Визитная карточка Флота

      А Томи, оказывается, не терял времени даром. Воспользовавшись остановкой судна, он вооружился удочкой и на хлебные катышки поймал с кормы несколько больших невообразимо пестрых рыб. Теперь он вместе с Варварой Акимовной, буфетчицей Лидой и несколькими зеваками решал вопрос: съедобны эти морские попугаи или нет.
      - Я их жарить не буду, - заявила кокша. - Мне до пенсии совсем немного осталось. Хочу спокойно доработать.
      - Чучела бы из них сделать, - сказал один из матросов. Но рыбы прямо на глазах теряли свой красочный наряд, красные полосы становились грязно-зелеными, глянцевито-белые участки тушек серели, длинные плавники съеживались.
      - Хамелеоны какие-то, - брезгливо процедила Лида, не успевшая забыть школьного курса.
      Рыбы были выброшены в океан, и на них сразу же набросились две большие птицы - фрегаты, доказав экспертам, что попугаев-хамелеонов можно было съесть.
      Вечером, лежа в постели в остуженной кондиционером каюте, Татьяна долго не могла уснуть, а на рассвете проснулась с неприятным ощущением от прикосновения мокрых простыней. По утрам в каюте все отсыревало, даже переборки пускали "слезу", а палуба становилась мокрой от росы, словно ее окатили из шланга.
      Тропическая влажность подкинула ей работы. Здоровенный ячмень вызрел на глазу старшего помощника Алмазова, так что пришлось наложить ему повязку и он стал похож на пирата Билли Бонса из "Острова сокровищ".
      Ячмени вскакивали у тех, кто нес вахту наверху, а "маслопупов", работающих в машине, мучили чирьи. И еще донимала людей нескончаемая и нудная, как комариный писк, вибрация корпуса, растрясающая каждую клеточку тела.
      Татьяна знала, что вибрация способна вызвать тяжелые нервные синдромы, и вела кое-какие наблюдения, пока для себя, чтобы потом заинтересовать ученых проблемой борьбы с влиянием вибрации на человеческий организм.
      Как-то она заговорила на эту тему с Яном Томном, механик охотно поддержал разговор.
      - Это одна из многих издержек технического прогресса, - сказал он. Моряки времен парусного флота не знали ни вибрации, ни одуряющей духоты котельных, ни масляных паров. Да и плавали они на деревянных кораблях, а не на глухих железных коробках, как мы. Конечно, мы придумали вентиляторы, воздуходувки, кондиционеры, кое-какую амортизацию - только вся эта техника не возвратила даже половины тех условий, в которых плавали экипажи парусников. Заметьте, Татьяна Ивановна, это уже по вашей части: на фрегатах и клиперах люди нередко оставались до глубокой старости, а у нас зачастую списывают по здоровью молодых. Таков уж закон равновесия в природе: выигрываешь в одном - обязательно потеряешь в другом...
      Томп продолжал удивлять ее разносторонностью своего кругозора. Когда они бродили с ним по улицам Сингапура, Ян рассказал ей, что в переводе с санскрита название города означает: "Рыба с львиной головой". Такая будто бы водилась в древности в здешних водах. Когда в начале VII века был основан Сингапур, он находился в гуще тропического леса, покрывавшего весь остров. Теперь от него осталась лишь крохотная частица - ботанический сад.
      Они побывали в этом чудесном уголке природы, который огромный город загнал в самый центр хитросплетения своих кварталов. Полтора часа они спасались там от палящих лучей беспощадного солнца под сомкнувшимися кронами вековых деревьев, слушали щебетание разноголосых птиц.
      - Здесь есть такие лесные патриархи, которые помнят - высадку англичан в 1819 году, - говорил Томп. - Властители морей сделали остров своей колонией. А первыми, еще за три века до англичан, Сингапур оккупировали голландцы. Во время второй мировой войны остров захватили японцы и беспощадно грабили его богатства. Лишь два года назад Сингапур стал независимой республикой...
      Порой в голову Татьяны приходила крамольная мысль о том, что Ян Томп занимает на судне совсем не ту должность, которая ему положена. Ему, а не Воротынцеву следовало быть помполитом.
      Глава 7
      К Босфору крейсер "Горделивый" подошел на зорьке. Старший помощник вызвал на ходовой мостик всех вахтенных офицеров, включая дублеров.
      - Не каждый раз форсируем проливную зону, - значительно произнес Саркисов перед строем заспанных лейтенантов.
      Игорь Русаков тоскливо смотрел на подсвеченный оранжевыми лучами восходящего солнца турецкий берег, возле которого на каменных грядах квасились пенные буруны, на белые столбики погашенных уже маяков и думал о том, как медленно ползут эти первые часы и дни плавания. Когда-то они стремительно покатятся обратно?
      - Кто мне доложит правила прохода черноморских проливов? - решил взбодрить нахохлившихся вахтенных старпом.
      Офицеры переглянулись, тихонько начали перешептываться, первым вызвался говорить старший лейтенант Исмагилов.
      - Слушаем вас, Олег Церенович.
      Комбат два стал перечислять параграфы Монтрейской международной конвенции, которые разрешают крупным кораблям типа "Горделивого" проходить проливы лишь в одиночку, в сопровождении двух кораблей охранения, обязательно в светлое время суток, со скоростью хода не более десяти узлов, а вблизи берегов - минимальной, позволяющей кораблю управляться...
      - Добро, - кивнул Исмагилову старпом. - А теперь всем держать глаза на веревочках, мотать на ус особенности маневрирования Когда-нибудь сами поведете здесь корабли!
      Вахтенные, польщенные такой блестящей перспективой, заулыбались, один только Русаков равнодушно отнесся к этим словам.
      "Надеется влезть на мостик на папашином горбу", - неприязненно покосился на лейтенанта Саркисов.
      Поднялся с разрешения командира этажом выше - на сигнальный мостик и капитан медицинской службы Свирь, притулился возле Павла Русакова.
      - Ну что, доктор, - повернулся тот, - впечатляет заграница? Люди большие деньги дают, чтобы все это видеть, а нам с вами еще морские платят!
      - Впечатляет. Один путешественник назвал Стамбул слоеным пирогом из веков и народов, - ответил Свирь.
      - Здорово подмечено!
      И в самом деле, на берегах пролива поражало соседство замшелых и мрачных старинных крепостей с ультрасовременными стеклобетонными коробками, убогих лачуг - с роскошными дворцами.
      На одном из красивых особняков развевался алый советский флаг. Здесь разместилось наше консульство. Было видно, как с балкона приветливо махали руками. Свирь вспомнил, что где-то читал или слышал любопытную историю, связанную с этим домом. Будто бы строили его еще при Екатерине Второй и под фундамент насыпали целую баржу земли, привезенной из России, чтобы дипломаты всегда думали о своей стране.
      Ажурная белая башенка маяка на скале воскресила в памяти Свиря легенду о бесстрашном юноше Леандре, который по ночам вплавь пересекал Босфор, чтобы увидеть свою возлюбленную Геро. Однажды он дерзнул броситься в штормовые волны, но возле противоположного берега выбился из сил и утонул. А великий английский романтик Байрон назло судьбе повторил в непогоду путь Леандра и остался жив. Близкая смерть ждала его в другом месте...
      Сигнальщики дали офицерам один бинокль на двоих. По очереди наводили они окуляры на знаменитую Ая-Софию - стамбульскую мечеть, под которую много веков назад турки приспособили эллинский храм. Благородное, со строгими формами сооружение окружали минареты, как часовые с пиками, стерегущие прекрасную полонянку...
      Воду бороздило множество пестро раскрашенных парусных и моторных рыбацких фелюг, нервно вскрикивали паромы.
      Лавируя между ними, к "Горделивому" торопились два быстроходных прогулочных катера-лимузина. На их сверкающих краской палубах, даже на покатых крышах рубок стояли и сидели люди с кино- и фотоаппаратами.
      - Кто такие? - спросил Павел Русаков у старшины сигнальной вахты Хлопова.
      - Известно кто - натовская разведка.
      - Но катера под турецкими флагами! - удивленно воскликнул Свирь.
      - Они такие же турки, как мы с вами индусы, - усмехнулся комсорг. Раньше наши корабли встречал один такой катер, а теперь парочкой пожаловали.
      - Километры фотопленки переведут на нас, - сказал Свирь.
      - Да уж не пожалеют.
      Юркие лимузины разделились: один пересек курс почти возле самого форштевня ракетоносца и перешел на другой его борт. Люди на катерах торопливо нажимали спуски фотоаппаратов и кинокамер. Все они были в гражданском, фотоаппаратами с длинными трубами телевиков орудовали даже две женщины.
      Лимузины прошли от носа до кормы, потом круто развернулись в разные стороны и припустили прочь, по-собачьи виляя кормами.
      Расступились берега, и у бортов заплескались суматошные волны Мраморного моря. Низко летая над водой, охотились большие черноголовые чайки. На горизонте синими кляксами проступали Принцевы острова.
      Офицеры вернули сигнальщикам бинокль и спустились в кают-компанию перекусить. С удивлением обнаружили ее пустой, один лишь Валейшо неторопливо допивал компот.
      - Вы забыли, товарищи, что судовое время перевели на час вперед, пояснил он опоздавшим.
      В Мраморном море было пустынно. Изредка навстречу "Горделивому" шел какой-нибудь транспорт с замысловатой флюгаркой на дымовой трубе, салютовал флагом, если нес таковой на мачте или флагштоке. На крейсере снизили боеготовность, на вахту заступила одна боевая смена. Лейтенант Русаков дублировал вахтенного офицера.
      Он прохаживался по мостику, изредка косясь на подремывавшего в самолетном кресле командира.
      "Сколько в нем фальши, неискренности, - размышлял лейтенант. - Вот и сейчас только притворяется спящим, а сам ждет момента, чтобы подловить на какой-нибудь ошибке, одернуть... Как это отец, мудрый и проницательный мужик, до сих пор не раскусил Урманова? Когда поздравлял с назначением на "Горделивый", говорил на полном серьезе: "Учти, Игорь, ты будешь служить под началом одного из самых способных командиров. Набирайся от него ума-разума". Вот и набрался по самую макушку..."
      Урманов и в самом деле бодрствовал, делая вид, что дремлет, чтобы дать возможность ходовой вахте почувствовать вкус самостоятельности. Сойти с мостика до прохода проливной зоны он не мрг.
      - Воздушная цель, пеленг сто сорок, угол места двадцать пять, идет на нас! - доложили из боевого информационного центра. Урманов вскочил с кресла, резкими движениями размял затекшие ноги, скомандовал решительно:
      - Боевая тревога!
      Некоторое время спустя "Горделивый" ощетинился стволами счетверенных зенитных автоматов, даже пусковые установки ракет противовоздушной обороны развернулись в сторону неведомого пока "противника". Правда, подавать ракеты из погребов в этих водах не полагалось.
      Урманов вышел на крыло мостика, увидел подходящий с кормы на малой высоте самолет. Чуть в стороне от крейсера тот сделал горку, показав красные головки подвешенных под крыльями ракет, а также турецкие опознавательные знаки. Он чувствовал себя хозяином положения, потому не считал нужным скрывать оружие.
      "Проверяете нашу боеготовность, господа натовцы?" - мысленно усмехнулся Урманов, глядя вслед уходящему за горизонт ракетоносцу.
      Невольно подумалось об исконном русском бескорыстии и благородстве. Ведь когда-то висел на "вратах Цареграда" боевой щит вещего князя Олега, а в конце прошлого века русские войска были возле самых ворот Стамбула... Но не позарились на чужое добро. А разве не молодое Советское государство, истерзанное гражданской войной, интервенцией, голодом и разрухой, первым протянуло руку помощи новорожденной Турецкой республике? Жаль, что не все помнят сердечные слова благодарности, с которыми обратился к Владимиру Ильичу Ленину первый турецкий президент Мустафа Кемаль, прозванный Ататюрком - отцом турок...
      Слева на горизонте открылся остров Мармара, который дал название этому небольшому внутреннему морю. Испокон веков добывали на нем мрамор для храмов и мечетей, для императорских дворцов и султанских гаремов... И тут же Урманов подумал с благодарностью не о помпезном мраморе, а о белом инкерманском известняке, который помог поднять из руин город первой его любви - Севастополь. Видел Сергей, как пилили двуручными пилами белый известняк и желтоватый ракушечник, обтесывали и клали на фундаменты бывших обгорелых развалин. Так возрождались из руин прекрасные ансамбли проспектов и улиц, площадей и бульваров...
      Дали отбой боевой тревоги. На мостике снова появилась обычная ходовая вахта.
      - Лейтенант Русаков, - спросил вдруг командир, - напомните, какие военно-морские базы Турции расположены здесь, в Мраморном море?
      "Проснулся лев", - нехорошо подумал Игорь, а вслух перечислил порты Измитского залива.
      - А базы Средиземного моря?
      Русаков ответил и на этот вопрос.
      - Верно, - одобрительно кивнул Урманов. - Плюс еще полдесятка баз на Черноморском побережье. Как вы считаете, не многовато ли для государства с небольшим флотом?
      - Турция предоставляет свои порты натовцам.
      - Вот тут вы попали в самую точку, лейтенант. Командующий шестым американским флотом Уильям Мартин еще год назад заявлял: "Мы должны превратить Средиземное море в суверенное озеро НАТО и выдворить отсюда русских".
      - А все ли знают, как и когда американцы появились в Средиземном? продолжал разговор поднявшийся на мостик Валейшо. - В сорок втором году под предлогом высадки десанта в захваченной немцами части Северной Африки. И застряли до сегодняшнего дня. Понимают значение этого региона. Если раньше Балканы считали пороховой бочкой Европы, то теперь пороховым погребом всего мира становится Ближний Восток. Теперешние события это со всей явственностью доказали...
      - Я думаю, не зря они стянули сюда целую армаду: три авианосца, два крейсера, более десятка других кораблей, - сказал Урманов. - Знали, наверное, о готовящемся нападении Израиля на арабов и решили на всякий случай подстраховать Тель-Авив.
      - Египетское радио передавало о прямом участии американцев в боевых действиях на стороне израильтян.
      - Дело тут темное. Трудно понять, как удалось Израилю за шесть дней захватить весь Синайский полуостров...
      Широкой извилистой рекой поплыли назад Дарданеллы. Берега этого пролива не были такими живописными, как побережье Босфора: среди зеленой растительности здесь то и дело виднелись рыжие проплешины пустошей. На склонах пологих холмов пестрыми заплатками лепились селения с неизменными камышинками минаретов. Особенно пустынным выглядел Геллипольский полуостров - правый, европейский берег Дарданелл.
      Возле Чанаккале - самого узкого, чуть больше километра, колена пролива - капитан Свирь снова выбрался на сигнальный мостик. Увидел стены старинной крепости в форме сердца, форты береговой артиллерии с застывшими жерлами пушек, несколько пирсов, гребенками отходящих от берега, и возле них узкие сверху, приплюснутые, как рыбины, корпуса военных кораблей. На одном из них, видимо, сыграли тревогу, вдоль обоих бортов побежали люди.
      - Ишь ты, - опуская бинокль, усмехнулся старшина Хлопов, - как у нас бегут: в нос по правому борту, а в корму - по левому...
      - Как пояснялось в петровском уставе: "...дабы в суете лбами не сшибались", - сказал Свирь.
      За Чанаккале пролив снова пошел вширь, подул свежий морской ветерок, заполоскал два флага - советский и турецкий на мачте "Горделивого".
      - Что это за памятник, товарищ капитан? - спросил один из сигнальщиков, молодой матрос с румяным, похожим на девичье лицом. Справа, на крутом откосе берега, виднелась выложенная из камней фигура солдата, устремившегося в атаку.
      - Он напоминает о событиях, которые Уинстон Черчилль назвал черными днями своей жизни, - ответил Свирь. - Здесь в 1915 году турки разгромили союзный десант, высаженный по плану морского министра Великобритании, которым как раз и был в ту пору молодой Черчилль. Союзники потеряли тогда убитыми и ранеными больше полумиллиона человек. Благодаря этой победе позднее был свергнут султанский режим и образована республика...
      Впереди показалась большая колоннада на мысе Ильяс-баба, за ним уже начиналось Эгейское море.
      - Транспорт под французским флагом! - доложили на ходовой мостик сигнальщики. - Идет встречным курсом!
      - Приготовиться отсалютовать! - скомандовал вахтенный офицер.
      На траверзе "Горделивого" матрос на корме транспорта приспустил до половины трехцветное полотнище. Крейсер ответил тем же ритуалом.
      "Альдебаран", - прочитал Свирь латинские буквы названия судна. Альдебаран - яркая звезда родного русского неба...
      Глава 8
      Поздно вечером в каюту Татьяны робко поскреблись.
      - Входите, открыто! - откликнулась она, и через порог переступила буфетчица Лида. Застиранный ситцевый халатик плотно облегал ее бедра, на голове была завязанная рожками косынка.
      - Я вас не побеспокоила, Татьяна Ивановна? - виноватым тоном спросила она.
      - Нисколько, я еще не ложилась.
      - Вы знаете, я залетела, - стыдливо потупилась Лида. - Выручайте, тетя Танечка!
      - Что ты сделала? - не сразу поняла Татьяна, затем сообразила: - Ага, понятно. А давно?
      - Не знаю, третий месяц, наверно...
      - Раздевайся, я тебя посмотрю... Ну что ж, - убедившись, что буфетчица не ошиблась, сказала Татьяна. - Поздравляю тебя, где-то через полгодика ты станешь мамой.
      - Но я не хочу! - почти закричала Лида.
      - Как не хочешь? Разве ты не знала, отчего бывают дети? Тут уж, милочка моя, надо понимать, на что идешь. Или будущий отец отказывается на тебе жениться?
      - Он-то не отказывается, - вытирая лацканом халата слезы, лепетала Лида. - Только мне нет никакого резона за него выходить.
      - Не понимаю твоих рассуждений, - сухо заметила Татьяна. - Спать с ним у тебя резон был, а семью завести резона нету.
      - Да по глупости все это случилось, Татьяна Ивановна, если бы я знала, чем это кончится...
      - Тебя саму-то аист в клюве принес?..
      - Да нет же, я таблетки глотала, контрацептин и другие...
      - Кто же все-таки он, если не секрет?
      - Я вам сознаюсь, Татьяна Ивановна, только вы никому не рассказывайте... Ге-еш-ка Некрылов, - всхлипнув, выдавила из себя Лида.
      - Отличный парень. Чем он тебе не угодил?
      Лида досуха вытерла слезы, лицо ее вдруг стало злым и неприятным.
      - Что мне может дать этот Гешка? - рассудительно заговорила она. - Ни кола у него, ни двора. И что ж, мне с ним до старости на судах буфетчицей ходить? Постели менять, чаи по ночам на мостик подавать?
      - Есть еще, Лида, на свете вещь, которую зовут любовью...
      - Одной любовью сыт не будешь! - прищурила она подведенные синей тенью глаза. - Рай в шалаше был только в каменном веке! Вы небось за кого попало не вышли?
      - Я не вышла, - горько усмехнулась Татьяна. - Только я тебе, Лида, своей судьбы не пожелаю...
      - Что ж мне теперь делать? Может, вы мне чего-нибудь посоветуете? Уколы какие-нибудь или попить...
      - Поздновато ты, милая, спохватилась. Боюсь, что не помогут уже никакие снадобья. Требуется оперативное вмешательство.
      - Я согласна, Татьяна Ивановна! - обрадованно выпалила Лида.
      - Ты думаешь, это просто? К тому же я всего лишь терапевт.
      - Вас же в институте всему учили, тетя Танечка, миленькая!
      - Но я не имею права. Нужно специальное разрешение, - жестко отрезала Татьяна.
      - Татьяна Ивановна, я сильная, все перенесу на ногах! А вас отблагодарю, не сомневайтесь. В Сингапуре я такую кофточку купила, загляденье!
      - Вот что я тебе скажу, Лида. Ты подумай хорошенько, как тебе дальше жить. Если не передумаешь, дадим делу официальный ход.
      - Татьяна Ивановна, зачем же так? Вы же сами женщина!
      - Все, Лида. Ступай к себе, я устала, спать хочу.
      Обиженная буфетчица притворила за собой дверь, а Татьяна стала раздумывать, как же ей поступить. По судовым правилам она должна была поставить в известность о случившемся капитана и первого помощника. Но вопрос был таким деликатным, что Татьяна решила пока повременить, сначала переговорить с Гешкой Некрыловым.
      Утром она позвонила в его каюту, под видом медицинского осмотра пригласила рулевого в лазарет.
      - Что вы, доктор! - удивленно буркнул он в телефонную трубку. - Я здоров как буйвол!
      Гешка явился в полотняной безрукавке, завязанной полами внизу, в распахе виднелась загорелая безволосая грудь.
      - Давайте, куда дуть, чего выжимать, - весело затараторил он.
      - Сначала поговорим, Геннадий Васильевич, - со значением глянула на него Татьяна. - Садитесь вот сюда, напротив.
      - Ну, сижу... - Гешка, озадаченный, опустился в кресло.
      - Ты извини, Геша, что я вроде как в душу лезу, - помолчав, начала Татьяна. - Скажи мне, какие у тебя отношения с Лидой Варакиной? Поверь, я не из бабьего любопытства об этом спрашиваю.
      - Никаких, - сказал матрос, нервно теребя узел рубашки. - Она нынче старпома Алмазова обхаживает. Чаек по ночам ему в каюту таскает.
      - Ты бы поменьше сплетни слушал. А известно тебе, что беременна ока? На третьем месяце уже. И говорит, что твоего ребенка носит.
      - Лидка беременна? Правда? Я ничего не знал... - потрясенно прошептал Гешка.
      - Неужто она чужой грех на тебя валит? Ты не стесняйся, Геша, мне это важно. Лида просит сделать ей аборт.
      - Аборт? От меня? Была она со мной, я не отказываюсь. Только потом, еще в апреле, она сама меня отшила. "Уходи, - сказала, - опостылел ты мне..."
      - Ну а ты-то сам серьезно к ней относился или просто добротой ее воспользовался?
      - Что я для нее? Побаловалась как с мартовским котом...
      - Ты сам, я вижу, не промах. Здесь Лидка, а на берегу Люська третий год ждет, - насмешливо глянула на матроса Татьяна.
      - Та Люська - дым папиросный... Это я нарочно везде болтал, чтобы до Лидки дошло. Обидно было с чайником на носу ходить. Ведь на судне ничего не скроешь...
      - Неужто многие в экипаже знали?
      - Разве только вы не догадывались да еще помполит. Вы с ним люди новые.
      - И капитан тоже знал?
      - Семен Ильич - ушлый мужик, сквозь переборки все видит.
      "Ну и ну!" - мысленно подивилась Татьяна.
      - Значит, вы ее любите?
      - Если бы не любил...
      - Какие же у вас планы на будущее, если не секрет? По-прежнему матросом плавать?
      - Чувствую, ее слова повторяете... А чем плоха моя специальность? Побольше некоторых береговых инженеров зарабатываю. Весь мир повидал и себя показал. А у нее слишком губа жадна, капитаншей ей стать охота. Я бы тоже мог поступить в мореходку, только если все капитанами станут, кто будет на руле стоять? Хороший рулевой не меньше капитана нужен. Я вот давно уже свою фамилию за кормой не пишу.
      - Вы сами хотели бы ребенка?
      - Мне двадцать три уже. В мои годы и по двое детей имеют.
      - Ну это дело не хитрое, успеете еще и дюжину заиметь, - улыбнулась Татьяна. - Особенно с такой женой, как Лида.
      - Не пойдет она за меня...
      - А вы поговорите с ней по-настоящему, по-мужски...
      Когда Гешка ушел, Татьяна задумалась. Правильно ли она поступает, пытаясь соединить две эти судьбы? Вдруг и в самом деле Лида не любит Гешку, выйдет за него ради будущего ребенка, а потом... Что потом? Недобрым словом вспомнит она непрошеную сваху.
      В смутном состоянии духа поднялась она наверх, попросила разрешения у старпома Алмазова побыть на мостике.
      - Дышите озоном, тетя док, - ухмыльнулся он. - Только не зажарьтесь живьем на солнце. Температура плюс 32, влажность почти сто процентов!
      - Где мы плывем, Генрих Силантьевич? - поинтересовалась Татьяна.
      - Если объяснить популярно, идем Аравийским морем, курсом в Аденский залив. Дальше известным вам путем через Красное море и Суэцкий канал выпрыгнем в Средиземное, обогнем матушку-Европу - и, здравствуй, Каботажная гавань Питера!
      - Вы так все закруглили, будто завтра же будем дома, - грустно покачала головой Татьяна.
      - Всего тощий месячишко остался! - весело ответил старпом. - Кстати, док, каков последний анализ пресной воды? Не протухла она еще?
      - Головастики пока не завелись, но в нос шибает.
      - Ничего, пока перебьемся, а в Суэце свежей зальем. Заказана уже. А вообще-то в здешних краях с пресной водичкой туго. Вы слышали про то, что группа морских бизнесменов собирается разбогатеть на грандиозном проекте по доставке айсбергов из Антарктиды? Чтобы прибуксировать сюда небольшую ледяную горку, надо крепко попыхтеть. Но они подсчитали, если даже половина айсберга растает, все равно прибыль составит тысячу процентов! Вопрос теперь в том, как технически осуществить этот проект: какой мощности нужны буксировщики, какие буксирные устройства, как быстрее реализовать трофей на месте назначения ж прочее и прочее. Но это, надо полагать, дело времени, господа капиталисты за большие денежки луну с неба снимут...
      Но Татьяну рассказ Алмазова не заинтересовал. Она смотрела на ленивые волны, со змеиным шипением вскипающие возле бортов, на истомленное зноем небо, с которого низвергались потоки жаркого воздуха, на сомлевших от духоты молчаливых чаек, и гнетущая зеленая тоска заползала в сердце.
      - Лучше бы я не летала в Москву! - вслух подумала она.
      Стоявший вблизи старпом расслышал ее слова, сочувственно улыбнулся:
      - Да, доктор, таков удел моряков: чем дальше уходишь от родины, тем чаще о ней вспоминаешь... Мне вот однажды пришлось быть свидетелем позднего отчаяния одного бывшего русского графа. Хотите, расскажу?
      Татьяна машинально кивнула. Алмазов убрал со лба влажную прядь волос, поправил темные очки на переносице.
      - Было это в шестьдесят пятом. Взяли меня подменным старпомом на "Шелонь" в рейс на марокканский порт Касабланку. Мы оказались одной из первых ласточек, потому на флаг наш здорово глазели. Самый разный люд на причал приходил. И вот как-то под вечер поднимается по сходне молодая женщина, обращается к вахтенному на чистом русском языке. "Господа, говорит, - не могли бы вы позволить посетить ваш пароход его сиятельству графу Чернышеву?" Мы, разумеется, малость подрастерялись, но был на борту представитель нашего консульства. Спросили его, как быть, он посоветовал принять графа. Человек он, мол, порядочный, не антисоветчик, даже консульству в коммерческих делах помогает. Почти всю жизнь в Марокко живет, приличные связи имеет в деловых кругах. Коли так, любезно приглашаем гостя. Оказался он худеньким старикашкой в серой тройке со старорежимным галстуком. Учтиво со всеми раскланялся, поблагодарил за оказанную честь.
      Капитан толкает меня в борт и шепчет; "Давай-ка, чиф, блесни воспитанием, покажи его сиятельству нашу посудину".
      Представился я графу и повел его от кормы к носу, грузовое вооружение показываю, лебедки, трюма, шлюпки-плотикы. А он слушает, головенкой кивает, делает вид, что ему все это интересно, сам все время странно на меня посматривает, словно признать во мне кого-то пытается. "Нет, думаю, - ваше сиятельство, отец мой, питерский пролетарий, в холуях у тебя не служил".
      Показал ему палубу, пригласил вниз. Он руками замахал: "Нет, говорит, - господин капитан (он меня все время капитаном навеличивал), вниз-то я, может, и спущусь, а вот обратно меня придется на горбу поднимать".
      Коли так, благодарю гостя за внимание, а он просяще складывает холеные ручки и молвит: "Капитан, хоть я и граф, мне очень неудобно, только не исполните ли мою маленькую просьбу? Нельзя ли на вашем пароходе отведать борщеца русского? Настоящего, с капусткой и сальцем, с овощной зажарочкой, с чесночком и перчиком!"
      На обед у нас как раз был борщ, правда, украинский. Сообщаю об этом гостю, тот закивал обрадованно: "Спасибо, похлебаю с превеликим удовольствием!"
      Только, говорю, придется спуститься в кают-компанию. "О! - восклицает граф. - За борщом я хоть в преисподнюю! Не соблаговолите ли только подать к этому борщу ломоть ржаного хлебца да ржавенькую селедочку?"
      Заявились в кают-компанию. Буфетчица там не шибко проворной была, вроде нашей Лиды, не предполагала, что будет столоваться граф, думала, торопится кто-то из своих в город. Хлеб казенными ломтями накромсала, селедку даже зеленью не приправила. Пришлось мне самому поухаживать за гостем. Человек он был не бедный, но, представьте, доктор, было у меня такое впечатление, что кормили мы безработного, у которого давно крошки хлеба во рту не было. Таких в Касабланке хоть пруд пруди. Лежат на скамьях в скверах, слоняются по улицам в надежде что-нибудь заработать...
      Граф выхлебал всю тарелку до дна, съел несколько ломтей хлеба, большую селедищу. Я даже побоялся за старика, ведь жарища на улице, обопьется теперь до коликов. Предложили ему еще второе: макароны по-флотски. "Благодарю покорно! - отвечает. - Я этим борщом всю неделю сыт буду".
      Выбрались на палубу. От борща гость отяжелел, зато силенок, видать, прибавилось. Прощаться надо, а он снова смотрит на меня странным взглядом. Вынимает из кармана бумажник, раскрывает и говорит: "Нельзя ли на вашем пароходе купить парочку буханочек ржаного хлебца, которым вы меня угощали, да фунтика два селедочки?"
      Велю ему лопатник спрятать. Объясняю, что у нас частной торговли нет, но в качестве сувенира дадим просто так, сколько унесет. "О! - восклицает граф. - Служанки у меня молодые, они много унесут".
      Слово не воробей, пришлось завернуть им несколько булок хлеба и килограмма три селедки. Тем временем к трапу подошли. А гость опять вопросительно на меня смотрит. "Капитан, - говорит, - извините великодушно, можно самую последнюю просьбу?"
      Ну, думаю, новое чудачество... Ан нет. Лицо у графа сморщилось в кулачок, из глаза вывернулась слезинка, и жестом нищего протянул он дрожащую старческую руку. "Капитан, - говорит, - нет ли на вашем пароходе горсточки землицы русской? Видите, как я стар, мне восемьдесят шесть лет, помирать не сегодня, так завтра, и похоронят меня в этой красной африканской пустыне, и о гроб мой кусочек нашего чернозема не стукнет..."
      Поначалу не нашелся я с ответом. Потом показал на мачту: видите, говорю, красный флаг с серпом и молотом! Так вот, палуба нашего судна это частица территории нашей страны. Считайте, что вам повезло - побывали вы на русской, советской земле.
      "Я это понимаю, - соглашается граф. - Только не могли бы вы дать мне хоть щепоть из цветочного горшочка?"