В водовороте

      - Сплетничайте, если вам так этого хочется!.. - отвечал князь; овладевшая им досада все еще не оставляла его.
      - И какой же мы теперь, - продолжал Миклаков, - из всего этого извлечем урок и какое предпримем решение, дабы овцы были целы и волки сыты? Вам голос первой в этом случае, Елена Николаевна.
      - Я тут так близко заинтересована, что никак не могу быть судьей и, конечно, решу пристрастно! - отвечала та.
      - И я уж, конечно! - подхватил князь.
      - Значит, вы одни и решайте; вы и будьте только нашим судьей! - сказала Елена Миклакову.
      - Быть вашим судьей!.. - повторил тот хоть и комически, но не без некоторого, кажется, чувства самодовольства. - Прежде всего-с я желал бы знать, что признает ли, например, Елена Николаевна некоторое нравственное право за мотивами, побуждающими князя известным образом действовать и чувствовать?
      - Признаю отчасти, хотя нахожу, что мотивы эти весьма невысокого сорта.
      - Но все-таки, как бы то ни было, вы не будете, значит, огорчаться, если он совершит когда-нибудь опять подобную выходку?
      - Огорчаться буду, но менее, конечно! - произнесла Елена, взглянув при этом с любовью на князя.
      - Теперь-с к вам обращаю мое слово, - отнесся Миклаков к князю. Будете ли вы в такой мере позволять себе выходить из себя?
      - Я не знаю этого! - возразил князь.
      - Не знаете того! - повторил Миклаков. - Хорошо и то, по крайней мере, что откровенно сказано!.. Теперь, значит, остается внушить княгине, что, ежели она в самом деле любит этого господина, в чем я, признаться сказать, сильно сомневаюсь...
      - И я совершенно в этом сомневаюсь! - подтвердила Елена.
      - Но положим, что любит, то все-таки должна делать это несколько посекретнее и не кидать этим беспрестанно в глаза мужу. Все такого рода уступки будут, конечно, несколько тяжелы для всех вас и заставят вас иногда не совсем искренно и откровенно поступать и говорить, но каждый должен в то же время утешать себя тем, что он это делает для спокойствия другого... Dixi!* - заключил Миклаков.
      ______________
      * Я сказал! (лат.).
      - Но кто же, однако, княгине передаст предназначенное для нее наставление? - спросила Елена.
      - Конечно, уж не я! - отвечал Миклаков. - Потому что я двух слов почти с ней не говаривал... Всего приличнее, я полагаю, внушить ей это князю.
      - Ему-то, ему; но осмелится ли еще он? - заметила ядовито Елена.
      Князь ничего на это не произнес и даже такое имел выражение лица, как будто бы не про него это говорили.
      - Все, значит, поэтому кончено! - воскликнул Миклаков и взялся было за шляпу, чтобы отправиться в Москву, но в это время проворно вошла в комнату Елизавета Петровна.
      - Ни-ни-ни! Не пущу без ужина! - воскликнула она, растопыривая перед ним руки.
      - Да ведь поздно: я пешком пойду! Темь такая, что, пожалуй, с кого-нибудь и шинель снимешь! - проговорил Миклаков.
      - Вы же снимете! - воскликнула Елена.
      - А вы как думаете! - отвечал Миклаков. - Я принадлежу к такого рода счастливцам, которые с других только могут стаскивать что-нибудь, а с меня никто ничего!
      - Чтобы предохранить вас от этого преступления, мы вас в экипаже проводим, - сказал князь. - Потрудись, моя милая, сходить и сказать, чтобы коляска моя сюда приехала! - обратился он к Марфуше.
      Та побежала исполнить его приказание.
      - В коляске меня проводите? Это недурно! - произнес Миклаков снова комически и снова не без оттенка самодовольства.
      Ужином Елизавета Петровна угостила на славу: она своими руками сделала отличнейший бифштекс и цыплят под соусом, но до всего этого ни князь, ни Елена почти не дотронулись; зато Миклаков страшно много съел и выпил все вино, какое только было подано.
      - Ужин для меня, - толковал он своим собеседникам, - самая приятная вещь, так как человек, покончив всякого рода сношения с себе подобными, делается, наконец, полным распорядителем самого себя, своих мыслей и своих чувств.
      Язык, при этих словах, у Миклакова начинал уж немного заплетаться. Когда же он сел в княжеский фаэтон, чтобы ехать в Москву, то как-то необыкновенно молодцевато надел на голову свою кожаную фуражку.
      - Хорошо быть умным человеком: ни за что ни про что катают тебя князья в своих экипажах!.. - говорил он вслух и кивая в это время, в знак прощания, князю головою: выпивши, Миклаков обыкновенно делался откровеннее, чем он был в нормальном своем состоянии!
      II
      Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она только не знала хорошенько, что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же время ясно видела, что они там за что-то поссорились между собой. Требование же князя, чтобы княгиня ехала с ним в экипаже, обрадовало ее до души; она ожидала, что он тут же с ней помирится, и у них начнется прежняя счастливая жизнь. Княгиня, в противоположность Елене, любила все больше представлять себе в розовом, приятном цвете, но князь всю дорогу промолчал, и когда она при прощании сказала ему, что он должен извиняться перед ней в совершенно другом, то он не обратил на эти ее слова никакого внимания, а потом она дня три и совсем не видала князя. Надежды ее, значит, в этом отношении рушились совершенно, и ей вообразилось, что он, может быть, считает ее уже недостойною, чтобы помириться с нею, по случаю ее кокетства с бароном. Княгиня готова была плакать от досады, что держала себя подобным образом с этим господином, и решилась оправдаться перед мужем. Для этого она написала и послала князю такого рода письмо:
      "Я, мой дорогой Грегуар, без вины виновата перед вами, но, клянусь богом, эту вину заставила меня сделать любовь же моя к вам, которая нисколько не уменьшилась в душе моей с того дня, как я отдала вам мое сердце и руку. Вам, вероятно, не нравилось то, что я была слишком любезна с вашим приятелем бароном, но заверяю вас, что барон никогда мне и нисколько не нравился, а, напротив, теперь даже стал противен, и я очень рада буду, когда он уедет. Кокетничая с ним, я думала этим возвратить вашу любовь ко мне, которая была, есть и будет всегда для меня дороже всего, и если вы дадите мне ее снова, я сочту себя счастливейшим существом в мире. Прошу вас убедительно ответить мне и не мучить меня неизвестностью; всегда верная и любящая вас жена
      Е.Григорова".
      Письмом этим княгиня думала успокоить князя; и если заглянуть ему поглубже в душу, то оно в самом деле успокоило его: князь был рад, что подозрения его касательно барона почти совершенно рассеялись; но то, что княгиня любила еще до сих пор самого князя, это его уже смутило.
      Недоумевая, как и что предпринять, он решился подождать Миклакова, который вечером хотел прийти к нему на дачу и действительно пришел.
      - Вот вы с Еленой говорили мне, - начал князь после первых же слов, чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
      Князь подал Миклакову письмо княгини, которое тот внимательно прочел, и вслед за тем все лицо его приняло какое-то умиленное выражение.
      - Какая, однако, отличнейшая женщина княгиня! - воскликнул он.
      - Чем же? - спросил князь, хотя и догадался почти, что хочет сказать Миклаков.
      - Добрейшая и чистейшая женщина, каких когда-либо я встречал, продолжал Миклаков. - Вы сколько лет женаты? - прибавил он князю.
      - Десять лет! - отвечал тот.
      - Шутка!.. И после того, что вы изволили творить против нее, она сохранила такую преданность к вам!.. Не умеете вы, сударь, ценить подобное сокровище, решительно не умеете!..
      - Но Елена, я надеюсь, как женщина, никак не хуже княгини, - проговорил князь.
      - Елена имеет совсем другие достоинства, - сказал Миклаков.
      Друзья после этого замолчали на некоторое время.
      - Как я предсказывал, так и вышло! - начал Миклаков, рассмеясь. - Вся эта история с бароном, от которой вы так волновались и бесились, оказалась сущим вздором.
      - Если она даже вздор, - подхватил князь, - то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение... Что я буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно - жестоко!
      - Зачем писать?.. На словах ей надобно объяснить, - возразил Миклаков.
      - А на словах я не могу, потому что, как и испытал это раз, или наговорю ей каких-нибудь резкостей, чего вовсе не желаю, или сам расчувствуюсь очень.
      - Так как же тут быть? - воскликнул Миклаков.
      - Всего бы было удобнее... - продолжал князь, пожимая плечами, - если бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.
      - Какое поручение? - спросил Миклаков.
      - Поручение объясниться с княгиней.
      - Это с какой мне стати? - воскликнул Миклаков.
      - С такой, что я ваш друг и просил вас о том...
      - Но что же именно объяснять я ей буду? - говорил Миклаков, уже смеясь.
      - Объяснять... - начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая, чтобы она... разлюбила меня, потому что я не стою того, так как... изменил ей... и полюбил другую женщину!
      - Э, нет!.. Этим ни одну женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!
      - Ну, докажите княгине, что я дурак; можно, полагаю, это?
      - Можно! - отвечал совершенно серьезным тоном Миклаков. - Хорошо также ее уверить, что вы и подлец!
      - Уверьте ее, что я и подлец! - подхватил князь.
      Миклаков после этого помолчал немного, а потом присовокупил:
      - Нечестно-то, в самом деле нечестно с ней поступили!
      - Может быть, я не спорю против того; но как же, однако: вы беретесь, значит, и скажете ей?
      - Да, пожалуй! - отвечал Миклаков.
      - А когда именно?
      - Когда хотите, мне все равно.
      - Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..
      - Нет, сегодня нельзя! - сказал наотрез Миклаков, взглянув при этом мельком на свои худые брюки и сапоги в заплатах.
      - Отчего? - спросил князь, вовсе не подозревая, чтобы подобная причина могла останавливать Миклакова.
      - Да оттого, - отвечал тот, - что я должен сообразить несколько и обдумать мое посольство!.. Завтра разве?
      - Ну, завтра!.. В таком случае я пришлю за вами в Москву экипаж, сказал князь.
      - Присылайте! - согласился Миклаков.
      И, придя домой, сей озлобленный человек начал совершать странные над собой вещи: во-первых, еще вечером он сходил в баню, взял там ванну, выбрился, выстригся, потом, на другой день, едва только проснулся, как сейчас же принялся выбирать из своего небогатого запаса белья лучшую голландскую рубашку, затем вытащил давным-давно не надеваемые им лаковые сапоги. Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся, что ему надеть: летняя визитка у него была новее черного сюртука, но зато из такого дешевого трико была сшита, что, конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую; сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх деньми. Миклаков все-таки решился лучше надеть сюртук, предварительно вычистив его самым старательным образом; когда, наконец, за ним приехал экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на ногу: красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного философа может за: ставить позировать!.. Бойкие кони понесли. Миклакова в Останкино. Он всю дорогу думал о княгине и о предстоящем свидании с нею. Она еще и прежде того немного нравилась ему и казалась такой милой и такой чистенькой. В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню{161}. Приехав в Останкино и войдя в переднюю флигеля, занимаемого княгинею, Миклаков велел доложить о себе, и, когда лакей ушел исполнить его приказание, он заметно оставался в некотором волнении. Княгиню тоже удивило это посещение.
      - Проси! - сказала она как-то беспокойно лакею.
      Миклаков вошел.
      Княгиня подала ему свою беленькую ручку.
      - Вы, вероятно, у мужа были? - спросила она его.
      - Нет, я не был у него сегодня, - отвечал Миклаков уже несколько и мрачно.
      - А я полагала, что вы не застали его дома, - продолжала княгиня, все еще думавшая, что Миклаков приехал к князю.
      - Я даже не заходил к нему, - отвечал тот.
      Княгиня дальше не знала, что и говорить с Миклаковым, и только попросила его садиться и сама села.
      Миклаков некоторое время вертел шляпою.
      - Я, собственно, явился к вам... - начал он, немного запинаясь, - не от себя, а по поручению князя.
      - От мужа? - спросила княгиня с испугом и вся краснея в лице.
      - От него-с! - отвечал Миклаков. - Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.
      Княгиня начала почти догадываться, что хочет этим сказать Миклаков, и это еще больше сконфузило ее. "Неужели же князь этому полузнакомому человеку рассказал что-нибудь?" - подумала она не без удивления.
      - А в силу сего последнего обстоятельства, - продолжал Миклаков, - я и сделался невидимым участником ваших бесед семейных и пререканий.
      Удивлению княгини пределов не стало.
      - Признаюсь, я вовсе не желала бы, чтобы кто-нибудь был участником в наших семейных отношениях, - проговорила она.
      Миклаков пожал на это плечами.
      - Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если не выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.
      Княгиня окончательно запылала от стыда и смущения.
      - И князь поручил мне сказать вам, - говорил Миклаков с какой-то даже жестокостью, - что как он ни дорожит вашим спокойствием, счастием, но возвратиться к прежнему чувству к вам он не может, потому что питает пылкую и нежную страсть к другой женщине!
      Княгиня при этих словах из пылающей сделалась бледною.
      - С недобрыми же и нехорошими вестями пришли вы ко мне! - проговорила она.
      - Что делать! - произнес в свою очередь невеселым голосом Миклаков. Но мне хотелось бы, - прибавил он с некоторою улыбкою, - не только что вестником вашим быть, но и врачом вашим душевным: помочь и пособить вам сколько-нибудь.
      - Нет, мне никто и ничем не может пособить! - произнесла княгиня, и слезы полились по ее нежным щечкам.
      - Будто?.. Будто печаль ваша уж так велика? - спросил с участием Миклаков.
      - Очень велика! - отвечала ему княгиня.
      - Гм!.. - произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и как бы собравшись с мыслями, начал. - Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве, что с ума от того на время спятят.
      - А это бывает же? - спросила княгиня.
      - Бывает-с это! - отвечал ей Миклаков торопливо. - И, по-моему, лучшее от того лекарство - самолюбие; всякий должен при этом вспомнить, что неужели он все свое человеческое достоинство поставит в зависимость от капризной воли какого-нибудь господина или госпожи. Нас разлюбили, ну и прекрасно: и мы разлюбим!
      - Хорошо, разлюбим; а как не разлюбляется? - возразила княгиня.
      - Что за вздор: не разлюбляется! - воскликнул Миклаков. - Для этого, мне кажется, стоит только повнимательнее и построже вглядеться в тот предмет, который нас пленяет - и кончено!.. Что вам, например, по преимуществу нравится в князе?
      Княгиня некоторое время затруднялась отвечать на такой вопрос.
      - Ум, конечно? - подхватил Миклаков.
      - Разумеется, ум, потому что мужчина прежде всего должен быть умен, проговорила княгиня.
      - Совершенно верно-с... Жаль только, что женщины иногда совсем не то принимают за ум, что следует!.. В чем именно, по-вашему, ум князя проявляется?
      - Как вам сказать, в чем... Каждое слово его показывает, что он человек умный.
      - Гм... слово! - повторил Миклаков. - Слова бывают разные: свои и чужие, свое слово умное придумать и сказать очень трудно, а чужое повторить - чрезвычайно легко.
      - Так неужели вы думаете, что князь все говорит чужие слова? - спросила княгиня с некоторым оттенком неудовольствия.
      - Я тут ничего не говорю о князе и объясняю только различие между своими словами и чужими, - отвечал Миклаков, а сам с собой в это время думал: "Женщине если только намекнуть, что какой-нибудь мужчина не умен, так она через неделю убедит себя, что он дурак набитейший". - Ну, а как вы думаете насчет честности князя? - продолжал он допрашивать княгиню.
      Та даже вспыхнула от удивления и неудовольствия.
      - Господи, вы уж его и бесчестным человеком начинаете считать!.. Худого же князь адвоката за себя выбрал, - проговорила она.
      - Я опять-таки повторяю вам, - возразил Миклаков, - что я желаю только знать ваше мнение, а своего никакого вам не говорю.
      - Какое же тут другое мое мнение будет; я, без сомнения, признаю князя за самого честного человека!
      - То есть почему это так? Может быть, потому, что, имея семьдесят тысяч годового дохода, он аккуратно платит долги по лавочкам и по булочным?
      Княгиня опять вспыхнула.
      - Нет, не потому, - сказала она явно сердитым голосом, - а вот, например, другой бы муж всю жизнь меня стал обманывать, а он этого, по своей честности, не в состоянии был сделать: говорит мне прямо и искренно!
      - Что ж прямо и искренно говорить!.. - возразил Миклаков. - Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого... И я так понимаю-с, - продолжал он, расходившись, - что князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну женщину - бросил; потом полюбил другую - и ту, может быть, бросит.
      - И все мужчины, я думаю, такие! - сказала княгиня.
      - Нет, не все мужчины такие, - произнес Миклаков.
      - Кто же? Вас, что ли, прикажете считать приятным исключением? спросила его колко княгиня.
      - Да хоть бы меня, пожалуй! - отвечал ей нахально Миклаков.
      Княгиня пожала плечами.
      - Скромно сказано! - проговорила она опять с насмешкой.
      Ее не на шутку начинали сердить эти злые отзывы Миклакова о князе. Положим, она сама очень хорошо знала и понимала, что князь дурно и, может быть, даже нечестно поступает против нее, но никак не желала, чтобы об этом говорили посторонние.
      Миклаков с своей стороны видел, что он мало подействовал на княгиню своими убеждениями, и рассчитал, что на нее временем лучше будет повлиять.
      - А что, скажите, чем вы занимаетесь?.. На что тратите вы ваш досуг? спросил он ее.
      - Да ничем особенно не занимаюсь, - отвечала княгиня.
      - Читаете что-нибудь?.. Музыкой много занимаетесь? - продолжал Миклаков спрашивать.
      - Прежде много занималась, а теперь и та наскучила.
      - Значит, только и делаете, что оплакиваете утраченную любовь вашего недостойного супруга?
      - И того нет: для меня решительно все равно, утратила я его любовь или нет, - произнесла княгиня, сильно досадуя в душе на князя, что он подводит ее под подобные насмешки.
      - Но надобно же, однако, на что-нибудь приятное и занятное направить вам ваше воображение, - говорил Миклаков.
      - Я направлю его к богу и буду просить у него смерти, - отвечала княгиня.
      - Э, пустяки - смерти просить!.. А в карты, скажите, вы любите играть? - спросил ее Миклаков.
      - Люблю! - сказала протяжно княгиня.
      - Ну, хотите, я буду ходить к вам в карты играть, серьезно, по большой?.. Буду вас обыгрывать, - благо у вас денег много.
      Княгиня усмехнулась. Она это предложение Миклакова приняла сначала за шутку.
      - Прикажете или нет? - настаивал тот.
      - Пожалуй, ходите, - отвечала, наконец, княгиня.
      Ей самой немножко улыбнулась мысль о подобном времяпрепровождении.
      - Так, так, значит, на том и покончим! - произнес он, уже вставая и протягивая княгине на прощанье руку.
      Та ему ничего не отвечала и только подала ему тоже свою руку.
      Миклаков ушел.
      Княгиню страшным образом удивило и оскорбило такое посольство от князя. "Разве сам он не мог побеспокоиться и написать ей ответ?.. Наконец, просто сказать ей на словах?.. Зачем же было унижать ее еще в глазах постороннего человека?" - думала княгиня и при этом проклинала себя, зачем она написала это глупое письмо князю, зная по опыту, как он и прежде отвечал на все ее нежные заявления. С настоящей минуты она начала серьезно подумывать, что, в самом деле, не лучше ли ей будет и не легче ли жить на свете, если она разойдется с князем и уедет навсегда в Петербург к своим родным.
      Сам же князь в продолжение всего времени, пока Миклаков сидел у княгини, стоял у окна в своем кабинете и с жадным вниманием ожидал, когда тот выйдет от нее. Наконец, Миклаков показался.
      - Идите сюда скорей! - не утерпел и крикнул ему князь.
      Миклаков подошел было к нему к окну.
      - Идите же в комнату! - крикнул ему еще раз князь.
      Миклаков усмехнулся, мотнул головой и вошел в комнаты.
      - Ну что, говорили? - спросил его стремительно князь.
      - Говорил! - отвечал протяжно Миклаков.
      - Что же вы именно говорили?
      - Говорил, во-первых, что вы человек весьма недалекий, - произнес Миклаков и приостановился на некоторое время, как бы желая наблюсти, какое это впечатление произведет на князя.
      Того, при всем его желании скрыть это, заметно передернуло.
      - Ну-с, далее! - сказал он.
      - Далее я ей объяснил, что вы человек пустой и не совсем даже честный, в отношении ее, по крайней мере!
      - Благодарю, что не во всех уж отношениях! - сказал князь, притворно усмехаясь.
      - Не во всех-с, не во всех! - подхватил Миклаков.
      - Что же она на все это?
      - Она пока еще не соглашается с таким моим мнением, но, во всяком случае, решилась понемногу начать развлекать себя, и я в этом случае предложил ей свое товарищество и партнерство.
      - Предложили? Вот за это спасибо! - воскликнул князь.
      - Предложил; только наперед вам говорю: прошу меня не ревновать, а то я в этих случаях труслив, как заяц: сейчас наутек уйду!
      - Ни взглядом, ни словом не обнаружу сего грубого чувства пред вами, отвечал с оттенком веселости князь. - Но она все-таки не очень огорчилась? прибавил он озабоченным голосом.
      - Нет, по-видимому, не очень.
      - Это и отлично! - произнес князь с видимым удовольствием.
      - Мне, однако, пора домой! - сказал Миклаков.
      - Не смею останавливать!.. Экипаж готов! - сказал князь, с чувством и с благодарностью пожимая руку приятеля.
      Миклаков опять сел в тот же фаэтон и поехал: он и на этот раз думал о княгине. В его зачерствелом и наболевшем сердце как будто бы снова заискрилось какое-то чувство и зашевелились надежды и мечты!
      III
      Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и не получал от жены никакого письма, а княгиня что к ней вовсе и не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
      После 15 августа Григоровы, Анна Юрьевна и Жиглинские предположили переехать с дач в город, и накануне переезда князь, сверх обыкновения, обедал дома. Барон за этим обедом был какой-то сконфуженный. В половине обеда, наконец, он обратился к княгине и к князю и проговорил несколько умиленным и торжественным голосом:
      - А я завтрашний день поблагодарю вас за ваше гостеприимство и попрошу позволения проститься с вами!
      - Вы едете в Петербург? - спросила его княгиня заметно довольным голосом.
      Князь кинул взгляд на барона.
      - Нет, я остаюсь в Москве, - отвечал тот, все более и более конфузясь, - но я буду иметь дела, которые заставляют меня жить ближе к городу, к присутственным местам.
      Князь и княгиня, а также и г-жа Петицкая, обедавшая у Григоровых, посмотрели на барона с некоторым удивлением.
      - Какие же это у вас дела такие? - спросил его князь.
      - Да так... разные, - отвечал уклончиво барон.
      - Разные... - повторил князь. - Но разве от нас вы не могли бы ездить в присутственные места?
      - Далеко, ужасно далеко! - отвечал барон.
      - Что же вы в гостинице, что ли, где-нибудь будете жить? - продолжал князь и при этом мельком взглянул на княгиню. Он, наверное, полагал, что это она потребовала, чтобы барон переехал от них; но та сама смотрела на барона невиннейшими глазами.
      - Я нанял квартиру у Анны Юрьевны, - отвечал барон протяжно.
      - У Анны Юрьевны?.. - воскликнули в один голос Григоровы.
      - Но где же и какая у ней квартира может быть? - подхватила стремительно Петицкая.
      Она успела уже познакомиться с Анной Юрьевной и даже побывать из любопытства в городском ее доме.
      - Внизу. Я весь низ беру себе, - отвечал барон, - главное потому, что мне нужно иметь квартиру с мебелью, а у Анны Юрьевны она вся меблирована, и меблирована прекрасно.
      - Еще бы не прекрасно! - воскликнул князь. - Мало ли чего нет у моей дорогой кузины; вы у ней многое можете найти, - присовокупил он как-то особенно внушительно.
      Г-жа Петицкая при этом потупилась: она обыкновенно всегда, при всяком вольном намеке князя, опускала глаза долу.
      Барон же старался принять вид, что как будто бы совершенно не понял намека князя.
      - Я вас поздравляю: вы непременно влюбитесь в Анну Юрьевну! - объяснила ему прямо княгиня.
      - Влюблюсь? - спросил барон, подняв, как бы в удивлении, свои брови.
      - Непременно, она очень милая, хоть, может быть, и не совсем молода! подхватила княгиня.
      - Совершенно верно; но, к сожалению, я сам мало способен к этому чувству, - проговорил барон.
      - Почему же это?.. Я полагаю, напротив! - сказала с некоторою колкостью княгиня.
      - И я тоже, - поддержала ее г-жа Петицкая.
      - Я так много, - продолжал барон, - перенес в жизни горя, неудач, что испепелил сердце и стал стар душою.
      - А вот Анна Юрьевна накатит вас отличнейшим бургонским, и помолодеете душой, - подхватил князь.
      - Что ты за глупости говоришь! - произнесла княгиня, а г-жа Петицкая опять сделала вид, что ей ужасно было стыдно слушать подобные вольности, и ради этого она позадержала даже немножко дыхание в себе, чтобы заметнее покраснеть.
      - Князь для острого словца не пожалеет и отца! - подхватил с своей стороны, усмехаясь, барон.
      Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал. В видах всего этого барон вознамерился как можно реже бывать дома; но куда деваться ему, где найти приют себе? "К Анне Юрьевне на первый раз отправлюсь!" решил барон и, действительно, на другой день после поездки в парк, он часу во втором ушел пешком из Останкина в Свиблово. Анна Юрьевна, в свою очередь, в это утро тоже скучала. Встретив юный музыкальный талант под руку с юной девицей, она наотрез себе сказала, что между нею и сим неблагодарным все и навсегда кончено, а между тем это ей было грустно, так что Анна Юрьевна, проснувшись ранее обыкновенного поутру, даже поплакала немного; несмотря на свою развращенность и цинизм в понимании любви, Анна Юрьевна наедине, сама с собой, все-таки оставалась женщиной. Приходу барона она обрадовалась, ожидая, что это все-таки немножко развлечет ее.
      - Что ваш князь и княгиня? - спросила она его с первого же слова.
      - А я их не видал сегодня! - отвечал барон.
      Анна Юрьевна до прихода барона сидела в саду в беседке, где и приняла его.
      - L'air est frais aujourd'hui!..* Пора в город переезжать, проговорила она, кутаясь в свой бурнус и затрудняясь на первых порах, о чем бы более интересном заговорить с своим гостем.
      ______________
      * Сегодня свежо!.. (франц.).
      - Нет, что же за холодно; я еще ни разу не надевал своего осеннего пальто! - возразил барон, желая, кажется, представить из себя здорового и крепкого мужчину.
      - Да, но, может быть, вас согревает в Останкине приятная атмосфера, которая вас окружает! - произнесла Анна Юрьевна лукавым голосом.
      - Атмосфера приятная? - переспросил барон, совершенно как бы не поняв ее слов. - Какая же это атмосфера? - прибавил он.
      - Атмосфера в обществе с хорошенькой и милой женщиной, - отвечала Анна Юрьевна. Она сама отчасти замечала, а частью слышала от прислуги своей, что барон ухаживает за княгиней, и что та сама тоже неравнодушна к нему, а потому она хотела порасспросить несколько барона об этом.
      - Да, вот что! - произнес тот. - Но только атмосфера эта скорее холодящая меня, чем согревающая! - заключил он.