В водовороте

      - Дочь ее, очень естественно, что не любит, потому что она скорей мучительницей ее была, чем матерью, - проговорил он.
      - Это так-с, так!.. - согласился Елпидифор Мартыныч. - А она матерью себя почитает, и какой еще полновластной: "Если, говорит, князь не сделает этого для меня, так я обращусь к генерал-губернатору, чтобы мне возвратили дочь".
      - Что? - переспросил князь, вспыхнув весь в лице.
      - Возвратить дочь к себе желает, - повторил Елпидифор Мартыныч не совсем твердым голосом.
      - Что такое возвратить дочь?.. Дочь ее не малолетняя и совершенно свободна во всех своих поступках.
      - Конечно-с, нынче не прежние времена, не дают очень командовать родителям над детьми!.. Понимает это!.. Шуму только и огласки еще больше хочет сделать по Москве.
      - Шуму этого и огласки, - начал князь, видимо, вышедший из себя, - ни я, ни Елена нисколько не боимся, и я этой старой негодяйке никогда не дам тридцати тысяч; а если она вздумает меня запугивать, так я велю у ней отнять и то, что ей дают.
      - Говорил я это ей, предостерегал ее! - произнес Елпидифор Мартыныч, немного струсивший, что не испортил ли он всего дела таким откровенным объяснением с князем; его, впрочем, в этом случае очень торопила и подзадоривала Елизавета Петровна, пристававшая к нему при каждом почти свидании, чтоб он поговорил и посоветовал князю дать ей денег.
      - Ко мне она тоже лучше не являлась бы с объяснениями... - начал было князь, но в это время вошел человек и подал ему визитную карточку с загнутым уголком.
      Князь прочел вслух напечатанную на ней фамилию: "Monsieur Жуквич"; при этом и без того сердитое лицо его сделалось еще сердитее.
      - Ты спроси господина Жуквича, что ему угодно от меня? - сказал он лакею.
      Тот ушел.
      Князь с заметным нетерпением стал ожидать его возвращения. Елпидифору Мартынычу смертельно хотелось спросить князя, кто такой этот Жуквич, однако он не посмел этого сделать.
      Лакей возвратился и доложил:
      - Господин Жуквич пришел засвидетельствовать вам свое почтение и передать письмо от княгини из-за границы.
      - От княгини... письмо?.. - повторил князь и, подумав немного, присовокупил: - Проси.
      Елпидифор Мартыныч только взорами своими продолжал как бы спрашивать князя: кто такой этот Жуквич?
      Господин Жуквич, наконец, показался в дверях. Это был весьма благообразный из себя мужчина, с окладистою, начинавшею седеть бородою, с густыми, кудрявыми, тоже с проседью, волосами, одетый во франтоватую черную фрачную пару; глаза у него были голубые и несколько приподнятые вверх; выражение лица задумчивое. При виде князя он весь как-то склонился и имел на губах какую-то неестественную улыбку.
      - Позволяю ж себе, ваше сиятельство, напомнить вам наше старое знакомство и вручить вам письмо от княгини! - проговорил он несколько певучим голосом и подавая князю письмо.
      Князь движением руки указал ему на место около себя.
      Жуквич сел и продолжал сохранять задумчивое выражение. На Елпидифора Мартыныча он не обратил никакого внимания. Тот этим, разумеется, сейчас же обиделся и, в свою очередь, приняв осанистый вид, а для большего эффекта поставив себе на колени свою, хотя новую, но все-таки скверную, круглую шляпу, стал почти с презрением смотреть на Жуквича.
      Княгиня писала князю:
      "Мой дорогой Грегуар! Рекомендую тебе господина Жуквича, с которым я познакомилась на водах. Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит. Он едет на житье в Москву и не имеет никого знакомых. Надеюсь, что по доброте твоей ты его примешь и обласкаешь. На днях я переезжаю в Париж; по России я очень скучаю и каждоминутно благословляю память о тебе!"
      Окончив чтение письма, князь обратился к Жуквичу.
      - Княгиня мне, между прочим, пишет, - начал он с небольшой усмешкой, что вы ей превозносили до небес меня?.. Признаюсь, я никак не ожидал того...
      Жуквич при этих словах заметно сконфузился.
      - Вы, может быть, - начал он тоже с небольшой улыбкой и вскинув на мгновение свои глаза на Елпидифора Мартыныча, - разумеете тот ж маленький спор, который произошел между нами в Лондоне?..
      - Ну, я не нахожу, чтоб этот спор был маленький, - произнес князь, окончательно усмехнувшись, и делая ударение на слова свои.
      - Боже ж мой! - подхватил Жуквич опять тем же певучим голосом. - Между кем из молодых людей не бывает того? - Увлечение, патриотизм! Я сознаюсь теперь, что мы поступили тогда вспыльчиво; но что ж делать? Это порок нашей нации; потом ж, когда я зрело это обдумал, то увидел, что и вы тут поступили как честный и благородный патриот.
      - В том-то и дело-с! - воскликнул князь. - Что вам позволялось быть патриотами, а нам нет... ставилось даже это в подлость.
      - Дух времени ж был таков, - отвечал Жуквич, смиренно пожимая плечами, - теперь ж переменилось многое и во многих людях. Позволите мне закурить папироску? - присовокупил он, вряд ли не с целию, чтобы позамять этот разговор.
      - Сделайте одолжение! - сказал князь.
      Жуквич вынул из кармана красивый портсигар, наполненный турецким табаком, и своими белыми руками очень искусно свернул себе папироску и закурил ее.
      Князь во все это время внимательно смотрел на него.
      - Зачем, собственно, вы приехали сюда? - спросил он его.
      Жуквич заметно недоумевал, как ему отвечать.
      - Я препровожден сюда!.. - произнес он, пуская густую струю дыма и скрывая тем выражение своего лица.
      - А!.. - протянул князь. - Но для чего же вы в таком случае из-за границы возвращались?
      Жуквич пустил еще более густую струю дыма перед лицом своим.
      - По многим обстоятельствам... - проговорил он наконец, держа совершенно опущенными свои глаза в землю.
      - К-ха! - откашлянулся при этом громко и недоверчиво Елпидифор Мартыныч.
      - Я имею еще письмо к панне Жиглинской, - продолжал Жуквич опять уже заискивающим голосом.
      - От княгини? - спросил его князь несколько удивленным тоном.
      - О, нет ж... от господина Миклакова! - отвечал с расстановкой Жуквич. - И он мне сказал, что вы знаете ж ее адрес, - присовокупил он.
      - Очень знаю, потому что она живет у меня в доме, - сказал князь, не совсем, по-видимому, довольный тем, что Елена переписывается с Миклаковым.
      - И я поэтому могу ее видеть или должен ж передать ей это письмо через вас? - покорно говорил Жуквич.
      - Нет, я попрошу вас лично ей передать, - произнес князь и позвонил.
      Вошел лакей.
      - Доложи Елене Николаевне, что некто господин Жуквич привез ей письмо от Миклакова, а потому может ли она принять его?
      Лакей пошел и очень скоро воротился.
      - Могут-с! - доложил он.
      - Проводи господина Жуквича! - сказал ему князь.
      Жуквич поднялся, почтительно раскланялся с князем, слегка поклонился Елпидифору Мартынычу и пошел за лакеем.
      - Поляк!.. Голову мою прозакладываю, что поляк! - произнес ему вслед раздраженным голосом Елпидифор Мартыныч.
      - Как же вы это так догадались? - спросил его в насмешку князь.
      - Да так уж, сейчас видно! - отвечал не без самодовольства Елпидифор Мартыныч. - Коли ты выше его, так падам до ног он к тебе, а коли он выше тебя, боже ты мой, как нос дерет! Знай он, что я генерал и что у меня есть звезда (у Елпидифора Мартыныча, в самом деле, была уж звезда, которую ему выхлопотала его новая начальница, весьма его полюбившая), - так он в дугу бы передо мной согнулся, - словом, поляк!..
      - Хороши и русские по этой части есть! - возразил ему князь, прямо разумея в этом случае самого Елпидифора Мартыныча.
      - Есть и русские! - подхватил Иллионский, совершенно не приняв этого намека на свой счет.
      * * *
      Жуквич, войдя к Елене, которая приняла его в большой гостиной, если не имел такого подобострастного вида, как перед князем, то все-таки довольно низко поклонился Елене и подал ей письмо Миклакова. Она, при виде его, несколько даже сконфузилась, потому что никак не ожидала в нем встретить столь изящного и красивого господина. Жуквич, с своей стороны, тоже, кажется, был поражен совершенно как бы южною красотой Елены. Не зная, с чего бы начать разговор с ним, она проговорила ему:
      - Пожалуйста, садитесь.
      Жуквич сел. Елена тоже села и принялась прежде всего читать письмо Миклакова.
      Тот писал о Жуквиче несколько иное, чем княгиня князю:
      "Эту записочку мою доставит вам один седовласый юноша, господин Жуквич. Он социалист, коммунист, демократ и все, что вам угодно, и всему этому я, разумеется, не придал бы большого значения, но он человек умный, много видавший и много испытавший; вам, вероятно, будет приятно с ним встречаться. Что сказать вам про Европу?.. Климат лучше нашего; города ее красивее наших; жизнь и газеты европейские поумнее наших, но сами людишки - такая же дрянь, как и мы. Наши братья, славяне, это какие-то неумытые господа, умеющие только воздыхать о своем политическом положении; итальянец - красив, но сильно простоват; от каждого француза воняет медными пятаками или лежьон-д'онером{296}; немцы - глубокомысленно тупы; англичане - торгаши; наши заатлантические друзья, американцы, по-моему - все кочегары: шведов и датчан я не видал, но, должно быть, такая же физическая бесцветность, как и чухна наша. На прощание желаю вам больше всего не страдать скукою, так как я часто замечал, что за улыбающимся и счастливым личиком амура всегда почти выглядывает сморщенное лицо старухи-скуки!"
      - Скажите, - начала Елена, все еще не совсем совладев с собой, - где вы встретились с Миклаковым?
      - Я жил с ним месяца три ж на водах, - отвечал Жуквич.
      - Значит, вы и княгиню Григорову знаете?
      - Да!..
      - И госпожу Петицкую?
      - И госпожу Петицкую.
      - Они все трое в одном доме живут? - присовокупила Елена после небольшого молчания.
      - Нет ж!.. Княгиня и Петицкая в одной гостинице, а господин Миклаков в совершенно другой, более скромной.
      - Но все-таки видаются между собою довольно часто?
      - Каждодневно ж! - отвечал, слегка улыбаясь, Жуквич.
      Елена опять помолчала некоторое время.
      - А вот что еще, - начала она с каким-то уж нервным волнением, - вам известно содержание письма Миклакова?
      - Нет! - отвечал Жуквич.
      - Прочтите! - проговорила Елена и показала Жуквичу то, что писал о нем Миклаков.
      Прочитав о себе отзыв, Жуквич только слегка и несколько грустно усмехнулся.
      - Что же, Миклаков правду пишет про вас? Я, конечно, касательно только убеждений ваших говорю, - допрашивала его Елена.
      - Кто ж в наше время, смотрящий здраво и не эгоистично на вещи, не имеет этих ж убеждений? - отвечал он ей тоже как бы больше вопросом.
      - Ах, очень многие! - произнесла, слегка вздохнув, Елена. - Я потому так и спешу вас исповедать, чтобы знать, как с вами говорить.
      - Говорите ж так, как вы сами желаете того! - произнес, склоняя перед ней голову свою, Жуквич.
      - Ну, и прекрасно, значит!.. Скажите: делается ли в Европе, по крайней мере, что-нибудь во имя социалистических начал?
      Жуквич сделал соображающую мину в лице.
      - В общем, если хотите, мало ж!.. Так что самый съезд членов лиги мира{297} в Женеве вышел какой-то странный... - проговорил он.
      - А вы были на этом съезде? - спросила его Елена.
      - Нет, я не был!.. Я ж был в это время болен в Брюсселе, - отвечал Жуквич, и если б Елена внимательно смотрела на него в это время, то очень хорошо бы заметила, что легкий оттенок краски пробежал у него при этом по всему лицу его. - Но в частности, боже ж мой, - продолжал он, несколько восклицая, - сколько есть утешительных явлений!.. Я сам лично знаю в Лондоне очень многих дам, которые всю жизнь свою посвятили вопросу о рабочих; потом, сколько ж в этом отношении основано ассоциаций, учреждено собственно с этою целью кредитных учреждений; наконец, вопрос о женском труде у вас, в России ж, на такой, как мне говорили, близкой череде к осуществлению...
      Елена слушала Жуквича все с более и более разгорающимися глазами.
      - Все это так-с! - произнесла она. - Но все это, как хотите, очень бледные начинания, тогда как другое-то, старое, отжившее, очень еще ярко цветет!
      - А вы думаете ж, что начинания в каждом деле мало значат?.. - произнес с чувством Жуквич. - Возьму вами ж подсказанный пример... - продолжал он, устремляя вдаль свои голубые глаза и как бы приготовляясь списывать с умственной картины, нарисовавшейся в его воображении. - Взгляните вы на дерево, когда оно расцветает, - разве ж вся растительная сила его направляется на то, чтобы развивать цветки, и разве ж эти цветки вдруг покрывают все дерево? - Нисколько ж! Мы видим, что в это ж самое время листья дерева делаются больше, ветви становятся раскидистее; цветы ж только то тут, то там еще показываются; но все ж вы говорите, что дерево в периоде цветения; так и наше время: мы явно находимся в периоде социального зацветания!
      - Это хорошо! - воскликнула Елена. - Эти бедные социальные цветки поцветут-поцветут да и опадут, а корни и ветви останутся старые.
      - Да нет ж: эти цветки дадут семена, из которых начнут произрастать новые деревья!
      - С такими точно корнями и ветвями, как и прежние! - подхватила Елена.
      - Нет, с другими ж, с другими! - произнес многознаменательно Жуквич.
      - Ах, не думаю, что с другими!.. - сказала грустным голосом Елена. Может быть, у вас там в Европе это предчувствуется, а здесь - нисколько, нисколько!
      - Но как ж меня заверяли, и наконец, я читал ж много, - перебил ее с живостью Жуквич, - что здесь социалистические понятия очень хорошо прививаются и усвоиваются...
      - В Петербурге - может быть! - сказала ему Елена.
      - Нет, здесь, именно ж в Москве! - повторил настойчиво Жуквич.
      Елена сомнительно покачала головой.
      - Прежде еще было кое-что, - начала она, - но и то потом оказалось очень нетвердым и непрочным: я тут столько понесла горьких разочарований; несколько из моих собственных подруг, которых я считала за женщин с совершенно честными понятиями, вдруг, выходя замуж, делались такими негодяйками, что даже взяточничество супругов своих начинали оправдывать. Господа кавалеры - тоже, улыбнись им хоть немного начальство или просто богатый человек, сейчас же продавали себя с руками и ногами.
      - Грустно ж это слышать, - сказал Жуквич в самом деле грустным голосом, - а я ж было думал тут встретить участие, сочувствие и даже помощь некоторую, - присовокупил он после короткого молчания.
      - Но в чем вам, собственно, помощь нужна? - спросила его Елена.
      Жуквич опять некоторое время обдумывал свой ответ.
      - Я - поляк, а потому прежде ж всего сын моей родины! - начал он, как бы взвешивая каждое свое слово. - Но всякий ж человек, как бы он ни желал душою идти по всем новым путям, всюду не поспеет. Вот отчего, как я вам говорил, в Европе все это разделилось на некоторые группы, на несколько специальностей, и я ж, если позволите мне так назвать себя, принадлежу к группе именуемых восстановителей народа своего.
      - То есть поляков, конечно? - подхватила Елена.
      - О, да! - подтвердил Жуквич.
      - А вы знаете, что я ведь тоже полька? - сказала Елена.
      - Да, знаю ж! - воскликнул Жуквич. - И как землячку, прошу вас не оставить меня вашим вниманием! - прибавил он с улыбкою и протягивая Елене руку.
      - В чем только могу! - проговорила она, подавая ему взаимно свою руку и отвечая на довольно крепкое пожатие Жуквича таким же крепким пожатием.
      - Но я прошу вас, панна Жиглинская, об одном! - присовокупил он затем каким-то почти встревоженным голосом. - Все ж, о чем я вам говорил теперь, вы сохраните в тайне...
      - Разумеется, сохраню в тайне! - подхватила она.
      - В тайне ж от всех, даже от князя! - говорил Жуквич тем же встревоженным голосом.
      - И от князя? - переспросила Елена.
      - Да... Я князя давно знаю. Он не любит ж поляков очень, а я ж сосланный!.. На меня достаточно глазом указать, чтоб я был повешен... расстрелян...
      - Извольте, я и князю не скажу!.. - отвечала Елена, припоминая, что князь, в самом деле, не очень прилюбливал поляков, и по поводу этого она нередко с ним спорила. - Но надеюсь, однако, что вы будете бывать у нас.
      - Если вы мне позволите то! - отвечал Жуквич, уже вставая и приготовляясь уйти.
      - Я даже буду просить вас о том! - подхватила Елена. - Приходите, пожалуйста, без церемонии, обедать, на целый день. Послезавтра, например, можете прийти?
      - Могу.
      - Ну, так и приходите! - заключила Елена.
      При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг поцеловал ее руку, так что Елену немного даже это смутило. Когда гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора с князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
      - А у меня все сидел этот Жуквич, который привез мне письмо от Миклакова! - сказала Елена.
      - Что такое тебе пишет Миклаков? - спросил ее князь, не оставляя своего чтения.
      - Ничего особенного! - отвечала Елена и села на кресло, занимаемое до того Елпидифором Мартынычем. - Я позвала Жуквича послезавтра обедать к нам!.. - присовокупила она.
      - Зачем? - спросил как бы с некоторым недоумением и даже неудовольствием князь.
      - Затем, что он здесь заезжий человек... никого не знает.
      Князь на это промолчал, и Елена, по выражению его лица, очень хорошо видела, что у него был на уме какой-то гвоздик против Жуквича.
      - Ты знал его за границей? - спросила она.
      - Знал!.. - отвечал протяжно князь.
      - Что же, по-твоему, он за человек?
      - Черт его знает, что за человек!.. Что поляк - это я знаю! - произнес князь, продолжая свое чтение.
      - Но что тут дурного, что он поляк? - возразила ему насмешливо Елена.
      Князь ей на это ничего не сказал и, как будто бы даже не расслышав ее слов, принялся что-то такое выписывать из читаемой им книги.
      Елене, наконец, сделалось досадно это полувнимание к ней князя.
      - Что ты тут такое делаешь? - начала она приставать к нему.
      Елена еще и прежде спрашивала об этом князя, но он все как-то отмалчивался.
      - Так себе, ничего! - сказал было он ей и на этот раз; но Елена этим не удовольствовалась.
      - Вовсе не так, а непременно делаешь что-то такое большое!.. Отчего ты не хочешь сказать мне?
      - Оттого, что нельзя говорить о том, что у самого еще смутно в голове.
      - Это ничего не значит; ты мне должен сказать, и ты вовсе не потому не говоришь, - вовсе не потому!
      - Почему же?
      - Да потому, что я знаю почему; во-первых, я вижу по книгам, ты что-то такое по русской истории затеваешь - так?.. Да?
      - Может быть, и по русской истории.
      - Но что из нее можно написать?.. Все уж, кажется, написано!
      - Нет, много еще не написано.
      - А именно?
      - А именно, например, - начал князь, закидывая назад свою голову, сколько мне помнится, ни одним историком нашим не прослежены те вольности удельные, которые потом постоянно просыпались и высказывались в московский период и даже в петербургский.
      Елена рассмеялась громким смехом.
      - Вольности еще какие-то нашел! - произнесла она.
      Князь при этом покраснел несколько в лице.
      - Никаких я вольностей, признаюсь, у русского народа не вижу, продолжала Елена.
      - Ты не видишь, а я их вижу! - сказал князь.
      - Но где, скажи, докажи? - воскликнула Елена.
      - Вольности я вижу во всех попытках Новгорода и Пскова против Грозного!.. - заговорил князь с ударением. - Вольности проснувшиеся вижу в период всего междуцарствия!.. Вольности в расколе против московского православия!.. Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех наших украйн!..
      - Какой же результат всех этих вольностей?.. Петербург?.. - возразила ему Елена.
      - Я говорю не о результатах, а о том, что есть же в русском народе настоящая, живая сила.
      - Тебя за эту статью, если ты только напечатаешь ее, так раскатают, так раскатают, как ты и не воображаешь! - произнесла Елена.
      - Но за что же?.. Я могу дурно выполнить, дурно написать - это другое дело; но не за самую мысль.
      - Нет, за самую мысль, потому что в ней ложь и натяжка есть.
      - По-твоему - натяжка, а по-моему, как говорит мое внутреннее чувство, она есть величайшая истина.
      - Чувство ему говорит!.. История - не роман сентиментальный, который под влиянием чувства можно писать.
      - Нет, именно нашу историю под влиянием чувства надобно было бы написать, - чувства чисто-народного, демократического, и которого совершенно не было ни у одного из наших историков, а потому они и не сумели в маленьких явлениях подметить самой живучей силы народа нашего.
      - Никакой такой силы не существует! - произнесла Елена. - Ведь это странное дело - навязывать народу свободолюбие, когда в нем и намека нет на то. Я вон на днях еще как-то ехала на извозчике и разговаривала с ним. Он горьким образом оплакивает крепостное право, потому что теперь некому посечь его и поучить после того, как он пьян бывает!
      - Мало ли что тебе наболтает один какой-нибудь дуралей; нельзя по нем судить о целом народе! - возразил князь.
      - Нет, это не он один, а и более высшие сословия. Ты посмотри когда-нибудь по большим праздникам, какая толпа рвется к подъездам разных начальствующих лиц... Рабство и холопство - это скрывать нечего - составляют главную черту, или, как другие говорят, главную мудрость русского народа.
      - Господин Жуквич, что ли, успел натолковать тебе это?.. И поляков, вероятно, перевознес до небес? - проговорил князь.
      - Нет, я еще до господина Жуквича знала это очень хорошо, и уж, конечно, поляки всегда были и будут свободолюбивее русских! - воскликнула Елена. - Когда еще в целой Европе все трепетало перед королевской властью, а у нас уж король был выборный. На сейме{302} воскликнет кто: "не позволям!" и кончено: тормоз всякому произволу.
      - До многого и докричались вы!..
      - Да, но все-таки кричали, а не низкопоклонничали.
      - Что ж такое кричали?.. И собаки на улице лают беспрестанно, однако от того большой пользы ни им, ни человечеству нет! - возразил князь и сам снова принялся за свою работу.
      Елена даже покраснела вся при этом в лице.
      - Какое глупое сравнение! - произнесла она и, как видно, не на шутку рассердилась на князя, потому что не медля встала и пошла из кабинета.
      - Господин Жуквич послезавтра будет у нас обедать? - крикнул ей вслед князь.
      - Послезавтра! - отвечала Елена, не поворачиваясь к нему.
      - Послезавтра!.. - повторил сам с собою князь.
      II
      Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать, так что в тот день, когда у князя Григорова должен был обедать Жуквич, она сидела в своем будуаре в совершенно распущенной блузе; слегка подпудренные волосы ее были не причесаны, лицо не подбелено. Барон был тут же и, помещаясь на одном из кресел, держал голову свою наклоненною вниз и внимательным образом рассматривал свои красивые ногти.
      - Я вам давно говор, - начал он в одно и то же время грустным и насмешливым голосом, - что в этой проклятой Москве задохнуться можно от скуки!
      - Что же, в Петербурге вашем разве лучше? - возразила ему Анна Юрьевна.
      - Без всякого сомнения!.. Там люди живут человеческой жизнью, а здесь, я не знаю, - жизнью каких-то... - "свиней", вероятно, хотел добавить барон, но удержался.
      - Ужасно какой человеческой жизнью! - воскликнула Анна Юрьевна. - Целое утро толкутся в передних у министров; потом побегают, высуня язык, по Невскому, съедят где-нибудь в отеле протухлый обед; наконец, вечер проведут в объятиях чахоточной камелии, - вот жизнь всех вас, петербуржцев.
      - То для мужчин, а для женщин мало ли есть там развлечений: отличная опера, концерты, театры.
      - Все это и здесь есть; но я не девчонка какая-нибудь, чтобы мне всюду ездить и восхищаться этим...
      - В таком случае, поедемте за границу, - сказал ей на это барон: последнего он даже еще больше желал.
      - Вам за границей в диво побывать!.. Вы никогда там не бывали; mais moi, j'ai voyage par monts et par vaux!..* Не мадонну же рафаэлевскую мне в тысячный раз смотреть или дворцы разные.
      ______________
      * но я, я путешествовала по горам и долам!.. (франц.).
      - Но где же лучше? - воскликнул барон.
      - В молодости, вот где лучше. В молодости везде хорошо, - отвечала ему Анна Юрьевна.
      - Но в эту страну нельзя воротиться, - произнес барон с небольшой улыбкой.
      На этих словах его Анна Юрьевна увидела, что в гостиную входил приехавший князь Григоров.
      - Ah!.. Voila qui nous arrive!* - воскликнула она ему навстречу радостным голосом. - Наконец-то удостоил великой чести посетить.
      ______________
      * А!.. Вот кто к нам прибыл! (франц.).
      Князь пожал руку кузины, пожал руку и барону.
      - Я, шутки в сторону, начинала на тебя сердиться, что ты совсем не ездишь, - говорила Анна Юрьевна.
      - Некогда все было, - отвечал князь.
      - Да что ты такое делаешь? Неужели все целуешься со своей Еленой?.. Не надоело разве тебе еще это?
      - Нет, не надоело.
      - А другой нет у тебя пока никакой?
      - Нет другой пока.
      - Mensonge, je n'en crois rien*.
      ______________
      * Выдумка, я ничему этому не верю (франц.).
      - Но у барона же нет другой, - сказал князь, показывая глазами на барона.
      - Барон что?.. Барон - рыба.
      - Рыба он?
      - Совершенная... мерзлая даже.
      - О, это ужасно! - воскликнул князь. Барон краснел только, слушая этот милый разговор двух родственников.
      - А я, кузина, приехал вас звать сегодня обедать к себе, - продолжал князь.
      - Это что тебе вздумалось? - спросила Анна Юрьевна.
      - Да так, тут один мой знакомый поляк будет у меня обедать, красавец из себя мужчина; приезжайте, пожалуйста!.. Поболтаем о нашей заграничной жизни.
      - А обед будет порядочный?
      - Самолучший заказан повару.
      - Посмотрим! При княгине у тебя в этом случае нехорошо было: она, как немка, только и знала вкус в картофеле да в кофее.
      - Теперь у меня другая хозяйка; а кстати, вы не скомпрометируетесь быть у меня тем, что встретите mademoiselle Жиглинскую?
      - Quelle idee*... Скомпрометируюсь я!.. Меня теперь, я думаю, ничто уж в мире не скомпрометирует!.. А что ж ты барона не зовешь? - прибавила Анна Юрьевна.
      ______________
      * Что за мысль... (франц.).
      - Барон, разумеется, приедет. Приедете? - спросил князь барона.
      - Приеду! - отвечал тот, держа по-прежнему голову потупленною и каким-то мрачным голосом: слова князя о том, что у него будет обедать красивый поляк, очень неприятно отозвались в ухе барона. Надобно сказать, что барон, несмотря на то, что был моложе и красивее Анны Юрьевны, каждую минуту опасался, что она изменит ему и предпочтет другого мужчину. Чтобы предохранить себя с этой стороны, барон, как ни скучно это было ему, всюду ездил с Анной Юрьевной и старался не допускать ее сближаться с кем бы то ни было из мужчин. Князь же, в свою очередь, кажется, главною целию и имел, приглашая Анну Юрьевну, сблизить ее с Жуквичем, который, как он подозревал, не прочь будет занять место барона: этим самым князь рассчитывал показать Елене, какого сорта был человек Жуквич; а вместе с тем он надеялся образумить и спасти этим барона, который был когда-то друг его и потому настоящим своим положением возмущал князя до глубины души.
      Выйдя от Анны Юрьевны, князь отправился домой не в экипаже, а пошел пешком и, проходя по Кузнецкому, он вдруг столкнулся лицом к лицу с шедшим к нему навстречу Николя Оглоблиным.
      - Здравствуйте, князь! - проговорил тот трепещущим от радости голосом.
      В прежнее время князь, встречаясь с Николя, обыкновенно на все его приветствия отвечал только молчаливым кивком головы; но тут почему-то приостановился с ним и пожал даже ему руку.
      Ободренный этим, Николя не преминул повернуться и пойти с князем в одну сторону.
      - Это черт знает, что за город Москва! - заговорил он. - Болтают!.. Врут!.. Так что я хотел ехать к вам и сказать, чтобы вы зажали некоторым господам рот!
      Князь очень хорошо догадался, что такое, собственно, хочет отрапортовать ему Николя.
      - Каким господам? - спросил он его.
      - А таким, которые говорят, что там эта mademoiselle Жиглинская... вы, конечно, знаете ее... будто бы она переехала к вам в дом.
      - Это совершенно верно, что она переехала, - отвечал князь.
      - Да-с... Но что кому до того за дело? Что за дело?.. - горячился Николя. - А ведь знаете, она чудо как хороша собой! - присовокупил он, явно желая тем подольститься к князю.
      - Да, хороша! - отвечал князь. - И вообразите, она мне то же самое про вас говорила; она видела вас там где-то на гуляньи и говорила: "Какой, говорит, красавец из себя Оглоблин".
      - Я?.. Ха-ха-ха! - захохотал Николя. Он заподозрил, что князь над ним подшучивает, и потому сам хотел тоже отойти от него шуточкою.
      - Уверяю вас, - продолжал между тем тот совершенно серьезным голосом, и, чтоб убедиться в том, приезжайте ко мне сегодня обедать, - у меня, кстати, будет Анна Юрьевна.
      - Но, может быть, у вас именинный обед, а я в визитке, - сказал Николя уже серьезно.
      - Никакого нет именинного обеда, а просто знакомые обедают. Приезжайте!.. Можете при этом полюбезничать с mademoiselle Жиглинской.
      - А вы не рассердитесь за это? - спросил Николя, лукаво прищуривая глаза и полагая, что он ужасно ядовито сказал.
      - Нисколько!.. Это совершенно не в наших нравах... Кроме того, у меня еще будет обедать один поляк... этакий, знаете, заклятый патриот польский; ну, а вы, я надеюсь, патриот русский.
      - Надеюсь!.. Надеюсь!.. - шепелявил Николя со смехом, но в то же время самодовольно.
      - А потому, если что коснется до патриотизма, то не ударьте себя в грязь лицом и выскажите все, что у вас на душе, - продолжал князь.