Тверской гость

      Впрочем, хорасанец был почти бескорыстен, если не считать его аккуратных приходов то во время дневной, то вечерней еды, разделить которую он тотчас соглашался, да привычки занимать изредка мелкие суммы, которые он обещал вернуть, как только поступит в войско султана. Хазиначи Мухаммед посмеивался над Афанасием.
      - Ты, видно, решил содержать свое войско? - язвил он. - Смотри, не лиши султана воинов!
      Сам он хорасанцу не давал ничего, заявив, что не хочет бросать деньги на ветер.
      - Жадный человек! - пожаловался гератец Никитину, но, узнав, что хазиначи близок малик-ат-туджару, передумал.
      - Осторожный человек! - сказал он.
      Мустафа - так звали гератца - не смущался с тех пор пренебрежительным тоном хазиначи, пропускал его язвительные уколы мимо ушей и явно старался завоевать доверие перса.
      Он выспрашивал Мухаммеда, верно ли, что каждый воин получает дарового коня, оружие, пищу и плату, правда ли, что девять десятых добычи делится между всеми воинами?
      - Верно, - отвечал хазиначи. - А иначе бы ты не пришел сюда.
      - Я пришел под знамя пророка! - с достоинством отвечал гератец. - Все мы пришли к султану, чтоб истреблять неверных!
      - Саранча! - говорил Никитину хазиначи. - Вся эта братия думает только об одном - нажраться, напиться и наблудить. Видишь, к Асат-хану не идут, знают, что у султана больше получат! Воины пророка!
      "А ты-то сам?" - думал Никитин. Он соглашался, что Мухаммед разгадал гератца, но хорасанец был все же так откровенен и прям, что это подкупало.
      "Этот хотя бы не прячется за слова. Не умеет", - думал Никитин, и Мустафа прочно прилип к нему. Среди "жадных" щедрость Никитина к одному из них снискала Афанасию уважение. Ему кланялись, помогали ходить за конем, готовы были на любые услуги.
      - Говорил о тебе с нашими, - как-то поведал ему Мустафа. - В Бидар пойдем вместе. У тебя будет надежная защита!
      "Вот тебе и раз! - огорошено сказал себе Афанасий. - Нашел приятелей!"
      Хазиначи довольно хохотал:
      - Султан Юсуф, гроза неверных, выступает в поход! Трепещите, кафиры!
      Мухаммед жил как боярин, ни в чем себе не отказывал. У него в Джунаре было много знакомых, он свободно мог бы жить у кого-нибудь из них в доме, и Никитин знал, что персу предлагали это, но он не покидал подворья.
      - Здесь я никому ничем не обязан! - объяснил перс. - Плачу деньги и делаю все, что пожелаю.
      У него была страстишка к вину, и он частенько нарушал законы своего пророка. В такие часы у дверей его каморы всегда торчали слуги, никого не пуская внутрь.
      Афанасия перс не стеснялся. Нагрузившись, он читал ему вслух стихи Хафиза о красавице, за родинку которой стоило отдать Бухару и Самарканд.
      - Что значит милость султана, власть, почет, если ты не можешь исполнять своих прихотей? - пьяно болтал он. - Все мы умрем, и надо спешить...
      - Мустафа похоже рассуждает! - подтрунивал Никитин.
      - Не сравнивай его мыслей с моими! - сердился хазиначи. - Чурбан и флейта из одного дерева, но чурбан не умеет петь. Ему недоступна тонкость чувств.
      - Да пей, мне-то что! - отвечал Никитин. - Только, слышь, ради прихотей своих жить - как раз оступишься.
      Чувствуя внутреннее сопротивление чужеземца, перс раздражался.
      - Посмотрим, как ты будешь жить сам! - злился он. - Не тычь мне заповеди своего Христа. Если уж ты настолько проникнут своей верой, то почему сидишь со мной, считаешься с нашими обычаями? А? Беги прочь из Индии!
      Он задевал в Никитине больную струну. Действительно, вокруг все было чужое, тут молились чужим богам, а он не находил в себе силы осудить многое. Наоборот, в нем лишь укреплялся интерес к этой стране, к ее людям и их вере.
      Тот же хазиначи был не хуже Митьки Микешина или Кашина, а знал куда больше обоих. Ремесленники-мусульмане, у которых купцы-ростовщики за бесценок скупали их работы, вызывали в нем сочувствие. Удивляли почтение к старшим и гостеприимство индусов, их факиры.
      За песнями и плясками танцоров, за удивительными храмами, за спокойным достоинством крестьян Никитин смутно угадывал красивую душу неведомого народа, и ему хотелось проникнуть в нее.
      Между тем из рассказов Мухаммеда он все больше узнавал подробностей о богатствах Индии, о ее достопримечательностях и о соседних странах.
      Перс был не чета другим купцам, знающим только свои барыши. Он говорил Никитину об острове Цейлоне, где живут дикие племена, а на одной из гор сохранился след Адама, о далеком Китае, откуда везут фарфор и чудесные изделия из слоновой кости, об алмазных копях Голконды, о религии индусов.
      - Я уж много прожил в стране, - признался он, - но всех индийских вер не знаю, Их много. Веруют они в Вишну, в Будду, в других богов... Все в мире считают воплощениями Своего бога. Считают, что жизнь у человека не одна, что душа его после смерти вселяется в другое тело. Даже в тело животных. Свет ислама еще не озарил всей Индии. Да ты сам увидишь их храмы. Только вряд ли узнаешь что-либо толком. Они свое учение не только от нас, но и от своих шудр, рабов, скрывают.
      Да, Никитин заметил, что все его, хоть и случайные, попытки разговориться по дороге с индусами натыкались на молчаливый отпор, как только речь заходила об обычаях народа.
      Может быть, это происходило потому, что его принимали за мусульманина?
      "Когда-нибудь откроюсь им, может, доверятся!" - решил он.
      За время сидения в дхарма-сала кожа его опять посветлела и вызывала любопытство индусов. Но мусульманский вид Никитина и его окружение настораживало их по-прежнему.
      Подойдя как-то к индусу, расположившемуся в тени каменного забора с горшочком риса, Афанасий окликнул его.
      Индус повернул худое, голодное лицо, вздрогнул, медленно вытряс рис на землю, в пыль, и пошел прочь, выпрямив спину и не оглядываясь. Только потом Афанасий узнал, что индус не станет есть при чужом, а взгляд мусульманина считает поганящим пишу. Надо было вести себя в этой непонятной стране осторожно.
      Так и не удалось ему в Джунаре ни разу поговорить с кем-нибудь из индусов. А поговорить очень хотелось.
      - Послушай, ходжа! - спросил он как-то раз перса, - Вот слух есть, что в дебрях тут в горах обезьяний царь живет со своей ратью, всякие чародеи бродят... Верно ли?
      Мухаммед неопределенно похмыкал:
      - Знаю... Сам слыхал. Индусы в них верят.
      - А ты?
      - Что я? Что я? - неожиданно рассердился перс. - Магов ты видел индусских? Видел. То, что они делают, противно разуму, и тут без шайтана не обходится, Индусы со злыми духами водятся. От них всего ждать можно...
      Никитин понял его вспыльчивость. Нехорошо о нечисти говорить. А в глазах даже самых отчаянных "жадных" од читал суеверный страх перед индусскими факирами, да и сам испытывал неприятный озноб, когда смотрел на их дела.
      Ну, ладно там, взобраться на шест, ничем не укрепленный, у всех на глазах просто поставленный на гладкий пол, ладно, броситься голой грудью на ножи, воткнутые торчмя в землю. Но взять да и оторваться от пола, повиснуть в воздухе, - тут отдавало чертовщиной. Никогда бы не поверил он россказням, если бы не видел такого своими глазами.
      Правда, дело происходило вечером, при свете костров, под жуткую музыку и завывания индийских скоморохов, но факир, стоявший со скрещенными руками, и впрямь медленно поднялся на вершок от земли, повисел и так же медленно опустился.
      После такого в любую чертовщину поверишь!
      Да, все, все невероятно в этой стране. И погода, и зверьки - белки, мангусты, бегающие по городу, как по лесу, и ползучие гады с красивой кожей, которых индусы не убивают, а обходят, и леса, и нравы людей.
      И если даже не добудет он камней и золота, разве малая награда узнать сказочную страну, рассказать о ней правду на родине? Немалая! Нет, недаром ты, Афанасий, пришел сюда!
      - Ну, скоро дожди кончатся, - сказал Мухаммед. - Я должен сначала поехать в Калапору, к Махмуду Гарану. А ты что надумал?
      - Пойду в Бидар. Надо коня продавать. Без денег скоро останусь.
      Мухаммед огладил бороду:
      - Я долго думал над твоими рассказами о Руси. Скажи, сколько времени добираться до вас?
      - Как идти, - ответил Никитин. - Если хорошо снарядиться, то за год дойдешь. Войны бы чьей-нибудь по дороге не случилось. А то опасно...
      - Год? Это не так много. А мусульман у вас не трогают?
      - У нас любому купцу из чужих земель привольно. А индийского как дорогого гостя встретят. Народ у нас любознатец большой и, не знаю уж почему, особо к Индии сердцем лежит.
      - Слушай, Юсуф. Я расскажу о тебе Махмуду Гавану. Это мудрый человек. Может быть, мы пошлем караван на Русь. Ты бы взялся вести его?
      - Доброе дело, - отозвался Афанасий. - Возьмусь.
      - Хорошо. Хасан проводит тебя до Бидара, покажет мой дом. Можешь жить у меня. Жди моего возвращения в городе. Я привезу ответ Махмуда Гавана.
      - Подожду... Послушай, кстати, ходжа. Продай мне Хасана.
      - Хасана? Возьми его в подарок от меня.
      - Ну, как же...
      - Нет, денег я не возьму. Эго недорогой подарок, Юсуф. Ты отблагодаришь меня, показав дорогу к вам.
      Дожди вскоре прекратились. Однажды утром, еще из каморы, где спал, Афанасий услышал пение птиц. Они пели и раньше, когда проглядывало солнце, но нынче в их пении было что-то заставившее его сразу подняться.
      Он вышел на улицу. Еще вчера темное, голое, персиковое деревце у ограды сегодня зазеленело. Бледная, нежная листва как бы светилась. На его глазах лопнул, приотворился бутон розового куста, затеплился живым огнем, и повеяло тонким, чуть различимым ароматом.
      Неприятный, резкий крик донесся с мокрой бамбуковой крыши. Красавец павлин, выпятив грудь, бил крылом, скреб лапкой. Юркая белочка прыгнула на конюшню. К ней подскочила другая, и обе замерли рядышком, тихонько урча.
      Громко, взволнованно заржал конь.
      В этот день мимо подворья прополз длинный обоз: запряженные серыми большерогими быками телеги, рослые черные погонщики с копьями и луками, с устрашающе разрисованными лицами, галдящие на телегах детишки, перекликающиеся на ходу женки в белых и синих покрывалах, в венках.
      - А! Биринджары пришли, - сказал Мухаммед. - Значит, пора... Вот тебе и караван кстати.
      - Что за биринджары?
      - Кочевое племя. Они бродят по всей Индии, перевозят товары раджей и ханов. Эти, наверное, повезут в Бидар подать, собранную Асат-ханом. Пристань к ним. Я узнаю, когда они отправятся.
      Биринджары отправились через день. Несколько купцов, а с ними и Никитин, пристроились к кочевникам. Побрел следом кое-кто из "жадных", среди них гератец Мустафа.
      Покидая Джунар, Афанасий пожалел только об одном: ему не удалось проститься с Музаффаром. Туркмен, как нарочно, в эти дни не показывался.
      "Ну, ничего! Бог даст, встретимся!" - подумал Афанасий, минуя последний домик-хижину на окраине Джунара.
      Край был людный. Вдоль всей Бхимы, чьи мутные волны, рассекая Гхаты, выбегали на плодородную равнину, тянулись рисовые поля, торчали островерхие, на высоких столбах хижины, виднелись сквозь пышные заросли каменные громады храмов.
      На полях, по колено в воде, двигались согнутые фигуры мужчин и женщин. Ранними утрами близ зарослей на полях с треском поднимались длиннохвостые золотисто-алые фазаны.
      Никитина умиляли кулички, бродившие на отмелях, словно где-нибудь на Тверце. Джунгли, буйные после дождей, пели брачные песни.
      Яркие попугаи разноголосо кричали над самыми головами. Квохтали цесарки. Слышались по ночам яростные трубы диких слонов, львиный рык катился над испуганной землей, вселяя в души первобытный страх.
      Возле деревень, на помостах, сооруженных меж двух пальм, или на столбах сидели караульщики: смотрели, не мчатся ли обезумевшие от запахов буйных трав, цветущего бамбука и прелой земли стада слонов или буйволов.
      Черные заскорузлые пятки сторожей равнодушно болтались над проходившим караваном.
      Народ был разный - и мусульмане и индусы. Крестьяне одинаково гнули спины, одинаково надрывались в труде, были почти одинаково бедны, но деревни их держались замкнуто, враждебно друг другу. В еде приходилось довольствоваться чем бог пошлет. У индусов - одни лепешки, так как мяса и молока они не потребляли, считали животную пищу греховной. Мусульмане мясо есть могли, но скота у них было мало, продавали они его нехотя и просили за лядащего барана, как за корову.
      "Жадные" безобразили. Возле маленького индусского храма, встретившегося на третий день пути, изловили трех ручных священных павлинов, свернули им головы; на одном из привалов, увидев в реке крокодила, принялись, к ужасу сбежавшихся индусов, швырять в него камни, в деревнях гонялись за женщинами, убивали змей, лезли в чужие хижины, как в свои.
      Индусы провожали караван взглядами, полными ненависти и презрения.
      Никитин попытался усовестить Мустафу, но тот ничему не внял.
      - Плевать я хотел на кафиров! - заносчиво заявил он.
      В конце концов бесчинства "жадных" отлились им. В большой деревне, где однажды заночевали, два туркмена и один хорасанец умудрились убить корову. В деревне поднялась тревога. В дхарма-сала пришел деревенский брамин. Это был старый, седой индус с алым трезубцем бога Шивы на высоком смуглом челе, медлительный и сдержанный.
      Он вежливо просил объяснить людям, что корова - животное священное, которое убивать нельзя.
      "Жадные" выбранили брамина, плевали ему под ноги, а тушу освежевали и стали жарить.
      Хасан тревожно посоветовал Никитину уйти к биринджарам. Те никогда не стояли в деревнях, а разбивали свои дырявые шатры где-нибудь поблизости, окружая лагерь фургонами. Никитин, видевший, что деревня гудит, как улей, согласился. Они перебрались к племени погонщиков, не очень дружелюбно, но все же пустившего их к себе.
      Всю ночь просидели они возле одного из шатров, не рискнув забраться в этот грязный, кишевший паразитами приют.
      Опасения были не напрасны. Утром из деревни прибежали Мустафа и еще несколько "жадных", заявили, что двое человек пропало: один из туркмен и хорасанец, убившие корову. Второй туркмен жив пока что.
      - Надо разорить этих кафиров! - орал Мустафа.
      Никитин не пожелал слушать разъяренных искателей наживы.
      После этого случая "жадные" немного попритихли.
      - Вы еще легко отделались, - сказал как-то Мустафе Хасан. - Вас всех бы могли перебить. У индусов это самый страшный грех - убить корову. Тут они беспощадны.
      - Мы взялись бы за оружие! - окрысился гератец.
      - Что пользы убеждать слабоумного! - вздохнул один из купцов, Ахмат. Вас не более пятидесяти, а кафиров сотни.
      Гератец обиженно промолчал.
      Никитин осторожно задел Ахмата:
      - А все же считаешься с ними...
      - Глупо испытывать терпение сильнейшего, - равнодушно ответил Ахмат. Мы не в Бидаре.
      "А едешь-то ты, ходжа, как по чужой земле! - отметил про себя Никитин. - Не ты здесь хозяин!"
      Дорожное происшествие еще более укрепило в нем интерес к индусам.
      Как живут? Что делают? Во что веруют?
      Удивляясь бедности встречавшихся деревень, он спрашивал Ахмада о земле, о налогах.
      - Вся земля принадлежит султану, - объяснял попутчик. Страна поделена на восемь тарафов, а каждый тараф - на несколько иктов. Икты даются в пожизненное владение иктадарам - военачальникам тарафдара.
      - Налоги-то кто собирает? Иктадар?
      - Нет. Он дает на откуп богатым людям. Даже купцам. Те - другим, помельче. А кто помельче - совсем мелким.
      - Зачем же так?
      - Удобно. Никто не возится со сбором, кроме мелкого люда, а богатые получают свое все равно, будет урожай или нет.
      Подумав, Никитин неуверенно сказал:
      - Произволу больно много может выйти. Ведь ясно, если я плачу тебе динар, то мне хочется и себе что-то оставить. Стало быть, я на тех, кто ниже, жать буду... А мужику на кого жать? На землю? А коли недород?
      - Великим визирем тебе, Юсуф, никогда не быть! Кто же печалится о благе земледельца? Да на какие же средства содержались бы армия, двор, чем жила бы торговля?! Аллах каждому уготовил свой путь. Крестьянин должен трудиться и платить налоги. Вот и все.
      - Так, так... А подати одинаковые, что у мусульман, что у индусов?
      - Одинаковые. Только индусы еще особый налог платят.
      - За что?
      - За то, что они индусы.
      - А они виноваты в этом нешто?
      - Странный вопрос! - оскорблено отозвался Ахмат. - Законы ислама освятили этот налог.
      - М-да. А вот у нас на Руси есть Касимов город. Его наш великий князь татарам отдал. Мы русские, христиане, а они татары, мусульмане... С них, выходит, особо тоже брать надо?
      - То мусульмане, а то кафиры.
      - А у нас разницы нет.
      - Не может быть! Что ж, берут с татар налог?
      - В том-то и дело, что не берут.
      - Ага! Ваш князь умнее тебя!
      Ахмат торжествовал. Никитин поморщился.
      - Да ты глянь, ведь обобран у вас народ до нитки! Я как приехал, все дивился - голых сколько! А теперь вижу: обнищали люди, даже прикрыться им нечем! Это хорошо?
      Ахмат прищуривался:
      - Забудь эти речи. До добра они не доведут.
      - Нет, ничего. Я просто примечаю.
      А дорога все длилась. Караван все дальше углублялся в страну. Начались плоскогорья Декана. Джунгли стали низкорослы, вместо рисовых полей и болотистых лощин потянулись каменистые просторы, ржавые холмы. Кустарники и деревья стояли голые: время дождей кончилось, и листва здесь облетела от жары.
      Поселения жались к воде. Никитин поражался трудолюбию жителей, сооружавших на реках десятки плотин, устроивших сотни прудов, уступами тянувшихся друг за другом, прорывших тысячи каналов на свои клочкастые поля.
      - Тут дождей мало выпадает! - пояснил Ахмат.
      Да, воду здесь ценили... Надо же было выдалбливать в каменистом грунте такие колодцы, как в Декане! Была бы вода, не мучились бы, вгрызаясь в камень на добрый десяток саженей. И не крутили бы от зари до зари деревянные колеса-чпгири возле каналов, чтоб поднять влагу для пшеницы, бобов и кунжута. Скрип этих ручных колес и журчанье воды по желобам так и преследовали Никитина.
      "А и не сладко же вам, братцы мои, живется! - раздумывал он, глядя на сложенные из плоских камней жилища местного люда. - Ох, не сладко! Поднаврал греческий филозов Кузьма Индикоплов, будто в золоте вы купаетесь. Крепко поднаврал!"
      Проступали недоумение и тревога даже на лицах "жадных". Они не видели пока тех богатств, о которых грезило их воспаленное воображение.
      - Есть другая Индия! - утешали их купцы. - Индия дворцов, алмазов и сапфиров! Индия жемчуга и рабынь! Все еще впереди. Идите, идите, правоверные!
      Как-то караван натолкнулся на вымершую деревню. О ней говорили со страхом.
      - Эта деревня прогневала богов! - с опаской передавали биринджары. - В ней убили обезьяну. Тогда пришло войско Ханумапа, царя обезьян, и опустошило все поля. Все опустошили. И привели тигров-людоедов и диких слонов... они и сейчас неподалеку бродят.
      Правда, по ночам из джунглей доносился трубный зов, страшные рыки.
      - Почему так обезьян чтут? - спросил Никитин у одного из погонщиков, кое-как говорившего по-персидски.
      - Они помогали царю Раме, богу! - тихо ответил тот. - Они умны и обид не прощают... Прости, я не буду говорить о них.
      Было что-то загадочное в этой тревоге погонщиков, в разрушенной деревне, в голосах джунглей.
      "Ну, все равно допытаюсь!" - волнуясь, думал Никитин.
      Он с уважением посматривал на мохнатых зверей, ничуть не боявшихся человека.
      Заметил такие же взгляды Ахмата.
      - Не шути! - серьезно ответил тот. - Обезьяны знают, где стоят заросшие джунглями храмы с сокровищами. Говорят, они могут провести туда и человека...
      Купец явно верил в то, что говорил.
      В двух переходах от Бидара, на ночлеге, Афанасий долго не мог уснуть. В покоях дхарма-сала было душно, кто-то раздражающе храпел, кусали блохи. Никитин неслышно вышел на улицу. Ночь стояла лунная, светлая. Он присел на камень в косой, черной тени конюшни. За плетеными стенами вздыхали, переступали кони. Пахло мочой, теплым навозом.
      На Руси приближался декабрь. Там зима, бобровые шапки снега на столбах и перильцах, валенки скрипят по морозу... Марья, поди, за упокой свечу поставила. Знать бы, что Кашин сделал с домом?.. А Оленушка-то уже выдана небось. Да. Некому его ждать. А он вернется. Разбогатеет и вернется.
      Еще через день караван вошел в Бидар. Никитин проник туда, куда не ходил до него ни один европеец.
      - Рам, Рам, Рам ре Рам!*
      ______________ * "Рам, Рам, Рам ре Рам!" - индийское восклицание, равнозначное русскому "Боже, боже мой, великий!".
      - Я сам видел!
      - Камнями ее бейте!
      Никитин приподнял голову, прислушиваясь к шуму на улице. Только прилег вздремнуть - на тебе! Но шум приближался, его взяло любопытство, и он вышел на голоса.
      Мимо подворья волокли молодую бабенку с растрепавшейся косой, в рваной одежде, с окаменевшим лицом.
      - Что это? - спросил Афанасий у Хасана.
      Тот уже успел откуда-то выведать: бабенка варила зелья, отравила какого-то господаря. Вот схватили, волокут на суд.
      Никитин покачал головой.
      Всего два дня назад прошел он в кирпичные ворота Бидара, а уже столько навиделся, хоть беги. Про сам город худого нельзя было сказать. Стены добрые, дома все с садами, базар большой, частью крытый. Целые улицы обсажены пальмами, тисом. По белым заборам вьются растения с яркими цветами. В восточной части города - крепость. Тяжелые, мрачные бастионы, отвесные стены глядятся в ров, где на темной воде неподвижно лежат крупные белые лилии. Через ров - каменный узкий мост. В крепость нужно проходить сквозь трое ворот. Везде стража и писцы-кафиры. В крепость пускают только мусульман. Лишь по огромным пестрым куполам мавзолеев, по виднеющимся над стеной крепости павильонам и галерейкам дворцов можно догадаться, какое там, внутри, великолепие. Там живет султан Мухаммед-шах. Там. палаты ныне воюющего везира Махмуда Гавана. Там жилье других вельмож.
      Дом хазиначи не в крепости, в городе. Но и такой дом князю под стать! Строен в два яруса, над внутренним двором-садом - гульбища. В саду большой пруд. В пруд набиты сваи. На сваи наложены ветки и земля, на этой земле разрослись розы и жасмин. В зеленой воде, где медленно плавают стайки рыб и черепахи, колышутся цветы лотоса. Прохладно в доме, полном утвари, дурманен запах в саду. А захочешь искупаться - в двух мраморных бассейнах всегда холодная проточная вода, подающаяся по бамбуковым трубам из глубокого колодца...
      Что говорить! Град велик и чуден!
      Пожалуй, останься Афанасий жить в доме Мухаммеда, не пришлось бы ему теперь бранить Бидар
      Но, повидав богатые хоромы хазиначи, Афанасий, к удивлению Хасана и слуг перса, которые не знали, как угодить другу своего хозяина, решил уйти на подворье. Не по себе ему было как-то жить в чужом доме, без владельца.
      Тут все и началось. Бродя по базару, разглядывая алые, зеленые, оранжевые шелка и камни, чеканную посуду, оружие, выложенные серебром по черному камню безделушки, украшения, вдруг почуял, как ослабел кожаный пояс с деньгами. Еле успел ухватиться за него. Сзади дернули. Он живо оборотился. Какой-то ворюга нырнул под тележку с баклажанами. Сбоку Афанасия толкнули. Глянул вбок, толкнули в спину. Сдернул пояс, наддал плечом, швырнул окружавших в стороны, выскочил на свободу.
      - Ах, тати проклятые!
      Свернул пояс, спрятал за пазуху, стал выбираться из толпы, привязалась старая ведьма, седая, с ехидным, подмигивающим глазом, бормоча, стала звать к дочке:
      - Такой цветок достоин султана! - Дергала за рукав, не отставала. Хорош, наверное, был цветок у этой кочерыжки обглоданной!
      Отвязался от сводницы, разыскал лавчонку с украшениями, спросил камни. Сивобородый, гнилозубый басурманин с великими предосторожностями повел в темноватую клеть, из кованого сундука достал деревянный ларец:
      - Алмазы! Самые крупные!
      Думал, что на дурака напал! Стекляшки всучить хотел!
      Обозлился на гнилозубого, ушел.
      А сегодня вон какое происшествие. Отравительницу изловили!
      Хасан рассказал: старая жена господаря приревновала его к молодой, хотела приворотным зельем мужа опоить, нашла чародейку, дала ей золота, получила пузырек со снадобьем. Но то ли чародейка обмишулилась, то ли ревнивица мужу сверх меры в питье тайной жидкости плесканула, но муж в одночасье околел.
      Ну Бидар! Ну город! Ну и женки в нем!
      В это время откуда-то вывернулся попутчик, необязательный человек Ахмат.
      - Салам!
      - Салам! Продал коня, ходжа?
      - Продашь у вас! Жулье цены сбивает!
      - А на базар Аладдинов едешь?
      - Куда это?
      - Двенадцать ковов* от Бидара. В память шейха Аладдина каждый год большой праздник и торг там. Коней тысячи пригоняют. Пойдешь?
      ______________ * Кова - мера длины, около 10 верст.
      - Не знаю...
      Исчез Ахмат, растворился в городе, блеснув зубами и синеватыми белками выпуклых глаз.
      Улочка перед подворьем узкая. В конце ее видна площадь Гаванки-Чаук перекресток Гавана. Над площадью купаются в солнце золотые купола, островерхие башни почти достроенной медресе. Медресе строит в подарок городу все тот же Махмуд Гаван. Уже и книги для нее собрал - три тысячи рукописей редких.
      Над площадью строительная пыль, оттуда слышен рев верблюдов. Недавно они прошествовали мимо, груженные тяжелыми мраморными плитами.
      Прошла, семеня, укутанная чадрой женщина. Повернула голову, оглядела.
      Толкает тележку с барахлом индус без чалмы. Тележка тяжелая. Индус потный, заморенный.
      Возникли на углу три толстые фигуры. Машут руками, галдят. Донесло обрывки фраз:
      - .. и за десять локтей...
      - ...чесуча - дорого!.. никакой не шелк...
      Торгуют, видно.
      Чужд город, непонятен, пугает бесстыжестью лиходеев, и даже прохлада, веющая из садов, не успокаивает.
      - Хасан! А что, если поехать к Аладдину? Продам я там перец и гвоздику?
      - Продашь, ходжа.
      - А увидим что-нибудь?
      - О! Туда купцы со всей Индии приходят. Многое увидишь.
      - Скоро праздник начнется?
      - Послезавтра.
      - Выходит, на покров святой богородицы. Ну, что ты смотришь? Богородица - мать Христа, дева Мария. Должен знать
      - Я знаю. В коране сказано о Христе.
      - Сказано!.. Он один пророк и был. Это вы зачем-то Магомета приплели.
      - Если был один пророк, ходжа, почему было не появиться второму?
      - Все вы это говорите... Ну, будет. Собирайся, поедем к Аладдину вашему.
      - Хазиначи не ждем?
      - Когда он приедет? А конь мне уже в сто рублёв стал. Рубль - русский динар. Ясно? Пора продавать.
      - Сегодня едем?
      - А что, у тебя поклажи много? Не знаешь, куда уложить?
      - Нет... но уже за полдень!
      - В деревне блохи злее?
      Хасан рассмеялся:
      - Ты скорый человек, ходжа! Твоя воля - закон мне. Едем.
      Пока Хасан выводил жеребца, Никитин вытащил тючки с пряностями, остановился, поджидая раба.
      Его воля - закон. Грех великий с Хасаном! Сказал ему: "Свободен ты!" так Хасан растерялся, не понял сначала, потом стал просить: "Не надо!"
      А если разобраться, то верно: куда вольному Хасану податься? В войско? В слуги? В войске - жизнью рискуй, слуг никому не надо за плату: вон на рынке всегда рабы есть. Так куда? Ни родни у Хасана, ни угла своего. Всю жизнь обречен чьей-то тенью ходить. Жалко человека.
      Так и остается Хасан по сей день при Никитине. И хоть видит Афанасий старается его раб есть поменьше, и хоть мучает Афанасия эта своеобразная забота о его кармане, но деньги-то текут, текут...
      - Давай, давай коня!.. Тпррр, черт. Ишь, гладкий, не нравится кладь везти? . Ништо, потер-р-рпишь, скотина безрогая... Не тычь мордой-то, не тычь... Балованный. Вот продам, так под ханскими задами еще тяжелей будет. Н-да, брат. И никуда не денешься. Да. Ханы уж на что сядут - сами не слезут. Вот и привыкай... Ну, Хасан, с богом!
      Никитин снова шагал по индийской земле, неутомимый и настойчивый, внимательный и настороженный.
      Начинался сентябрь. Еще перепадают в эту пору дожди, еще душно, но уже приближается благословенная холодная пора, близок декабрь с его ясным небом и легким ветром, дающим отдых после трудных месяцев жары и дождя.
      Глядя на деканские пейзажи, он думал о том, что напоминают они, пожалуй, степь, и ласково улыбался здешним огромным тополям, словно родным.
      На полях уже стояла высокая пшеничка, нежной блеклой зеленью отливала конопля, щетинилось просо, покачивала туго запеленатыми початками высокая кукуруза.
      Он глядел и думал: "Одна земля, одно едим, об одном небось и печаль что у русского мужика, что у индийского: как бы не засуха, как бы уродили поля побольше..."
      В одном селении увидел: индийский мужик возится над сохой, прилаживает ручку. Остановил коня и, к удивлению Хасана, стал помогать совсем оробевшему поначалу мужику. Наладил соху, присел. Достал листья бетеля,* протянул ему. Тот взял, стал что-то спрашивать, объяснять. Они друг друга не поняли. Но индиец еще долго стоял и, загородившись от солнца грубой, с набившейся в трещинки кожи грязью рукой, провожал Афанасия немного удивленным, теплым взглядом.
      ______________ * Бетель - ползучий кустарник. Листья бетеля, приготовленные с различными пряностями, считаются в Индии лакомством.
      А Никитину почему-то взгрустнулось...
      Огромное пространство вытоптанной людьми и животными земли гудело, колыхалось, пестрело белыми, синими, желтыми шатрами, поднимало в яркое небо серые хвосты кизячного дыма.
      Вся Индия была здесь, в ста двадцати верстах от Бидара: скотоводы с запада, с берегов Нарбады, торговцы дешевыми джутовыми тканями с востока, из двуречья Ганга и Джамуны, продавцы табака из Малабара, купцы из богатой оружейниками Гульбарги, ювелиры из Дели и Виджаянагара, скупщики риса и хлопка из засушливых районов северо-запада, монахи-проповедники, пришедшие из Дакки и Бенареса, муллы из Нагпура и Хайдарабада, нищие отовсюду.
      И все это сборище людей разных племен и языков, разных вер и обычаев предлагало, спорило, брало, отказывалось, выклянчивало, проповедовало, пело и плакало, бранилось и хохотало, чтобы через десять суток, отведенных для празднества, расползтись по стране, увозя товары и новости.