Приватная жизнь профессора механики

Он хотел (наивный человек!) собрать столько денег, чтобы положить их в сберкассу на срочный вклад, и жить только на проценты, которые составляли всего 3 процента годовых. Чтобы Славику можно было не работать на треклятую советскую власть. Он, видимо, не понимал, что, отдавая деньги в государственный банк под столь мизерный процент, он целиком попадал в рабство к государству. Славик мечтал собрать сумму, которая обеспечила бы ему зарплату доцента - 320 рублей в месяц. Но для этого ему надо было положить в сберкассу ни много, ни мало - 128 тысяч рублей! И он пытался, экономя на всём, кроме выпивки, честно накопить такие деньги. Надо признать, что тысяч тридцать у него уже были, и он держал их в перевязанных бечёвкой пачках сторублёвых купюр, прямо в платяном шкафу.
      На Новый Год ко мне заехала Лиля, и мы его справляли втроём со Славиком. Лиля приготовила лобио и другие кавказские блюда, включая, пхали и хули (я, припоминаю, уже извинялся за блюда с такими названиями, извинюсь ещё раз!). Водки было в изобилии. Славик поведал нам о его теории 'стремления к естеству'. Одежды на человеке должно быть как можно меньше, или её вообще не надо; есть надо без приборов прямо с земли, 'сношаться' когда и где захочется, и т.д. А деньги - зло, их надо уничтожать!
      И рослый, худющий Славик, прилично подвыпив, разделся до трусов, положил тарелки лобио, пхали и хули на пол; на пол же положил миску с налитой туда водкой. Передвигаясь на четвереньках и подвывая на лампу, он пытался есть кавказские блюда прямо с пола, даже без помощи рук, а водку лакать языком из миски.
      Мы с Лилей задыхались от хохота. Рычащий и воющий Славик с перепачканной в лобио и свёкле мордуленцией, махая задом как пёс, весело ходил на всех четырёх конечностях по полу, пытаясь укусить нас за ноги. Он попытался, было, задрать ногу на нашу дверь, но мы открыли её и выставили звероподобного Славика в коридорчик перед туалетом. Там он уже 'метил' стенку, когда на странные звуки выглянула жена завкафедрой математики, прозванная нами Росомахой, за схожесть по внешности и характеру с этим 'симпатичным' зверьком.
      Крик был такой, какой и десяток росомах издать были бы не в силах. Вся семейка выскочила за дверь и помогла вопить нашей Росомахе. Ещё бы - рослый худой зверь в трусах телесного цвета, с рычанием и воем, скалясь окровавленным (от свёклы!) ртом, 'метил' дверь нашего туалета! Увидеть такое в Новогоднюю ночь и не стать заикой - дано не каждому!
      Славик, конечно, тут же вскочил и забился к себе в комнату. Но минуты через три он, сильно шатаясь, но уже на двух ногах, ввалился к нам в комнату, держа в руках несколько пачек денежных купюр. Он, рыча и ругаясь матом, стал швырять в нас эти пачки, и деньги рассыпались по полу, как в американском боевике. Когда Лиля попыталась их собирать с пола, Славик запихнул остаток денег ей за воротник и вышел вон. Мы услышали, как заперлась изнутри его дверь.
      Лиля подобрала все деньги и сложила их кучей на столе. Зрелище было феерическим - столько сторублёвых купюр зараз никто из нас в жизни не видел! А утром, часов в семь, кто-то жалобно заскрёбся в нашу дверь. Лиля открыла. Славик стоял в майке и шароварах, с лицом не вполне ещё очищенным от кавказских блюд с неприличными названиями.
      - Я свои денежки к вам, случайно, не закидывал? - вкрадчиво спросил он, повидимому, опасаясь, что мы скажем 'нет'. Но, увидев кучу на столе, он успокоился. Насыпав купюры себе в подол майки, он пошёл назад, оправдываясь:
      - Как выпью, начинаю деньгами швыряться - в буквальном смысле! Надо бы от этой вредной привычки избавляться!
      Я так и не понял, от какой вредной привычки ему больше хотелось бы избавиться - от пьянства или швыряния денег?
      Вскоре Лиля уехала, и мы остались опять вдвоём со Славиком. Мы гуляли с ним по паркам Курска, философствуя на возвышенные темы и выпивая, втихаря от окружающих, портвейн. Особенно любили мы заходить в магазин 'Колос', расположенный на той же улице, что и общежитие. Улица называлась 'Выгонной', так как по ней выгоняли коров на пастбище, расположенное за строющимся новым корпусом института и нашим общежитием. Так что по утрам нас будило мычание проходивших коров. А потом улицу переименовали в 'имени 50-летия Октября' - глупее и неуклюжее названия не придумаешь!
      Так вот в магазине 'Колос' всегда был большой выбор спиртного. Недаром в Курске говорили: 'Мужики - в 'Колос', а бабы - в голос!'. У нас со Славиком на тот момент баб не было и мы смело и гордо заходили в 'Колос'. Взяв очередную бутылку, мы шли в ближайший сквер, расположенный на горке в конце улицы Дзержинского (бывшей ул. Троцкого), и сидя на деревянной скамейке, обсуждали, как строить жизнь, переехав в новый для нас Курск.
      Говоря о горке, и вспоминая о воровитости местных жителей, я понял, почему Курск характеризовали как: 'Две горы, две тюрьмы, а посередине - баня!' Я видел эти две горы, мылся в бане, что посередине, а двух тюрем так и не нашёл, а тем более, в них не сидел.
      Говорили, что царь хотел построить в Курске университет, но местное купечество и другие граждане (по-старинному - 'мещане') написали ему челобитную, где настоятельно просили не делать этого. Боялись неизбежных при этом 'жидов, скубентов и прочих воров'. Чтож, университет перенесли в Воронеж и это теперь - крупный, современный город, чего о Курске не скажешь. А воров, и прочих нежелательных категорий населения в Курске, тем не менее, - предостаточно!
      И вот, после вина, выпитого на свежем воздухе, и философии, вызывающей усиленную работу мозга, Славику захотелось избавиться от продуктов распада при белковом метаболизме (не подумайте дурного - обмене веществ!), и он зашёл в расположенный рядом туалет с выгребной ямой. Но буквально через несколько секунд, ещё полностью не избавившись от продуктов распада, Славик выбежал оттуда и возбуждённо позвал меня:
      - Посмотри, что здесь написано, это писал гений - это касается всех нас!
      Я забежал в туалет, и на серой отштукатуренной стене прямо над расположенными в линию 'очками', прочёл 'вещую' надпись, выполненную красной краской крупными 'печатными' буквами:
      'Гады! Начните жизнь сначала!'.
      Хотя это и не было Валтазаровскими кровавыми словами: 'Мене, текел, перес', предвещавшими гибель царя, но задуматься нас эта надпись заставила. А может, и, взаправду, начать жизнь сначала?
      Но, из-за того, что, во-первых, надпись относилась к 'гадам', каковыми мы себя не считали, а во-вторых - не так уж это легко сделать даже настоящим гадам, мы продолжили вести прежний образ жизни!
      Изменения
 
      В июне 1972 года я поехал во Львов отчитаться перед ГСКБ за полный цикл работ по договору, представить им данные испытаний и фильм. Экзаменов в этот семестр у меня не было и времени на поездку хватало. Так как я ехал поездом через Москву, то зашёл там в Министерство Автомобильной промышленности СССР, которое было расположено на площади им. Воровского. На этой площади и сейчас стоит карикатурный памятник этому Воровскому - советскому дипломату, убитому в городе Лозанне врагами советской власти. Площадь эта самая маленькая в Москве, и, думаю, даже в мире - меньше нашего тбилисского двора, где стоял дом моего детства.
      Красивое и какое-то сексуальное с виду здание Министерства, в 'мрачные годы царизма' было с красным фонарём у входа - это был крупный бордель. Вся внутренняя планировка здания напоминала об этом - запутанные узкие коридорчики, камины с топкой, выходящей в коридор, маленькие, уютные комнатки - необычайно подходили борделю, но никак не союзному министерству. Правда, сотрудники министерства говорили мне, что, чем занимались в этом здании раньше, тем занимаются и сейчас. Только в роли проституток сейчас выступают они - сотрудники министерства, а в роли посетителей - их начальство.
      Это было правдой - разносы, которые учиняло своим сотрудникам министерское начальство, можно смело сравнивать с тем действием, которое совершалось клиентами над проститутками. И если проститутки хоть выживали после этого действа, то не все сотрудники министерства были так привычны к разносам - многие получали инфаркты и инсульты.
      Почти на моих глазах, когда я был в это время в министерстве, один высокопоставленный специалист, молодой ещё доктор наук, получил такой разнос от Министра, бывшего гендиректора ВАЗа. С последним я не раз в одном купе ездил в Москву, и он тогда показался мне очень скромным и учтивым человеком, а вот после этого разноса вскоре молодой специалист скончался от инфаркта.
      Но не будем о грустном. Я разыскал в министерстве начальника технического управления Главлегавтопрома Давида Дмитриевича Мельмана, которому, в частности, подчинялись все автобусные заводы. Это был высокий суровый человек, от разносов которого почти плача уходили директора заводов. Я слышал эти разносы и побаивался Мельмана, но со мной он оказался неожиданно учтивым. Посмотрев фильм, оценив результаты испытаний и обозвав меня гением, он тут же созвонился с замминистра (забыл фамилию, но тот тоже, как и сам Д.Д.Мельман вскоре умер, не выдержав сумасшедшей работы!), и повёл меня к нему.
      - Вот молодой гений, который предложил устройство, вдвое сокращающее расход топлива на автобусах. Но главное - почти исчезают токсичные компоненты! (Этого я Мельману не говорил, но он оказался прав - последующие испытания показали, что токсичность выхлопа уменьшилась на порядок).
      Замминистра просмотрел мой отчёт ГСКБ (фильма он смотреть не стал), и обратился к Мельману:
      - Давид Дмитриевич, ты же опытный человек, где я возьму площади и кадры для выпуска этого изделия? Ты посмотри на телеграммы с заводов - они телеграфируют Косыгину, а он вот с такими резолюциями - Министру! Нет ни людей, ни площадей, ни материалов, ни комплектующих - ничего нет! - замминистра перешёл на крик, - и ты предлагаешь мне ещё эту петлю на шею! (мать, мать, перемать!).
      И обратившись ко мне, замминистра уже спокойнее, но тоже на 'ты', продолжал:
      - Ты говоришь - топливо, а кому оно нужно - бензин четыре копейки за литр стоит - дешевле газировки! Да сливают его водители, чтобы норму не снижали, вот, целое озеро топлива под Москвой обнаружили! А экономия - это одни лишь разговоры умников и, взглянув на Мельмана, замминистра не стал говорить, кого ещё.
      Я ожидал, что после таких слов замминистра меня заберут неподалёку отсюда (от площади Воровского до Лубянки - пара шагов!), но он завершил встречу словами:
      - Продолжайте работу с ГСКБ, финансировать науку мы будем, но о внедрении - забудьте! Если, конечно, не придумаете такого, чтобы не выпускать самим, а покупать где-то можно было! Тогда ещё можно поговорить!
      Мельман в хорошем настроении повёл меня к себе в кабинет.
      - Давид Дмитриевич, извините, конечно, но это понимать как разнос? - не разобрал ситуации я.
      - Это понимать, как одобрение, - пояснил Мельман, - разнос был бы слышен самому Воровскому.
      Когда мы пришли в кабинет и получили возможность говорить спокойно, я изложил Мельману нечто новое. Дело в том, что начальник Главка Минстанкопрома, узнав о моих опытах с автобусом, предложил мне заняться другим типом 'гибрида' - с накопителем в виде баллонов со сжатым азотом и гидроприводом. Все части этого устройства выпускались на Гомельском заводе 'Гидропривод', где в руководстве был брат начальника Главка, а сам завод подчинялся тому же Главку. Ситуация складывалась идеальная! Мельман был в восторге.
      - Езжайте во Львов, скажите им, что финансирование будет в нужном размере, заключайте договор и быстро проектируйте новый 'гибрид'!
      По дороге во Львов я заехал в Гомель и переговорил с братом начальника Главка. Брат тоже был автором идеи, и он взялся проектировать устройство, а потом изготовить его. Нужна была привязка к автобусу, к размерам свободного пространства, мощности, оборотам, органам управления так далее. Эту работу должен был проделать я.
      Во Львове были довольны моей работой, но ещё больше были довольны рекомендациями Мельмана. Мы перезаключили договор ещё на три года, но на новый тип 'гибрида' - гидравлический. Таким образом, научная направленность моей работы резко менялась - с маховиков и вариаторов я перешёл на совершенно несвойственную мне гидравлику.
      И, наконец, я снова в Москве. В конце июня как раз в институте Машиноведения (ИМАШ) должен был защищать диссертацию Моня, и я хотел обязательно присутствовать на защите. Во-первых - он мой друг, а во-вторых - моя тема. Должен же я знать, как отнесётся академическая наука и к тому и к другому!
      Я пожил два дня у Тани и решил после защиты Мони (и банкета, разумеется!) ночным поездом ехать прямо в Курск. Даже взял билет на один из ночных поездов, так как через Курск, проходили десятки поездов южного направления.
      Наши отношения с Таней стали спокойными и уравновешенными. Я чувствовал, что у Тани мужчины есть, но она, видимо, считая меня основным, гражданским мужем, что ли, давая 'отбой' остальным на время моего приезда. Она, вроде, не тяготилась моим присутствием, но такого восторга от встреч, как раньше, не испытывала. Да что и говорить, мои чувства к ней были аналогичны, и к тому же мне было удобнее жить у Тани, а не скитаться по гостиницам. Проза жизни!
      Но вдруг всё изменилось после защиты Мони, вернее после банкета. Защита, как и ожидалась, прошла отлично, а вечером был банкет в ресторане Дома Архитектора в самом центре Москвы
 
      Ода профессионализму
 
      Меня выбрали тамадой, я был в ударе, дело было знакомое, и вечер прошёл прекрасно. У меня уже был билет на Курск, поезд уходил точно в полночь с Курского вокзала, времени, чтобы добраться до вокзала было предостаточно.
      Чтобы 'выкурить' посетителей из зала часов в 11 вечера, уже начали гасить свет на секунду-другую, и вдруг при очередном 'затмении' я почувствовал, что меня обняли за шею и поцеловали. А зажёгшийся вслед за этим свет, вырисовал передо мной стройную улыбающуюся женщину с загадочным и многообещающим взглядом.
      Я узнал сотрудницу Мони, которой я заинтересовался ещё раньше, но познакомиться - никак не выходило. А тут - всё само собой. Звали эту сотрудницу Лорой.
      Что произошло далее, вспоминается, как в тумане. Мы шли пешком на Чистые Пруды, где жила Лора, пели на ходу, и в перерывах между песнями мне даже казалось, что я слышу гудок моего, отходящего в Курск, поезда. Мы конспиративно поднялись на второй этаж бывшего генеральского особняка, где в огромной коммунальной квартире с десятком жильцов, в большой комнате с видом на Чистые Пруды жила Лора.
      Мы выпили у Лоры какой-то странный напиток, который хозяйка приготовляла, сливая в одну бутылку всё, что оставалось от прежних выпивок. Но я тогда так и не понял, что пью, да и мне было всё равно. И тут я заметил, что на нас, с нескрываемым возмущением, широко раскрытыми глазами, со шкафа глядел огромный чёрный кот по имени Мур. Заметив взгляд кота, Лора как-то смутилась, а потом вдруг неожиданно предложила: выкупать Мура.
      И вот - зрелище достойное кисти Босха или Гойи - два голых, сильно выпивших разнополых человека в огромной 'генеральской' ванной, ночью моют большого чёрного, молчащего, отчаянно сопротивляющегося кота. Мур, надо сказать, разукрасил нас на славу, но подконец успокоился, и принял происходящее, как суровую действительность, а может даже рок. И после этого купания мы с Муром стали друзьями, по крайней мере, мне так показалось: он не мешал нам с Лорой лежать в постели, и заниматься чем нам хотелось.
      Я прожил у Лоры безвылазно несколько дней. Не забыл я конечно и работу, позвонив наутро же Медведеву.
      - Гуляйте спокойно, Нурбей Владимирович, - проговорил в трубку рокочущим басом Юрий Александрович, - здесь всё будет в порядке!
      Наконец загул кончился, и я уехал в Курск. Но забыть этих волшебных дней, а особенно ночей, я не мог, и через неделю уже в отпуске, снова был в Москве. С вокзала я радостно звоню Лоре, но трубку берёт, казалось бы, совершенно чужой человек:
      - У меня болит голова, не звоните сюда больше! - сухо проговорила Лора и повесила трубку.
      Я понять ничего не смог, опыта общения с женщинами тогда у меня было не так уж много. И я совершил типичную мужскую ошибку - стал преследовать Лору. Мне удалось поймать её в ИМАШе на работе и вынудить пригласить меня домой. Но побыть наедине сколь-нибудь долго мы не сумели, так как сразу же в гости пришла её подруга Лена, и мы оказались втроём. Вернее, вчетвером, так как с нами был Мур, не сводивший с меня сердитых глаз. Казалось, совместное купанье было забыто, и мы с Муром - снова антагонисты.
      Меня поразили странные отношения Лоры с Муром, которым я не придал значения в первую встречу. Лора, как бы, постоянно советовалась с котом, ну а тот выглядел этаким начальником. Видели бы вы ужас Лоры, когда я попытался 'шугануть' Мура, но тот и ухом не повёл.
      Кончился вечер тем, что Лора с Муром неожиданно исчезли, оставив меня с Леной вдвоём. Видимо, так было задумано заранее, и 'задумка' эта удалась. Потом от Лены я узнал, что Лора с Муром ушли на ночь к ней на квартиру. Как и следовало ожидать, времени мы с Леной не теряли, но душевно были далеки друг от друга.
      Так происходило несколько раз, когда хозяйка с котом исчезали, и я оставался наедине всё с новыми подругами. И все эти подруги были осведомлены о странностях Лоры. Но, тем не менее, ночь проводили со мной, ведя себя так, как будто выполняли просьбу Лоры.
      Мне это надоело, и я на несколько дней переехал к Тане, сказав, что только что прибыл из Курска. А затем снова 'поехал' к Лоре. Но в этот мой 'приезд' я, буквально, едва узнал Лору. Я увидел перед собой душевно смущённого человека. Реакции её были неадекватны, она стала бояться соседей, случайных голосов, слышимых только ею, даже электрического счётчика, который она считала 'микрофоном инопланетян'.
      Оказывается, Мур исчез. Лора обвиняла всех подряд в похищении кота; хорошо, что у меня было железное алиби. Теперь, когда Мур пропал, Лора уже не боялась видеться со мной. Мы встречались и в её городской квартире, и на её даче, в подмосковном посёлке 'Луч'. Казалось бы, я должен был быть доволен, так как я находился в длительном отпуске, и мы могли видеться постоянно. И Лиля уехала в отпуск, как всегда, в Тбилиси, я же сослался на работу во Львове.
      Меня смущала одна из странностей Лоры. Она заключалась в том, что Лора не любила встречаться и проводить время со мной (а потом я узнал, что и с другими мужчинами тоже) одна. Всё время встречи, было ли это на квартире или изредка на даче, с нами была одна из подруг Лоры. Чаще всех, почти в подавляющем большинстве случаев, это была Лена. Однако, когда я встречался отдельно с Леной, а было и такое, та не звала к себе ни Лору, ни кого-нибудь другого.
      Лена была своеобразной натурой. Полька по национальности (девичья фамилия её - Лехницкая), она была интересной и внешне, и по поведению. Лет тридцати пяти (они с Лорой ровесницы, и обе старше меня почти на пять лет) среднего роста, фигуристая блондинка с тонкой талией, пышными бюстом и бёдрами, нежной белой кожей и голубыми глазами - она казалась идеальной сексуальной 'моделью'.
      В компании она была 'заводной'; однажды во время застолья в присутствии сотрудников Лоры, Лена, подвыпив, быстро разделась и, вспрыгнув на стол, 'станцевала' танец живота. Я был в этой компании тоже, и был поражён смелостью, дерзостью, что ли, Лены. Мы зааплодировали, но Лена, тут же оделась, и, скромно зардевшись, тихо извинилась перед компанией за свою выходку.
      Лена нигде не работала, но догадаться об её профессии было несложно. Она даже, не только посвятила меня в свою профессию, но как-то я даже стал невольным её 'сотрудником'! Однажды, после того, как мы погуляли по парку Горького, выпили вина и закусили, она заспешила, как мне показалось, домой на Таганку, где собственно, мы и провели ночь. Но по дороге она взволнованно рассказала мне, что у неё назначена встреча с должником, который всё обещает, но не возвращает ей денег. И Лена попросила меня выглядеть как можно воинственнее, чтобы испугать 'должника':
      - Я скажу, что ты мой муж и боксёр, и если он не вернёт мне денег, то ты набьёшь ему морду!
      Встретиться мы должны были у церкви Мартина-исповедника на Таганке, а напротив был дом Лены, и с места встречи даже было видно её окно.
      - Мы встретимся, потом я с ним пройду домой, он вернёт мне деньги, и я снова выйду к тебе. А лучше - я выгляну в окно и позову тебя. Но ты ни в коем случае не должен подниматься ко мне, пока я не позову тебя - ты спугнёшь его, и он не вернёт мне денег. Когда мы зайдём с ним в комнату, я открою окно, и ты будешь знать, что мы уже ведём переговоры.
      Я слушал всю эту ахинею и верил Лене. Мы подошли к церкви, тогда там был какой-то архив, а около забитого входа уже стоял гражданин лет пятидесяти, элегантно одетый. Он весело, но без слов кивнул Лене и мне, она взяла его за руку и молча повела за собой, а мне жестом показала - жди, мол, здесь.
      - Глухонемой, что ли, - подумал я, - но слишком весёлый для этого! Те обычно мрачные, - и я вспомнил Женю-штангиста. Я прождал Лену около часа; уже хотел или уйти или подняться, но, будучи педантом, решил всё-таки дождаться. И, наконец, Лена высовывается в окно и призывно машет рукой. Я мигом поднимаюсь на её второй этаж и захожу в квартиру. Лена весела - она напевает странную песенку:
      'Ивушка зелёная - пьяная, весёлая -
      Ты скажи, скажи, не тая,- где мои три рубля?'
      Лена, определённо выпивши - кто же ведёт денежные переговоры, будучи выпивши?
      - Виски будешь? - вдруг спрашивает Лена, и, не дождавшись ответа, достаёт из шкафа ополовиненную бутылку 'Белой лошади' и разливает по бокалам.
      - Так вернул этот хмырь тебе деньги? - недоумённо спрашиваю я Лену, - да и откуда виски, вчера вечером в шкафу ничего выпить не было?
      - Ишь ты, детектив! - закокетничала Лена, - вернул, конечно, но не всё, ещё надо будет выбивать, - и она весело захохотала, - а выпить он принёс - обмыть передачу части долга!
      - Он что, глухонемой? - наконец спросил я, удивляясь тому, как быстро Лена успела допить свой бокал.
      - А ты что допрашиваешь меня, правда решил, что муж мне? - неожиданно ополчилась на меня подвыпившая Лена, - не глухонемой, а иностранец - для нас это почти одно и тоже. Поэтому и виски принес, а не перцовую, как наши хамы:
      Неожиданно до меня стало доходить - я же играл роль сутенёра! Она договорилась с клиентом о встрече, подошла с качком-сутенёром, который остался ждать её, и чуть что - в момент будет наверху: Так что, Лена - проститутка?
      - Ты что, проститутка? - с интересом спросил я у Лены
      - Как грубо, ты - провинциал! - захохотала Лена, - хорошо, я проститутка, а ты сутенёр! А твоя Лорка - что, не проститутка, что ли? Тебя это устраивает?
      Я начал думать, устраивает ли меня это. Допустим, я сейчас пошлю Лену подальше и уйду. Ясно, что и Лора перестанет со мной встречаться. А я к ней, в отличие от Лены, испытываю и душевное влечение. Что они обе, как и их подруги - все проститутки, мне, ослу карабахскому, давно надо было бы догадаться.
      Я вспомнил, как недавно поздним вечером, когда мы с Лорой и Леной втроём развлекались, в дверь квартиры неожиданно позвонили два раза. Это - Лоре. Она быстро встала и, накинув халат, вышла открывать. Я замер, прислушиваясь, но Лена растормошила меня. 'Это невежливо - раззадорил даму и прекратил!' - деланно разыгрывала какой-то спектакль Лена. Она вдруг стала настолько страстной, так сексуально постанывала и повизгивала, что я перестал прислушиваться и вплотную занялся Леной.
      Прошло минут пятнадцать, и Лора вернулась, по дороге зайдя почему-то в ванную. Она даже не заглядывала за занавеску, которая отгораживала кровать от остальной комнаты.
      - У меня голова болит! - заявила нам Лора, - я приму цитрамон и посижу у окна, а вы продолжайте без меня!
      Когда очередной раунд с Леной был закончен, та встала и подошла к Лоре. Они зашептались, и я запомнил только, что Лора ответила Лене: 'В тёмной'.
      Теперь мне всё стало ясно. Какой-то нетерпеливый или пьяный клиент невовремя припёрся к Лоре. Та не захотела его терять, и они сделали своё дело в тёмной комнате (без окон) для прислуги, которую использовала как чулан вся квартира. Дверь тёмной комнаты никогда не запиралась, и комната эта находилась прямо у входа. Помню, когда Лора как-то не захотела, чтобы соседка увидела меня, то она спряталась со мной в эту комнату, и мы вышли только тогда, когда эта соседка зашла к себе. Так эту комнату и называли - 'тёмная'.
      Итак, я попал к проституткам. Плохо это или хорошо? С моральной стороны - плохо, но ведь Травиата и Катюша Маслова - тоже были не лучшего поведения. Зато не будут требовать верности и женитьбы - это уже хорошо. Не забеременеют - это тоже хорошо, но могут заразить дурной болезнью - это плохо. Хотя я наблюдал, как Лена и Лора блюдут гигиену - и спринцовки разные, и пасты, и шарики: Даже огромную генеральскую ванну мы втроём 'принимали' то с марганцовкой, то 'метиленовым синим' - сильным антисептиком, придающим воде замечательный голубой цвет. А Натаха - доцент, и на тебе - заразила меня тривиальным триппером! Конечно же - с профессионалами лучше иметь дело, чем с неумехами-любительницами. И я понял - это меня устраивает! Только одно неясно - для чего я им?
      Этот вопрос я задал Лене. Она задумалась, но ответила доходчиво и без смеха.
      - Эти клиенты - наша работа, для нас они - не мужики. Нам даже наплевать, молод он или стар, блондин или брюнет. Лишь бы не был больным, психом или страшным уродом, как Квазимодо. Лучше всего иностранцы - мы знакомимся с ними на выставках, у гостиниц, через подруг. Они чистые, много не болтают, и не обманут, как наши хамы. Но повторяю, клиенты - не мужики! А тебя мы любим, особенно Лора. Ты, правда, молодой, наивный и глупый, - не обижайся, но это правда, я же твоей науки не касаюсь! Но зато - не хитрый врун, и не подлый, как большинство вашего брата - мужиков! С тобой всё можно - ты не пойдёшь хвастаться и болтать вокруг. Да и как мужик ты хорош - сильный, фигуристый, и в 'этом' отношении - как племенной бычок, тебе и двух баб мало! - Лена захихикала. Ну, и защитишь бедных женщин, если надо будет!
      Мы выпили виски 'глухонемого' иностранца за наш симбиоз, и к вечеру, как верные друзья вернулись к Лоре. Так наша 'развратная' жизнь продолжалась весь мой отпуск. Продолжалась она и после - я ездил в Москву каждую неделю - в четверг или пятницу выезжал, а в понедельник или вторник возвращался. Лекции у меня были во вторник, Учёные Советы и заседания кафедры - в среду. Так что, я управлялся. Науку я 'делал' везде - и дома, и в Москве, и в поезде - голове-то думать не запретишь!
      С Таней я встречаться перестал. Мы перестали звонить и писать друг другу, наша любовь умерла естественной смертью.
      А что касается профессионалов, то они тоже разные бывают - и утерявшие душевные качества, и наоборот, обострившие их у себя. Лору-то и профессионалкой назвать нельзя - она и в личных отношениях и в сексе была как любовница. Ей нужна была душевная теплота, и она действительно, без ревности, но любила меня.
      Лена же была профессионалкой высокого класса. Камасутру должна была писать именно она. Её быстрый взгляд, точные движения, до долей секунды выверенный вздох или стон - всё поражало талантом и отточенностью. Бывают гении дзю-до, или гении танца; она же - гений секса, секса профессионального.
      Бывали ситуации, когда у меня с ней определённый нетривиальный акт затягивался и грозил превратиться в бесконечное мучение. Лена умела вовремя почувствовать, когда наступал наилучший, оптимальный момент для её вмешательства. Тогда, на секунду отвлекаясь от 'дела', и, подняв на меня взгляд, она быстро произносила лишь одно слово - глагол в повелительном наклонении - и 'миг последних содроганий' наступал тут же, незамедлительно!
      Нет, я не назову этот глагол, я не хочу раскрывать профессиональных тайн специалистов! Нет, это не то, что вы подумали, это можно воспринять двояко, в том числе и как призыв к окончанию, прекращению действа. Нет, это и не другое - оно слишком пошло и даже где-то смешно. Это - единственное в своём роде слово - оно чисто, остроумно и неожиданно, поощрительно, задорно и чрезвычайно сексуально! Почти как 'обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй' в эпиграфе у Радищева.
      Гадайте - не отгадаете, если только не спросите у настоящих профессионалок! Боюсь, однако, что не осталось больше таковых! 'Нет больше турок, остались одни проходимцы!' - как кричал с минарета Тартарен из Тараскона. Это его изречение мне очень по душе!
 
      Матильда-Лора
 
      Наши встречи втроём продолжались ещё год-полтора, а потом Лена постепенно отошла в сторону - мы ей наскучили. А с Лорой я продолжал встречаться. У меня в дальнейшем были и другие женщины в Москве, но с Лорой я прекратить отношений не мог. Вот и приезжал я к моей новой любимой женщине, но на день позже, а один 'неучтённый' вечер, и oдну 'неучтённую' ночь проводил с Лорой.
      Правда, с психикой у Лоры становилось всё хуже и хуже. 'Голоса' беспокоили её всё чаще. Жертвами подозрений становились соседи. Вот, полковник Петров, дескать, тайно заходит к ней в комнату и 'издевается' над цветами.
      - Как же он издевается над цветами? - недоумевал я,
      - Ты что, не знаешь, как издеваются над цветами? - искренне удивлялась Лора.
      - Я не знал этого, и мне становилось стыдно.
      - А как же он заходит в комнату? - не унимался я.
      - Ты разве не знаешь, что ключ лежит под ковриком? - раздражаясь, кричала Лора.
      Как-то мы с Моней купили новый замок, и на перерыве вставили в дверь комнаты Лоры (она жила прямо у Чистых Прудов, рядом с ИМАШем). Ключи вручили Лоре прямо на работе и предупредили, чтобы она не клала их под коврик, а носила с собой - ведь в комнате жила она одна. А назавтра, придя на работу с перерыва, Лора во всеуслышание заявляет:
      - Этот негодяй Петров опять издевался над моими цветами!
      - Как, - закричали 'мы с Петром Ивановичем', - то есть с Моней, - мы вставили тебе новый замок и предупредили, чтобы ты не клала ключ под коврик!
      - Вы что, с ума сошли, как я могу не положить ключ под коврик? - бурно возмущалась Лора, но объяснить, почему она не может не положить ключ под коврик, она тоже не могла.
      Смог объяснить всё только знакомый врач-психиатр, у которого мы попытались разузнать причину такого поведения Лоры.