Визитная карточка Флота

      Седьмой год пошел с того дня, как под траурный залп салюта опустили в могилу накрытый военно-морским флагом гроб отца, но в сознании Сергея он оставался живым, часто слышался его бодрый даже во время смертельной болезни голос: "Сыновья должны идти дальше отцов... Не успокоюсь до тех пор, пока не увижу тебя адмиралом!.." Насчет адмирала еще вилами по воде писано, но как бы порадовался отец, увидев его командиром лучшего корабля флота...
      Двумя днями спустя Софья Ниловна провожала племянника на морском вокзале.
      - Вот уже и сединки у тебя появились, Сережка, - вздохнула она, трогая пальцем его висок. - А знаешь, чем ты старше становишься, тем больше походишь на Прошу. Смотрю вот на тебя, и кажется мне, что сейчас не шестьдесят шестой год, а тридцатый и провожаю я брата на далекий его Дальний Восток...
      Ты уж черкни мне иногда весточку, Сержик, не обижай. Мы же с тобой самые близкие люди на этом белом свете...
      Он пристыженно отвел глаза. Это было его слабым местом; не любил писем, без того хватало писанины - уйма разных журналов, отчетность по стрельбам и минным постановкам, ремонтные ведомости, донесения, рапорты, акты...
      Рейс Одесса - Батуми со всеми заходами в промежуточные порты совершал теплоход "Петр Великий" - один из ветеранов Черноморского пароходства, небольшой, но ладный, с компактными надстройками. По летнему времени он был загружен под завязку, верхняя палуба пестрела от пассажиров. С трудом Урманов раздобыл билет в трехместную каюту вместо положенного ему первого класса.
      Он взбежал по трапу, когда теплоход дал первый отходной гудок. Постоял возле борта, помахал рукой вытирающей глаза платочком тетушке, а уж потом спустился в каюту.
      Открыл дверь и обалдело замер у порога: в кресле, возле откидного столика, сидела Кармен. Только несколькими секундами спустя сообразил, что обознался, но до чего же незнакомая женщина походила на Ирину Снеговую, ныне Русакову! Такая же смуглая, глазастая, гибкая. "Ну, старик, - придя в чувство, подумал Урманов о себе. - Плохи твои дела, коль стало мерещиться..."
      В каюте был еще один пассажир, военный летчик с погонами старшего лейтенанта. Чуть погодя Сергей понял, что его попутчики - муж с женой.
      - Алла, - представилась женщина.
      - Леня, - поднялся с кресла ее супруг.
      - Сергей Прокофьевич, - назвался Урманов.
      - Вам никогда не приходилось бывать в Сен-пенске? - спросила Алла, когда прошла неловкость первых минут знакомства.
      - Бывал, и не раз, - ответил Урманов, вспомнив маленький пыльный городок на побережье.
      - Ну и как там? - заинтересованно потянулась к нему женщина. Понимаете, мы служить туда назначены...
      Сергей только одобрительно улыбнулся на это ее "мы служить" - так говорят все офицерские жены, извечный удел которых - отдаленные точки, тюленьи губы да медвежьи углы.
      - Как и везде, - сказал он. - Друзей заведете - не соскучитесь.
      - Значит, жить можно? - обрадованно тряхнула пышными волосами Алла. Особым женским чутьем она поняла, что спрашивать попутчика о ценах на частное жилье и продукты питания бесполезно.
      Едва теплоход вышел на внешний рейд, как его стало заметно уваливать. Урманов еще на причале обратил внимание на то, что погода свежеет.
      - Палубных пассажиров просим уйти во внутренние помещения, озабоченно пророкотал спикер.
      - Будет шторм, да? - испуганно пробормотала Алла.
      - Ветер усиливается, - сказал Урманов.
      - Вы, наверно, моряк? - с завистью в голосе спросила женщина.
      - Станет укачивать, ложитесь на койку, - посоветовал Сергей. Старайтесь отключиться, ни о чем не думать и заснуть.
      - Спасибо, - прошептала она.
      Муж ее сидел безучастно, но побледневшие щеки и пот, выступивший на лбу, выдавали первые признаки морской болезни.
      Урманов знал, что многие летчики не переносят корабельную качку, как и некоторые моряки неуютно себя чувствуют при воздушной болтанке.
      Он поднялся и вышел, чтобы дать им возможность раздеться и лечь, а заодно решил заскочить в буфет попросить парочку лимонов для своих попутчиков. Фруктов не оказалось, зато бармен продал ему увесистую копченую скумбрию. Попутно прихватил Урманов столовый нож.
      Из бара выбрался на шлюпочную палубу, непривычно пустую, лишь возле дымовой трубы валялась забытая кем-то игрушка - резиновый крокодил. Сергей поднял его, сунул в карман, надеясь возвратить маленькому хозяину.
      Сизые брюхастые облака почти цеплялись за мачты "Петра Великого", разбойничьи посвистывал разгуливающийся мордотык - северо-восточный ветер, гнал по морю стада пенных барашков. Урманов послюнил и поднял вверх большой палец, подержал на ветру, но палец так и остался влажным. То была старая верная примета на усиление непогоды.
      Он усмехался в ответ на разглагольствования некоторых мариманов, называвших Черное море "мандариновым", ибо знал коварный норов бывшего Понта Эвксинского. Здесь на памяти людской разыгрывались такие трагедии, которым могут позавидовать и буйная Атлантика, и Великий, но отнюдь не Тихий, океан. Вспомнить, к примеру, черную пятницу 24 ноября 1854 года. Тогда невиданный ураган разметал и потопил возле Балаклавской бухты тридцать кораблей союзного флота, доставивших подкрепления, боеприпасы и провиант войскам, осаждавшим Севастополь.
      Спускаясь вниз по внутреннему трапу, Сергей снова услышал хрипловатый голос по спикеру:
      - Товарищи пассажиры, из-за штормовых условий захода в порт Ялта не будет. Следующим до Ялты предоставят автобусные билеты из порта Феодосия.
      "Вот шутники, - недоуменно размышлял Урманов. - Не могли отправить ялтинцев автобусом из Севастополя. Петуху на плетне было ясно, что надвигается шторм".
      Соседи по каюте тихонечко лежали в своих койках, последовав его совету. Зашторенный иллюминатор создавал иллюзию сумерек. Поддавшись этой иллюзии, Сергей тоже разделся и зарылся в чистые, чуть влажные простыни.
      Сны подступили морские. Он увидел себя на мостике "Летучего", который, оправдывая свое название, птицей взлетал на гребни бушующих волн, острым форштевнем распарывая их надвое. Все вокруг ревело и выло, а он стоял в рубке, чуть расставив ноги, и насвистывал:
      Будет буря - мы поспорим,
      И поборемся мы с ней...
      Очнулся он вмиг от тревожного предчувствия. Раскачиваясь на волнах, старый теплоход ухал и скрипел, словно трещали все его ребра-шпангоуты, вдоль борта с шумом прокатывались злобные валы. В каюте стоял резкий запах сырости.
      Сергей рывком отшвырнул простыню, свесил ноги с койки. Спросонья сначала не мог понять, что за странная фигура на откидном столике возле иллюминатора. Но, сообразив, одним прыжком перемахнул полкаюты. Просунув руки в иллюминатор, сжал голову женщины и вызволил ее из круглой дыры.
      - Сумасшедшая! - заорал он. - Что вы делаете!
      Она обмякла на его руках. В чем был, босой, Урманов помчался со своей ношей в лазарет.
      Судовой врач, усатый пожилой мужчина, не потребовал объяснений. Разорвав тесный ворот ситцевого платья, он приник ухом к груди женщины.
      - Жива, - облегченно выдохнул врач. - В обмороке.
      - Она не захлебнулась? - спросил Сергей.
      - Не успела, просто нервы не выдержали...
      Усач отбил горлышко какой-то ампулки, набрал полный шприц.
      - Помогите, - приказал он Урманову. Сделав укол, поднес к носу пациентки склянку с нашатырем.
      Она зашевелилась, обеспокоенно подняла голову с кушетки.
      - Где я?
      - Вы в корабельном лазарете, - успокоил ее усач. - А я доктор.
      - Почему я здесь? - снова простонала она, поправляя рукой оторванный клок платья на груди.
      - Потом, потом, милочка, - склонился над ней врач. - Пока полежите тут у меня, оклемайтесь немножко.
      - Нет, нет! - запротестовала она, поднимаясь и садясь на кушетке. - Я хочу домой, к мужу...
      - Как хотите, - равнодушно буркнул усач. - Только не делайте больше глупостей.
      - Я отведу ее, доктор, - сказал Урманов.
      - Можете даже отнести, - хмыкнул врач, казалось, совсем потерявший интерес к происходящему. - Только наденьте мои тапочки.
      - Мне ужасно, просто нестерпимо захотелось глотнуть свежего воздуха, - объясняла в коридоре Алла. - Я отвинтила крантик, открыла это круглое окошко, высунулась... и дальше ничего не помню.
      - Но вам запросто могло срезать голову, - поддерживая ее на трапе, укоризненно сказал Сергей.
      - Срезать голову? Водой? - удивилась она.
      - Вот именно. Вы не видели, как эта вода разрывает и скручивает в бараний рог корабельное железо.
      - Ой, мне снова плохо, - хватаясь за него, простонала женщина. Скорее ведите меня в кровать...
      Но сразу уложить ее в постель не удалось. В каюте было по щиколотку воды, мокрый Леня вычерпывал воду пепельницей в раковину умывальника.
      - Откуда ты в таком виде? - недобро глянул он на жену. - И кто открыл иллюминатор?
      - Леня, Ленечка! - с плачем кинулась ему на грудь она. - Сергей Прокофьевич жизнь мне спас!
      Когда ясность была внесена и общими усилиями каюту осушили, летчик рассказал Урманову о происшедших без него событиях. Старшего лейтенанта окатило таким душем, что он пробкой вылетел из постели. Решил поначалу, что теплоход тонет. Потом возле иллюминатора его вторично обдало с головы до ног. Только когда заделал "пробоину", обнаружил исчезновение жены и соседа.
      - Вы не думайте, Сергей Прокофьевич, ничего плохого мне в голову не пришло, - смущенно оправдывался Леня. - Просто растерялся: где вы можете быть ночью и в такую погоду?..
      Жена не слышала его объяснений, она заснула прямо на мокрых простынях, при ярком свете каютного плафона. С лица ее исчезла страдальческая гримаса, черты его сгладились, просветлели, и она снова очень напомнила Урманову Кармен.
      - Мы теперь на всю жизнь вам обязаны, - продолжал говорить старший лейтенант. - Адреса у нас пока нет, но когда у нас будет дом, двери его открыты для вас, как для родного... Знаете, у меня в чемодане есть бутылка спирта. Вы пьете спирт?
      - Приходилось, - усмехнулся Сергей.
      - Давайте по такому случаю...
      Спать они так больше и не легли. Захмелев, летчик порозовел и перестал обращать внимание на качку. Под скрип и скрежет старого теплохода он рассказывал о детстве, которое прошло в таежном сибирском селе.
      - Представьте, самолеты я видел только в кино, а чуть ли не с пеленок решил стать летчиком. В школе налегал на математику, физику, астрономию. Вступительные экзамены в Ейское авиационное училище сдал на пятерки... А какое чувство я испытал, когда первый раз взлетел в небо, мне и не пересказать. Два раза в жизни я был так идиотски счастлив, в тот раз и еще когда Алла, - он нежно поглядел на спящую жену, - согласилась выйти за меня...
      Урманова хмель не брал. Он слушал откровения старшего лейтенанта Лени и в глубине души завидовал ему. Парню лет двадцать пять, не больше, а у него все уже устроено как надо. Любимое дело, красавица жена, похоже, кого-то третьего ожидают в недалеком будущем... "А у тебя, - иронизировал он над собой, - у тебя виски седеют, и до сих пор ни кола ни двора. И вряд ли когда-нибудь заведешь семью, потому что уводят невест из-под твоего носа другие. Хотя, шалишь, счастливый Леня, что касается любимого дела мы с тобой потягаемся! Не знаю, кем ты будешь в мои годы, но крейсер приравнивается к пехотной бригаде!"
      - Вы, случаем, не вертолетчик? - спросил он растрогавшегося попутчика.
      - Нет, я морской разведчик. А что?
      - Взял бы на свой крейсер, у меня будет палубный вертолет, - не выдержав, похвастался Сергей.
      - Так вы командир крейсера? - округлил глаза старший лейтенант. - А я с вами этак вот запросто...
      - Бросьте условности, Леня, - усмехнулся Сергей.
      Качка между тем заметно приутихла, теплоход перестал стонать и жаловаться на старость, слышен стал мерный шум машины, который раньше забивался скрипом и скрежетом.
      - Похоже, прошли Киик-атламу, - сказал Урманов, отшторивая иллюминатор. - Скоро и Феодосия.
      За круглым стеклом занималось серое дрожащее утро. Возле борта мирно колыхались зыбкие валы, растерявшие неистовую свирепость.
      Небо было хмурым, но среди свинцовых туч белесыми озерками маячили первые прогалины. За кормой теплохода на воду садились чайки.
      - Если чайка села в воду - жди хорошую погоду, - сказал Леня.
      Еще через час "Петр Великий" пришвартовался к внутренней стенке Широкого мола Феодосийской гавани.
      Подали трап, и на берег жиденькой цепочкой потянулись измученные качкой пассажиры.
      Палубная команда теплохода спешно вооружала пожарные шланги для окатывания водой коридоров и надстроек.
      А в трехместной каюте разыгрался новый акт маленькой драмы. Алла наотрез отказалась плыть дальше на теплоходе.
      - Лучше пешком по берегу пойду, - заявила она. - И детям закажу подальше держаться от моря...
      На прощание молодая женщина так крепко поцеловала Сергея в губы, что у него перехватило дыхание.
      Глава 15
      Среди ночи "Новокуйбышевск" миновал Багамские острова. Татьяна сожалела, что не удалось увидеть их, уж очень завлекательно звучали названия: Эльютера, Нью-Провиденс, Андрос, Большой Абако... Веяло от них романтикой Стивенсона и Джозефа Конрада.
      Масла в огонь подлил Ян Томп своим рассказом о рыскавших в этих местах корсарах, пиратах и флибустьерах с "Веселым Роджерсом" - флагом с черепом и перекрещенными костями - на мачтах кораблей.
      Запомнилась Татьяне байка о некоем Гаспарилле, который дерзко грабил испанские купеческие галеоны, набитые золотом и серебром. Гаспарилла был умен и удачлив, потому долго оставался безнаказанным, пока губернаторы американских колоний не назначили за его поимку мешок золотых дублонов, равный весу его буйной головы. Это добавило прыти испанским капитанам, они стали еще усерднее охотиться за неуловимым флибустьером. И вот однажды отвернулось капризное счастье, в Мексиканском заливе его настигли два военных корабля. Отчаянно дрались "джентльмены удачи", не желая болтаться на реях в королевских ошейниках, их меткие залпы изрешетили паруса и борта преследователей. Но силы были неравными, после двухчасового боя корабль Гаспариллы на полном ходу зарылся носом в волны и был проглочен пучиной.
      Победители же взяли курс на Сант-Августин во Флориде, где рассчитывали получить обещанный презент. Каково же было их удивление, когда, принявшись шпаклевать пробоины, они обнаружили в некоторых из них золотые и серебряные слитки! Видимо, у флибустьеров кончился запас ядер и они бросали в раскаленные жерла пушек драгоценную добычу.
      "Там, где блещет золото, всегда рекою льется кровь, - утверждает старинная мексиканская песня. - Золото и кровь всегда рядом, как любовь и ненависть, как добро и зло, как жизнь и смерть..."
      Томп пропел этот куплет по-испански, а уж после перевел на русский язык. Татьяна знала, что механик больше года провел на Кубе, помогал бывшим бородачам-барбудос осваивать судовые двигатели.
      - В Гаване у меня много друзей, - говорил он Татьяне. - Я вас с ними обязательно познакомлю.
      - Только друзей? - с улыбкой взглянула на него Татьяна. - А мне говорили, что на Кубе очень красивые девушки.
      - Самые красивые девушки на острове Сааремаа, - смущенно улыбнулся Томп.
      Утром в лазарет к Татьяне заглянул второй помощник Рудяков. Дня два назад она сняла секонду швы и вместо повязки пришлепнула круглую наклейку. Сегодня она убрала и наклейку, внимательно рассмотрев синевато-розоватый шрамчик на тыльной стороне ладони Рудякова.
      - Вы не находите, доктор, - игриво подмигнул ей секонд, - что мой шрамчик напоминает след поцелуя? Всю жизнь он будет памятью о вас!
      - Только не сознавайтесь своей жене, Марк Борисович, - усмехнулась Татьяна.
      - Ей говори не говори, все равно будет ревновать даже к мачте! отшутился он.
      - Ревнует - значит, любит.
      - Жена - мой главный выигрыш в жизненной лотерее, - сказал Рудяков, обретая свой всегдашний невозмутимый вид.
      Выпроводив пациента, Татьяна раскрыла взятую из судовой библиотечки книгу - томик стихов Николаса Гильена, открыла на заложенной бумажкой странице.
      Исхлестана злыми валами
      и легкою пеной украшена,
      качается Куба на карте:
      зеленая длинная ящерица
      с глазами, как влажные камни...
      Прочла и еще раз оценила ажурную образность и мелодичную прелесть стиха. Мысленно поблагодарила Яна Томпа, по совету которого она открыла для себя Гильена, и вообще Ян помаленьку приобщал ее к поэзии.
      Но ты, у берега моря
      стоящий на крепкой страже
      морской тюремщик, запомни
      валов нарастающих грохот,
      язык языков пожара
      и ящерицу, что проснулась,
      чтоб вытащить когти из карты!
      Вчера помполит провел беседу об острове Свободы, на землю которого они вскоре должны были ступить. Татьяна слушала его и думала о многострадальной истории живущего посреди моря небольшого народа. Почти триста лет грабили его богатства потомки испанских конкистадоров, потом на смену им пришли еще более алчные захватчики - североамериканские империалисты. Они подчинили себе экономику страны, навязали ее народу ненавистный компрадорский режим... Татьяна улыбнулась, вспомнив, с каким смаком произносил Воротынцев звучные чужеземные слова: "конкистадоры", "компрадорский", "гирильерос", "мамби"... И в самом деле, слова эти, дома прозвучавшие бы манерно и выспренне, здесь были как нельзя более кстати.
      В открытый иллюминатор ворвался вдруг близкий рокот авиационного мотора. Татьяна захлопнула книгу и поспешила наверх. Выбежала на левое крыло мостика, по которому озабоченно прохаживался старпом Алмазов.
      - Над нами пролетел самолет? - спросила его Татьяна.
      - Американец, - буркнул старпом. - Едва мачту не снес. Экономическая блокада Кубы в действии. Пужают, нервы наши испытывают. Гляньте вон туда, - протянул он ей бинокль, - два серых волка зубы скалят...
      Татьяна навела бинокль в указанном направлении и увидела хищные силуэты двух военных кораблей со скошенными назад трубами, они неслышно двигались, окутанные белыми полосками бурунов, словно действительно крались за добычей.
      - Отсалютовать флагом! - подал команду Алмазов. Алое полотнище на мачте медленно скользнуло вниз, секунду задержалось на половине и снова заплескалось вверху. Пестрые, как пижамы, флаги военных кораблей даже не дрогнули.
      - Спесивые невежи, - презрительно бросил старпом. - По международному праву нам положено салютовать первыми, - пояснил он Татьяне.
      - Но мы же торговое судно, - сказала она. - Чего они следят за нами?
      - Заявят потом, что мы везли в трюмах ракеты, - усмехнулся Алмазов.
      Один из преследователей заметно прибавил ходу, так что пенные усы вспухли возле его носа. Из трубы вырвалась в небо шапка бурого дыма.
      - Топлива не жалеют, - сказал старпом.
      Американец стремительно приближался. Уже стал слышен надсадный свист его вентиляторов.
      Возле репитора гирокомпаса, напряженно согнувшись, замер помполит Воротынцев, судорожно сжав пальцы на рукоятках пеленгатора, словно на пулеметной гашетке. Губы его беззвучно шевелились...
      А Татьяна не отрываясь смотрела на догоняющий их серый корабль, и ей казалось, что вот-вот спустит он полосатый, похожий на пижаму флаг, и на мачте взовьется черный, с черепом и костями...
      Сторожевик настиг "Новокуйбышевск", пошел с ним борт в борт, держась на расстоянии полутора кабельтовых.
      Простым глазом было видно людей, стоящих на крыле ходового мостика. Вместо пиратских шляп и пестрых балахонов на них были военные фуражки с большущими козырьками и легкие регланы с откинутыми на спину башлыками.
      Пушки и торпедные аппараты военного корабля были развернуты в сторону мирного советского судна.
      - Будет останавливать? - встревоженно спросил помполит.
      - Не думаю, - ответил капитан Сорокин. - Мы же, кажется, не воюем с Соединенными Штатами Америки.
      Сторожевик вдруг снова увеличил скорость, резко отвернул вправо.
      - Желают счастливого плавания! - сообщил из радиорубки Юра Ковалев. Дали по международке.
      - Ну нет, - грозя кулаком в сторону уходившего американца, сердито рявкнул Алмазов. - Будь я командиром военного корабля, посмотрели бы, чьи нервы крепче!
      - Нельзя поддаваться на всякую провокацию, - уже спокойно заметил Сорокин.
      - Но и хвост поджимать - мало чести! - огрызнулся старпом. - Мы слишком боялись дать повод к провокации в сорок первом, - многозначительно взглянул на капитана Алмазов. - А потом боком вышла нам эта осторожность, немало напрасной кровушки пролили.
      - Вы-то, положим, пороху не успели понюхать, - попытался срезать его Воротынцев. - Но поверьте бывалым фронтовикам, если бы мы дали повод развязать войну годом раньше, было бы еще тяжелее.
      - Куда уж больше! - буркнул Алмазов. - Двадцать миллионов положили...
      Американские корабли, выполнив, свой психологический эксперимент, скрылись за горизонтом, море опять стало мирным и тихим, только большие черноголовые чайки с криком кружились за кормой "Новокуйбышевска".
      - У меня такое чувство, - заговорил капитан, что сейчас не шестьдесят шестой год, а сорок первый. Получилось какое-то странное смещение времени и пространства. Будто мы не возле Кубы, а около Готланда на Балтике... Двадцатого июня нас там прихватили два немецких эсминца. Я тогда плавал грузовым помощником на старом пароходе "Вильянди", приписанном к Таллинскому порту. И экипаж у нас был на две трети из эстонцев, народ разный, малознакомый. Шлепали мы порожняком в ремонт, а перед этим неделю простояли в Бремерхафене, что в устье Везера, сдали партию зерна. Не стану врать, как некоторые, что почувствовали мы что-то особенное в отношении к нам портовой администрации, немцы к нам и раньше по-доброму не относились... Так вот, вышли мы в Балтику, тащимся почти по воздуху, едва винт водой прикрыт, парадным своим ходом шесть с половиной узлов, и вдруг нагоняют нас на всех парах немецкие корабли. Берут с двух сторон в клещи, играют боевую тревогу, пушки на нас наводят. А потом устремляются в самую настоящую торпедную атаку. Мы понять ничего не можем, застопорили ход, болтаемся как глыза в проруби, а они торпед не выпускают, просто пролетают один по носу, другой по корме. Кое у кого из наших нервишки не выдержали, сиганули они прямиком за борт, Пришлось потом шлюпку спускать и мокрых из воды вылавливать... Капитан наш, ныне покойный, хотел по приходе в Таллин официальный протест заявить, но пока мы туда пришлепали, жаловаться стало не на кого - война началась...
      - А я ее встретил на Дунае, - после паузы вступил в разговор помполит Воротынцев. - Был заряжающим на зенитной батарее. Мы открыли огонь по врагу первыми, а отступили с границы последними. Мало кто теперь знает про то, что мы выполнили довоенный девиз: бить врага на его территории. В первые же дни войны захватили плацдарм на правом, румынском берегу. Нам посчастливилось увидеть, как смазывают пятки вражеские вояки. И первую пулю я получил в грудь там, на чужой земле...
      Помполит говорил с нескрываемой гордостью, обратив взор на старпома. И Татьяна подумала, что очень хорошо, когда человеку есть чем гордиться.
      - Ну а я на войну маненько опоздал, по пачпорту не подошел в солдаты, - не выдержав этого взгляда, шутливо развел руками Алмазов.
      С левого борта открывалась группа зеленых коралловых островков, парящих над водой, словно зыбкое марево.
      - Дабл-Ходед-Шот-Кис, - старательно выговаривая чужие слова, кивнул в их сторону старпом. - В переводе с английского острова Двойного Горячего Смертельного Поцелуя.
      - Вот загнул! - добродушно хохотнул капитан. - Нашему молодцу везде чудятся поцелуи.
      Помполит же нахмурился и покосился на Татьяну, словно она была причиной игривого старпомовского настроения. Уже не в первый раз Татьяна ощущала неприязнь этого сурового человека. Она пыталась говорить об этом с Томпом, но Ян ответил уклончиво: "Не берите в голову, доктор! Первый помощник новый человек на море, поплавает, пообвыкнет и обтешется. Море не любит угрюмых и нелюдимых!"
      В последнее время Татьяна тяготилась вынужденным бездельем. После Рудякова к ней за все время обратились только двое матросов; один с чирьем, другой с ячменем. Снятие пробы на камбузе трижды в день выглядело баловством по сравнению с длинной очередью пациентов возле кабинета участкового врача.
      Татьяна стала искать себе работу, предложила помощь коку Варваре Акимовне, но та деликатно отказалась: "Ты комсостав, Татьяна, стало быть, должна свой авторитет блюсти. Картошку и без тебя есть кому почистить".
      Каждое утро, прежде чем отправиться в душевую, она смотрела на себя в большое зеркало, и ей казалось, что мышцы ее дрябнут, кожа теряет свою упругость и эластичность. "Все, - решила как-то Татьяна, - после сна физзарядка на палубе до седьмого пота и дневной рацион придется ополовинить".
      Она удивлялась странной метаморфозе, случившейся в ее жизни. Если в Куйбышеве и Москве она ломала голову над тем, как выкроить часок, чтобы сбегать к портнихе или в парикмахерскую в суматошной толчее дней, то теперь она не знала, куда девать свободное время. Попыталась читать медицинскую литературу, но, во-первых, она захватила на судно всего несколько самых необходимых книг, а во-вторых, почувствовала схоластическую бессмысленность такого самообразования. Она стала частенько прогуливаться по палубным коридорам и трапам, поставив целью довести ежедневный счет шагам до четырех-пяти тысяч. Но и тут вскоре заметила, что кое-кто с удивлением посматривает на ее бесцельные, казалось, упражнения.
      Сейчас, на мостике, она не выдержала и спросила капитана:
      - Скажите, Семен Ильич, зачем на таком судне, как наше, врач? Здесь и медсестре делать нечего...
      Сорокин ответил не сразу. Прошелся по мостику, вернулся обратно и ободряюще тронул ее за локоть:
      - Видите ли, доктор, у поморов издавна бытует пословица: идешь в море на день, харчей запаси на месяц. Потому-то на каждом судне хранятся неприкосновенные запасы на всякий крайний случай. Считайте, что и вы у нас вроде НЗ.
      - Неприкосновенная в каком смысле? - криво усмехнулась Татьяна.
      - А в таком, что в океане всякое может случиться. Слышали мы не раз о судах, чьи экипажи косила дизентерия. Не в нашем, конечно, флоте, а у тех, кто копейку жалеет на медицину. Да и мы однажды прихватили на чужом берегу гонконгский грипп, пятеро матросов неделю маялись в лазарете. И когда б не ваш коллега-эскулап, кто знает, чем бы все кончилось...
      - Дорогое удовольствие возить сотни врачей на всякий пожарный случай!
      - Жизнь человеческая у нас дороже любых денег. А вы уже свой хлеб отработали тем, что продырявили наши шкуры, - озорно улыбнулся капитан. Теперь нам не грозят те страшные осложнения, о которых вы предупреждали.
      Помполит Воротынцев сердито передернул плечами в знак того, что не одобряет подобный разговор, но Сорокин продолжил:
      - Да, да, Кузьма Лукич, не крутите так носом. Нам, морякам, надо быть сильными во всех отношениях, чтобы выдержать конкуренцию с береговыми хлыщами. Поплаваете сами с наше, поймете. Так что, доктор, - обратился он снова к Татьяне, - будьте нашим ангелом-хранителем!
      Татьяна почти не слушала капитана, захваченная неожиданно пришедшей в голову мыслью.
      - А что, если бы организовать международную скорую медицинскую помощь на морях-океанах? - выпалила она. - Курсировали бы на самых оживленных путях госпитальные суда с вертолетами на борту. Где-то что-то случилось, самое ближнее судно поднимает вертолет с бригадой врачей, оказывает помощь на месте или забирает больного к себе. Такое ведь вполне возможно, зато сколько других врачей не будут терять квалификацию!
      - Разрешаю вам, доктор, обратиться с этим предложением в Организацию Объединенных Наций, - рассмеялся капитан. - Там есть морская консультативная организация - ИМКО, она как раз и занимается спасением на море.
      Глава 16
      Заезд в доме отдыха был тем самым, который на курортном жаргоне называют лебединым озером. Большинство отдыхающих - девушки и молодые женщины подшефного флоту предприятия. Зато мужская часть гораздо солиднее по возрасту, с преобладанием ветеранов-отставников. Самый лад крутануть на все тридцать два румба, но что-то претили Сергею джазовый раскардаш и суета на танцплощадке, потому охотно примкнул он к компании пожилых рыболовов.
      Верховодил здесь отставной инженер-капитан первого ранга Мирон Алексеевич Миронов, сухощавый высокий человек с бритой и загоревшей до ракушечного цвета головой. В столовой он всегда появлялся в костюме с пестрым набором орденских планок возле лацкана пиджака.
      Познакомился с ним Урманов в прокатном пункте спортивных принадлежностей, когда выбирал себе складное бамбуковое удилище.
      - Вы какую рыбу намерены промышлять, молодой человек? - деликатно осведомился Миронов.
      - Ту, что плавает по дну, для престижа хоть одну! - шуточной поговоркой ответил Сергей.
      - Тогда можете привязывать лесу к кочерге, - серьезно заметил собеседник. - А если отважитесь пойти на форель, то рекомендую вон то удилище с гибким хвостом.
      Урманов видел форель только в жареном состоянии, но серьезный рыбак ему сразу понравился, и захотелось познакомиться с ним поближе.
      Миронов самолично оснастил для Сергея удилище лесой и белым луженым крючком из собственных запасов, а затем предложил ему стать членом артели "Рыбак-здоровяк".
      Вставали на зорьке, прилаживали за спины рюкзаки и отправлялись в Джанхотскую долину на одну из быстрых горных речушек.
      Артельщики оказались неутомимыми ходоками, и Урманову, который был лет на двадцать моложе каждого из них, тем не менее поначалу приходилось туго. Когда поднимались в гору до уловистых омутов, майку приходилось выжимать. А затем начиналось занимательное представление: прыгание по скользким обеленным валунам вдогонку за шустрой и привередливой рыбкой с пятнистой спинкой. Первые два раза Сергей возвращался назад с пустыми руками, но не считал, что напрасно потерял время. В горах возле стремительных прозрачных струй и дышалось и думалось легко.
      - Знаете, Сережа, - обратился к нему Миронов, когда артельщики отдыхали на берегу перед обратной дорогой. - Вы мне очень напоминаете одного давнего сослуживца, фамилия его, к сожалению, вылетела у меня из головы. Но вы очень на него похожи. Отец у вас, случайно, не моряк?