Невская сага (№1) - Красным по черному

— Перезахоронили по просьбе родственников, — затараторил директор. — Всё официально: бумаги оформлены, как надо, и разрешение санэпидстанции. У них там кто-то умер, и родни, ещё живой, куча. А все хотят вместе, рядом. Вот им и выделили целую территорию в северной части. Там земли на всех хватит… Извините…

— Так это место теперь что, свободно?

— Никак нет. Уже продано.

— Когда ж успели? — Кривошеин вонзил в кладбищенского «коммерсанта» брезгливо-презрительный взгляд.

— А в тот же день, когда перезахоранивали, — по-прежнему суетливо ответил тот и отвёл глаза.

— Угу. И небось всё — под одну могилу, с мавзолеем из чёрного габбро? Может, ещё и моё место продашь?

— Да что вы такое говорите, товарищ генерал?! — взмолился директор. — И что я тут мог сделать? — кивнул он в сторону перерытого участка, — Меня же не спрашивают, меня только извещают!

— Кто?

— Кто… Начальство. Поставьте себя на секунду на моё место!

— Лучше я тебя в другое место посажу. Ладно, ступай, у меня мало времени!

Оставшись один, Иван Фёдорович положил цветы на могилу жены, затем — на могилу матери. Скромные надгробья были очень похожи, только у Лизы отсутствовал овал с её портретом. Просто потому, что он не нашёл подходящего фото.

Ему явилась вдруг совершенно неожиданная мысль: на фотографии мама была значительно младше Лизы на момент смерти, а сам он сейчас был раза в полтора старше, чем мама в тот далёкий и горестный день…

* * *

— Прибыли, товарищ генерал. — Голос водителя звучал необычно тихо. — Какие будут распоряжения?

— Распоряжения… — Кривошеин посмотрел на часы. — Сейчас четырнадцать сорок восемь. В семнадцать тридцать жду тебя здесь.

Выйдя из машины, он задрал голову и осмотрел огромное здание из красного кирпича. Мрачноватая архитектурка у этой медсанчасти. Впрочем, вон, родная эмвэдэшная больница выглядит не веселее — наверняка, один авторский коллектив работал. Ещё нужно не заблудиться и вход найти…

Однако вход нашёлся без труда. Не успел Кривошеин спуститься в просторный вестибюль, как к нему направился молодой человек, габариты и внешность которого не оставляли места сомнениям в его профессиональной принадлежности.

— Здравствуйте. Мне поручено вас встретить и проводить.

— Что ж… Провожай, раз поручено.

Они молча поднялись на лифте на пятый этаж, прошли по застеклённому коридору и остановились у одной из дверей.

«Красиво работают. Профессионально», — отметил про себя Кривошеин, не заметив по пути других охранников.

— Вам сюда, — произнёс его провожатый, трижды постучал и, чуть выждав, отворил дверь, которая тут же бесшумно закрылась, едва генерал вошёл.

У письменного стола в крутящемся кресле сидел человек. Он медленно повернулся, и несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза, оба испытывая, очевидно, схожие чувства.

— Ну, здравствуй, — сипловато произнёс наконец Кривошеин.

— Привет! — ответил Монах и закашлялся. — Давненько не виделись… Что в дверях замер? Захады, — пригласил он и, не без труда поднявшись, направился к двум креслам в углу, возле журнального столика, уставленного фруктами, закусками и бутылками.

— Хорошая у тебя охрана.

— Ага, только правильнее было бы сказать «почётный караул». На кой хрен мне теперь охрана, от кого меня охранять? От этих говнутиков, которые уже в курсе, что могут хорошо сэкономить, и ждут приглашения на мои похороны — как в дешёвой американской кине! — чтобы постным глазом проверить, хорошо ли закопали… — Кушнарёв налил себе водки. — Выпьешь что-нибудь, надеюсь? Или генералам «при исполнении» тоже не положено? — Он мотнул головой и криво ухмыльнулся. — Генерал… Надо же, кликуху дворовую, и ту умудрился у меня стырить! Так что тебе налить?

— Водки.

— Плиз… А я знал, что ты придёшь. Третьего дня сон видел, — он снова усмехнулся, — вещий … Помнишь, как Кащей мне зуб выбил? Вот эта «приятность» и приснилась вдруг. Сколько лет мучился, не мог тебе этого простить!

— Простить? Мне? Не понимаю, о чём ты…

— Конечно, не понимаешь!

— Вообще-то, у меня к тебе дело…

— Кто б сомневался. Только — не спеши, успеется. Вначале, уж, меня послушай, а то, знаешь ли, я тут на днях должен сдохнуть. Однако прежде чем доставить очень многим эту долгожданную радость, мне нужно кое-что успеть. Чего-чего, а чувства долга нам с тобою всегда было не занимать, а? — Он поморщился и снова плеснул себе в рюмку. — Да, непросто это: на краю могилы заниматься делами мирскими. Мне бы священника позвать, а я, вот, среди тебя разъяснительную работу проводить должен! Дабы открыть глаза — так сказать, перед закрытием оных… Кстати, может, это помещение для беседы не очень подходящее?

Несмотря на боль, Кушнарёв вопросительно-насмешливо взглянул на генерала.

— Отчего же?

— Оттого, что разговор наш — на данный момент, по крайности — только нас двоих касается и твоим слухачам его знать незачем.

Кривошеин достал из кармана пиджака миниатюрную плоскую коробку (не крупнее маленького диктофона или портсигара) и положил на стол.

— Если тебе так будет спокойнее, смотри на него. В принципе, это абсолютно всё равно, в кармане он, на столе или в тумбочке.

— Мне-то, как сам понимаешь, глубоко одинаково! О тебе забочусь, братишка. И всё же спасибо за откровенность — жест хотя и несколько театральный, но красивый. — Кушнарёв взял прибор в руки. — Надо же, и не весит почти ничего! Слушай, генерал, а ты не можешь мне такую штуку подарить, а? Денег не предлагаю — знаю вашу «пшепетильность». Я бы её с собой в гроб взял! Она мне там ой как пригодилась бы!

Он положил «штуку» обратно на стол и деланно рассмеялся, пытаясь растворить в этом припадке смеха очередной приступ боли.

— Почему ты отказываешься от уколов?

— Из вредности, — процедил Монах сквозь сжатые зубы, полуприкрыв глаза и играя желваками. Но едва боль отпустила, откинулся в кресле и неожиданно зло уставился на «братишку»: — Неужели за всю жизнь ты так и не понял? Мы же с тобой — как Мефистофель с Фаустом. Остаётся уточнить лишь «ху из ху?». Опять не врубаешься? Говорил я тебе когда-то: читай классику!

Он вздохнул, поднялся и сделал несколько шагов по палате.

— Ладно, поясню. Только — уговор: ты меня выслушаешь до конца, не перебивая. А я обещаю с твоим делом разобраться. Идёт? Тем более что и у меня к тебе дело есть. Правда, сильно подозреваю, «дела» наши, как всегда, общим делом окажутся.

— Что значит «как всегда, общим делом»? Ты о чём?

— Всё о том же… Дык как? Договорились?

— Хорошо, — пожал плечами Кривошеин. — Договорились.

— Ну, смотри! — не сводя с него глаз, проговорил Кушнарёв вполголоса. — Ты, конечно, товарищ во всех отношениях положительный и со всех сторон заслуженный, только…

Он наклонился и, в упор глядя на генерала, почти прошептал:

— …за счёт чего и благодаря кому?

— Это вопрос?

— Если и вопрос, то риторический. Ты никогда не спрашивал себя, почему я стал тем, кем стал? Нет? А за что ты свои ордена да звания получал? Об этом тоже как-то не думалось?

— Не думалось. Но смею надеяться, что за дело.

Монах выпрямился и в очередной раз скривил губы в усмешке:

— Это ответ, а ты обещал молчать. Сейчас говорю я. Мы всё ж-таки не у тебя в кабинете беседуем, генерал, а у меня в палате. Чуть не сказал «в покойницкой». Уж поимей снисхождение…

Он сверкнул глазами и, наливая водку, произнёс едва слышно:

— А чтоб легче молчалось, помни, кто к кому пришёл!

Однако, выпив несчётную рюмку, не удержался, добавил — всё так же тихо:

— Могли, ведь, и не пустить…

Затем прошёлся по палате и после небольшой паузы заговорил вновь:

— Почти полвека! Тем кащеевским нокаутом ты, сам того не ведая, определил весь мой будущий путь! Просто не оставил выбора! Кащей, отца которого расстреляли за бандитизм ещё во время войны и который сам не расставался с финкой даже в постели, этот Кащей лежал в пыли, поверженный одним твоим ударом! А я, униженный навсегда, осознал вдруг, что ненавижу тебя! И себя — ещё больше! Ненавижу и презираю… Я еле сдерживался, сглатывая кровь и чувствуя — не боль, нет, а лишь как щекочет в носу… Но рядом стояла Лизавета. Это тебе было на меня начхать, а она, её глаза… Она меня жалела! Потом перевела взгляд на тебя… Да за один такой её взгляд я бы пять раз умер! А ты посмел этого вообще не заметить. Вот тогда, подняв кащеевский нож, я поклялся, и с Кащеем поквитаться, и тебе долг вернуть. С ним закрыть вопрос по-тихому, при помощи его же ножа, оказалось делом несложным. А вот с тобой… Много ты знаешь в боксе примеров, подобных моему: чтобы за пять лет «из грязи — в князи»? И всё — ради тех одиннадцати раундов нашего боя. Думал, положу тебя, и будем квиты — и за моё унижение, и за пять лет боксёрской каторги, и за Лизу… Что тебя выбрала… А вместо расчёта — утрата. И ведь не только Лиза! Ты же мать родную, и ту у меня отнял! И превратился я, в одночасье лишившись всего, в изгоя, в волка-одиночку. В монаха-отшельника… Что мне оставалось делать при условии, что ты пошёл в милиционэры? Попробуй возразить что-нибудь!

— Я вообще не уверен, что нам нужно выяснять всё это. К общему знаменателю мы так и так не придём. Но если ты тем не менее настаиваешь, могу ответить. Никто тебя ничего не лишал, и жизнь свою ты — только ты, лично — принёс в жертву собственным комплексам, непомерным амбициям и фантастическому эгоизму. Смотри-ка, полвека простить не мог! Что прощать? То, что этот урод тогда тебе кису начистил? В этом я виноват? Или я тебя унизил навсегда, заступившись за Лизу? Выбора не оставил? Тем не менее ты его сделал, сам! Пять лет боксёрской каторги?! Из них по меньшей мере два — первых, самых трудных — кто с тобой нянькался почти каждый день по нескольку часов? А тебе бокс нужен был, оказывается, не затем, чтобы в очередной раз суметь за Лизу вступиться, маму или ребёнка соседского защитить. Ты поставил перед собой более «достойную» цель: замарать себя кровью того же Кощея да постараться мне морду набить при случае! Обиделся, что Лиза меня выбрала? А могло быть иначе? Ты же сам себя любил за десятерых! Всего лишился, мать отняли?! Нет, Володя, никто тебя не сиротил, ты сам отказался и от матери, и от семьи. Причём, как выяснилось, сделал это задо-о-о-лго до наших раундов. И уж если на то пошло, ещё большой вопрос, кто у кого маму отнял — с её инфарктом через два дня после твоего ухода и смертью меньше чем через год, в неполные сорок три. Так что, думаю, нам было бы правильнее сменить тему.

— Вполне возможно. Только не выйдет, братишка. Просто не получится. Я же сказал, мы всю жизнь — с рождения и до смерти, моей, по крайней мере, — как иголка с ниткой. Ежеминутно рискуя шкурой, за несколько лет я один сделал работу всей твоей конторы. Мне давно «почётного мента» дать надо было бы. Но награды за выдающиеся успехи в борьбе с питерским криминалитетом, ордена и звания получал ты. Я, руководствуясь своим фантастическим эгоизмом, под страхом смерти запретил тебя трогать, а ты вместо «спасибо» меня четверть века на нары отправить пытался, будучи человеком высоких моральных принципов… Нет, Ванёк, извини! Тему нам с тобой поменять уже не получится. Но и затягивать нашу беседу, пожалуй, не стоит. Считай всё мною сказанное сопроводительным комментарием к основной информации…

— Может быть, всё-таки ограничимся комментарием?

— А как хочешь, — неожиданно легко согласился Монах. — Просто мне казалось, настало время узнать тебе правду и о гибели Лизы, и о смерти твоего лепшего другана Бовкуна, так самоотверженно покончившего с Богомолом… Да и о Юрике, вашем общем сыночке, подозреваю, ты далеко не всё знаешь. — Он остановился напротив генерала. — Но если тебе это неинтересно — настаивать не стану.

Кривошеин и бровью не повёл, хладнокровно выдержав устремлённый на него, углем тлеющий взгляд. Однако они слишком хорошо знали друг друга. И Кушнарёв удовлетворённо хмыкнул, скользнув глазами по побелевшим фалангам пальцев генеральских рук, «спокойно» лежащих на подлокотниках кресла…

Главы 13 — 14

Память сердца

С Николаем Бовкуном они подружились ещё в институте, куда того — сына погибшего героя — приняли по сиротской квоте. Отец Коли служил в каком-то секретном спецотделе в Большом доме и погиб уже в самом конце войны, в марте сорок пятого, оказавшись почему-то в Германии. Тогда, разумеется, никто так и не узнал (да и не пытался), чем именно занимался Бовкун-старший в этом своём спецотделе и какие подвиги совершил. Правда, однажды судьба свела его сына с человеком, который знал всё…

Курсом старше Ивана и Николая учились Олег Подкаминов и Сергей Кармин.

Отец Сергея был известным врачом и часто практиковал на дому. Поэтому одна из двух комнат их квартиры на Суворовском проспекте — а именно, комната его сына — служила одновременно и кабинетом Кармину-старшему. Этот факт, сам по себе не слишком значимый, превратился для Сергея в проблему почти вселенского масштаба. Поскольку доктор Кармин был гинекологом, главной достопримечательностью жилища молодого студента-юриста являлось… огромное раздвижное гинекологическое кресло. Существовало оно в единственном экземпляре и конструировалось специально с таким расчётом, чтобы доктор мог без особых затруднений принимать пациенток вне зависимости от возраста и, соответственно, любой, даже самой неожиданной комплекции. Агрегат сей, и в собранном виде занимавший добрую четверть довольно просторной комнаты, был похож скорее на ринг для японских борцов сумо, нежели на привычный аксессуар гинекологического кабинета. Это кресло стало притчей во языцех. В ассоциативном сознании многих оно заняло почётное место в одном ряду с Эрмитажем, римским Колизеем и Эйфелевой башней. Поэтому каждый из однокурсников или приятелей Сергея, хоть однажды побывавший у него в гостях, считал попросту гражданским долгом поделиться впечатлениями не только со своими домашними, но и в институте. Так что в конце концов Сергей был вынужден максимально ограничить количество вхожих в его дом молодых людей.

Иван и Николай оказались в числе этих немногих. Уже на первом курсе они довольно близко сошлись с Карминым, который был физоргом института, именно на почве спорта. Довольно скоро отношения укрепились и переросли в дружбу, что было вполне естественно, учитывая их спортивные достижения: мастер спорта по боксу, Иван являлся неизменным участником и, как правило, призёром или победителем многочисленных межвузовских первенств и спартакиад, а Никола — капитаном институтской волейбольной команды и одним из лучших самбистов.

Отношения не ограничивались только спортом. Сергей был значительно старше ребят, притом даже для своего возраста очень начитан и довольно широко эрудирован. С ним всегда можно было интересно, с пользой пообщаться, пошутить, а при необходимости — и посоветоваться. Сам обычно предельно вежливый и корректный, он довольно строго и избирательно относился к людям, с которыми сходился. Так что Ивану с Николаем где-то даже льстило, что он — их добрый товарищ. Почти все девчонки, которых они знали, становились жертвами демонического карминовского обаяния, однако, увы — без надежды на взаимность. У Сергея было несколько бурных романов, но все — вне стен института и, как правило, вне поля зрения друзей. Он как-то умел охранять мир своих интимных отношений и честь своих избранниц. Пожалуй, только его однокурсник Олег Подкаминов, с которым они дружили чуть не с самого раннего детства, был посвящён в его сердечные тайны. Поэтому все были удивлены и даже заинтригованы, когда Кармин, против обыкновения, явился на первомайскую демонстрацию не один, а в обществе удивительно привлекательной девушки.

— Разрешаю вам представиться… — в своей обычной манере обратился Сергей к присутствующим.

Так неожиданно и просто произошло их знакомство с молодой артисткой драматического театра Ниной Осининой.

Колонна демонстрантов Васильевского острова свернула со Съездовской линии на Университетскую набережную, где сразу приняла в свои дружные ряды сплочённый коллектив студентов и преподавателей Юридического института[7], а также примкнувших к ним друзей и подруг. Лёгкий невский ветерок лениво трепал флаги и транспаранты, из громкоговорителей доносилась музыка, кругом раздавался смех, то и дело громко лопались или взмывали в голубое весеннее небо разноцветные воздушные шары…

После демонстрации они всей компанией зашли в кафе, а на прощанье Нина пригласила их на спектакль. В новой постановке «Бесприданницы» она играла Ларису.[8]

Однако Лиза, работавшая в то время операционной сестрой в Институте скорой помощи, пойти в театр не смогла — её вызвали на дежурство. Иван тоже решил не ходить, но жена настояла: в кои-то веки исполнительница главной роли пригласила на спектакль, на который и билеты купить невозможно! Мало ей огорчения от того, что сама пойти не может, так ещё и он своей глупостью хочет расстроить её окончательно!..

Иван сдался, тем более присутствовавший при разговоре Николай напомнил, что им так или иначе нужно заехать за Олегом, с которым ещё накануне договорились об этом.

* * *

Подкаминов жил с родителями на Каменном острове, в квартире, занимавшей второй этаж небольшого особняка. И надо же, чтобы отец Олега — сдержанный и немногословный полковник Семён Подкаминов, вышедший незадолго перед этим в отставку, — оказался начальником того самого секретного отдела, в котором служил отец Бовкуна!

Когда сын их знакомил, полковник задержал руку Николая:

— Ты очень похож на отца. Он был одним из лучших у меня.

Это всё, что он счёл нужным сказать. Николай невольно перевёл взгляд на орденские колодки полковника. Олег как-то вскользь упомянул, что родитель его всю блокаду провёл в своём кабинете на Литейном. И вот за эту кабинетную работу он был награждён, помимо прочих (поражённый Никола пересчитал планки дважды), пятью орденами Боевого Красного Знамени…

Потом, когда они уже ехали в трамвае, Бовкун спросил Олега, сможет ли ещё встретиться и побеседовать с его отцом.

— Конечно, — ответил тот. — Отец — ходячая энциклопедия. Он с удовольствием поговорит с тобой об истории, о поэзии, об изобразительном искусстве… — Олег многозначительно взглянул на Николу. — Но и только! Кстати, об искусстве: нам сейчас выходить — нужно прихватить вон ту девицу с букетом, что ждёт нас на остановке…

«Девицей с букетом» была Ольга — очень миловидная и внешне хрупкая невеста Подкаминова, с которой они собирались вскоре пожениться. Она держала в руках удивительные по красоте, настоящие чайные розы. Это был сюжет для кисти большого художника: то ли букет оттенял привлекательность девушки, то ли она дополняла собой прелесть свежих цветов.

— Ваня, — шутливо «посуровел» Олег, — я вот всё Лизе расскажу — как ты на чужих невест заглядываешься!

И тут же сам, взглянув на Олю, не удержался, добавил:

— А они тебе, действительно, к лицу.

— Жаль, что ты заметил это только сейчас, дорогой, — вздохнула она и слегка улыбнулась. — Как говорится, и трёх лет не прошло.

— Ну, видишь ли… — не сразу нашёлся Олег, — не у всех же подруги работают в оранжерее!

— Да, — на сей раз улыбка была подчёркнуто ироничной — в отличие от своего суженого Ольга в карман за словом не лезла. — Но эта моя подруга никогда бы не отказала тебе в просьбе. Было бы желание. Господи, ребята, — обращаясь к Ивану с Николой, девушка состроила страдальческую гримаску, — и что я в нём нашла?

— Кучу огромных достоинств на фоне отдельных малозначимых недостатков, — «скромно» заявил Подкаминов и, взяв Ольгу под локоть, увлёк за собой. — Идёмте, опоздаем… Во! — кивнул он в сторону приближающегося троллейбуса. — Наш! Бежим…

— А где Сергей? — спросил Иван, когда они уже шли по улице Росси к Фонтанке, по очереди отстреливаясь кратким «нет» от атакующих их вопросами о «лишнем билетике».

— Он ждёт нас всех дома, — многозначительно ухмыльнулся Олег. — После спектакля забираем премьершу и едем к нему.

— Как? Он не пошёл? — удивился Николай, вспомнив, очевидно, разговор Ивана с Лизой.

— Коленька, — доходчиво пояснила Ольга, переглянувшись со своим всезнающим женихом, — неужели ты думаешь, что он ещё не видел этой постановки? Успокойся, дорогой! Видел и наверняка не однажды. Вот то, что Лиза не смогла пойти, действительно жаль. Но ничего, Ваня сходит с ней второй раз. Правда, Вань? Сводишь жену в театр?

— Обязательно. А вот к Сергею сегодня, наверное, езжайте без меня.

— И без меня, — эхом откликнулся Николай, — у нас сессия, как-никак.

— Тоже мне, причина! — фыркнул Олег. — У нас — госы! Ну и что? Проигнорировать приглашение к маме Мусе на фаршированную щуку можно только раз в жизни. Это — во-первых. А во-вторых, неужели вы оставите друга в трудную минуту без посильной поддержки?

— Ты — о чем?

— О том самом! Думаешь, Кармины часто принимают гостей в столь поздний час, пусть даже накануне праздника? Поверь, Серёге стоило больших трудов исхитриться сделать так, чтобы ритуал знакомства родителей с Ниной был не особо растянут во времени. И лишь нашего с Олей присутствия при этом может оказаться недостаточно. Непредсказуемость Марии Яковлевны известна, так что я не шучу.

Олег действительно не шутил. Мать Сергея на самом деле была женщиной особенной, можно сказать, эпохальной.

Рождённая в девятнадцатом веке, причём не в самом его конце, она оставалась верна ему и теперь. Мария Яковлевна была знакома с Шаляпиным, дружила с Верой Холодной, встречалась с Куприным. Рассказывая о каком-нибудь эпизоде своей богатой биографии, она могла запросто повергнуть слушателя в шок, ввернув фразочку: «Я как-то сказала Пастернаку…».

Родив долгожданного ребёнка уже после сорока и посвятив всю себя сыну, она очень трепетно и в то же время строго относилась к его окружению.

— Мне иногда кажется, — признался как-то Олегу Сергей, — что Фаина Георгиевна не шутила, когда сказала, что мама вполне могла бы составить ей конкуренцию.

— Конкуренцию — в чём и какая Фаина Георгиевна?

— Раневская, — уточнил Сергей спокойно, как если бы сказал «соседка этажом ниже». — Представляешь, звонит телефон, мама берёт трубку, затем зовёт меня. Потом спрашивает: «Кто это звонил?» — «Одна девушка», — отвечаю. «Это я сумела расслышать. И не только это…» — «Господи! А что ещё, мама?» — «Серёженька, — тоном трагической актрисы выносит мама вердикт, — она нам не подходит!» — «Но ты же её ни разу не видела!» — «Боже упаси! И не хочу, и не буду!» — «Да что такое она тебе сказала?» — «Сказала? В том-то и дело, что не сказала! Она даже не поздоровалась!»

Не менее ревниво относилась Мария Яковлевна и к друзьям сына, которые ей импонировали. Ивану она симпатизировала, а Лизе не раз говорила, что будь у неё дочь — она бы непременно походила на неё… Так что Олег, пожалуй, прав: в данном случае легче заехать на полчасика, чем потом оправдываться полжизни.

Народу в театре оказалось, как всегда, — битком. Пока Подкаминов штурмовал окошко администратора, Иван с Николой держали оборону, охраняя Ольгу с цветами.

— И где же мы сидим? — поинтересовался Бовкун у вернувшегося Олега.

— В буфете, — бросил тот. — Идёмте.

Никогда ещё не смотрел Иван спектакль из первого ряда партера. Эффект был удивительным, Лариса — восхитительной, успех — ошеломительным.

— Встречаемся у служебного входа через двадцать минут, — отдал последние «цу » Олег на ухо Ивану, пытаясь перекричать шквал аплодисментов. — Поймайте, пожалуйста, два такси — Серёга меня субсидировал! И не забудьте мой плащ в гардеробе!

Взяв у Ольги цветы, он вышел из зала.

* * *

К Карминым они приехали в одиннадцатом часу.

Дверь открыл Сергей. Хотя он и старался не подавать виду, было заметно, что настрой его далёк от идиллического.

— Где Лиза? — спросил он Ивана, едва ребята вошли в прихожую.

— На дежурстве, — коротко ответил тот.

Сергей поджал губы и досадливо кивнул головой.

Раздевшись, все прошли в комнату. Знаменитое кресло было спрятано под огромным покрывалом и в таком виде очень походило на какой-нибудь зачехлённо-замаскированный сверхсекретный танк новейшей конструкции.

Празднично накрытый стол, уставленный хрусталём, серебром и фарфором, манил, дразнил и завораживал.

Обняв и поцеловав в висок Нину, державшую в руках всё тот же букет чайных роз, Сергей что-то шепнул ей и обратился ко всем:

— Мойте руки, ребята, а я, — он снова ласково взглянул на Нину и многозначительно поправил галстук, — пойду позову родителей…

Через несколько минут семейство Карминых предстало в полном составе и во всём великолепии. Сверкая украшениями, первой в комнату вплыла Мария Яковлевна. Любой увидевший её впервые сразу мог понять, почему Григорию Максимовичу потребовалось специально заказывать свой легендарный раритет. Сам глава семьи — совсем немаленький и неплохо сохранившийся для своих шестидесяти восьми — рядом с супругой напоминал скромный командирский катерок, пришвартованный к борту современного крейсера.

— Добрый вечер, друзья, — нежным, грудным голосом произнесла Мария Яковлевна и с ласковой улыбкой устремила на Нину взгляд василиска[9]. — Рада нашему знакомству.

— Взаимно, — просто ответила девушка, вручая ей цветы.

— Это по какому же поводу, деточка? — поинтересовалась Мария Яковлевна.

— Именно по поводу знакомства, — улыбнулась Нина, которой уже пожимал руку Григорий Максимович.

— К столу, друзья, к столу! — поспешил возгласить он. — А то наш ужин грозит плавно перейти в завтрак.

Пока мужская часть компании, под руководством доктора, определялась с местами, дамы, возглавляемые его женой, принесли из кухни салат, блюда с закусками и знаменитую щуку.

После тоста за гостеприимных хозяев хлебосольного дома витавшее в воздухе напряжение как будто улетучилось. Даже к Сергею вернулись его всегдашние остроумие и уверенность в себе. Он много шутил, не сводя с Нины влюблённых глаз, и мало ел.

В отличие от него и Олег, и Иван с Николой, успевшие порядком проголодаться, отдавали должное кулинарному мастерству Марии Яковлевны и Даши — приходящей домработницы Карминых. Ольга вела неторопливую беседу с Григорием Максимовичем. Заядлая театралка Мария Яковлевна обсуждала с Ниной новинки завершающегося сезона.

Гроза разразилась неожиданно.

— Скажите, — обратилась хозяйка к своей потенциальной невестке, — а что это я не видела Зиночку Гусарову в последних премьерах? Надеюсь, она не сменила театр?

— Нет, — ответила Нина. — Мы даже должны играть с нею в очередь в новой пьесе.

— Уверен, она не составит тебе конкуренции, — вставил своё слово Сергей.

Никак не отреагировав на эту его реплику, Нина продолжила:

— Так что она по-прежнему в театре. А играла меньше потому, что поменяла не театр, а мужа.

— Да что вы?! — возглас Марии Яковлевны был подобен одновременному извержению пяти Везувиев. — Ведь Арсений — такой замечательный молодой человек, такой талантливый режиссёр!

На её лице отразилось страдание всех матерей мира.

— И кого же Зина ему предпочла?

Голос Марии Яковлевны вновь сменил окраску. Стало очевидно: она заранее не одобряет новый выбор Гусаровой.

— Понятия не имею, — беззаботно ответила Нина. — Какого-то… из публики.

Сергей воздел глаза, однако на помощь небес ему уже явно не приходилось расcчитывать.

— Что ж, милочка, — ледяным тоном промолвила Мария Яковлевна, когда к ней вернулся дар речи, — в таком случае, не могу не согласиться со своим сыном: она вам определённо не конкурентка. Дорогой, — повернулась она к мужу, — у меня что-то разболелась голова. Думаю, молодёжь простит, если мы удалимся.

Родители поднялись.

— Всем всего доброго. — Пожелание Марии Яковлевны прозвучало, как текст приговора. Напоследок она взглянула на «виновницу торжества». — Благодарю за приятную беседу.

Минут через двадцать отчалили и Иван с Николой. В этот раз они явно ощущали себя здесь не то чтобы лишними, но явно не в своей тарелке. Николай всё переваривал свою давешнюю встречу с отцом Олега, Иван же постоянно думал о Лизе, о том, что она сейчас в этой своей больнице, может быть, у операционного стола, а он здесь, в тёплой компании, пьёт хорошее вино и ест вкусную фаршированную рыбу. Он понимал, что это глупость, но ничего не мог с собой поделать — чувствовал себя каким-то предателем…

Что касается остальных, то они «незаметно» засиделись, пытаясь хоть как-то компенсировать неуспех предприятия. А когда наконец спохватились, выяснилось, что проводить дам по домам несколько затруднительно, поскольку мосты если ещё не разведены, то вот-вот будут. Так что ничего не оставалось, кроме как заночевать у Сергея. Нужно было только решить, где. На единственном диване могли поместиться в лучшем случае двое. А что делать остальным? Тут-то и пришёл на помощь знаменитый экспонат. Под приглушённые шутки и смех его привели в «спальное» состояние, раздвинув по максимуму.

— А что? — вполголоса проговорил Олег. — Вполне приличное ложе получилось…

— Ага, — не в силах удержаться, прыснула Ольга, — прокрустово. Вот тебя в него и уложим!

— Стоп! — Сергей озадаченно оглядел присутствующих. — Шутки шутками, но, — он улыбнулся, — в какой, с позволения сказать, конфигурации мы ляжем?

Очередная проблема вызвала оживлённую полемику и шквал новых острот. В самом деле, как быть? Укладывать обеих девчонок в гинекологическое кресло, а самим, как двум извращенцам, нежиться на диване?

— Ой, не могу, — хрипела Ольга, заходясь от смеха и стараясь говорить как можно тише. — Нам же с Ниной после этого никогда не рожать!

— Эгоистка, — вторил ей Олег, — а о нас ты подумала?

— Мальчишки, вы должны уступить диван дамам, — заливалась Нина.

— Нет уж! Лучше — сразу смерть, — ответил Сергей.

— Я боюсь только одного: чтобы завтра во время спектакля перед моим мысленным взором не всплыло видение всего этого фантасмагорического кошмара, — прошептала Нина, утирая слёзы. — Так как если это случится, я за себя не ручаюсь. Прямо на сцене!..