нету глазка. Собирался поставить, да все руки не доходили.
      - Кто?
      - Мурзин. Ты чего, не узнаешь? Это я охрип, пива холодного выпил.
      Сергей сообразил вдруг, что таким образом, беседуя через дверь, можно дать Эмке время одеться. Да и самому надо опомниться.
      - А ну скажи, о чем я рассказывал, когда последний раз был у тебя?
      Человек за дверью выругался и засмеялся. И закричал в щель:
      - Ты мне морочил голову своей теорией об общинах.
      - Правильно.
      - Так открывай, если правильно.
      - Сейчас.
      Он еще заглянул в комнату. Эмка, уже одетая, набрасывала покрывало на постель.
      Мурзин шумно ворвался в прихожую, заговорил громко, возмущенно:
      - С утра тебя жду, топчусь возле дома. Звонил в дверь, не открывают...
      Эмка встала в балконных дверях, тоненькая, аккуратно одетая, будто ничего и не было. Мурзин умолк, ошалело уставился на нее.
      - Кто тебе сказал, что я приехал? - спросил Сергей.
      - Здрасьте. Ты же звонил с дороги. И Федор звонил.
      - Кондратьев? Когда?
      - Сразу после тебя. Вы будто договорились.
      - Он же... - Сергей осекся.
      - С ним все в порядке. Он звонил из польского города Слупска.
      - Как он туда попал? - удивился Сергей.
      - Спасли польские рыбаки. - Мурзин оглянулся на Эмку и сел на стул, добавил, понизив голос: - А в чемодане оказалась туфта. Он просил срочно найти тебя.
      - Как туфта?!
      Сергей посмотрел на Эмку, все стоявшую в балконных дверях, и она поняла его, перешагнула порог, бесшумно ступая босыми ногами по паркету, проплыла мимо них и закрылась в ванной.
      - Ну, даешь! - восхитился Мурзин. - Где откопал такую? Извини, что помешал. Знал бы, не врывался, погулял бы на улице.
      - Как туфта? - снова спросил Сергей.
      - Не знаю. Говорит, какие-то старые газеты.
      - А мы-то старались. За этим чемоданом и другие охотились, чуть меня не укокошили. Кондратьев выручил. За мной гнался Пауль, оказавшийся каким-то Маковецким.
      - Кем?! - заорал Мурзин.
      Он вскочил и так и стоял, пока Сергей рассказывал, как все было. И про Клауса, который погиб из-за него, и про Хорста Фогеля, испугавшегося неизвестно чего, а потом отдавшего чемодан Эмке. В подробностях расписал сцену в лесу, когда... если бы не Кондратьев...
      - Ты точно расслышал фамилию? Маковецкий?
      Мурзин стоял перед ним какой-то взъерошенный и левая щека его недобро подергивалась.
      - Вроде бы точно.
      Ожесточенно, обеими руками, Мурзин потер виски и уставился в окно, за которым голубело небо. И вдруг оживился.
      - Значит, этот чемодан тебе передала Эмка?
      - Ты что?! - взвился Сергей. - Уж лучше меня подозревай.
      - Я не подозреваю. А надо бы проверить.
      В ванной что-то вдруг упало и разбилось, дверь распахнулась, и Эмка, неузнаваемая, с блестящим лицом, намазанным какой-то косметической дрянью, явилась перед ними. Длинное махровое полотенце, висевшее у нее на плече и достававшее чуть не до пола, создавало впечатление какой-то театральности.
      - Ты думаешь, чего я прилетела?! - Она смотрела в упор на Сергея, и глаза ее были злы. - Он чемоданы перепутал, вот что!
      - Кто?
      - Хорст Фогель. Темно, говорит, в подвале, вот и перепутал, не тот мне отдал. А я же поняла, что чемодан для тебя дороже меня...
      - Чего болтаешь?..
      - Неправда разве? Вон он, привезла я.
      Эмка кинулась к кровати, вытолкнула черный чемодан на середину комнаты.
      И столь же порывисто подался вперед Мурзин, схватил чемодан, подергал замки.
      - Вы его открывали?
      - Так цифры же там, а Фогель их забыл.
      - Ай, молодчина! Какая же вы молодчина!..
      - Я из-за Сережи...
      - Он не поймет, - махнул рукой Мурзин и расхохотался радостно.
      - Что у вас там, золото?
      - Дороже золота.
      - В Шереметьеве, на таможне, открыть велели, а я сказала, что цифры забыла.
      - Ай, молодчина!..
      - Рентгеном просвечивали, собаке давали нюхать...
      - Серега, друг, разреши я ее расцелую?
      - Я ей не хозяин.
      Эмка засмеялась.
      - Я же в косметике.
      - Ладно, - сказал Сергей Мурзину, - кончай паясничать.
      - Ничего не кончай.
      И старый черт Мурзин схватил Эмку за плечи, звучно поцеловал в щеку, в другую, облизал губы и, похоже, собрался продолжать понравившееся ему занятие.
      - Хватит, говорю!
      - Ревнует, - сказал Мурзин. - Ничего, поревнуй, тебе полезно.
      И он опять вцепился в чемодан, который, похоже, был весьма тяжелым.
      - Ну, я пойду, позвоню после.
      - Тебя проводить?
      - Не надо. Там машина, и меня ждут.
      Сказано это было со значением, и Сергей понял, что Мурзин не хочет, чтобы он видел ту машину и тех людей, что его ждут. Да Сергею и самому никого не хотелось видеть в эту минуту. Кроме Эмки. И он с облегчением запер за Мурзиным дверь, не забыв снова оставить ключ в замке.
      - Какая ты у меня умница, - сказал он, обнимая Эмку.
      - Только сейчас понял?
      - А я решил, что ты по мне соскучилась.
      - Я и соскучилась...
      - А ты вон как сообразила...
      Он опять задыхался от ее близости. И она опять теряла силы в его объятиях...
      Потом они пили чай на кухне.
      - Как теперь быть-то? - спросил Сергей.
      - О чем ты?
      - Вдруг забеременеешь...
      - О-о! - воскликнула Эмка и радостно засмеялась. - Тогда мы всегда будем вместе.
      - На расстоянии двух тысяч километров? - вспомнил он цифру на Штутгартской телебашне.
      - Для Бога нет расстояний.
      - При чем тут Бог?
      - Бог - это любовь. Любовь - это и есть Бог. Если ты будешь во мне, то и я буду в тебе. Всегда...
      Он снова еле сдерживался, и она поняла это по его вдруг закостеневшему взгляду.
      - Ты бы жене-то позвонил.
      - Зачем?
      - Сказать, что приехал. Да спроси, когда она придет. Обещала отпроситься. А то не застанет меня, что подумает?
      Сергей удивленно уставился на нее.
      - Разве я не говорила? Я же сегодня улетаю. Билет взяла...
      Она вскочила, прошлепала домашними тапочками в прихожую, принесла сумочку, показала билет.
      - Как взяла, так и сдашь, - угрюмо сказал он.
      - Нет, Сережа, не усложняй жизнь себе и мне. Сегодня я унесу с собой радость. Останусь - все может измениться... Да и не сказала я никому, что улетаю. Мне надо быстро вернуться.
      Она была права. Это Сергей понимал, но от того, что понимал, было еще тяжелее.
      - Позвони жене, не тяни.
      И он пошел к телефону. Набирая номер, вздохнул глубоко и откашлялся, чтобы голос не подвел, чтобы жена с ее кошачьим чутьем не учуяла ничего такого.
      - Приехал? - спокойно, почти равнодушно спросила Татьяна. - Ну, как?
      - Что "ну как"?
      - Не притворяйся, знаешь ведь, о чем я. Какая Эмка-то, а?!
      Он промолчал.
      - Ну, конечно, молчишь. А Ленка где?
      - Не знаю, удрала куда-то.
      - Что же ты ее отпустил?
      - Она еще до меня.
      - Ну, мерзавка, ну, я ей задам, просила же. - Жена явно обеспокоилась. - Ладно, пойду отпрошусь.
      - Поторопись. Эмка сейчас уезжает.
      - Куда?
      - Обратно, к себе. У нее билет на самолет.
      - Чего же она приезжала? На один день?
      Он опять промолчал. Не скажешь ведь о чемодане.
      - Ты что ее там, в Германии, не видел, что ли?
      Женский вопрос, коварный. Если не видел, а Эмка, узнав, что он приезжал, кинулась следом?..
      - Видел. Недолго.
      - Чего же она, а? - И закричала в трубку: - Чего молчишь? Я спрашиваю, чего она приехала-то?!
      - Потом расскажу....
      "Та-ак! -положив трубку, насмешливо подумал он. -В мировых проблемах разобрался. Теперь бы с личными справиться...".