В водовороте

      - Но отчего же? - спросила княгиня.
      - Оттого же, что, вероятно, найдутся некоторые люди, которые будут отсоветовать вам взять меня с собою! - отвечала грустным и печальным голосом г-жа Петицкая. Под именем некоторых людей она, конечно, разумела Миклакова, а частию и князя.
      - Никогда я не передумаю, и никто мне не отсоветует этого, - отвечала княгиня с явной настойчивостью; она тоже, в свою очередь, догадалась, кого г-жа Петицкая разумеет под именем некоторых людей.
      - Ну, хорошо, смотрите же! - отвечала ей та и затем вскоре ушла, чтобы поспешить в самом деле сборами.
      - Что вы за сумасшествие делаете, навязывая себе на руки эту скверную бабу! - воскликнул Миклаков, как только остался вдвоем с княгиней.
      - Для вас она скверная, а для меня очень хорошая! - воскликнула ему та упрямым и недовольным голосом.
      - Но чем?.. Разве тем, что низкопоклонница, сплетница и даже развратница! - продолжал восклицать Миклаков.
      Княгиня при таких эпитетах его покраснела.
      - Разве можно так говорить о женщине! - проговорила она: вообще ее часто начинал шокировать грубый и резкий тон Миклакова. - И что всего досаднее, - продолжала она, - мужчины не любят Петицкой за то только, что она умная женщина; а между тем сами говорят, что они очень любят умных женщин.
      - Умную еще какую-то нашли! Она лукавая - это так... - воскликнул Миклаков, - а лукавство никак не ум, которого первый признак есть справедливость и ясность.
      - Нет, умная, не спорьте! - настаивала на своем княгиня. Она придумала взять с собою Петицкую чисто с целью иметь в ней оплот и защиту свою против любви к Миклакову. Она вознамерилась ни на минуту не расставаться с Петицкой, говорить с ней обо всем, советоваться. Подчиняясь суровой воле мужа, который, видимо, отталкивал ее от себя, княгиня хоть и решилась уехать за границу и при этом очень желала не расставаться с Миклаковым, тем не менее, много думая и размышляя последнее время о самой себе и о своем положении, она твердо убедилась, что никогда и никого вне брака вполне любить не может, и мечты ее в настоящее время состояли в том, что Миклаков ей будет преданнейшим другом и, пожалуй, тайным обожателем ее, но и только. По своему несколько мечтательному и идеальному мировоззрению княгиня воображала, что мужчина, если он только истинно любит женщину, может и должен удовольствоваться этим. Но всего этого она не хотела открывать Миклакову и сказала ему несколько иную причину, почему пригласила Петицкую.
      - Как вы не понимаете того! - продолжала она. - Когда Петицкая поедет со мной, то все-таки я поеду с дамой, с компаньонкой, а то мою поездку бог знает как могут растолковать!..
      Миклаков многое хотел было возразить на это княгине, но в это время вошел лакей и подал ему довольно толстый пакет, надписанный рукою князя. Миклаков поспешно распечатал его; в пакете была большая пачка денег и коротенькая записочка от князя: "Любезный Миклаков! Посылаю вам на вашу поездку за границу тысячу рублей и надеюсь, что вы позволите мне каждогодно высылать вам таковую же сумму!" Прочитав эту записку, Миклаков закусил сначала немного губы и побледнел в лице.
      - Этот господин начинает себе очень большие шуточки позволять, проговорил он.
      - Что такое? - спросила его с беспокойством княгиня.
      Миклаков подал ей письмо и деньги.
      Княгиня прочла и тоже заметно сконфузилась.
      - Ну, я с ним поговорю по этому поводу, - продолжал Миклаков; ему и прежде того еще очень хотелось побеседовать с князем. - Доложи князю, что я желаю его видеть, - присовокупил он стоявшему в дверях лакею и ожидавшему приказания.
      - Для чего вы хотите его видеть? - спросила княгиня с беспокойством, когда лакей ушел.
      - Да хоть бы для того, чтобы отдать ему деньги назад, - отвечал Миклаков.
      Лакей снова возвратился и доложил, что князь просит Миклакова в кабинет.
      Тот торопливо пошел туда.
      Княгиня осталась в сильно тревожном состоянии.
      Войдя к князю, Миклаков довольно небрежно поклонился ему и сейчас же сел.
      - Я получил от вас какое-то странное письмо с приложением к оному и пришел вам возвратить все сие! - проговорил он насмешливо и бросил на стол перед князем письмо и деньги.
      - Отчего же странное? - спросил тот несколько сконфуженным тоном.
      Миклаков пожал, как бы от удивления, плечами.
      - Потому что я никогда, сколько помню, не говорил вам ни о каких моих нуждах, никогда не просил у вас денег взаймы, с какой же стати вы пожелали сделать мне презент?
      - Я полагал, что ваши средства недостаточны настолько, чтобы жить на них за границею, - проговорил князь довольно ровным голосом.
      - Так на какие же средства, по-вашему, я мог рассчитывать, едучи за границу? На средства княгини, что ли?.. - спросил его Миклаков, устремляя на князя пронзительный взгляд. - Сколько я ни ожидал слышать от вас дурное мнение о себе, но такого, признаюсь, все-таки не чаял, а потому позвольте вас разубедить в нем несколько. Я-с потому только еду за границу, что могу там существовать независимо ни от кого в мире. Я выслужил пенсию в тысячу двести рублей!.. У меня есть, кроме того, маленький капитал, за который я продал на днях мою библиотеку!
      - В таком случае я очень рад за вас, - прервал его князь, с трудом сдерживая себя и как-то порывисто кидая валявшиеся на столе деньги в ящик, он полагал, что этим кончится его объяснение с Миклаковым, но тот, однако, не уходил.
      - И вообще я желал бы знать, - начал Миклаков снова, - что хорошо ли вы обдумали ваше решение отправить княгиню за границу и чтобы я ей сопутствовал?
      Князь только сделал на это презрительную гримасу и молчал. Миклаков заметил это и еще более взбесился.
      - Вам, как я слышал, написал кто-то какую-то сплетню про меня и про княгиню, - продолжал он. - Оправдываться, в этом случае я не хочу, да нахожу и бесполезным, а все-таки должен вам сказать, что хоть вы и думаете всеми теперешними вашими поступками разыграть роль великодушного жорж-зандовского супруга Жака{279}, но вы забываете тут одно, что Жак был виноват перед женой своей только тем, что был старше ее, и по одному этому он простил ее привязанность к другому; мало того, снова принял ее, когда этот другой бросил ее. В положение его вы никак не можете стать, потому что, прежде всего, сами увлеклись другой женщиной, погубили ту совершенно и вместе с тем отринули от себя жену вашу!.. Если бы даже кто и полюбил княгиню, то во всяком случае поступил бы не бесчестно против вас в силу того, что поднял только брошенное!
      Князю, наконец, стали казаться все эти рассуждения Миклакова каким-то умышленным надругательством над ним.
      - Я удивляюсь, к чему вы все это говорите? - произнес он едва сдерживаемым от бешенства голосом.
      - Да к тому, чтобы вы себя-то уж не очень великодушным человеком считали, - отвечал Миклаков, - так как многие смертные делают то же самое, что и вы, только гораздо проще и искреннее и не быв даже сами ни в чем виноваты, а вы тут получаете должное возмездие!
      Князь не в состоянии был далее выдерживать.
      - Да кто ж, черт возьми! - воскликнул он, ударив кулаком по столу. Дал вам право приходить ко мне и анализировать мои чувства и поступки? Я вас одним взмахом руки моей могу убить, Миклаков! Поймите вы это, и потому прошу вас оставить меня!
      Говоря это, князь поднялся перед Миклаковым во весь свой огромный рост. Тот тоже встал с своего места и, как еж, весь ощетинился.
      - Это так, вы сильнее меня! - начал он, стараясь сохранить насмешливый тон. - Но против силы есть разные твердые орудия! - присовокупил он и положил руку на одно из пресс-папье.
      В это время быстро вошла в кабинет княгиня, ходившая уже по зале и очень хорошо слышавшая разговор мужа с Миклаковым.
      - Князь, умоляю вас, успокойтесь! - обратилась она прежде к мужу. Миклаков, прошу вас, уйдите!.. Я не перенесу этого, говорю вам обоим!
      Князь ничего на это не сказал жене, даже не взглянул на нее, но, проворно взяв с окошка свою шляпу, вышел из кабинета и через несколько минут совсем ушел из дому.
      Миклаков между тем стал ходить по комнате.
      - Какой сердитенький барин, а? - говорил он, потирая руки. - Не любит, как против шерсти кто его погладит!..
      Княгиня, в свою очередь, принялась почти рыдать.
      - Вы-то же о чем плачете? - спросил ее с досадой Миклаков.
      - Так... я уж знаю, о чем! - отвечала она.
      Во всей предыдущей сцене Миклаков показался княгине человеком злым, несправедливым и очень неделикатным.
      - Если вы когда-нибудь опять затеете подобное объяснение с мужем, я возненавижу вас! - проговорила она сквозь слезы.
      - Я же виноват! - произнес с удивлением Миклаков, видимо, считавший себя совершенно правым.
      * * *
      Князь в это время шел по направлению к квартире Елены, с которой не видался с самого того времени, как рассорился с нею. Он думал даже совсем с ней более не видаться: высказанное ею в последний раз почти презрение к нему глубоко оскорбило и огорчило его. В первые дни, когда князь хлопотал об отъезде жены за границу, у него доставало еще терпения не идти к Елене, и вообще это время он ходил в каком-то тумане; но вот хлопоты кончились, и что ему затем оставалось делать? Мысль о самоубийстве как бы невольно начала ему снова приходить в голову. "Умереть, убить себя!" - помышлял князь в одно и то же время с чувством ужаса и омерзения, и его в этом случае не столько пугала мысль Гамлета о том, "что будет там, в безвестной стороне"{281}, князь особенно об этом не беспокоился, - сколько он просто боялся физической боли при смерти, и, наконец, ему жаль было не видать более этого неба, иногда столь прекрасного, не дышать более этим воздухом, иногда таким ароматным и теплым!.. О каких-нибудь чисто нравственных наслаждениях князь как-то не вспоминал, может быть, потому, что последнее время только и делал, что мучился и страдал нравственно.
      Очутившись на улице, князь сообразил только одно - идти к Елене, чтобы и с ней покончить все и навсегда, а потом, пожалуй, и пулю себе в лоб... Елена между тем давно уж и с нетерпением поджидала его. Побранившись в последнее свидание с князем, она нисколько не удивлялась и не тревожилась тем, что он нейдет к ней, так как понимала, что сама сделала бы то же самое на его месте. В это время Елена услыхала от Миклакова, что князь отправляет жену за границу, - это ей было приятно узнать, и гнев на князя в ней окончательно пропал. Но вот, однако, князь не шел целую неделю. Елене начинало делаться скучно; чтобы наполнить чем-нибудь свое время, она принялась шить наряды своему малютке и нашила их, по крайней мере, с дюжину; князь все-таки не является. Терпение Елены истощилось; она приготовилась уже написать князю бранчивое письмо и спросить его, "что это значит, и по какому праву он позволяет себе выкидывать подобные штучки", как вдруг увидела из окна, что князь подходит к ее домику. Первым движением Елены была радость, но она сдержала ее, села на свое обычное место, взяла даже работу свою в руки и приняла как бы совершенно спокойный вид. Князь, войдя, слегка пожал ей руку. Его искаженное и явно дышавшее гневом лицо смутило несколько Елену, и при этом она хорошенько не знала, на нее ли князь продолжает сердиться или опять дома он чем-нибудь, благодаря своей глупой ревности, был взбешен.
      - А что, Колю могу я видеть? - спросил князь, почти не глядя на Елену.
      - Он у себя в детской, - отвечала она.
      Князь прошел туда. Ребенок спал в это время. Князь открыл полог у его кроватки и несколько времени с таким грустным выражением и с такой любовью смотрел на него, что даже нянька-старуха заметила это.
      - Да не прикажете ли, батюшка, я разбужу его и покажу вам? проговорила она.
      - Нет, не надо! - отвечал князь, вздохнув, и потом, снова возвратясь к Елене, сел невдалеке от нее.
      Та как бы старательнейшим образом продолжала работу свою.
      - Я хотел бы вас спросить... - заговорил князь, по-прежнему не глядя на Елену, - о том презрении, которое вы так беспощадно высказали мне в прошлый раз: что, оно постоянно вам присуще?.. - И князь не продолжал далее.
      Елена поняла всю серьезность и щекотливость этого вопроса.
      - А если бы я питала такое презрение к тебе, то как ты думаешь, я оставалась бы с тобой хоть в каких-нибудь человеческих отношениях, а не только в тех, в каких я нахожусь теперь? - спросила она его в свою очередь.
      - Не успела еще прервать их, - отвечал князь, грустно усмехнувшись. Ты сама говорила, что прежде иначе меня понимала.
      - Долго что-то очень собираюсь прервать их... Ты не со вчерашнего дня страдаешь и мучишься о супруге твоей и почти пламенную любовь выражаешь к ней в моем присутствии. Кремень - так и тот, я думаю, может лопнуть при этом от ревности.
      Князь опять грустно усмехнулся.
      - Ревность не заставляет же нас высказывать презрение к тому человеку, которого мы ревнуем, - проговорил он.
      - Но в минуты ревности я, может быть, тебя и презираю, - я не скрою того!.. Может быть, даже убить бы тебя желала, чего я в спокойном состоянии, как сам ты, конечно, уверен, не желаю...
      Елена на этот раз хотела успокоить князя и разубедить его в том, что высказала ему в порыве досады, хотя в глубине души и сознавала почти справедливость всего того, что тогда говорила.
      - А что, как ты думаешь, если бы я все твои выходки по случаю супруги встречала равнодушно, как это для тебя - лучше или хуже бы было? - спросила она.
      - По крайней мере, покойней бы было, - возразил князь.
      - А, покойней... Ну, того мужчину нельзя поздравить с большим уважением от женщины, если она какие-нибудь пошлости и малодушие его встречает равнодушно, - тут уж настоящее презрение, и не на словах только, а на самом деле; а когда сердятся, так это еще ничего, - значит, любят и ценят! проговорила Елена.
      Князь, с своей стороны, тоже при этом невольно подумал, что если бы Елена в самом деле питала к нему такое презрение, то зачем же бы она стала насиловать себя и не бросила его совершенно. Не из-за куска же хлеба делает она это: зная Елену, князь никак не мог допустить того.
      - Ну, не извольте дуться, извольте быть веселым! - проговорила она, вставая с своего места и садясь князю на колени. - Говорят вам, улыбнитесь! - продолжала она, целуя и теребя его за подбородок.
      Князь, наконец, слегка улыбнулся.
      - Будет уж, довольно оплакивать супругу!.. - не утерпела Елена и еще раз его кольнула. - Говорят, она едет за границу? - прибавила она.
      - Едет.
      - А когда?
      - Дня через три.
      - И Миклаков тоже едет?
      - И он едет.
      - Но чем же они жить будут за границей?
      - У Миклакова свое есть, а княгине я отдал третью часть моего состояния, - отвечал князь.
      - Ну вот, душка, merci за это, отлично ты это сделал! - проговорила Елена и опять начала целовать князя. - Знаешь что, - продолжала она потом каким-то даже заискивающим голосом, - мне бы ужасно хотелось проститься с княгиней.
      - Это зачем? - спросил князь почти с удивлением.
      - Так, мне хочется сказать ей на дорогу несколько моих добрых пожеланий!.. Но дело в том: если мне ехать к вам, то княгиня, конечно, меня не примет.
      - Вероятно! - подтвердил князь.
      - И потому нельзя ли мне просто ехать на железную дорогу, - продолжала Елена опять тем же заискивающим голосом, - и там проститься с княгиней?
      Князь молчал, но по лицу его заметно было, что такое намерение Елены ему вовсе не нравилось.
      - Ведь ты поедешь провожать ее? - присовокупила между тем Елена.
      - Может быть! - отвечал протяжно князь.
      - В таком случае мы поедем с тобой вместе.
      - Но я думал было поехать ее провожать из дому, да и ловко ли нам вместе с тобой туда приехать? - возразил на это князь.
      - Напротив, тебе одному ехать, по-моему, неловко! - воскликнула Елена.
      - Почему неловко? - спросил князь.
      - Потому что супруга твоя уезжает с обожателем своим, и ты чувствительнейшим образом приедешь провожать ее один; а когда ты приедешь со мной, так скажут только, что оба вы играете в ровную!
      - И то дело! - согласился, усмехнувшись, князь.
      * * *
      В день отъезда княгини Григоровой к дебаркадеру Николаевской железной дороги подъехала карета, запряженная щегольской парою кровных вороных лошадей. Из кареты этой вышли очень полная дама и довольно худощавый мужчина. Это были Анна Юрьевна и барон. Анна Юрьевна за последнее время не только что еще более пополнела, но как-то даже расплылась.
      - Мы хоть здесь с ней простимся! - говорила она, с усилием поднимаясь на лестницу и слегка при этом поддерживаемая бароном под руку. - Я вчера к ней заезжала, сказали: "дома нет", а я непременно хочу с ней проститься!
      Затем Анна Юрьевна прошла в залу 1-го класса. Барон последовал за ней.
      Там уж набралось довольно много отъезжающих, но княгини еще не было.
      - Подождемте здесь ее, она непременно сегодня выезжает!.. - говорила Анна Юрьевна, тяжело опускаясь на диван.
      Лицо барона приняло скучающее выражение и напомнило несколько то выражение, которое он имел в начале нашего рассказа, придя с князем в книжную лавку; он и теперь также стал рассматривать висевшую на стене карту. Наконец, Анна Юрьевна сделала восклицание.
      - Ну вот, слава богу, приехала! - говорила она, поднимаясь с своего места и идя навстречу княгине, входившей в сопровождении г-жи Петицкой.
      Обе они были одеты в одинаковые и совершенно новые дорожные платья.
      - Я хоть здесь хотела перехватить вас, - говорила Анна Юрьевна, пожимая руку княгини.
      Г-жа Петицкая скромно, но в то же время с глубоким уважением поклонилась Анне Юрьевне.
      - А вы тоже приехали проводить княгиню? - спросила та.
      - О, нет, я с ними еду компаньонкой за границу! - отвечала г-жа Петицкая, не поднимая глаз.
      - Компаньонкой? - переспросила Анна Юрьевна. - А мне этот дуралей Оглоблин что-то такое приезжал и болтал, что Миклаков тоже едет за границу... - присовокупила она.
      При этом княгиня и Петицкая покраснели: одна от одного имени, другая от другого.
      - Да, он тоже едет! - отвечала княгиня, не смотря на Анну Юрьевну, или, лучше сказать, ни на кого не смотря.
      Барон, молча поклонившись княгине и Петицкой, устремил на первую из них грустный взгляд: он уже слышал о странном выборе ею предмета любви и в душе крайне удивлялся тому.
      Наконец, в зале показался Миклаков. Он к обществу княгини не подошел даже близко, а только поклонился всем издали.
      Барон продолжал грустно смотреть на княгиню.
      - А что же муж твой не приедет проводить тебя? - спросила Анна Юрьевна княгиню.
      - Нет, он приедет! - отвечала та, продолжая по-прежнему ни на кого не смотреть, и в то же время лицо ее горело ярким румянцем.
      Незадолго до звонка появился князь с Еленой, при виде которой княгиня окончательно смутилась: она никак не ожидала когда-нибудь встретиться с этой женщиной.
      Елена сначала поклонилась всем дамам общим поклоном.
      - Хороша, хороша!.. - сказала ей укоризненным голосом Анна Юрьевна. Меня из-за вас из службы выгнали, а вы и глаз ко мне не покажете!
      - Но я все это время была больна! - отвечала Елена.
      - Ах, господи! Вашей болезнью не годы же бывают больны! - воскликнула Анна Юрьевна. - А лучше просто признайтесь, что вам не до меня было.
      - Если не до вас, так и ни до кого в мире! - подхватила Елена.
      - Это еще может быть! - согласилась Анна Юрьевна.
      Елена после того обратилась к княгине, и, воспользовавшись тем, что та стояла несколько вдали от прочих, она скороговоркой проговорила:
      - Князь сказал мне, что на дому вы меня не примете, а потому я хотела по крайней мере здесь, на пути вашем, пожелать вам всего хорошего... Меня вы, конечно, ненавидите и презираете, но я не так виновата, как, может быть, кажусь вам! Дело все в разнице наших убеждений: то, что, вероятно, вам представляется безнравственным, по-моему, только право всякой женщины, а то, что, по-вашему, священный долг, я считаю одним бесполезным принуждением и насилованием себя! Вам собственно я никогда не желала сделать ни малейшего зла, и теперь мое самое пламенное желание, чтобы вы были вполне и навсегда счастливы во всю вашу будущую жизнь.
      - Я на вас нисколько и не сержусь! - отвечала тоже торопливо княгиня и вместе с тем поспешила отойти от Елены и стать около Анны Юрьевны.
      Елена при этом невольно улыбнулась про себя: она видела, что княгиня не поняла ни слов ее, ни ее желанья сказать их. Затем Елена начала наблюдать за князем, интересуясь посмотреть, как он будет держать себя в последние минуты перед расставанием с женой. Она непременно ожидала, что князь подойдет к княгине, скажет с ней два - три ласковых слова; но он, поздоровавшись очень коротко с бароном, а на Миклакова даже не взглянув, принялся ходить взад и вперед по зале и взглядывал только при этом по временам на часы.
      Наконец, пробил звонок. Все проворно пошли к выходу, и княгиня, только уже подойдя к решетке, отделяющей дебаркадер от вагонов, остановилась на минуту и, подав князю руку, проговорила скороговоркой:
      - Прощайте!
      - Прощайте! - протянул несколько подольше ее князь.
      У княгини при этом глаза мгновенно наполнились слезами. Выражение же лица князя, как очень хорошо подметила Елена, было какое-то неподвижное. Вслед за княгиней за решетку шмыгнула также и г-жа Петицкая. Миклаков, как-то еще до звонка и невидимо ни для кого, прошел и уселся во II-м классе вагонов; княгиня с Петицкой ехали в 1-м классе. Вскоре после того поезд тронулся.
      Анна Юрьевна направилась опять к выходу, к своей карете, и, идя, кричала князю:
      - Приезжай как-нибудь ко мне обедать!
      - Приеду! - отвечал тот, идя в свою очередь с понуренной головой около Елены.
      Когда стали сходить с лестницы, барон опять поддержал Анну Юрьевну слегка за руку.
      За их экипажем поехали также и князь с Еленой. Выражение лица его продолжало быть каким-то неподвижным. У него никак не могла выйти из головы только что совершившаяся перед его глазами сцена: в вокзале железной дороги съехались Анна Юрьевна со своим наемным любовником, сам князь с любовницей, княгиня с любовником, и все они так мирно, с таким уважением разговаривали друг с другом; все это князю показалось по меньшей мере весьма странным! Но Елену в это время занимала совершенно другая мысль: ей очень не понравилось присутствие Петицкой около княгини.
      - Петицкая тоже за границу поехала с княгиней? - спросила она.
      - Тоже! - отвечал князь.
      - Ну, в таком случае поздравляю: она через неделю же поссорит княгиню с Миклаковым!
      - Это уж их дело! - произнес князь.
      - Нет, и твое! - возразила ему Елена. - Потому что княгиня тогда опять вернется к тебе!
      - Нет, это благодарю покорно! Я ее больше не приму.
      - Нет, ты примешь, если только ты порядочный человек! - повторила ему настойчиво Елена.
      Князь при этом пожал плечами и немного усмехнулся.
      - Я, кажется, по-твоему, все на свете должен делать, что только мне неприятно! - произнес он.
      - А не принимай в таком случае на себя роли, которая тебе не свойственна!.. - заметила ему ядовито Елена.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      I
      Вскоре после отъезда княгини Григоровой за границу Елена с сыном своим переехала в дом к князю и поселилась на половине княгини.
      Между московской и петербургской родней князя это произвело страшный гвалт. Все безусловно винили князя, даже добрейшая Марья Васильевна со смертного одра своего написала ему строгое письмо, в котором укоряла его, зачем он разошелся с женой.
      Князь не дочитал этого письма и разорвал его. Николя Оглоблин, самодовольно сознававший в душе, что это он вытурил княгиню за границу, и очень этим довольный, вздумал было, по своей неудержимой болтливости, рассказывать, что княгиня сама уехала с обожателем своим за границу; но ему никто не верил, и некоторые дамы, обидевшись за княгиню, прямо объяснили Николя, что его после этого в дом принимать нельзя, если он позволяет себе так клеветать на подобную безукоризненную женщину. Николя, делать нечего, стал прималчивать и только сильно порывался заехать к князю и рассказать ему, что о нем трезвонят; но этого, однако, он не посмел сделать; зато Елпидифор Мартыныч, тоже бывавший по своей практике в разных сферах и слышавший этот говор, из преданности своей к князю Григорову решился ему передать и раз, приехав поутру, доложил ему голосом, полным сожаления:
      - А тут, по Москве, какая болтовня идет.
      - О чем это? - спросил его князь довольно сурово.
      - Да вот... все о том, что Елена Николаевна переехала к вам в дом! начал Елпидифор Мартыныч с небольшой улыбочкой. - Раз при мне две модные дамы приехали в один дом и начали квакать: "Как это возможно!.. Как это не стыдно!.." В Москве будто бы никогда еще этого и не бывало... Господи, боже мой! - думаю. - Сорок лет я здесь практикую и, может, недели не прошло без того...
      С каждым словом Елпидифора Мартыныча лицо князя делалось все более и более недовольным и сумрачным.
      - Ну, я попросил бы вас, - сказал он презрительным тоном, когда Елпидифор Мартыныч кончил, - не передавать мне разного вздору. Я нисколько не интересуюсь знать, кто и что про меня говорит.
      Елпидифор Мартыныч, конечно, этим замечанием был несколько опешен и дал себе слово не беспокоить более князя своим участием.
      * * *
      Прошло таким образом более полугода. Князь заметно успокоился душой: он стал заниматься много чтением и вряд ли не замышлял кое-что написать!.. Но про Елену никак нельзя было сказать того: читать, например, она совершенно перестала, потому что читать какие-нибудь очень, может быть, умные вещи, но ничего не говорящие ее сердцу, она не хотела, а такого, что бы прямо затрогивало ее, не было ничего под руками; кроме того, она думала: зачем читать, с какою целию? Чтобы только еще больше раздражать и волновать себя?.. В жизни Елена миллионной доли не видала осуществления тому, что говорили и что проповедовали ее любимые книги. Ребенка своего Елена страстно любила, но в то же время посвятить ему все дни и часы свои она не хотела и находила это недостойным всякой неглупой женщины, а между тем чем же было ей занять себя? При этой мысли Елена начинала очень жалеть о своей прежней службе, которая давала ей возможность трудиться все-таки на более широком поприще, и, наконец, за что же лишили ее этого места! За то, что она сделалась матерью?.. А если б она замужем была, так ей, вероятно, дали бы в этом случае вспомоществование. Такого рода логики и нравственности Елена решительно не могла понять, и желание как-нибудь и чем-нибудь отомстить России и разным ее начальствам снова овладело всем существом ее. Жизнь в доме князя тоже стала казаться Елене пошлою, бесцветною. Ей мечтались заговоры, сходки в подземелье, клятвы на кинжалах и, наконец, даже позорная смерть на площади, посреди благословляющей втайне толпы. Сравнивая свое настоящее положение с тем, которого она жаждала и рисовала в своем воображении, Елена невольно припоминала стихотворение Лермонтова "Парус" и часто, ходя по огромным и пустым комнатам княжеского дома, она повторяла вслух и каким-то восторженным голосом:
      Под ним струя светлей лазури,
      Над ним луч солнца золотой,
      А он, мятежный, просит бури,
      Как будто в бурях есть покой!
      Всего этого князь ничего не замечал и не подозревал и, думая, что Елена, по случаю отъезда княгини, совершенно довольна своей жизнию и своим положением, продолжал безмятежно предаваться своим занятиям; но вот в одно утро к нему в кабинет снова явился Елпидифор Мартыныч. Князь заранее предчувствуя, что он опять с какими-нибудь дрязгами, нахмурился и молча кивнул головой на все расшаркиванья Елпидифора Мартыныча, который, однако, нисколько этим не смутился и сел. Видя, что князь обложен был разными книгами и фолиантами, Елпидифор Мартыныч сказал:
      - За учеными трудами изволите обретаться!
      Князь молчал и держал глаза опущенными в одну из книг.
      - А я сейчас к малютке вашему заходил, - краснушка в городе свирепствует! - продолжал Елпидифор Мартыныч, думая этим заинтересовать князя, но тот все-таки молчал. - Лепетать уж начинает и как чисто при мне выговорил два слова: няня и мама, - прелесть! - подольщался Елпидифор Мартыныч.
      На князя, однако, и то не действовало: он не поднимал своих глаз от книги.
      Елпидифор Мартыныч затем перешел, видимо, к главному предмету своего посещения.
      - А что, бабушка его не была у вас? - спросил он.
      - Какая бабушка? - спросил его в свою очередь князь, не поняв его сначала.
      - Елизавета Петровна-с! - отвечал Елпидифор Мартыныч. - Она идти хочет к вам с объяснением: "Дочь, говорит, теперь на глазах всей Москвы живет у него в доме, как жена его, а между тем, говорит, он никого из нас ничем не обеспечил".
      - Как, я ее не обеспечил?.. Она получает, что ей назначено! - сказал князь с сердцем и презрением.
      - Знаю это я-с! - подхватил Елпидифор Мартыныч. - Сколько раз сама мне говорила: "Как у Христа за пазухой, говорит, живу; кроме откормленных индеек и кондитерской телятины ничего не ем..." А все еще недовольна тем: дерзкая этакая женщина, нахальная... неглупая, но уж, ух, какая бедовая!
      Елпидифор Мартыныч нарочно бранил Елизавету Петровну, чтобы князь не заподозрил его в какой-нибудь солидарности с ней; кроме того, он думал и понапугать несколько князя, описывая ему бойкие свойства его пришлой тещеньки.
      - Чего ж еще она желает? - спросил тот.
      - К-ха! - откашлянулся Елпидифор Мартыныч. - Да говорит, - продолжал он, - "когда князь жив, то, конечно - к-ха! - мы всем обеспечены, а умер он, - что, говорит, тогда с ребенком будет?"
      - О ребенке она не беспокоилась бы, - возразил князь, потупляясь, ребенок будет совершенно обеспечен на случай моей смерти.
      - И о дочери также говорит: "Что, говорит, и с той будет?"
      - И дочь ее будет обеспечена! - продолжал князь.
      - Ну, и о себе, должно быть, подумывает: "И мне бы, говорит, следовало ему хоть тысчонок тридцать дать в обеспечение: дочь, говорит, меня не любит и кормить в старости не будет".
      Князь при этом взглянул уже с удивлением на Елпидифора Мартыныча.