Тверской гость

      Никитин стонал, могучее тело сотрясалось, лицо желтело. Он забывался...
      Ему стало лучше на десятый день. Он впервые смог сесть на своем ложе, огляделся. Убогая хижина, убогая утварь, и у порога женщина в парандже. Никитин сообразил, что он в мусульманской деревне. Заметив, что он встает, женщина исчезла, и почти тотчас появился Рангу. Он смотрел тревожно и радостно, протягивал руки. Никитин, теряя силы, стал опускаться на циновку. Рангу помог ему лечь, поднес к губам дал - сосуд для питья.
      - Великий Брама услышал меня! - шептал Рангу. - Лежи, лежи. Ты еще слаб...
      - Где мы?
      - У друзей... Будь спокоен. Скоро все пройдет.
      - Дожди еще идут?
      - Почти прекратились... Лежи, не говори.
      Никитин поправлялся медленно. Силы прибывали по каплям. О поездке в таком состоянии дальше Рангу и слышать не хотел.
      Так прожили они еще около двух недель в домике Гафура, бедняка-мусульманина, приютившего их. Гафур был безответный труженик, с утра до ночи копавшийся на своем маленьком поле. Трое детишек его, мал-мал меньше, ползали вокруг хижины без всякого присмотра: молчаливая жена Гафура весь день трудилась, готовя еду, ухаживая за птицей, частенько отлучаясь, чтобы помочь мужу.
      Гафур был сдержан и заботлив. Придя с поля, он кланялся Афанасию, справлялся о его здоровье, предлагал позвать знахаря или муллу, но никогда не спрашивал - кто Никитин и куда он идет.
      Так же сдержанно вели себя соседи Гафура, хотя в их глазах Никитин часто читал интерес к себе.
      Немного окрепнув, Афанасий стал выбираться из домика, сидел в тени старой пальмы, беседуя с Рангу и разглядывая деревеньку.
      Деревенька походила на индусские, с той только разницей, что здесь нигде не видно было свиней. Но убожество домов, плохая одежда жителей - все было, как у индусов.
      И разговоры жителей были похожи: о маленьких полях, о дождях, которых в этом году выпало маловато, о долгах.
      Крестьяне-бедняки задушевно говорили с Рангу, делились с ним своими горестями. Никакой вражды к индусу не выражали их иссушенные солнцем и нуждой лица.
      Но так шло только до тех пор, пока не появился сборщик налогов Хильджи - надменный, редкозубый человек с темной бородкой и крючковатым носом. В хижину Гафура Хильджи пришел вечером, перед закатом солнца, когда между холмами вокруг деревни уже синело, джунгли четко чернели на фоне алой зари. Только что пригнали коров. Крестьяне возвращались к домам.
      Сборщик, видимо, уже знал, что в доме Гафура нашли приют неверные. Он подошел неторопливой походкой, остановился шагах в пяти от сидящего Никитина, несколько секунд нагло, в упор, рассматривал его, потом окликнул хозяина, загонявшего во двор баранов:
      - Эй, Гафур! Что это за люди?
      Гафур быстро обернулся, поклонился сборщику налогов.
      - Селям, достопочтенный! - ответил он. - Это проезжие.
      - Почему они здесь? Что им нужно?
      Никитин медленно поднялся с камня, на котором сидел. Лицо его, исхудавшее и пожелтевшее, порозовело.
      - А тебе что нужно? - резко спросил он, не дав Гафуру времени ответить. - Что ты здесь потерял, почтенный? И не лучше ли для тебя говорить со мной?
      Сборщик налогов обернулся, окидывая Афанасия презрительным взглядом. Широкие плечи проезжего и его жесткие светлые глаза умерили пыл самоуверенного сборщика налогов. Однако Хильджи сознавал свою силу.
      - Я говорю с тем, с кем хочу! - отрезал он. - Гафур, ты ответишь за этих людей! Они подозрительны!
      Сборщик налогов ушел не оглядываясь. Никитин испытывал желание догнать этого мерзавца и крепко поговорить с ним, но умоляющие глаза Гафура принудили Афанасия разжать стиснутые кулаки.
      На другой день стало Известно, что Хильджи подговаривал некоторых крестьян избить кафиров и отнять их имущество.
      Гафур был удручен.
      - Плохой человек Хильджи! - вздыхал он. - Хильджи говорит, что за это никому ничего не будет... Ах, плохой человек!
      - Спасибо тебе за приют, Гафур! - сказал Никитин. - Я думаю, что лучше перестать искушать этого шакала. Рангу, завтра же едем.
      Ночью он распорол заветный пояс, достал белый агат и положил его под один из глиняных горшков в хижине Гафура. А утром, чуть свет, сам запряг быков и разбудил Рангу. Гафур еще не просыпался, деревушка мирно почивала, когда повозка Никитина выехала из нее. До копей Голконды оставалось не более четырех дней пути.
      Много слышал Никитин о сказочных копях Голконды, но, увидев унылые острые холмы и низкорослые джунгли - обычный пейзаж Декана, - готов был разочароваться. Однако ломаная линия шатров мусульманской стражи, перерезавшая вдали открывшуюся взгляду равнину, и волнение Рангу говорили, что легендарный край уже перед ним.
      В ближайшей роще виднелась чья-то палатка, вился дымок. Они направили быков к пальмам. Навстречу вышел длиннобородый мусульманин. Прикрыв глаза от солнца, он вглядывался в подъезжающих.
      Мусульманин не назвал своего имени, об алмазах говорить не захотел, держался неприветливо. Но Рангу это не смутило. Он остался доволен.
      - Значит, все по-прежнему! - объяснил он Никитину. - Это скупщик алмазов. Сразу видно. Нас он боится. Значит, алмазы носят. Надо разбивать шатер, а потом я поищу знакомых.
      Но искать знакомых не пришлось. Пока Никитин и Рангу разбивали свой шатер, их, видимо, заметили, и вскоре возле кустов, где трепыхалась ткань походного жилища, появился тучный воин.
      Взгляд его был неприветлив, рука лежала на рукояти меча.
      - Убирайся прочь! - сказал воин Никитину. - Тебе здесь нечего делать, если только ты не соскучился по колу.
      - Почтенный! - начал было Никитин, но воин оборвал его:
      - Убирайся! Или я позову своих людей...
      Рангу вынырнул в этот миг из кустов, сияя ослепительной улыбкой.
      - Благочестивый Рашид! - окликнул он воина. - Разве ты еще здесь?
      Лоб воина перерезала жирная складка, потом и он расплылся в улыбке.
      - А, бидарец! - сказал он. - Это ты?
      - Я, я, почтенный. Наши быки устали. Вот мы и решили отдохнуть немного. Как жаль, что мы смутили твой покой, и какое счастье, что мы увидели тебя!
      Воин снял руку с эфеса, вытер потный лоб рукавом кафтана.
      - Проклятая жара! - обыденным голосом произнес он. - Долго ехал, Рангу? Что нового в Бидаре?
      Минуту спустя все трое сидели в шатре возле кувшина с вином. Рангу не пил, но Рашид себя упрашивать не заставлял.
      - Живите! - благодушно разрешил он. - Но времена изменились, Рангу. Платить придется больше. У нас новый начальник, а он очень любит золото. Заплатите два золотых мне и пять ему.
      Рангу попытался торговаться, но Рашид ленивым жестом остановил его.
      - Тсс, тсс... Мне не нужны лишние деньги. Но если вы хотите жить спокойно, платите без спора.
      - Мы заплатим! - сказал Никитин.
      Воин одобрительно посмотрел на него:
      - Я сразу почувствовал к тебе расположение, купец. Вот и хорошо. А чтобы вы тут не скучали, я порой буду заходить к вам.
      И он рассмеялся, сощурив узкие глаза и тряся толстым животом.
      Получив деньги, Рашид собрался уходить.
      - Да! - вспомнил он, уже подняв полог палатки. - Здесь развелось много волков. Смотрите за быками. Селям!
      После ухода Рашида Рангу покачал головой.
      - Много стали брать! - задумчиво произнес он. - Много... Ну, ничего. Зато на Рашида можно положиться. Он не подводит тех, с кого берет.
      - Как скупать алмазы-то? - спросил Никитин. - Куда идти?
      - Они придут сами! - усмехнулся Рангу. - Пойдем собирать хворост. Нам нужно варить рис.
      Ночь упала на Голконду черная и глухая. У шатров стражи краснели точки костров. Где-то тявкали шакалы, дурным голосом захохотала гиена.
      - Пора! - сказал Рангу.
      Он подбросил в еле тлеющий костерок охапку сухих веток. Приглушенное на миг пламя вцепилось в щепу, в костре затрещало, и длинный язык огня вдруг взметнулся ввысь, доставая до синего неба.
      - Костер должен гореть ярко! - пояснил Рангу. - А мы будем ждать.
      И, обхватив руками колени, уткнулся в них подбородком, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Никитин тоже молчал, слушая, как разговаривает огонь, как брякают колокольцы быков, как с легким шорохом скользит над головой ночная птица.
      Он устал за эти дни. Видимо, здоровье ослабело не на шутку. Да. Не миновал и он индийских бед. Вспомнился умерший красильщик.
      - Какие порты, кроме Чаула, еще есть? - нарушил молчание Никитин.
      - Гоа, Дабул...
      - А к деревне Ситы который ближе?
      - Дабул... Ты думаешь уезжать?
      - Да, Рангу.
      - Я провожу тебя.
      - Ну, что ты... В такую даль!
      - Разве я не стал тебе другом?
      Никитин пересел к Рангу, обнял товарища за плечи, и они остались сидеть рядом, глядя в черный безмолвный мрак.
      - Скажи, о чем ты думаешь, Афанасий? - тихо спросил Рангу после долгого молчания.
      - Учит религия моя, - медленно заговорил Никитин, - что должны все люди братьями быть. Когда я молод был - горячился, всякую ложь у себя в Твери обличал. Перенес из-за этого много. Увидел, что у знатного да богатого правды не сыщешь, - затосковал. Стал по свету бродить, глядеть, как люди живут, ума набираться. Ходил в северные земли, в немецкие, побывал в турской земле, до Царьграда плавал - и везде одно... Вот добрался до вас. А и у вас горе не слаще нашего. И вижу: всюду человек о счастье мечтает, в каждой земле по-своему на бога уповает, утешения себе выдумывает. Можно бы вроде всякую веру в добро потерять. Но прислушаешься к себе - нет, живет вера! И знаешь почему? Потому, что несчастливы люди повсюду. А коли так, должны же праведный путь найти, которым к счастью придут. Я того пути не ведаю. Не открыт он мне. А думается все же, что хоть разные нынче боги у нас и много различий меж нами, а тот праведный путь к счастью для всех будет один, как одно у людей горе...
      Рангу неуверенно кивнул.
      - Мысли твои высоки, - ответил он. - Но мы же по-разному понимаем счастье...
      - Нет! - горячо возразил Никитин. - Нет! Люди одно чувствуют: война беда, голод - беда, засилье богатого - беда... Разве не верно?
      - Верно. Это верно, - проговорил Рангу.
      Увлеченные разговором Афанасий и Рангу забыли о костре. Он слабел. Пришлось подкинуть в него веток и раздуть уголья. Дули оба. Пламя загудело. Тогда Никитин поднял раскрасневшееся от жара лицо. Сначала он ничего не видел. В глазах плыли огненные круги. Потом из кругов вырисовался человеческий скелет. Скелет стоял на коленях с другой стороны костра и смотрел на Афанасия глубоко запавшими, бесстрастными, но живыми глазами. Рангу обошел костер, потрепал скелет по плечу, вытянул ладонь.
      Скелет что-то ответил. Рангу скривил губы.
      - Что? - спросил Афанасий.
      - Это глотатель, - непонятно ответил Рангу и стал накладывать ночному гостю рис.
      Афанасий подошел к ним. Голкондский раб как завороженный следил за руками Рангу. Шея его судорожно дергалась. Он был невероятно тощ, и казалось удивительным, что это сочленение костей - живой человек.
      Протянутый ему рис раб проглотил мгновенно, облизав пальмовый лист.
      Уходивший в палатку Рангу вернулся с какими-то снадобьями. Раб покорно проглотил поданные корешки.
      Афанасий глядел удивленно.
      А раба начало корчить. Глаза его выкатились, он захлебывался...
      Через несколько минут все было кончено. Рангу, повозившись у костра, побулькав водой, окликнул Никитина:
      - Иди сюда!
      Афанасий подошел. На ладони Рангу лежали два камня. От блеска костра камни были кровавыми. Раб, не глядя на людей, опять ел. Но теперь он старательно жевал, насыщался медленно и серьезно.
      - Как же... Неужели так всегда? - спросил Афанасий.
      - Нет, - отозвался Рангу. - Есть другие. Те подрезают кожу. Прячут камни в раны. Но глотать вернее. Никакая стража не обнаружит. Конечно, возиться с ними неприятно и риса на таких уходит больше, но что поделаешь?
      - Жутко! - сказал Никитин. - Черт знает что! А если поймают его?
      - Убьют...
      - Значит, из-за горстки риса человек на смерть ходит?
      - Ну... Ведь рабы умирают с голода. А так они тянут. Другие, окрепнув, даже бегут.
      - Вот, значит, как дешевы алмазы тут. Не знал я! - произнес Никитин. Не знал!
      Раб съел рис и поднялся.
      - Дай ему еще! - быстро сказал Никитин. - Пусть ест!
      Но Рангу отрицательно покачал головой.
      - Нельзя. Ему станет плохо от обильной еды. Он может умереть...
      Когда раб ушел, исчез в темноте, у костра воцарилось тягостное молчание.
      - Так ведется издавна! - сказал, наконец, Рангу. - Не мы - так другие возьмут эти алмазы.
      Вздохнув, Никитин подобрал отлетевший уголек, кинул в костер, посмотрел на запачканные пальцы, кивнул:
      - Уж больно неожиданно получилось... Сегодня больше не надо.
      Рангу не стал подкидывать в костер приготовленные было сучья. Огонь медленно умирал. Никитин лежал на кошме, следил за умирающим пламенем, и ему было тяжко и тоскливо. Спал он плохо. Но утром ночные сомнения показались ему слабостью. Он пришел сюда за алмазами, и он добудет их, как бы их тут ни приносили. Будут у него алмазы!.. И он остался у копей.
      Они прожили здесь до октября. Рабы приходили не часто. Алмазы у большинства были очень мелкие, нечистые. Лишь к октябрю Рангу и Никитин набрали такое количество камней, которое позволяло закончить торг без убытка, окупить дорожные расходы.
      И Никитин стал настойчиво звать Рангу в Бидар.
      В начале октября они разобрали шатер и двинулись в обратную дорогу.
      Глава седьмая
      - Эй, кто такие?
      Выехавший из-за холма конный отряд загораживал путь. Всадники неторопливо приближались: застигнутой врасплох повозке некуда свернуть и уже не скрыться.
      - Мусульманские воины! - со страхом прошептал Рангу.
      Никитину стало не по себе. Без всяких приключений проделали они уже большую часть пути до Бидара. Обидно, если сейчас что-нибудь случится. С Рангу было уговорено: всякой страже твердить, что ездили в Ориссу, к тамошним князькам, покупать камни. До сих пор сходило. Ну, а как эти воины не поверят, начнут расспросы, да и поймают на чем-нибудь?
      Придерживая волов, Никитин думал и о том, что уже не первый мусульманский отряд встречался им. Похоже, Индия зашевелилась, как развороченный муравейник. Воины куда-то скачут, спешат. Не война ли какая началась?
      Меж тем отряд приблизился, и Никитин свел брови. Что-то очень знакомое было в передовом, богато одетом воине. Даже конь его - белый, статный напоминал о чем-то...
      - Мустафа! - воскликнул Афанасий. - Побей меня бог, Мустафа!
      Воин тоже узнал Никитина. На мгновение бронзовое лицо гератца выразило замешательство, но он тотчас справился с собой и снисходительно заулыбался.
      - Оставьте купцов! Это друзья! - приказал Мустафа воинам, окружившим повозку. Отряд беспрекословно повиновался ему. Никитин с удивлением глядел на гератца, доставляя Мустафе несказанное удовольствие.
      - Тебя и не узнать! - проговорил Афанасий.
      - Хм... А коня своего узнаешь? - осклабился Мустафа, натягивая повод горячего жеребца.
      - Мой жеребец у тебя?! Его же хан Омар купил!
      - Вот он! Его назвали Гяуром, в твою честь. А хан Омар был хан - стал барабан!
      Довольный своей шуткой, Мустафа громко захохотал, озираясь на воинов. Те усмехались.
      - Ничего не пойму... - признался Никитин. - Загадками говоришь.
      - Да ведь ты давно не был в Бидаре! - прищурился гератец. - Все ездишь? А новостей много... Кстати, кто это с тобой?
      Мустафа подозрительно разглядывал Рангу, и Никитин почему-то насторожился.
      - Погонщик мой, - осторожно ответил он. - А что?
      - А не знал ты такого - Рангу, камнереза?
      Глаза Мустафы сверлили теперь обоих.
      - Как не знать, - сказал Никитин, предчувствуя недоброе. - С ним из Бидара шел.
      - Куда?
      - Да вместе восемь дней ходили, потом разошлись. Он, похоже, в Шри-Парвати собирался. Но зачем он тебе?
      - Он враг султана. Плохих ты друзей выбираешь себе, Юсуф.
      - Неужто враг? Да чем?
      - Э! Рассказывать долго! Он замешан вместе с дедом в заговоре хана Омара. С деда уже спустили шкуру. Один Рангу скрылся. Но и его поймают.
      - Не может быть! - выговорил Никитин.
      - Я сам помог раскрыть этот заговор! - надменно произнес Мустафа. Кстати, ты знал и купца Бхавло. Этого тоже казнили. Благодари хазиначи Мухаммеда - он заступился за тебя, сказал великому визирю, что ты знаком с этими индусами по неведению. Ты можешь вернуться в Бидар спокойно.
      Ошеломленный страшными известиями, Афанасий не знал, что ответить.
      Небрежно кивнув ему, гератец тронул коня.
      - Счастливого пути! - бросил он.
      Афанасий растерянно приложил руку к груди. Отряд удалялся.
      - Рангу! - произнес Никитин. - Это правда - с заговором?
      Рангу невидящими, залитыми слезами глазами смотрел на дальние холмы. Говорить он не мог. Лишь отрицательно потряс головой.
      В одном дне пути от Бидара они расстались. Рангу должен был дождаться Афанасия в деревушке, Никитин же собирался узнать, что сталось с семьей Карны, расспросить у хазиначи Мухаммеда, правду ли сказал Мустафа, и если Карна жив - похлопотать за него.
      Взволнованный, со стесненным сердцем, въехал Афанасий в ворота города. Неясная тревога за собственную судьбу не покидала его на знакомых улицах. Тревожила участь друзей.
      В городе, казалось, все было по-прежнему. Орали на узких улочках верблюды. Сгибались под тяжелыми ношами тощие носильщики. Приоткрыв чадру, юная мусульманская красавица игриво улыбалась встретившемуся дружку. В тени забора сидели на корточках любители перепелиных боев, подбадривали яростными возгласами дерущихся пичуг. Брел, обливаясь потом, продавец халвы. Тараторили у порога две индуски с синими значками замужних женщин на лбу. А в светло-синем небе молочно-белые, легкие, как облака, и, как облака, равнодушные, парили силуэты дворцов.
      Но все было не такое, как прежде.
      Афанасий поторопился к своему дому. Старый гончар-сосед узнал его, закивал из двери. Афанасий улыбнулся. Остановив быков, забарабанил в дверь. Послышалось шлепанье босых ног Хасана. Раб, не спрашивая, по стуку узнав кто, поспешил отворить...
      Все стояло на местах, пыль была вытерта, полы выметены. Сев на тахту и оглядевшись, Афанасий с удивлением почувствовал, что испытывает такое удовлетворение, словно и впрямь вернулся в родной дом. Но чувство это было мимолетно.
      - Хасан! - позвал Афанасий. - Скажи, что здесь случилось? Ты знаешь?
      Стоявший у притолоки Хасан тревожно оглянулся, словно кто-то мог подслушать его, потом сделал шаг к Никитину.
      - У нас очень плохо, ходжа! - прошептал он. - Очень плохо... Я все расскажу. Не гневайся, если что-нибудь огорчит тебя. Вот что случилось и что я узнал, когда ты уехал...
      Хасан рассказал сначала то, что Никитин уже слышал от Мустафы. Добавил только подробности. Но потом, замешкавшись, сообщил:
      - Многие удивлялись, как мог оказаться замешанным в заговоре Карна. А потом прошел слух... да не раздражит он тебя! Конечно, камнерез был знаком с Бхавло. Но прошел слух, что хазиначи Мухаммед... аллах свидетель, я был ему верным рабом... Раньше хазиначи жил в Дели. Там жил и сын Карны Раджендра...
      - Что ты говоришь!? - выдавил из пересохшего горла Никитин. - Не может быть!
      - Ты слышал об этом, ходжа?
      - Я не думал, что это хазиначи...
      - Говорят, он. А теперь он узнал, что отец знает имя убийцы сына, и свел с ним счеты.
      Афанасий поднялся:
      - Где ты слышал это, Хасан?
      - Говорят рабы, толкуют на базаре...
      - Боже мой! - вырвалось у Афанасия. - Ведь это я ему сказал про Карну... Я!
      Хасан опешил:
      - Ты, ходжа?
      - Кто же знал? Кто мог думать? - с горечью воскликнул Никитин. - Ну, добро, хазиначи! Добро!
      Хасан притронулся к руке разгневанного Афанасия.
      - Будь осторожен, ходжа! - попросил он. - Хазиначи Мухаммед стал очень близок Махмуду Гавану. Это змея. А змеи живучи.
      - Вижу, и ты ему нынче не защитник? Ждал его когда-то...
      Хасан опустил голову:
      - Хазиначи был здесь. Он сердился, что тебя нет и... Ну, он бил меня, плевал мне в лицо, когда я осмелился заговорить. Он сказал, что я раб... А ведь я не раб. Ведь ты отпустил меня?
      - Да, - ответил Никитин. - Ты не раб. Можешь сам плюнуть в лицо хазиначи. Ты честней его... Эх, Хасан! Жаль, что не сразу человека узнаешь!
      И стиснул тяжелые, набрякшие кулаки.
      Брамин Рам Лал, глядя слезящимися глазами на позолоченную фигурку танцующего Шивы и избегая взгляда Афанасия, произнес:
      - Уста наши не должны говорить лжи даже в шутку...
      - Скажи то, что ты знаешь.
      - Я не могу быть уверен в правдивости слухов.
      Афанасий резко поднялся с коврика. Зря он терял время на расспросы этого осторожного и испуганного старика.
      - Прощай! - холодно сказал Никитин.
      Брамин приложил руку к груди.
      Теперь Афанасий спешил к Нирмалу. Может быть, скупщик тканей знает хоть что-нибудь!
      Никитин шагал размашисто, не выбирая тени, дышать ему было трудно, но он не укорачивал шага.
      Огромное несчастье свалилось на плечи Рангу: ни Карны, ни Джанки с ребенком не было в домике камнереза, и никто не знал толком, что с ними сталось.
      Никитин понимал: он один во всем Бидаре может как-то помочь человеку, которого сам называл другом. Но как? Чем? Хоть кончик нити, ведущей к Джанки, ухватить, если уж Карна погиб.
      Нирмала он застал дома. Купец стоял под бамбуковым навесом, помогал каким-то людям сгружать тюки хлопка.
      Увидев Афанасия, Нирмал растерялся, замешкался, потом поспешил увести русского гостя в дом. Никитин горько усмехнулся. Весь вид Нирмала говорил, что и он, как Рам Лал, напуган случившимся.
      Отказавшись от кокосового сока, Афанасий прямо рассказал о цели своего прихода.
      Нирмал сокрушенно развел руками: кто может знать судьбу Джанки? Карна же казнен вместе с Бхавло, их головы торчали на шестах. Ободранное тело хана Омара провезли по городу. Схвачены десятки индусов. Слава богам, что Нирмал пока уцелел! Нет, нет, он ничего не слышал! А если Никитин хочет помочь Джанки, пусть он пойдет к своим мусульманским покровителям. Они-то все знают!
      Никитин, зайдя по дороге еще к нескольким знакомым индусам, вернулся домой ни с чем. Иные сочувствовали горю Рангу, другие отмалчивались, но никто из них, похоже, и впрямь ничего не знал. Оставалось одно - идти в крепость. И Афанасий решил повидать Фарат-хана. Тарафдар когда-то интересовался им и Русью, подарил книгу, обещая покровительство. Может быть, он...
      Искупавшись в бассейне, Никитин облачился в мусульманский наряд короткие портки, легкую сорочку, повязал голову чалмой и кликнул Хасана:
      - Пойдешь со мной! Зонтик понесешь... Для важности.
      Солнце уже шло к закату, когда Никитин, сопровождаемый Хасаном, приближался к одним из ворот бидарской крепости.
      Залитые ослепительным светом стены, застывшие в неподвижном воздухе пальмы - все дышало зноем. День выдался неожиданно жаркий для этой поры. Писцы у ворот зашевелились. Афанасий назвал себя, сказал, куда идет. Раньше этого бывало достаточно. Но теперь писец, обмакнувший было кисточку в чернильницу, не стал записывать его имени, а два стража скрестили перед никитинской грудью пики.
      - Кафирам нельзя!
      - Меня всегда пропускали к Фарат-хану! - сердито сказал Никитин.
      - Кафирам нельзя! - равнодушно повторили стражи. И он напрасно впивался глазами в их бесстрастные лица: они ничего не выражали. Афанасий стиснул зубы, круто повернулся и зашагал прочь под любопытными взглядами прохожего люда. Хасан едва поспевал за ним.
      Сумрачен был вечер этого дня в никитинском домике. Афанасий лежал на тахте, раздумывая, как ему быть. Хасан тихо, как мышь, шуршал в соседней комнатке.
      Тяжело было на сердце Никитина. Он представлял себе, как томится сейчас Рангу, и беспокойно ворочался с боку на бок. Надо как-то помочь, как-то помочь ему! Голос Хасана прервал его думы:
      - Ходжа!
      - Да?
      - Я схожу в крепость.
      - Ты?!
      - Ну да. Я же мусульманин. Меня пустят.
      Никитин даже сел. Как он раньше не подумал?
      - Верно, Хасан! Ты и сходишь. Найди дворец Фарат-хана, добейся, чтоб он выслушал тебя, и скажи, что мне очень нужно видеть его. Очень.
      - Не беспокойся, ходжа, - кивнул Хасан. - Я все сделаю. А если хан спросит, зачем он тебе нужен?
      - Скажи, что не знаешь, но что дело очень важное.
      - Хорошо, ходжа. Так я и скажу.
      В этот вечер идти было поздно. Наутро султан уехал с приближенными на охоту. И лишь на третий день Хасану удалось проникнуть в крепость, добраться до Фарат-хана и передать слова Никитина. К исходу третьего дня Фарат-хан прислал за Никитиным паланкин со своей собственной стражей.
      Волнуясь, глядел Никитин на "Усладу сердец", дворец тарафдара, приближавшийся к нему с каждым шагом носильщиков-негров. Вот и фонтаны, вот и парадная, на два крыла, мраморная лестница, точеные колонны...
      Фарат-хан ждал гостя во внутреннем саду, в беседке из резного дерева.
      Афанасий поклонился вельможе, широко улыбнулся:
      - Все же я пробился к тебе, хан!
      - Какие заботы отяготили твою душу? - осведомился Фарат-хан. - Ты исчез из Бидара так внезапно... А у меня свое горе. - Тарафдар вздохнул.
      - Какое же?
      - Сейфи, мой алхимик, умер, надышавшись вредных паров. Надо искать нового.
      - Сочувствую тебе, - искренне вздохнул Никитин. - Старательный был человек Сейфи.
      - И честный! - поднял указательный палец Фарат-хан. - О! А это редкость!
      Они помолчали. Никитин чувствовал себя неловко, не зная, как приступить к делу. Тарафдар выручил его, подняв вопрошающие глаза.
      - Прости, что беспокою тебя, великий хан, - начал Афанасий. - Большая просьба у меня. Открыт в Бидаре заговор хана Омара...
      Фарат-хан поднял тонкие черные брови, чуть склонил голову.
      - Заговор хана Омара, - твердо повторил Никитин, глядя прямо в глаза вельможе. - Не мне судить обо всех, кто схвачен. Но я знал камнереза Карну.
      - Он казнен.
      - Знаю. Казнен зря.
      - У тебя есть доказательства?
      - Есть.
      - Какие?
      - Выслушай меня внимательно. Я знаю, кто раскрыл заговор: хазиначи Мухаммед и воин хана Омара - Мустафа.
      - Так. Ныне хазиначи главный сокольничий султана, а Мустафа начальник конной сотни повелителя.
      - ...Они указывали, кого взять. Их слушали.
      - Почтенные люди. Они охраняли трон.
      - Слушай, хан. Когда-то я спас хазиначи жизнь, а он выручил меня в Джунаре.
      - Мы знаем.
      - Это грязный, лживый человек. Он несправедливо обвинил Карну. Свел с ним старые счеты.
      - Почему же несправедливо, если даже допустить, что старые счеты были?
      - Вот почему. Не мог Карна замышлять что-то против султана, если он не мстил много лет даже хазиначи Мухаммеду.
      - Не мстил?
      - Хазиначи погубил его сына...
      Никитин рассказал Фарат-хану все, что слышал о Раджендре и хазиначи Мухаммеде, о своем невольном предательстве, о слухах, ходящих по Бидару.
      - Теперь я понимаю, почему хазиначи так смешался, когда я помянул ему о Карне, - зло сказал Никитин. - Все партии в шахматы мне проиграл, а промолчал. Нечиста у него совесть!
      - Но твои свидетельства - косвенные... Прямых улик нет! - осторожно ответил тарафдар. - Нельзя обвинять человека на основании догадок и слухов.
      - Я найду доказательства. Но ты увидишь - он объявит врагом трона и меня.
      Фарат-хан улыбнулся:
      - Ему могут поверить... Не так давно он защищал тебя перед Махмудом Гаваном, говорил, что ты мало знаком с индусами, замешанными в заговоре.
      - Не нужна такая защита!
      - Однако чем ее объяснить? Это противоречит рассказанному тобой о хазиначи. Оказывается, он бывает и справедлив, и честен, и подл, и грязен. Как соединить это в одном?
      - Без расчета ничего такой человек не сделает. Может, спасал меня, чтоб на Русь попасть?
      Фарат-хан опустил глаза, потрогал перстень на левой руке и спокойно ответил:
      - Вряд ли. Он знает, что каравана на Русь не будет. Великий визирь султаната Махмуд Гаван, чьей милостью ты пренебрег, решил, что тебе не нужно больше уезжать из Бидара. Котвал города, кстати, уже дал распоряжение страже никуда не выпускать тебя. Великий визирь считает, что ты сможешь ездить по стране и тогда, когда примешь веру пророка.
      И, видя, что Афанасий молчит, Фарат-хан, выдержав паузу, добавил:
      - Советую тебе поспешить.
      Никитин наклонил голову:
      - Я решу. А теперь помоги хоть в одном, хан. Хочу я узнать, где жена внука Карны. Уж она-то ни в чем не повинна. И ребенок у нее...
      - Обещаю узнать... А ты, кажется, спокойно отнесся к решению Махмуда Гавана? Или ты уже сам пришел к выводу, что твое христианство - заблуждение?
      - Может быть... - уклонился от ответа Никитин. - Твой слуга, хан. Разреши покинуть тебя.
      - Иди! - величаво разрешил Фарат-хан.
      Если бы Никитин, уходя, обернулся, он заметил бы, что тарафдар смотрит ему вслед с недоумением. Ему было от чего недоумевать. Русский купец держит себя, как равный, не боится обвинять влиятельных людей, просить за индусов... и у кого? У одного из самых знатных вельмож султаната.
      В конце концов Фарат-хан нашел, что это даже забавно, и беззвучно засмеялся.
      Но Афанасий не видел ни его удивления, ни его улыбки. Он уже выходил из сада.
      Негры-носильщики опять опустили перед ним паланкин, стража окружила носилки, и шествие тронулось.
      У самых ворот крепости, однако, замешкались. Какие-то всадники громко бранились со стражей.
      - Свинья! - услышал Никитин грубый голос. - Я - эмир делийского султана! Ты поплатишься за дерзкие речи! Пропусти сейчас же!
      Никитин выглянул из паланкина. Всадник в богатом военном уборе ругал стражника, положив руку на рукоять сабли.
      Стражник равнодушно упирался в грудь коня своего оскорбителя пикой.
      - Здесь один султан - солнце вселенной великий Мухаммед! - бубнил стражник. - Стой! Сейчас придет мой начальник.