Стражи утраченной магии

      Все трое устали за день и потому вскоре после ужина легли спать. Джессан заметил, что Бабушка с особым вниманием раскладывает бирюзу. К нему сразу вернулись тягостные воспоминания, изгнанные светом дня. Башэ заснул мгновенно, ибо сон приближал завтрашнее отплытие. Вслед за ним захрапела и Бабушка. Джессан неимоверно устал. Сон пришел и к нему, но пришел медленно и был отнюдь не безмятежным.
      В эту ночь огненные глаза нашли Джессана. Они остановили на нем свой дьявольский взгляд. Они смотрели прямо на него. Как он ни пытался, ему не удавалось скрыться от них.
      Именно в эту ночь Джессан впервые услышал цокот копыт. Звук был еще очень отдаленным, но он неотступно приближался.

ГЛАВА 21

      Пока Камень Владычества двигался на север, шкатулка, в которой он когда-то покоился, вместе с Вольфрамом и Ранессой двигалась на юго-восток. Они находились в пути уже около месяца и сейчас пересекали равнины к востоку от гор Абул Да-нек. Ехать стало намного легче, поскольку теперь у каждого была своя лошадь. Дворф несколько дней терпел сидящую позади него Ранессу, но потом не выдержал. Когда они проезжали через Вильда Харн, он купил себе другую лошадь — коренастого, крепкого пышногривого конька, далекие предки которого наверняка скакали по родным просторам Вольфрама.
      Лошади такой породы стоили недешево, ибо ценились во всем Лереме. Вольфраму пришлось изрядно раскошелиться. Впрочем, теперь он был почти вельможа и землевладелец и вполне мог себе такое позволить. Вторая лошадь позволяла им двигаться быстрее, а значит, он раньше доберется до монахов, выполнит поручение рыцаря и получит обещанную награду. И не только это. Главное — он раньше отделается от этой безумной тревинисской девчонки.
      За первую неделю их путешествия Ранесса вообще не сказала ему ни слова. Она разговаривала исключительно сама с собой. Словоохотливый и общительный по своей природе, Вольфрам несколько раз пытался завязать разговор. Ранесса неизменно одаривала его колючим взглядом, блестя глазами сквозь гриву лохматых черных волос, и велела попридержать язык, иначе она его отрежет.
      Вольфрам не сомневался, что такое создание вполне способно выполнить свою угрозу. Разговаривая мысленно, он проклинал монахов, заставивших его взять в попутчицы такую бестию. Он мог бы снять браслет и забыть, как тот жег ему запястье. Но проходил день за днем, а дворф только удивлялся себе, не понимая, почему до сих пор этого не сделал. Он проклинал собственные алчность и любопытство. Оба этих качества постоянно ввергали его в какие-нибудь истории.
      В конце второй недели Ранесса наконец решила удостоить Вольфрама разговором. Их отношения, однако, не стали более дружественными, поскольку любой разговор с дворфом Ранесса начинала со спора. Спорила она по любому поводу. На развилке дорог она упиралась, не желая ехать по той, которую избирал Вольфрам. Когда он находил удобное место для очередной стоянки, Ранессу оно непременно чем-то не устраивало. Прошлым вечером она затеяла с дворфом ссору даже из-за такого пустяка, как приготовление мяса суслика на ужин. Вольфрам предлагал сделать жаркое, Ранесса требовала изжарить суслика на вертеле.
      Разговор с Вольфрамом она начала с самого утра. Сумасбродная девчонка была убеждена, что они поехали не по той дороге.
      Повернувшись в седле, Вольфрам придержал лошадь и укоризненно поглядел на Ранессу.
      — Ты хоть знаешь, где мы сейчас находимся? — сердито спросил он.
      Застигнутая врасплох, Ранесса вертела головой то вправо, то влево и наконец неохотно призналась:
      — Вообще-то нет.
      — А куда мы едем, ты знаешь?
      — Да. На Драконью Гору, — выпалила она.
      — И где она, по-твоему?
      Ранесса замешкалась, потом ткнула пальцем на восток.
      — Где-то там.
      — Двигаясь в том направлении, куда ты показала, можно попасть в самые разные места, — сухо заметил дворф. — Например, к карнуанцам. Дальше за ними лежат земли эльфов, чье государство называется Тромек, а еще дальше — Виннингэльская империя, за которой начинаются степи моей родины. Раз мы находимся на западе Лерема, в том направлении оказывается большая часть мира. Причем огромного мира.
      Вольфрам поправил под собой седло и сказал уже более примирительным тоном:
      — Я не сомневаюсь: ты непременно найдешь то, что ищешь. Пусть ты даже потратишь на это целых десять лет, но рано или поздно ты доберешься до Драконьей Горы. Монахи встретят тебя с распростертыми объятиями. Счастливого пути, красавица. Да будут боги твоими провожатыми. Больше на такое не отважится никто.
      Последнюю фразу он произнес шепотом.
      Ранесса сощурилась и впилась в него глазами. Спутанные волосы, закрывавшие ее лицо, мешали увидеть, что было в этих глазах — ярость или неожиданный страх остаться одной. Этого дворф не знал да и не особо хотел знать. Разумеется, браслет тут же начал нагреваться, напоминая ему, что он должен довезти Ранессу до Драконьей Горы. Что он — раб этого браслета? Пусть девчонка едет куда угодно, подумал он. Пусть этот чертов браслет прожжет ему всю руку до самой кости. Пусть лучше у него останется обожженная культя вместо кисти. Сейчас дворф предпочел бы лишиться руки, чем выносить дальнейшие сумасбродства Ранессы.
      Ранесса мотнула головой, откидывая волосы. Ее рука легла на рукоятку меча. У Вольфрама зашлось сердце. Никак она собирается его убить?
      — Я не могу отпустить тебя одного, — сказала она. — За тобой следят, дворф. Кто-то или что-то — точно я не знаю, — но оновыслеживает тебя. Если я уеду, ты останешься с ним наедине, а это опасно. Бросив тебя, я совершу бесчестный поступок и навлеку позор на свою семью. Поэтому я и дальше поеду вместе с тобой.
      — Меня преследуют? — Вольфрама разобрал такой смех, что он едва мог произнести эти слова. — Уж не хочешь ли ты сказать, что за нами кто-то гонится? Я ничего подобного не вижу и не слышу.
      — Я тоже, — кивнула Ранесса.
      Впервые за все время их путешествия ее глаза утратили дикий блеск и смотрели на него ясно и осмысленно.
      — Просто я знаю, дворф: что-то, что невозможно ни увидеть, ни услышать, пытается тебя найти.
      Она произнесла эти слова негромко, и по тону ее голоса Вольфрам понял, что Ранесса не шутит. Яркий солнечный день померк, а в теплом летнем воздухе вдруг повеяло холодом.
      Чепуха! Вольфрам несколько раз не слишком уверенным голосом повторил про себя это слово. Она несет явную бессмыслицу. Она же свихнутая, одержимая. Не хватает еще, чтобы и он стал таким же.
      — Надо ехать дальше, — продолжала Ранесса. — Здесь мы — как на ладони. — Помолчав, она как ни в чем не бывало добавила: — Ты же знаешь дорогу. Я поеду за тобой.
      Вольфрама распирало от желания высказать ей все, но слова слиплись у него в горле. Потом он и вовсе оставил эту затею — все равно бесполезно. Он рассерженно повернул лошадь и поскакал дальше. Разумеется, он не поверил в этот бред. Но почему-то теперь он то и дело оборачивался и всякий раз долго и пристально озирался по сторонам.
      Степи, что лежали между горами Абул Да-нек и Карну, являлись предметом взаимных притязаний этого государства и Дункарги. Оба королевства посылали туда свои вооруженные дозорные отряды. До сих пор Вольфраму удавалось не натолкнуться ни на дуркарганцев, ни на карнуанцев. Правда, особой опасностью это ему не грозило. Наверное, это было единственное преимущество совместного путешествия с Ранессой. Обе противоборствующие стороны нанимали в свои армии тревинисов и старались ничем не вызывать их недовольства. Впрочем, кто знает, как поведут себя солдаты. И потому Вольфрам только радовался, что пока обходилось без встреч с ними.
      Вокруг тянулись степи, поросшие густой травой. Рыхлая земля заглушала цокот копыт. Дневное путешествие протекало легко, поскольку и всадник, и лошадь хорошо видели любую преграду. Но в темноте передвижение становилось довольно опасным; лошадь могла попасть ногой в сусличью нору, которые в последние два дня часто попадались им по дороге. Когда день начал клониться к закату, Вольфрам решил остановиться. Он чувствовал, что лошади утомились и проголодались.
      Завидев рощицу, которая всегда указывала на ручей или родник, Вольфрам осадил свою лошадь и свернул к деревьям.
      — Темнеет, — сказал он. — Переночуем здесь, а завтра пораньше двинемся дальше.
      — Темнеет? — закричала Ранесса. — С чего ты это взял? Темнота наступит еще не скоро. Мы вполне можем продолжать путь.
      — Ты совсем рехнулась, — в очередной раз сказал Вольфрам.
      Он произносил эти слова настолько часто, что они превратились в пустой звук. Спешившись, Вольфрам повел лошадь к рощице, рассчитывая тем самым прекратить спор.
      Не хватало еще, чтобы эта дура из-за собственного упрямства поехала одна. Вольфрам покачал головой. Не она ли несколько часов назад заявляла, что ей нельзя оставлять его? Впрочем, пусть едет. Удачного ей путешествия.
      К счастью, лошадь Ранессы обладала изрядной долей здравого смысла. Она двинулась не туда, куда желала бы хозяйка, а послушно побрела вслед за Вольфрамом, предвкушая водопой.
      На Вольфрама обрушился поток проклятий на тирнивском языке. Хотя бы в этом Рейвен мог гордиться сестрой: она ругалась, как бывалый тревинисский солдат. Ранесса на чем свет кляла лошадь, пиная ее в бока. Затем она ударила лошадь по шее. Пусть удар был несильным, но все равно это был удар.
      Вольфрам повернулся, подошел к Ранессе и посмотрел прямо в глаза.
      — Если тебе хочется кого-то побить, ударь меня, но не отыгрывайся на несчастной лошади. Ее приучили уважать людей, и она не позволит себе лягнуть тебя в ответ.
      Ранесса густо покраснела. Она опустила глаза и поспешно погладила лошадь, опять-таки на тирнивском попросив у нее прощения. Однако на землю не спустилась.
      — Говорю тебе, света пока хватает, — процедила она сквозь зубы.
      Запустив пальцы в лошадиную гриву, Ранесса впилась в нее, сверкнув глазами на Вольфрама.
      — Мы могли бы проехать еще не одну милю.
      Вольфрам не ответил. Он молча показал на запад, где высились темные силуэты гор Абул Да-нек, окаймленные золотыми и красными красками предзакатного неба. Над самими горами небо было фиолетово-синим и темнело буквально на глазах.
      Ранесса послала горам свирепый взгляд, словно проклиная самоуправство надвигающейся ночи. С резкой поспешностью, свойственной всем ее движениям, она перекинула ногу через лошадиную спину и шумно скатилась вниз.
      Вольфрам сжал зубы и отвернулся. Он устал показывать Ранессе, как надо слезать с лошади. Она все равно не обращала внимания. Всякий раз она либо спрыгивала, либо сползала, а то и просто падала вниз. Забираться на лошадь ей было еще труднее. Ранесса кидалась на бедное животное с разбегу, больно царапая ногтями бока. Попытки повторялись до тех пор, пока ей каким-то образом не удавалось оказаться на лошадиной спине. Все это время лошадь покорно стояла и оторопело поглядывала на выкрутасы своенравной девчонки. Вольфрам старался не смотреть на подобное издевательство над лошадью, ибо страдал от этого не меньше благородного животного.
      — Из-за тебя нам теперь действительно придется остановиться, — заявила Ранесса, обгоняя дворфа и бросая на него испепеляющий взгляд. — Пока ты препирался, начало темнеть.
      Вольфрам молча отвел лошадей к воде. Нарвав сладковато пахнущей травы, он сначала вымыл свою лошадь, затем лошадь Ранессы. Моя лошадей, он разговаривал с ними на языке дворфов, ибо ни в одном языке не было столько ласковых и почтительных слов, адресованных лошадям. Неудивительно, что во всем Лереме лошади понимали этот язык, и, наверное, он для них был самым красивым и желанным.
      Выразив лошади Ранессы свое восхищение и сочувствие, Вольфрам пустил обеих лошадей пастись. Он знал, что они не уйдут от него далеко, хотя и не сомневался: окажись на его месте Ранесса, их бы как ветром сдуло. Потом дворф, как обычно, занялся устройством стоянки. Он всегда сам подыскивал место для костра, набирал хвороста, разводил огонь и варил ужин. Если требовалось, он шел охотиться, чтобы добыть свежего мяса.
      За все время пути Ранесса ни разу не вызвалась ему помочь. Пока дворф занимался этими хлопотами, она безостановочно расхаживала взад-вперед. Взгляд ее всегда был обращен на восток. Желая проучить ленивую девчонку, Вольфрам на одной из первых стоянок поймал белку, освежевал, но жарить не стал. Если Ранесса хочет есть, пусть-ка займется этим сама. Не успел он и рта раскрыть, чтобы сказать это, как, к его удивлению, Ранесса преспокойно стала есть сырое мясо. В ответ на его упреки она тупо уставилась на кусок, который держала в руках. Глядя на нее, можно было подумать, что она и впрямь не понимала, как мясо попало к ней.
      Вольфрам только диву давался. Он не мог сказать, чтобы Ранесса была законченной лентяйкой или считала подобную работу ниже своего достоинства. Когда Вольфрам просил ее что-то сделать, Ранесса выполняла его просьбы. Правда, она все делала кое-как, и он почти всегда был вынужден переделывать ее работу. Похоже, ей даже в голову не приходило, что она должна взять часть хозяйственных хлопот на себя. Она ходила взад-вперед и смотрела на восток. Наверное, за это время она успевала переброситься словами с каждой из появлявшихся на небе звезд. Как только Ранесса принималась бродить, она начисто забывала о Вольфраме.
      Этот вечер ничем не отличался от прежних вечеров. Вольфрам работал, а Ранесса мерила шагами окружающее пространство. Он уже дважды говорил ей, что ужин готов. На третий раз Ранесса остановилась и бросила на него недовольный взгляд.
      — Почему ты не развел костер? — спросила она, сдвинув брови.
      — У нас со вчерашнего вечера осталось вареное мясо, — ответил Вольфрам, показывая ей кусок. — В здешних местах не так-то легко найти хвороста на костер. Сплошная трава.
      Он напился воды из ручья, пожалев, что это не эль или что-нибудь покрепче.
      Ранесса схватила свою порцию мяса и с жадностью съела. При этом она чавкала совсем как орк. После ужина она обычно продолжала свои хождения. Но сегодня она молча глядела на Вольфрама, и в конце концов ему стало не по себе. Сказав, что ему потребовалось навестить ближайшие кусты, дворф поспешно встал.
      — Вольфрам, — произнесла Ранесса, и это несказанно удивило и даже насторожило его. До сих пор она еще ни разу не называла его по имени. — Сколько нам еще ехать до Драконьей Горы? Через неделю мы туда доберемся?
      Она глубоко вздохнула.
      — Я чего-то совсем устала от путешествия.
      От изумления Вольфрам разинул рот.
      — Через неделю? Нам, красавица, нужно проехать еще больше тысячи миль. Если боги будут к нам благосклонны, я думаю, дорога займет не менее четырех месяцев.
      С таким же успехом он мог бы пустить ей в сердце стрелу. Ранесса побледнела.
      — Месяцев, — упавшим голосом повторила она. — Это значит, что луна четыре раза станет полной, прежде чем мы… чем мы…
      — И то если нам повезет, — многозначительно подчеркнул Вольфрам.
      Посмотрим, как ты теперь запоешь, не без злорадства подумал он.
      — Если ты думала, что отправляешься со стариной Вольфрамом на веселую прогулку, то ты здорово ошиблась. Наше путешествие будет долгим и опасным.
      Ранесса глядела на него погасшими глазами.
      — Те, кому дорога дает средства к существованию, знают, насколько она опасна, — продолжал Вольфрам. — Опасность совсем не обязательно исходит от тех, кто передвигается на двух ногах или даже на четырех. Мосты стерегут тролли. Вместе с ветром прилетают мисторы. В воздухе обитают гирахоры, а места древних сражений притягивают к себе глиблинов. — Вольфрам понизил голос. — Возвращайся-ка ты в свое селение, девочка. Мы еще не так далеко забрались, чтобы ты не нашла обратной дороги. До Вильда Харн ты всяко доберешься.
      Ранесса задумалась. Внутри Вольфрама зашевелилось ликующее чувство. Может, он убедил ее и она в самом деле решит вернуться? Увы, ликование было недолгим. Вольфрам почувствовал, как теплеет браслет. Значит, монахам нужно, чтобы он привез ее с собой. Он до сих пор не мог понять, зачем им это нужно, и неизвестность его тяготила. Но он ничего не скрыл от Ранессы, и монахам будет не в чем его упрекнуть.
      Ранесса медленно повернула голову и опять посмотрела на восточный край неба, где теперь мерцали звезды.
      — Нет, — сказала она. — Я поеду с тобой. Мне так сказали сны. Но мы должны каждый день проезжать больше, чем прежде. Нужно пораньше вставать и ехать допоздна.
      Вольфрам разозлился и пошел проведать лошадей. Их он считал своими настоящими спутниками.
      Лошади обрадовались его появлению. Они тыкались в него мордами и шевелили ушами, ожидая, когда он почешет им лоб. Они шумно дышали, пытались его лизнуть. Вольфраму нравилось чувствовать на своем лице их горячее дыхание.
      — Эй, я тебе еще не все сказала, — окликнула его Ранесса. — Нас преследуют. Опасность и позади нас, и впереди тоже.
      Вольфрам уткнулся головой в теплый бок своей лошади и гладил ее по крупу. Подсадная утка со сломанным крылом— так сказал рыцарь. Тогда Вольфрам не придал значения этим словам… Густав, Рыцарь Сукин Сын и его безумные поиски! Такие истории хорошо рассказывать за кружкой эля, подумал дворф. И совсем другое дело — впутаться в одну из них самому.
      Как бы то ни было, но Вольфрам поверил Ранессе. Почему — он и сам толком не знал. Возможно, из-за ее безумия. В Лереме многие верят (а орки верят в это поголовно), что чокнутые отмечены богами.
      Втайне Вольфрам подумывал, что боги могли бы обойтись с ним помягче, а с девчонкой — пожестче. Скажем, ударить ее молотом. Впрочем, не ему сомневаться в богах. Он должен выполнять их волю. Боги наверняка знают, зачем монахам нужна эта девчонка. А раз нужна — монахи ее получат. И даже не через четыре месяца. Какие тут четыре месяца, если кто-то сидит у них на хвосте?
      — Мы могли бы добраться до Драконьей Горы и за месяц, — пробормотал он.
      — Что? — не расслышала Ранесса.
      Вольфрам по-прежнему стоял, уткнувшись в лошадиный бок, и потому его слова прозвучали совсем глухо.
      — Я сказал, что мы могли бы добраться до Драконьей Горы за месяц. Но это — если нам повезет. От удачи здесь многое зависит. От нее вообще все зависит. Есть один способ.
      — Какой?
      Вольфрам вытянул руку и обнажил запястье.
      — Видишь этот браслет?
      Ранесса кивнула.
      — Он у меня не для красоты. Это ключ. Ключ, отпирающий кое-какие двери для меня, и только для меня.
      Вольфрам говорил правду, но не всю правду. Были и другие помощники монахов, обладавшие такими же ключами. Однако про это он решил умолчать. Дикая девчонка и так относится к нему без должного уважения, которое, как считал сам Вольфрам, он вполне заслуживал.
      — Какие еще двери? — недоверчиво спросила Ранесса. — Я что-то не пойму, как дверь может нам помочь.
      — Эти двери открываются в проходы, ведущие сквозь время и пространство, — с важностью произнес Вольфрам. — Помнишь, твой племянник рассказывал о такой магической двери в озере, откуда появился рыцарь?
      — Слушай, о чем ты болтаешь? Какие в озере могут быть двери? — Ранесса нахмурилась. — Я начинаю думать, что ты спятил.
      — Ничего удивительного, — ответил Вольфрам, метнув на нее сердитый взгляд. — Безумие — болезнь заразная. Мне наплевать на то, что ты думаешь про эти двери. Главное, что у меня есть ключ. Это самое важное. А теперь ложись-ка ты спать. Нам еще долго добираться до того места.
      — А куда мы поедем?
      — Как будто тебе это что-то скажет, — презрительно фыркнул Вольфрам. — В королевстве Карну есть такой портовый город. Называется он Карфа-Лен.
      — И там находится эта дверь?
      — Одна из них, — сказал Вольфрам.

* * *

      Ранесса была права: их с Вольфрамом преследовал врикиль по имени Джедаш. Но это преследование давалось ему с огромным трудом, и впервые за всю свою жизнь он не мог понять почему.
      Впрочем, правильнее было бы сказать «за всю свою смерть», ибо жизнь Джедаша прекратилась почти пятьдесят лет назад. Бывший бродячий чародей, Джедаш одним из немногих воспринял расставание с жизнью и превращение во врикиля без малейших сожалений. Скорее всего, это объяснялось тем, что и при жизни он был не слишком-то живым.
      Встреча Джедаша с Шакуром произошла в одном из темных переулков, где Шакур споткнулся о какого-то спящего бродягу, приняв его за груду брошенного рванья. К счастью для Джедаша, Шакур был сыт, иначе чародей превратился бы в одну из безымянных и безликих душ, похищенных Шакуром ради поддержания собственного трупа. Разбуженный бродяга впервые увидел перед собою врикиля и впал в экстаз. Он простерся перед Шакуром и объявил, что жаждет стать его последователем. Шакуру это понравилось, и он отвел Джедаша к Дагнарусу.
      Дагнарус принял бродячего чародея, дал ему кров и пищу и расширил познания по части магии Пустоты. Восхищение Дагнарусом перешло у Джедаша в преклонение. Видя такую истовость, Дагнарус решил вознаградить Джедаша, превратив его во врикиля. Джедаш был представлен Кинжалу врикиля в качестве достойного избранника.
      В отличие от Шакура, Джедаш не испытывал страха перед пустотой, в которую он постепенно погружался. Пустота и раньше приходила к нему и вгрызалась голодом в желудок; пустота сопровождала его нищенское, беспросветное существование, в котором не было ни малейшей надежды на лучшее. Джедаш знал, что такое неизлечимые болезни и нескончаемая боль. Он знал горечь насмешек и издевательств. Он познал все муки человека, которому не было места среди добропорядочных обывателей, гнавших его прочь от границ их уютного, обжитого мира. Джедаша вовсе не тяготили бессонные ночи. Он не тосковал по крепкому сну, ибо никогда не знал такого сна. Он радовался и утешался тем, что в теле исчезли всякие ощущения.
      Джедашу было приказано выследить дворфа, захватить его в плен и доставить к Шакуру. Врикилю это задание показалось достаточно простым и легким. Джедаш направился прямо в Вильда Харн, полагая, что дворф непременно там появится. Вильда Харн был единственным местом между Дункаргой и Нимореей, где можно было пополнить запасы провизии и иных необходимых в дороге вещей. Его предположения блестяще подтвердились. Приняв облик дункарганского купца, которого он однажды убил, Джедаш напал на след дворфа буквально сразу же, едва перебросился несколькими фразами с торговцем лошадьми.
      Тот сообщил, что дворф ехал не один, а с какой-то женщиной из племени тревинисов. Никаких признаков любви или даже простой симпатии между ними торговец не заметил, и почему они путешествуют вместе, сказать затруднялся. Как показалось торговцу, дворф направлялся на юг, в сторону Карну.
      — Они уехали совсем недавно, — добавил торговец. — Если ты поспешишь, то сможешь их догнать.
      Выбравшись из Вильда Харн, Джедаш вскочил на «коня теней» и пустился в погоню, довольный тем, что вскоре доставит своему господину и самого дворфа, и его груз. Врикиль был уверен: еще немного, и он обязательно нагонит путников. Однако он ехал милю за милей, не находя никаких следов. Проселочная дорога превратилась в тропу, а та — в две едва заметные колеи, уходившие на юг.
      Из-за слухов о войне проезжих на дороге было немного. Джедашу повстречался карнуанский дозорный отряд, направлявшийся в родные места. Потом мимо проехал торговый караван, чьи взбудораженные и испуганные возницы мечтали только о том, чтобы целыми и невредимыми добраться до Вильда Харн. Джедаш переменил обличье, превратившись в тревинисского солдата, разыскивавшего свою сбежавшую сестру. Он расспрашивал о ней всех, кто попадался на дороге, и все в один голос заявляли, что да, они не так давно видели тревинисскую женщину в сопровождении дворфа. Если Джедаш поспешит, то сумеет их догнать.
      Джедаш спешил, но догнать их так и не мог. По необъяснимой причине оба они оставались вне его досягаемости. Джедаш начал злиться.
      Повозочные колеи свернули на запад, в сторону Амра-Лина. Джедаш поехал на восток. Он предположил, что дворф пытается добраться до более населенных мест, избегая приближаться к границе. Когда Джедашу попался ручей, врикиль направился вдоль берега и вскоре натолкнулся на две цепочки следов конских копыт, ясно видимых на глинистой почве. Присмотревшись к следам, он убедился, что одна цепочка принадлежит лошади, купленной дворфом. Следы привели его к месту последней стоянки.
      Угли костра еще были теплыми. Значит, эти двое уехали отсюда совсем недавно.
      Джедаш стремительно понесся вслед, уверенный, что теперь-то наверняка их настигнет. Он приближался к ним. Он чувствовал их кровь, слышал ворчливый голос дворфа и пронзительный голос женщины, ругавшейся из-за какого-то пустяка. Джедаш поспешил к ближайшему холму, рассчитывая увидеть их с вершины.
      Но сколько Джедаш ни всматривался, сколько ни оглядывался вокруг, ни дворфа, ни женщины он так и не увидел.
      С холма ему открылся вид на широкую, поросшую густой травой степь. Единственным живым существом был паривший в небе ястреб, который высматривал добычу.
      Взбешенный и расстроенный, Джедаш был вынужден сделать широкий круг по степи. Он отклонился далеко на восток, затем далеко на запад, проверяя, не вздумалось ли дворфу изменить направление. Только через два дня бесплодных поисков он вновь натолкнулся на их следы.
      Оказалось, что дворф и его спутница и не думали никуда отклоняться. Они все это время ехали в южном направлении. Тогда как он мог упустить их? Какой магией владели эти двое, если им удавалось сбивать его с толку?
      Джедаш вновь устремился в погоню.

ГЛАВА 22

      В то время как Джессан наслаждался своим путешествием, а Вольфрам переносил тяготы своего, жизнь пленного Рейвена протекала на одном месте и была полна отчаяния и страданий. Он по-прежнему оставался прикованным к столбу, и железный ошейник все так же сдавливал ему горло. Цепь была достаточно длинной, и это давало Рейвену возможность справлять естественные надобности в яме, на некотором расстоянии от столба. На следующий день полутааны или рабы из числа людей засыпали прежнюю яму и выкапывали новую. Рейвена удивляла опрятность таанов. Он заметил, что, при всей дикости, они ценили порядок.
      Тааны не мылись. Дур-зор рассказала ему, что они очень боятся воды. Они натирали свои тела маслом и с его же помощью удаляли грязь. Их резкий запах, казавшийся Рейвену тошнотворным, не был зловонием немытых тел. То был их естественный, присущий таанам запах, напоминавший смесь мускуса и гнилого мяса. Дур-зор говорила, что таанам нравится, как пахнут люди. Рейвена это не слишком ободрило. Скорее всего, им нравился запах вареного или жареного человеческого мяса.
      Загон из кольев, находившийся неподалеку от Рейвена, уже разломали. К этому времени все пленные мужчины-дункарганцы были мертвы. Каждый из них погиб ужасной смертью. Их мучили и терзали ради забавы, а их крики и судороги вызывали у таанов приступы бурного веселья. Одного из пленных мучили целых три дня. До сих пор Рейвен считал себя смелым. Он думал, что способен вынести все, но он ошибался. Слышать крики терзаемых дункарганцев было выше его сил. Рейвен замазывал себе уши землей, выкапывая ее возле столба.
      Несколько пленных женщин также умерли. Им еще повезло: они избежали рабства. Остальных сделали рабынями таанов, заставив их выполнять работу, которую тааны и даже полутааны считали ниже своего достоинства. Женщин постоянно насиловали, били, пинали, хлестали плеткой. Их изуродованные лица, нередко все в кровоподтеках, умоляюще смотрели на Рейвена, как будто ждали, что он чем-нибудь поможет. Но чем? Он был не в состоянии помочь даже себе. Рейвен старался не встречаться с ними глазами, и постепенно женщины перестали смотреть в его сторону.
      Рейвен внимательно наблюдал за своими захватчиками, памятуя давнюю поговорку тревинисов, что мудрый воин тот, кто превращает врага в друга. Он не понимал языка таанов, но по выразительным жестам, которыми они привыкли сопровождать свою речь, иногда мог догадываться о ее содержании.
      У таанов существовала определенная иерархия. Ку-ток и остальные воины с неизменным почтением относились к одной из женщин-воинов. Наблюдая это, Рейвен пришел к выводу, что она является предводительницей племени. На ее голове красовался остроконечный шлем, по-видимому снятый ею с головы какого-нибудь убитого дункарганского воина. Этот шлем свидетельствовал о ее главенствующем положении в племени.
      В один из дней гордый своей добычей Ку-ток позвал предводительницу взглянуть на Рейвена.
      Увидев, как они приближаются к нему, Рейвен вскочил на ноги, стиснул кулаки и закричал:
      — Сразись со мной, проклятый таан! Даже в этих цепях я одолею тебя и выбью все побрякушки из твоей мохнатой спины!
      Рейвен сознавал, что Ку-ток не понимает ни слова, но стиснутые кулаки и так красноречиво говорили о вызове на поединок. Расчет пленного тревиниса не оправдался. Поведение Рейвена только позабавило таана, и тот зашелся смехом, если можно было назвать смехом булькающие звуки, исходившие из его глотки. Вероятно, это все же был смех, потому что Ку-ток оскалил рот и показал все свои острые зубы.
      Ку-ток приблизился и встал таким образом, чтобы цепь не позволила Рейвену дотянуться до него. Жесты таана тоже были красноречивее слов: он показывал Рейвена так, как на базарной площади показывают ученых медведей. Видя, что его выпады лишь развлекают поработителей, Рейвен затих.
      По-видимому, Ку-ток рассказывал предводительнице о боевых качествах Рейвена, ибо та глядела на тревинисского воина с неподдельным интересом. Тело таанки покрывало немыслимое количество искусственных шрамов; их было намного больше, чем у Ку-тока и других. От солнечного света ее спина переливалась разноцветными вспышками.
      Прожив всю жизнь рядом с пеквеями, Рейвен разбирался в самоцветах. Он узнал пурпурный блеск аметиста, нежное сияние розового кварца и с изумлением увидел крупный зеленый камень — скорее всего, изумруд, просвечивающий сквозь кожу правой руки. Все эти камни показались ему не более чем украшениями. Видно, у таанов был свой, причем довольно болезненный способ носить драгоценности.