Стражи утраченной магии

      Колокольчики слабо звякнули. Густав услыхал звук крадущихся шагов, приближающихся к шатру. Лошадь неистово заржала. Чувствовалось, она крайне напугана, чего никогда не случалось с этим хорошо вышколенным животным. Затем раздался треск и дробный стук копыт. Лошадь Густава, привыкшая к сражениям и не боявшаяся сотни нацеленных на нее вражеских копий, порвала привязь и унеслась в кусты.
      Густав вполне понимал свою боевую подругу. Ему тоже доводилось видеть сотню нацеленных на него вражеских копий, но он еще никогда не испытывал такого страха, какой охватил его сейчас. К нему приближалось зло. Дьявольское зло. Древнее зло, появившееся раньше, чем был создан мир. Умевший различать все виды магии, Густав без труда узнал магию Пустоты.
      Владевший этой магией был отнюдь не из числа бродячих чародеев с их жалким колдовством. Нет, он обладал силой, с какой Густав еще ни разу не сталкивался. И старый рыцарь не был уверен, сумеет ли он одолеть эту силу.
      Шаги становились все громче. Смрад Пустоты делался все гуще, заставляя судорожно сжиматься желудок Густава. Дышать этим воздухом было все равно что вдыхать воду, перемешанную с жиром.
      Чья-то рука коснулась стенки шатра. Колокольчики снова зазвенели, но Густав не слышал их из-за стука крови, прилившей к вискам. Лоб его покрылся испариной. Во рту пересохло, ладони сделались липкими. Густаву оставалось одно из двух: либо подняться, облачиться в магические доспехи и атаковать чародея за пределами шатра, либо дождаться, пока тот появится сам.
      Густав твердо решил не выходить и притворился спящим. Ему хотелось увидеть адепта Пустоты, который так долго и терпеливо выслеживал его. Густава интересовала причина столь пристального внимания к своей персоне. Лежать с закрытыми глазами — это требовало исключительных волевых усилий. Густав попытался, насколько возможно, унять бешено стучащее сердце.
      Он услышал звук треснувшей материи — незваный гость прорвался в шатер сзади. Серебряные колокольчики устроили яростный трезвон. Густав подумал, что от такого шума он вполне может проснуться. Он фыркнул и сел на постели, протирая глаза левой рукой.
      Незнакомец вполз в шатер на четвереньках. Тьма мешала Густаву разглядеть его.
      — Кто здесь? — спросил он якобы сонным голосом и одновременно чиркнул большим пальцем правой руки по серной палочке.
      Вспыхнул огонь. Густав поднес зажженную палочку к лицу незнакомца… Перед ним на четвереньках стояла женщина удивительной, невероятной красоты. У нее были большие лучистые синие глаза, полные алые губы, волосы цвета осенних кленовых листьев. Женщина была одета в ярко-зеленое бархатное платье с глубоким вырезом. Через вырез соблазнительно перевешивались белые налитые груди.
      — Я совсем одна, — почти прошептала она. — Мне негде провести ночь.
      Густаву вновь стало трудно дышать; зловоние гниющего тела становилось невыносимым.
      Он пристально вгляделся в женщину, и обманчивый образ дрогнул и рассыпался, словно лед под ударами молота.
      Вместо красивого лица Густав увидел жуткое и отталкивающее зрелище.
      Перед ним был череп давно разложившегося и сгнившего трупа. К черепу цеплялось несколько клочков сгнившей кожи. Живые глаза исчезли, но в пустых глазницах светился злобный, хитрый и изворотливый ум. Густав не увидел в них ни жалости, ни пощады, ни сострадания. Там не было ни ненависти, ни алчности, ни похотливой страсти. В них было только одно: Пустота.
      Пустота. Она возникла раньше, чем явились боги и создали этот мир. И она останется, когда боги удалятся и наступит конец света. Он увидел в этих глазах такую же пустоту, какая была у него в сердце, когда умерла Адела.
      В этих глазах Густав увидел и свою смерть. Он не сумеет справиться с этим исчадием. Он даже не сможет пошевелить рукой, чтобы защититься. Сила Пустоты опустошила его, выжала до капли, лишила воли к жизни.
      Серная палочка догорела, опалив Густаву пальцы. Боль напомнила ему, что он пока еще жив, а значит — может сражаться. Прежде чем огонь погас, Густав успел заметить в костлявой руке трупа небольшой костяной нож.
      Порождение Пустоты бросилось на Густава и ударило ножом. Нападение было быстрым и точно рассчитанным — костлявая рука метила прямо в сердце. Если бы не мгновенно возникшие доспехи Владыки, жизнь старого рыцаря неминуемо оборвалась бы.
      Нож ударился о сталь. Доспехи отвернули костяное лезвие от сердца, но полностью защитить Густава не смогли. Благословенные доспехи Владыки можно было пробить лишь несколькими видами оружия, одним из которых было оружие, наделенное магической силой Пустоты. Лезвие ножа, метившее в сердце, ударило Густава в левое плечо.
      Ужасная, жгучая боль пронзила все его тело и добралась до самой души. От боли у Густава свело желудок, что вынудило его скрючиться.
      Труп издал какой-то нечеловеческий звук, сдавленный яростный крик, исходивший словно из могильной глубины. Преодолевая неимоверную боль, от которой все закружилось и поплыло перед глазами, Густав поднял меч. Труп находился совсем рядом. Густав ощущал, как по металлу доспехов царапают мертвые ногти. Густав из последних сил вонзил меч прямо в грудь исчадия Пустоты.
      Он ожидал, что меч ударит по кости, но лезвие натолкнулось на стальные доспехи. Отдача была настолько сильной, что Густав едва не выронил меч. Судя по яростному крику, он нанес ощутимый удар своему дьявольскому противнику.
      Густав воспользовался секундным замешательством врага и выбежал из шатра. Расшвыряв посуду, поставленную им у входа в шатер, он рванулся было в ночную тьму, но тут же обернулся навстречу догонявшему его противнику. Серебристое свечение доспехов несколько рассеивало темноту.
      Нападавшая (Густав решил, что правильнее называть это существо женщиной) тоже выбежала из шатра. При серебристом свете доспехов Густав наконец-то смог увидеть ее в полный рост.
      Ее доспехи были чернее ночи. Вид доспехов был отвратителен и напоминал панцирь чудовищного насекомого. От плеч и локтей отходили острые шипы, а шлем был похож на голову богомола с выпученными глазами, совершенно пустыми. Теперь это порождение Пустоты вместо костяного ножа держало в руках, на которых были черные кольчужные рукавицы, громадный черный меч с зазубринами по обеим сторонам лезвия. И Густав понял, с кем он сражается.
      — Врикиль, — выдохнул он.
      Существо из мифов и легенд. Оживший кошмарный сон. До Густава доходили слухи, что эти древние демоны вновь появились на землях Лерема. Говорили также, что это именно они повинны в уничтожении Старого Виннингэля.
      Женщина-врикиль взмахнула мечом и сделала выпад, намереваясь проверить силу и умение противника.
      Густав отразил удар своим мечом, но вновь едва не выронил его из рук. Он не смог сразу продолжить нападение и потерял преимущество из-за того, что вынужден был дать себе секундную передышку. Густав ощутил первые признаки отчаяния. Он куда искуснее владел мечом, нежели врикиль, однако на ее стороне была магия Пустоты. К тому же она не имела ни мышц, способных болеть от напряжения, ни подверженного усталости сердца. А Густав был достаточно стар и к тому же ранен. Он чувствовал, как начинает слабеть.
      И все же у Густава было одно преимущество, способное привести к быстрому окончанию сражения. Его магическое, благословенное богами оружие могло пробить доспехи врикиля. Оставалось лишь найти уязвимое место и нанести смертельный удар.
      Исполненный терпения и решимости, Густав ждал и наблюдал. Женщина-врикиль заметила его слабость. Подняв меч, она устремилась на Густава, намереваясь одним мощным ударом рассечь его пополам. Густаву она виделась темнее ночи; она была словно дыра, просверленная во тьме. Густав выжидал, потом собрал все силы и ударил врикиля чуть ниже нагрудника, прямо в диафрагму.
      Меч Владыки пробил доспехи врикиля. И вновь его руку обожгло нестерпимой болью, отозвавшейся во всем теле. Рука онемела и уже не могла удерживать меч.
      Однако он сильно ранил врикиля. Ночную тьму разорвал ее крик — ужасающий звук, от которого по телу Густава побежали мурашки. Он стоял, держась за руку и пытаясь вернуть ей чувствительность.
      Женщина-врикиль повалилась на землю. Она корчилась, не переставая кричать. Магия благословенного оружия Густава, проникнув в Пустоту, наполнила ее светом, положив конец тьме, поддерживавшей существование врикиля.
      Правая рука Густава висела как плеть, и он не был уверен, удастся ли когда-нибудь привести ее в прежнее состояние. Рана в плече жгла и саднила. Густав почувствовал, как от плеча по всему телу начинает расползаться отупляющий холод. Сжав от боли зубы, Густав наклонился над раненым врикилем и выдернул меч. Лезвие было чистым, без малейших следов крови.
      Крики врикиля стихли. Его тело дергалось в предсмертных конвульсиях.
      Густав рухнул неподалеку от своей противницы. Он опускался в темноту, падал в пустоту, исходящую из глаз врикиля.

* * *

      Густав почувствовал, как что-то коснулось его щеки. Он со стоном проснулся, сразу же вспомнив костяной нож врикиля и ночное сражение. Он раскрыл глаза и в ужасе поднял их кверху, но увидел морду своей лошади.
      Густав вздохнул, отчего все его тело содрогнулось. Он обнаружил, что лежит на траве, а солнце уже высоко в небе. Солнечное тепло приятно согревало раненое плечо, уменьшая боль. Лошадь, сожалея о том, что ночью сбежала и не защитила хозяина, теперь виновато терлась мордой о его щеку. Но помимо своих извинений, лошадь напоминала Густаву, что ее пора кормить.
      Густав еще немного понежился на солнце, затем поднял правую руку и пошевелил пальцами. Рука обрела прежнюю чувствительность. Густав облегченно вздохнул и осторожно сел, давая крови отхлынуть от головы.
      Доспехов на нем не было. Если бы, пока он находился без сознания, ему угрожала какая-либо опасность, он бы сейчас смотрел не на ткань рубашки, а на серебристый металл. Расстегнув рубаху, Густав осмотрел рану. Рана была небольшой и на вид напоминала след укола от шипа. Крови он потерял совсем немного, однако кожа вокруг раны приобрела странный беловато-голубой оттенок. Когда Густав дотронулся до этого места, то ничего не почувствовал; кожа была словно замороженной.
      Он попытался поднять руку и вскрикнул от боли. Тогда он осторожно повернулся и посмотрел туда, где лежал врикиль. Густаву не терпелось увидеть, как это отвратительное создание выглядит при свете дня.
      Врикиль исчез.
      Встревоженный Густав вскочил на ноги. Он поспешно огляделся по сторонам. Может, ночью он ошибся и труп упал где-то в другом месте? Но и в других местах Густав ничего не нашел. Как будто женщина-врикиль вообще не появлялась здесь ночью. Если бы не рана в левом плече, можно было бы посчитать их столкновение кошмарным сном. Но существовали и другие приметы того, что его битва не была сновидением.
      Тщательно осмотрев прилегающую местность, Густав увидел вырванную и примятую траву. Он увидел широкий след, словно по траве и через кусты волокли что-то тяжелое.
      Густав не убил врикиля. Он только ранил это исчадие Пустоты.
      Он воскресил в сознании картину ночного сражения: раненый врикиль, корчащийся на земле. Он дотронулся до онемевшего плеча, вспомнил смертоносный костяной нож. Никакой иной нож не смог бы проткнуть доспехи Владыки. Нож его противницы был заколдован могущественной магией Пустоты. Густава удивило другое: почему женщина-врикиль не попыталась убить его, пока он лежал без сознания?
      Возможно, ей не хватило сил. А может, она посчитала его мертвым, как и он думал, что убил ее. Все может быть…
      Возможно, она не нашла то, что искала.
      Густав посмотрел, куда ведет тропка примятой и вырванной травы. Она вела прямо к шатру. Густав откинул полог и затаил дыхание. Внутри по-прежнему царил тяжелый, зловонный запах — единственный запах, присущий магии Пустоты.
      Густав заглянул внутрь останков своего мешка. Женщина-врикиль разорвала мешок в клочья. Находившиеся в нем предметы валялись рядом. Потайному фонарю не поздоровилось: стекло было разбито, корпус смят и продырявлен. Трутницу постигла та же участь. Смена одежды и одеяло были разодраны в клочья.
      Во всяком случае, теперь Густаву было понятно, зачем и почему его выслеживали. Женщина-врикиль искала Камень Владычества.
      Чем больше Густав думал об этом, тем больший смысл обретала цепь событий. Поскольку он не делал тайны из своих поисков, о них стало известно врикилю. Она пустилась следом. Она нашла гробницу и попыталась туда проникнуть, намереваясь похитить Камень Владычества. Но магия Земли, преградившая путь Густаву, еще более яростно воспротивилась вторжению врикиля. Ей не удалось завладеть Камнем. Тогда она отступила и стала ждать, пока Густав извлечет Камень.
      Напав на Густава ночью, женщина-врикиль рассчитывала с легкостью убить его и забрать Камень. Однако она не предполагала, что столкнется с Владыкой и потерпит неудачу. После сражения (Густав не сомневался, что серьезно ранил противницу) она сумела дотащиться до шатра и все перевернуть вверх дном в поисках Камня. Ничего не найдя и впав в уныние (если врикили способны на это), она была вынуждена убраться прочь, чтобы зализывать раны.
      Густав не питал иллюзий. Он знал: женщина-врикиль сохранила ему жизнь лишь потому, что надеялась с его помощью добраться до Камня Владычества.
      Густав поднял небольшую полоску кожи — все, что осталось от его мешка. Потом он расплел свою густую косу, спрятал полоску среди прядей и вновь заплел седые волосы. Задыхаясь от зловония Пустоты, он вышел из шатра. Оказавшись на солнце, Густав с благодарностью вдохнул чистый воздух.
      Затем Густав отыскал продолжение следа, оставленного врикилем. На ночь он снял с лошади седло и седельные сумки. Женщина-врикиль заглянула и туда. Сумки были порваны в клочья. На седле остались отметины ее длинных ногтей. Дальнейший след врикиля уходил в северном направлении.
      Пройдя еще около сотни шагов, Густав набрел на дерево, к которому была привязана чужая лошадь. Его собственная в ужасе ускакала от врикиля. Интересно, думал Густав, как же им все-таки удается с помощью магии Пустоты заставлять лошадей носить на себе столь гнусные создания?
      Следы лошадиных копыт уходили на север. На какое-то время женщина-врикиль оставила его в покое. Ей пришлось это сделать, поскольку ее рана требовала какого-то лечения, хотя Густаву трудно было представить, чем себя лечат эти исчадия зла.
      Он глубоко вздохнул и долгое время стоял, оглядываясь по сторонам. Он опять ничего не видел и не слышал. Но его, как и прежде, не покидало ощущение, что за ним следят.
      Вернувшись к шатру, Густав занялся привычными делами. Он накормил и напоил лошадь, затем приготовил еду для себя, но почти не почувствовал вкуса пищи. Все вокруг было отравлено смрадом магии Пустоты, которая словно набилась во все щели. Закончив трапезу, Густав снес седло, поводья и истерзанные седельные сумки в шатер. Потом он полил седло и остатки одеяла маслом из потайного фонаря. Воспользовавшись тем, что осталось от трутницы, он высек искру, раздул трут и бросил прямо на промасленную тряпку, некогда служившую ему одеялом.
      Ткань сразу же запылала. Густав немного постоял внутри, следя, чтобы огонь охватил все. Когда пламя добралось до стенок шатра и жар сделался нестерпимым, Густав вышел наружу. Он стоял и смотрел на пожар, следя за тем, чтобы шатер горел со всех сторон. В воздух тянулся столб густого черного дыма. Собрав то немногое из пожитков, что уцелело, Густав взобрался на лошадь. Одежда, которая была на нем, меч, ножны, попона, магические рукавицы и кожаная полоска от магического заплечного мешка — это все, что у него осталось.
      Сегодня ему придется целый день скакать во весь опор. Не привыкнув ездить без седла, Густав знал: к вечеру он будет испытывать ломоту во всем своем одеревеневшем теле. Густав не питал иллюзий. Врикиль обязательно нападет на него снова. Нужно найти какой-то способ и послать весть Совету Владык. Он должен сообщить о своем величайшем успехе и одновременно предупредить собратьев о серьезной опасности, нависшей над ними. После случившегося сам он вряд ли доживет до возвращения в Новый Виннингэль.

ГЛАВА 4

      Неподалеку от мест, по которым странствовал Владыка Густав, находилось поселение, именуемое Диким Городом. В тот день, когда Густав предал огню все, чего коснулась женщина-врикиль, в Дикий Город вошли двое пешеходов. Казалось бы, какая связь может существовать между этими совершенно разными событиями? Пока никакой, однако очень скоро дорогам Владыки Густава и тех, кто вошел в Дикий Город, было суждено пересечься.
      Дикий Город отнюдь не соответствовал своему названию. Место это в равной степени нельзя было назвать ни диким (хотя его обитателям нравилось думать именно так), ни городом. Правильнее всего было бы уподобить Дикий Город грибу, в одночасье выросшему у перекрестка двух дорог. Одна из них вела в город Вильда Харн, который действительно мог считаться городом, другая — к броду через реку с ласковым названием Голубенькая речка.
      Дикий Город состоял из семи шатких строений. В четырех из них располагались, по степени значимости, кабак, увеселительное заведение, кузница и Храм Врачевания с его вылинявшей, но еще достаточно впечатляющей позолоченной вывеской. В трех остальных строениях обитали четвероногие и двуногие паразиты.
      Дикий Город мог похвастаться рынком — если так можно назвать четыре грубо сколоченных прилавка, а также колодцем с удивительно чистой холодной водой. У колодца весь день сидел облаченный в лохмотья маленький мальчишка. Он собирал медяки за пользование колодцем и давал напиться из общей кружки, которую за дополнительный медяк вытирал полой своей грязной и рваной рубахи.
      Путешественник, много повидавший на своем веку, случись ему проходить или проезжать через Дикий Город, либо презрительно морщился, либо горестно вздыхал и двигался дальше. Двое юношей, о которых идет речь, еще почти ничего не успели повидать на своем коротком веку, а потому восхищенно и завороженно взирали на ветхие домишки и потасканных, морщинистых шлюх. В их глазах шлюхи были редкостными красавицами, каких им не доводилось еще видеть, а домишки — чудесами строительства. Неудивительно, что здешний рынок показался им купеческим центром мироздания, а подозрительного вида кабак, который более взрослым людям внушил бы только опасения, — местом посвящения в мужчины.
      — Гляди-ка, Джессан, — сказал один из юношей, обращаясь к своему рослому спутнику и хватая его за рукав маленькой рукой с длинными пальцами. — Та женщина с золотистыми волосами машет тебе.
      — Еще бы ей не махать, Башэ, — пожав плечами, ответил Джессан. — Похоже, она никогда прежде не видела воина из племени тревинисов. Только изнеженных городских мужчин вроде того, что торчит вон там.
      Джессан бросил неодобрительный взгляд на костлявого парня в мешковатой, заплатанной одежде, сидевшего на большом кирпиче, который служил порогом Храма Врачевания. Городской мужчина обмахивался листком растения, называвшегося «слоновье ухо».
      — А что написано на вывеске? — спросил Башэ.
      Джессан очень надеялся, что друг спросит его об этом. Дядя Джессана, которого звали Рейвенстрайк (на языке тревинисов — Удар Ворона), который был наемником и служил в дункарганской армии, научил племянника довольно сносно объясняться на эльдерском языке — общем для всех рас Лерема. Вдобавок Рейвен научил Джессана разбирать написание некоторых слов, которые воин должен уметь прочитать. «Храм» и «врачевание» были одними из самых главных.
      — Неужели? — с благоговением воскликнул Башэ.
      Он тоже мог говорить на эльдерском языке, но читать не умел ни на каком, даже на своем родном.
      — Храм Врачевания, — повторил Башэ. — Туда-то нам и надо. Идем?
      Джессан ухватил друга за тоненькую ручку и удержал.
      — Подожди. Туда мы сходим позже.
      — Но ведь я шел в Дикий Город именно за этим, — упирался Башэ. — Я собирался продать украшения и купить целебные мази и настои.
      — Нельзя же продавать свой товар первому встречному, — урезонил его более рассудительный и трезво мыслящий Джессан. — Ты должен показать товар лицом, вызвать к нему интерес и желание его купить.
      Сам Джессан нес на продажу связку мехов тонкой выделки.
      — Вначале мы обязательно сходим на рынок, — объявил Джессан, хотя его глаза жадно глядели на кузницу.
      Юноша из племени тревинисов собирался обменять меха на стальные наконечники для стрел, чтобы заменить ими грубые самодельные каменные.
      Оба друга двинулись дальше. Шлюхи несколько раз окликнули их, точнее, окликнули Джессана. Жрицы любви приняли Башэ за ребенка, хотя пеквейскому юноше было столько же, сколько Джессану, — восемнадцать. Джессан слышал их крики, но не понимал, о чем они говорят. Он вообще не понял, зачем эти женщины окликали его.
      За перемещением Джессана и Башэ по единственной улице Дикого Города следили две пары глаз. Следили с интересом, порожденным смертельной скукой. Один из наблюдавших был купцом-эльфом, совсем недавно появившимся в Диком Городе и поставившим на рынке свой лоток. Место, которое он загодя почему-то считал полным жизни, процветающим поселением, горько разочаровало его, и эльф был готов в любой день уехать отсюда. Вторым был дворф по имени Вольфрам.
      Имя дворфа означало Сын Волка — весьма распространенное имя у дворфов, считавших себя потомками волков. В отличие от эльфа, Вольфрам довольно туманно отвечал на вопрос о цели своего появления в Диком Городе. Более двухсот лет назад, когда Старый Виннингэль был на вершине своей славы и назывался просто Виннингэлем, эльфам внушалось, что им следует проявить интерес к другим расам, населяющим Лерем. Это проявление интереса имело для них катастрофические последствия. Падение Старого Виннингэля привело к столкновению между верховным правителем эльфов, носившим титул Божественного, и верховным главнокомандующим, именуемым Защитником Божественного. Началась изнурительная борьба за власть, и ни один Дом народа Тромек (так эльфы называли свое государство) не остался от нее в стороне. И хотя все кончилось официальным заключением мира, за время борьбы эльфы успели пролить немало крови своих соотечественников, а вражда между Домами стала еще сильнее.
      Вольфрама несказанно удивило, что эльф вообще соизволил заговорить с ним, а дружелюбие и болтливость до крайности изумили его. Скорее всего, решил Вольфрам, эльф выполняет какое-то секретное поручение. Охотнее всего он говорил о политике Дункарги, отдавая особое предпочтение слухам о войне, якобы начавшейся на северо-востоке этого государства.
      Вольфрам заметил, что острые ушки эльфа зашевелились, точно у охотничьего пса, когда он увидел юношу из племени тревинисов. Уж если кто в Дункарге и знал о войне и сражениях, так это тревинисы, служившие наемниками в здешней армии. Эльф и дворф с интересом наблюдали, как незнакомцы приближаются к рынку, и оба посмеивались, видя, как те, простодушно разинув рты, глазеют на жалкие домишки Дикого Города.
      Вольфрам от души посмеялся, когда шлюхам так и не удалось завладеть вниманием ладного парня из племени тревинисов. Сильный, стройный, с полуобнаженным мускулистым торсом, блестящим от масла, и связкой драгоценных шкурок на плече, он был бы для них лакомой добычей.
      Эльф сразу же принялся перекладывать свой товар, дабы тот выглядел попривлекательнее.
      — Напрасно тратишь время, приятель, — сказал ему Вольфрам. — Ты не заманишь этих юнцов своими лакированными шкатулками и шелковыми шалями.
      — Вы уверены? — вежливо осведомился эльф. — А почему, позвольте узнать?
      — Пеквеи и тревинисы ведут простую жизнь. Они в любой момент могут сняться в места и отправиться на поиски другой стоянки, поэтому они не отягощают себя бесполезными вещами.
      — Пеквеи? — переспросил эльф. — Вы намерены насмехаться надо мной, господин дворф?
      Рука эльфа потянулась к мечу с кривым лезвием, висевшему у него на поясе.
      — У меня нет ни малейшего желания насмехаться над тобой, — ответил Вольфрам. — Тот, низенький, и есть пеквей. Думаю, ты просто никогда их не видел.
      — Так что же, он — из племени карликов? Тех, кто умеет разговаривать с животными и в мгновение ока исчезать из виду? Это ведь не более чем сказки. Вы хотите меня обмануть, нанося мне оскорбление, которое мое достоинство не позволяет оставить без ответа. Тревинис просто привел с собой ребенка.
      — Приглядись-ка получше, приятель, — посоветовал эльфу Вольфрам. — Да, по росту это восьмилетний мальчишка, но у него черты взрослого. Думаю, этому юноше около двадцати лет.
      Пришельцы проследовали мимо лотка с товарами эльфа и направились к навесу торговца мехами, находившемуся совсем рядом. Эльф, удивленно подняв брови, не сводил с пеквея глаз. Пеквей тоже удивленно глазел на эльфа. Он дергал за рукав своего друга, чтобы и тот поглядел на диковинное существо, однако юноша из племени тревинисов помнил, зачем пришел сюда, и не собирался отвлекаться на разные пустяки.
      — Вы оказались правы: это не человеческий ребенок, — согласился эльф. — Однако я не могу сказать, что же это за существо.
      — Говорю тебе: пеквей, — раздраженно отозвался Вольфрам. — В здешних местах есть несколько их поселений. Там, где живут тревинисы, ты обязательно встретишь и пеквеев.
      Эльфа было не так-то легко убедить, однако он более не стал выражать своих сомнений, чтобы не оскорблять дворфа, а тактично переменил тему разговора.
      — А что вы скажете об этом молодом воине? Его должны заинтересовать мои товары. У него непременно есть любимая девушка, ожидающая его возвращения. Нарядившись в одну из моих шалей, она станет еще красивее.
      Вольфрам глухо усмехнулся и покачал головой.
      — Нет у него никакой девушки. У тревинисов только зрелый воин имеет право взять себе жену. А этот парень еще и в бою не бывал. Думаю, он пока что не получил взрослого имени и отзывается на то, которое дали ему при рождении.
      — Как это он не воин? — недоверчиво спросил эльф. — Не спорю, он очень молод, но он уже достаточно взрослый, чтобы стать воином. Чем вы докажете свое утверждение?
      — А тем, что у него нет трофеев, — ответил Вольфрам. — Опытный воин из племени тревинисов был бы с головы до пят увешан высохшими головами, пальцами и прочими частями тела, отрезанными у мертвых врагов.
      — Да вы опять шутите! — воскликнул потрясенный эльф. — Неужели они издеваются над мертвыми? Я слышал о варварстве тревинисов, но я никогда не предполагал, что… что…
      — Что они настолько дикие? — спокойно спросил Вольфрам. — Тревинисы не считают это издевательством. Наоборот, они убеждены, что оказывают честь своим поверженным врагам. Тревинисы отрезают части тела не у всех врагов подряд, а только у тех, которые особенно восхитили их во время битвы. Они считают, что трофеи подчеркивают их собственную доблесть и вселяют ужас в их противников. Но это не все. Тревинисы действительно считают, что оказывают честь погибшим врагам. Если бы ты отправился в Дункар, то мог бы вдоволь насмотреться на тревинисов, потому что в тамошней армии полно их наемников. Однако, быть может, тебе это уже известно, — как бы невзначай добавил Вольфрам.
      — Мне? Я вообще ничего не знаю об этих дикарях. Если у меня и были мысли посетить южные части Дункара, то вы меня разубедили, — простодушно сказал эльф. — Уж лучше мне отправиться в противоположном направлении.
      «А если завтра утром ты уберешься отсюда, я взлечу от радости не хуже ваших дурацких воздушных змеев», — мысленно произнес Вольфрам, усмехаясь в бороду.
      Он приблизился к навесу эльфа, глядя, как оба юноши остановились возле торговца мехами. Тревинис поздоровался с торговцем на эльдерском языке, потом указал на принесенные меха. Торговец взглянул на них, не проявляя особого интереса. Тогда юноша скинул связку с плеча и разложил меха на прилавке. Он несколько раз провел рукой по меху, показывая его высокое качество, затем приподнял шкуры, давая торговцу убедиться в их тщательной выделке.
      Торговец качал головой, однако Вольфрам понял, что меха его восхитили. Тревинис тоже это понял. Он отнюдь не был зеленым юнцом. Он знал свое дело, и хотя его эльдерский язык был ломаным и неуклюжим, парню хватало слов, чтобы растолковать торговцу, на каких условиях он согласен продать меха. Видно, кто-то хорошо научил его житейской науке.
      Пеквея меха не интересовали. Он был не в состоянии отвести глаза от эльфа и дворфа и простодушно смотрел на них, ничуть не стесняясь. Дворфа это позабавило, но эльф счел себя оскорбленным.
      — Этим молодым людям явно недостает хорошего воспитания, — сухо заметил он, и его бледные щеки слегка порозовели.
      — Мы смотрим на пеквея, пеквей смотрит на нас, только и всего, — ответил Вольфрам.
      Пеквей переминался с ноги на ногу, ковыряя босыми пальцами землю и оглядываясь по сторонам. Наконец, поняв, что его друг собирается добрую половину дня торговаться из-за своих мехов, пеквей что-то ему сказал и отошел.
      Он направился прямо к навесу эльфа. Ростом этот коротышка был не более четырех футов, уступая даже низкорослому дворфу. У него были курчавые светло-русые волосы. Коротко остриженные, они открывали его длинные, заостренные уши. Глаза у пеквея были ярко-синими, большими и круглыми. Лицо оканчивалось маленьким острым подбородком, над которым нависал пухлый рот. Зубы пеквея были тупыми, как у коровы или лошади, ибо им не требовалось разрывать и пережевывать мясо. Синие глаза коротышки так и бегали, глядя то на эльфа, то на дворфа. Чувствовалось, что Дикий Город потряс его, но потрясение было восторженным. Лицо пеквея не выражало ни малейшего неудовольствия или испуга.
      — Джессан, — коротышка ткнул пальцем в направлении своего спутника, — говорит, что ты — эльф, а вот ты, — ослепительно-синие глаза уставились на Вольфрама, — дворф. Это правда?
      У пеквея был высокий, пронзительный и писклявый голос. Он так коверкал эльдерские слова, что их едва можно было понять. Из всех народов Лерема только тревинисы могли говорить на твитл — языке пеквеев — и понимать этот язык. Но даже они понимали далеко не все, ибо многие звуки были просто недоступны человеческому уху и гортани.
      — Да, я эльф из государства Тромек, — ответил эльф, холодно поклонившись.
      — А я — дворф, — без излишних церемоний произнес Вольфрам.