Остановка в Чапоме

      Но я вижу, что воспоминания уже захватили его. По легкому румянцу на лице я догадываюсь, что откуда-то из сердца уже поднимается волна прежнего гнева на несправедливость, азарт бойца и прошлое опять оживает в его памяти, как если бы разговор шел о том, что случилось вчера. Тимченко понимает, что я приехал к нему не просто так, не из пустого любопытства задаю сейчас и буду еще задавать вопросы. Ведь я и раньше был на его стороне, доказательством тому мой очерк, опубликованный в одном из журналов. И, легко сдавшись на мои доводы, Тимченко достает из нижнего ящика стола толстую папку, которую едва охватывает крупная кисть его руки.
      - Видите? - показывает он мне ее и бросает перед собой на стол.- Захотите - читайте. Это все официальная переписка по базе и флоту. Только рассказывать надо, начиная с архангельской базы, на которой работал Гитерман. Ведь вы его узнали уже председателем рыбаксоюза. А я знал его еще давным-давно, когда он работал на базе у архангелов. И работал хорошо, и сам был хороший парень, и база его архангелам во как была нужна! У них, сами знаете, девятнадцать колхозов, флот огромный, а базируется весь в Мурманске. Почему так? Колхозы разбросаны на тысячи километров по берегам, Белое море замерзает, да и на судне близко к деревне не подойти, не то чтобы у причала стать. Как флот держать, как управлять? А здесь все под боком: незамерзающее море и "Севрыба" со всеми своими предприятиями, куда архангельские колхозные рыбаки входят на таких же основаниях, как и мы, мурманские. "Севрыба" - она весь европейский Север охватывает...
      - В результате то же самое, что было когда-то на Терском берегу и возникло сейчас: флот - колхозный, но ни кораблей, ни тех, кто на судах ходит, колхозники и в глаза не видят,- вставляю я.
      - Совершенно верно. В колхозную кассу идет при быль, все остальное их не касается: база нанимает и рассчитывает людей, снаряжает суда, следит за их ремонтом и все такое прочее. "Севрыбе" тоже хорошо - она эти суда посылает, куда ей выгодно, как свои. И еще один немаловажный момент. Доходы от флота в общем бюджете архангельских колхозов составляют всего лишь от сорока до пятидесяти процентов. А у нас,- Тимченко делает паузу, чтобы подчеркнуть важность то го, что он сейчас произнесет,- почти девяносто восемь! Улавливаете разницу? Отними у архангелов флот - они и без него проживут, как живут колхозы Терского берега. А если у нас, живущих на Мурманском берегу, флот отнять? Что от колхозов останется? Одна молочная ферма? Так она на три четверти - подсобное хозяйство "Севрыбхолодфлота", с которым мы межхозяйственной кооперацией повязаны!..
      - Но вы же добровольно на нее согласились? - спрашиваю я.
      - Добровольно-принудительно, если говорить точно. Помните, в прошлый ваш приезд я говорил об опасности, которая таится в кооперации? Но я сейчас не об этом. Кому выгодно отдать в чужие руки управление флотом? Тому, у кого нет своих специалистов, своего комсостава. Тем же терским колхозам. А у нас все есть. Свой причал, своя судоремонтная мастерская. Зачем нам база? Но вот пришел в МРКС Гитерман, на него нажал Каргин,- а тому тоже выгодно: весь колхозный флот у него в кулаке будет! - и пошло: давай базу! А что получилось? Корабли у колхоза взяли, всех моряков - в Мурманск. Кроме стариков и женщин, никого в селе не осталось, будто мобилизация прошла, ей-богу! Пусто! И нет рабочих рук. Раньше резерв был у меня здесь, в селе, занят на колхозных работах. А теперь он должен каждый день в Мурманске отмечаться утром, иначе ему прогул засчитают. Что дальше? Пошла обезличка, база тасует людей, никто не знает, на каком он судне. Люди стали уходить, потому что к такому они не привыкли. Ремонт влетает в копеечку, неоправданно растягивается, идет расхищение колхозного имущества с судов, заработки у колхозников упали чуть ли не вдвое. А в результате меньше чем через два года оказалось, что мне нечем людям зарплату платить. И это - во вчерашнем колхозе-миллионере!..
      - Да как же такое может быть, Юрий Андреевич? - сомневаюсь я.
      - Вот так. Вы сейчас улыбаетесь, а мне было не до смеха. Чувствую, что еще немного - и от колхоза вообще ничего не останется. Ко мне люди приходят, они мне верят, спрашивают, как вы сейчас: Юрий Андреевич, что же это такое? Кому надо колхоз разорять? У нас за тринадцать лет такого ни разу не было, пока ты председателем был! А мне им сказать нечего. Два экипажа у меня были комсомольско-молодежные, два - коммунистического труда. А как пошла обезличка, в базе первым делом "звезды славы" с ходовых рубок срубили! Вы понимаете, каково это для моряка? Это ему все равно, что публично раздели да выстегали ни за что! Когда же мы посмотрели, за что нам счета приходят, то только за голову схватились: мать родная, там же одни жулики собрались на этой базе флота! Через колхозные суда выписывают кирпич, автопокрышки, шифер, авто аккумуляторы, цемент, железо кровельное, какие-то импортные спальные гарнитуры... Не колхозная база, а чья-то дойная корова! Я ничего не хочу сказать о самом Гитермане, он, может, честный человек. Но почему же такое количество жуликов собралось на этой базе флота, без которой, как нас уверяли, колхозам не прожить? Что за человек ее начальник, этот Мосиенко, которому дали орден после того, как у него погибло два судна?! Это же не просто нарыв - это уже раковая опухоль какая-то, ее вырезать надо немедленно! Я так прямо и сказал на районной конференции осенью восемьдесят третьего года, а уже в начале следующего мы отозвали свои суда из базы. На меня все набросились, а когда весной вышла обо всем этом статья Максимовского - тут началось такое, во что и поверить нельзя...
      И это - Тимченко? Да что же пережил за эти годы "глыбистый" мужик, если у него начинают дергаться губы и явственно дрожат руки, которыми он перебирает бумаги в папке? Отсюда, стало быть, и эта седина, и сутулость, и мешки под глазами...
      Подчеркнуто внимательно я рассматриваю его новый кабинет, стеклянные "горки" с вымпелами, кубками, памятными сувенирами, наборные деревянные панно, на которых несутся по вспененному морю парусники. Пусть придет в себя, успокоится. Теперь я действительно заинтересован его рассказом, потому что он обращен не к писателю, не к журналисту, а просто к стороннему человеку, перед которым только и можно бывает так вот распахнуться, выплеснув как на духу все свои боли и обиды.
      Тимченко справляется с собой, глотает какие-то таблетки - это Тимченко-то?! - просит секретаршу, заглянувшую на звонок, принести нам по стакану чая, и снова обращается ко мне.
      - Вы извините, но я в принципе не согласен с вашей оценкой Гитермана как спасителя колхозов. Наших, мурманских колхозов. Что касается терских - дело другое. Я всегда буду говорить, что за Терский берег ему и памятник поставить, и любую, самую высокую награду дать можно. А здесь - нет. Что это, от глупости у него? Так вроде бы мужик умный. Каргина слишком слушал? Так и тот, если посмотреть, виноват только в том, что всех под себя подминает. А здесь ведь прямой подрыв получается! Я уже сказал, чем наши колхозы от архангельских отличаются. Отними у нас корабли - останется два процента дохода от сельского хозяйства и никого людей. Эти два процента мы получаем от своего партнера по кооперации. Возьми у нас флот - и мы превратимся в подсобное хозяйство "Севрыбхолод- флота", как я вам и говорил. И это почти случи лось!
      - Простите, Юрий Андреевич,- перебиваю его снова.- Все-таки вы не объяснили мне, чем в принципе плоха идея базы?
      - Не идея - сама база. Идея может быть великолепной, а как станут в жизнь претворять - бежать хочется, да некуда! База должна быть связана с жизнью колхозов, и колхозные люди должны в ней сидеть. А что было у нас? За два года в базе сменилось пять главных инженеров и практически весь личный состав. Какое им дело до колхозов? Какое им дело до того, кто на каком судне ходит? База стала распоряжаться судами как своими, не неся за них никакой юридической ответственности. Даже платить по бюллетеню она не могла. Что же говорить о травмах, увечьях и смертных случаях?! База насчитывала себе премиальные за работу чужих людей, а колхозники на своих судах получали зарплату меньше, чем работающие вместе с ними вольнонаемные... Да как это могло быть? И после этого Гитерман, его заместители, Несветов из "Севрыбы" и прочие пытаются меня убедить, что с созданием базы "благосостояние колхозов и колхозников значительно увеличилось"?! Правильно охарактеризовали базу в Кольском райкоме как "очередной организаторский зуд", направленный на подрыв колхозной демократии. А то, что наш колхоз оказался на грани финансового краха, сел на картотеку, задолжал по ссудам, хотя до этого всегда имел три-четыре миллиона свободных денег - как это понять? Но все это прелюдия. Изничтожать нас стали после статьи в "Литературной России". Вот тут товарищ Гитерман и показал себя в полной красе. Он и Несветов...
      Секретарша приносит чай. Я пользуюсь паузой, чтобы спросить Тимченко, знает ли он о поездке Несветова в Москву в связи со статьей Максимовского? Сейчас я вспомнил этот эпизод, который произвел на меня довольно тягостное впечатление и впервые познакомил с разгоревшимся конфликтом. Не могу только припомнить, был Несветов один или с Гитерманом? Кажется, Гитерман тогда тоже приезжал, но мы с ним не виделись. С Несветовым я разговаривал в кабинете Эвентова, который тогда был начальником Управления по делам колхозов Минрыбхоза СССР.
      - Нет, мне никто об этом не сказал,- заметно заинтересовался Тимченко.- А что там такое было? В министерство они обращались, это я знаю, потому что меня туда вызывали "на ковер": и стращали, и уговаривали - все было! А вот из газеты больше никто не звонил... Что же там произошло?
      Произошло следующее.
      Сначала раздался звонок из Мурманска. Звонил Гитерман, сообщал, что они с Несветовым вылетают в Москву, и просил о встрече. На следующий день позвонил Несветов, уже из Москвы, и попросил приехать к Эвентову, в Минрыбхоз СССР. Там я впервые и увидел статью Максимовского, исчерканную красным карандашом и шариковой ручкой. Читали ее, как видно, многие. Несветов полагал, что я тут же напишу уничтожающий ответ, который они потребуют напечатать. Цифры были подготовлены и убеждали, с одной стороны, в подтасовке фактов со стороны Тимченко, которыми он снабдил журналиста, а с другой - в полной неспособности Тимченко вести колхоз и в несомненных благах, которые несет хозяйствам база флота...
      Из гневной, обличающей речи Несветова следовало, что Тимченко надо немедленно снимать, гнать в шею из партии и сажать в тюрьму, куда неплохо было бы поместить и Максимовского за то, что тот осмелился на страницах "Литературной России" выступить против МРКС и "Севрыбы". Несветов говорил жестко, страстно, и, заглянув в его глаза, я был поражен той холодной ненавистью, которая в них светилась. И Тимченко, и Максимовский представлялись ему законченными преступниками; газету же следовало "наказать" за то, что она посмела вмешаться в дела "Севрыбы", не испросив предварительного разрешения.
      Что было мне делать: смеяться, негодовать? Я попытался объяснить моим собеседникам всю нелепость их требований и надежд.
      "Вы не согласны со статьей? - втолковывал я Несветову и Эвентову.- Но, во-первых, она написана умно, толково, убедительно. Во-вторых, она отстаивает интересы колхоза и колхозников, а не Тимченко. Ваше право - написать в редакцию контрстатью, в которой будут изложены ваши аргументы и ваша точка зрения. Участвовать в этом я не буду. Не потому, что ваши цифры представляются мне сомнительными. Они столь же убедительны, как цифры, которые приводит Максимовский. Но я не имею морального права вступать с ним в полемику, даже если Тимченко снабдил его неверными фактами. Дело не в Тимченко и не в цифрах, а в том, что колхоз поступил так, как он сам счел нужным. Ведь вывод кораблей из базы - тут вы не опровергаете Максимовского - был решен общим собранием колхозников "Ударника". Что же произойдет, если вы выступите с опровержением? Вашу статью напечатают, конфликт получит огласку, которой вы так боитесь, будут созданы компетентные комиссии, которые поведут расследование на месте, и результаты его будут опубликованы. Вас это устраивает? Вы уверены в своей правоте? Но я готов утверждать, что ваши теперешние нападки на Максимовского и газету вызовут еще одну статью: о причинах "зажима" критики и колхозной демократии в Мурманской области... Хотите этого?"
      Был у меня еще один довод. Если Тимченко столь неумен и самонадеян, как они доказывают, то это выяснится очень скоро. Стало быть, сам же он и придет в МРКС с повинной. Тогда их победа будет полной, да и авторитет возрастет. Но и колхоз, и Тимченко имеют право на эксперимент, для того колхозы и существуют.
      Последний довод мои собеседники пропустили мимо ушей. Их испугали гласность и разбирательство. Как бы эффектно ни выглядели их бухгалтерские выкладки, они понимали, что действительность была несколько иной, поэтому решили отказаться от открытой борьбы и расправиться с Тимченко келейно. В редакцию из них никто не пошел, хотя поначалу они туда звонили и требовали встречи.
      Летом, когда я в очередной раз приехал в Мурманск с намерением разобраться в причинах конфликта, страсти кипели вовсю. Против Тимченко были все - Каргин, Гитерман, Егоров, но особенно негодовал Несветов. Все они пытались восстановить меня против опального председателя, и мне опять пришлось уговаривать своих собеседников взглянуть на происходящее более спокойными глазами, чтобы вывести производственный конфликт в подобающую ему сферу из области личных отношений, куда он переместился. Но тут я ничего исправить не мог. Им было непонятно, почему я, принимая их программу развития колхозов, именно в вопросе о базе флота встал на сторону Тимченко.
      А дело заключалось не только в базе. Подлинный конфликт изначально лежал в той области экономической жизни, которую я для себя называл "экологией экономики". В те годы я пытался понять механизм жизнедеятельности колхозов, причины тех или иных решений председателей, подобно капитанам кораблей, постоянно выбиравших какие-то невидимые мне ориентиры для дальнейшего плавания. Централизованное управление колхозным флотом, призванное решать тактические задачи океанского лова, само по себе было разумным. Доводы в пользу базы представлялись мне настолько обоснованными, что поначалу, признаюсь, я поверил в какую-то оплошность Тимченко. Но заблуждение держалось недолго. Умная, убедительная статья Максимовского показала, что вроде бы продуманный механизм хозяйственного решения вопроса в случае с "Ударником" оказался вопиющем нарушением норм общественной жизни.
      Наверное, тогда я и задумался над вопросом: что разделяет людей, делающих вроде бы общее дело? В моем представлении и колхозники, и работники МРКС, и руководство "Севрыбы" делали общее дело. Может быть, так произошло потому, что меня интересовал только Терский берег? Но даже и там, положа руку на сердце, я не мог бы представить "на равных", скажем, Егорова и Стрелкова или Несветова и Заборщикова. Они делали общее дело, это верно, но делали его разными методами и стояли на разных позициях по отношению друг к другу. Одни были начальством, другие - подчиненными. И "помощь" сверху очень часто оборачивалась приказом, волевым нажимом, распоряжением, которое надо было исполнять. Пусть подобные директивы диктовались самой горячей заботой и благими намерениями - на самом деле это все так или иначе оборачивалось иерархией подчинения, где любая демократия и самостоятельность очень быстро пресекались... опять-таки "из лучших побуждений"!
      Отсюда проистекала и невольная двойственность в моем отношении к каждому из этих руководителей. Это касалось не только случая с Тимченко. При всей моей симпатии к Гитерману, при всем огромном уважении к его работе по возрождению Терского берега, я оказывался его противником, когда видел, как он или Егоров вмешиваются в колхозную жизнь, навязывают свои решения Стрелкову и фактически отстраняют его от контроля за строительством в собственном хозяйстве. Особенно категоричен и резок в разговорах с председателями был Юрий Сергеевич Егоров, смотревший на всех них откровенно свысока. Таким же, еще более категоричным по-армейски, был и Виктор Абрамович Несветов. Наша встреча в Москве и последующие разговоры в Мурманске заставили меня по-новому взглянуть на начальника отдела по делам колхозов.
      Не скрою, раньше он мне нравился своими деловыми качествами - четкостью суждений, хваткой, энергией, умением подтвердить мысль цифровыми выкладками. Подтянутый, пружинистый, по-спортивному сложенный и собранный, всегда на ходу или погруженный в бумаги, он импонировал размахом деятельности и готовностью разрабатывать любой вопрос - от морских ферм мидий и ламинарий, которые тогда только опробовались на Белом и Баренцевом морях, до анализа взаимоотношений колхозов с их партнерами по кооперации. И поначалу я никак не мог понять, почему во всех колхозах, будь то на Мурманском или на Терском берегу, к Несветову относятся с плохо скрытой неприязнью.
      За что? Ведь, казалось бы, всю свою энергию, всю страсть, все знания он отдает именно колхозам! Ищет новые решения, мыслит масштабно, а вот поди ж ты...
      Не в этой ли "масштабности" и скрывалась отгадка, открывшаяся внезапно для меня в конфликте Несветова и Тимченко? Конечно, все, что я дальше скажу,- не более чем мои личные ощущения. Но мне вдруг представилось, что за явлениями, за категориями такие люди не замечают "человеков" с их индивидуальными характерами, судьбами, склонностями, интересами, достоинствами и недостатками. Колхоз или судно не предстают в их сознании коллективом индивидуальностей, объединенных интересами общей жизни, заработка, стремлением к достижению социальных целей. Они оказываются для них всего лишь единицами измерения, приносящими доход или убыток, условными фигурами порученного им участка экономики. Такой чиновник чувствует себя стратегом, разрабатывающим план операции, не задумываясь над тем, как ее успех или неуспех отразится на судьбах людей. Его интересует только конечный результат, итог, но не "колесики и винтики" как таковые. Главное, чтобы работа шла эффективно, при этом совершенно неважно, чьи суда будут ловить рыбу в океане и что за люди будут на них работать. Если колхозными судами удобнее управлять, изъяв их у колхозов и объединив в базе флота,- значит, так и надо поступить; если только с помощью РКС можно держать колхозы в повиновении - стало быть, так и будет! Разговаривая с ним, да и с другими работниками "Севрыбы" и МРКС, я с удивлением убеждался, что в их представлении колхозы существуют исключительно для выполнения спущенных им сверху планов по добыче рыбы и именно эта добыча должна быть поставлена во главу угла.
      Наоборот, сами колхозники полагали, что колхозы и существующая колхозная демократия, пусть даже ущемляемая со всех сторон вопреки Уставу - но все-таки существующая! - должны служить в первую очередь созданию наилучших условий их собственной жизни: на первом плане здесь должны стоять интересы людей, а не успешного функционирования бюрократической машины. И жизнь свою они должны планировать так, как это представляется лучше им самим, а не стоящему над ними начальству.
      Колхоз для того и был когда-то придуман, чтобы собравшиеся в него люди могли наилучшим образом обустроить эту первичную ячейку государственного хозрасчета и самоуправления. Если в такой ячейке людям будет хорошо, они будут богатеть, то и сама ячейка хороша, она будет максимально полезна и обществу в целом. Если же в ней все вразвал идет, люди бегут, работа приносит убыток или едва позволяет сводить концы с концами, то зачем тогда объединяться? Может, в одиночку выгоднее горб ломать? Ну, а если все-таки вместе, тогда задача ясна: сначала обеспечить себя, а потом посмотреть, что сообща можно сделать для государства...
      Первой, "начальственной" точки зрения, обоснованной тем, что подчиненных надо учить, потому как они сами не знают, что им лучше и что им надо, я никогда не мог принять, как не мог принять утверждения, что "народ глуп". "Глупыми" могут быть только начальники, но не народ. Он может быть забит, бесправен, темен, невежествен, но никогда не глуп. История не раз показывала: стоит дать народу увидеть хоть искорку надежды, чуть-чуть свободы распоряжаться собой и своим трудом, как он преображается и показывает чудеса ума и таланта. Не любит он лишь опеки над собой, которая и делает его "глупым" и "инертным", "аборигеном", как теперь любит выражаться присылаемое "на кормление" начальство. Невинное слово, означающее в переводе "местный житель", в последние годы стало оскорбительной кличкой, определяющей всю пропасть между "народом" и его начальством.
      Вот тут-то и уместно поставить вопрос: а нужно ли это начальство колхозам? Могут ли колхозы существовать без РКС, над которым теперь взгромоздился ВОРК? В ответ я неизменно слышал: нет, не могут, потому что РКС заботятся о нуждах колхозов, через них колхозы получают от государства так называемые лимиты, через них они выходят на вышестоящие организации. А кроме того, что будет, если колхозы останутся без руководства?
      В самом деле, что произойдет? Распадутся? Голодной смертью погибнут? По миру пойдут? Конечно же, нет. Просто будут сами выходить на вышестоящие организации, будут сами решать свои дела и свои проблемы. И жить будут лучше. А вот что будут делать РКС, если не будет колхозов, если все их превратить в подсобные предприятия объединений "Севрыбы",- вопрос другой...
      - Знаете, что, на мой взгляд, самое важное в статье Максимовского? - говорит Тимченко, мелкими глотками отпивая крепкий дымящийся чай и похрустывая печеньем, поданным секретаршей каждому из нас в металлических вазочках, после того, как я вкратце рассказал ему о встрече с Несветовым у Эвентова.- То, что он показал человеческие проблемы нашей работы. У него и подзаголовок такой был: "Нравственные грани экономики". По-моему, очень правильно сказано! Ведь экономика - это не цифры, это люди. У нас об этом постоянно забывают. Вернее, просто не думают, не хотят! Ведь без людей проще, верно? Почему у нас все восстали против базы? И не сразу, учтите, два года выжидали... Впрочем, вы не моряк, не рыбак. Знаете, что такое свое, родное судно? Где ты каждую гаечку знаешь, каждый винтик помнишь, который ты затягивал или о который руку ободрал при шторме? Ведь оно для тебя по два месяца дом родной, кусочек твоего колхоза, твоей деревни, на котором ты десятки тысяч миль прошел и еще столько же пройти должен! Да ты ему всю душу свою отдашь! А приход в порт? Для моряка это все равно что для горожан - Новый год: огни, дома, люди, красивые женщины... Два месяца тебя мотало, трепало, кроме волн, кубрика да рыбы, ты ничего не видел. А здесь не просто земля - своя земля; здесь тебя ждут, потому что в любую погоду, в любое время суток на причале встречает колхозников председатель, встречает бухгалтер с авансовой ведомостью, чтобы с моря рыбак домой мог вернуться с деньгами... Его встречает автобус, который подвезет его к дому, а если план выполнили и перевыполнили - еще и обязательно оркестр! И тут же, пока идут формальности, он уже узнает колхозные новости. У нас так было всегда заведено, и люди к этому привыкли. Они знали, что как бы далеко ни мотало их по морям, о них помнят, о них и об их семьях заботятся, их ждут... А что сделала база? Сначала - сгребла всех в одну кучу, потом - раскидала по судам. Кто где работает, в каком колхозе - никого не касается. Приезжаю в порт встречать колхозное судно, а на нем только пять или шесть колхозников, остальные неизвестно кто. Сидим в кают-компании, разговариваем, а на нас покрикивают: ну, чего расселись, давайте работайте!.. Да и о чем мне им рассказывать? Что все в город подались? Что в колхозе пустые дома стоят? Что мы стройку прекратили? Что корабли простаивают в ремонте? Что план заваливаем? Даже аванс я не могу им привезти, потому что зарплату они получают на базе! И они на меня с недоумением смотрят, и сам я на себя так же смотрю: да какой же я председатель?!.
      У Тимченко снова начинают дрожать пальцы, он стискивает ладонями подстаканник, Но чай предательски плещется, и тогда он осторожно ставит стакан на стекло письменного стола. Нет, не наиграно это волнение. Меня и в первый приезд поразила забота о людях в "Ударнике", внимательное отношение к каждому - к его характеру, склонностям, к работе. Может быть, потому так и рвутся в колхоз к Тимченко, так доверяют ему люди, что знают: на первом месте у него всегда забота о человеке - его нуждах, семье, его здоровье и заработке.
      И я могу представить, как вот так, до слез, радовался председатель, когда, после решения общего собрания о выходе колхозного флота из базы, об отозвании судов и плавсостава, из Мурманска хлынул - на катерах, на автобусах, на личных и колхозных машинах,- из временных углов, из общежитий, от родственников со всем скарбом густой людской поток; как гудели, салютуя родному колхозу, возвращавшиеся суда, чтобы хоть символически, день-два постоять у родного, совсем недавно построенного пирса...
      - Ну, а потом?
      - Потом пошла жизнь. Стали строить, стали изо всех сил ловить рыбу, потому что ситуация в том году для всех была плохая, а у наших судов намечался безусловный пролов. Я думаю, что и уйти из базы нам позволили потому только, что точно рассчитали: раз план уже сорван, они его не вытянут, тут мы им и врежем! Промысловая ситуация была как нельзя хуже. А ребята старались! Все знали, что от этого наша судьба зависит. Конец декабря, рыбы нет, штормит... Я передаю: если нет рыбы и трудные условия - возвращайтесь домой. Нет, пашут и пашут! А что пахать, когда нам не десяток тонн, а как минимум сто двадцать - сто тридцать нужно, чтобы концы сошлись?! Тридцатое декабря - ничего. Тридцать первое декабря, день - ничего. Я сижу на телефоне... А если подумать… Ну что такое этот план, почему его обязательно вынь да положь к первому января? Что мы, сами эту рыбу производим? Капитаны все время на связи. И вдруг капитан семьсот пятнадцатого делает очередной замет, и в неводе у него, по первым оценкам, около полутораста тонн! Но в неводе, на судне, а считается, что ты выловил, только когда сдал на базу. А как тут сдать? В шторм вообще не принимают. Да еще строгое указание Шаповалова: у колхозников "Ударника" принимать в последнюю очередь. Было такое! И все же морская выручка сработала. Упросил капитан. Стал борт о борт с базой и сдал сто пятьдесят тонн рыбы в двадцать два ноль-ноль тридцать первого декабря, под самый Новый год! Вот это был для всех нас праздник!
      - Настоящий святочный рассказ! Но неужели доходило до того, что отказывали принимать рыбу у колхозников?
      - Прямого отказа не было, конечно. Но приказ - в последнюю очередь. А очередь может быть такой, что вся рыба скиснет, пока дождешься, да и сроки поджимают. Пока один улов сдает, другой успеет два-три замета сделать... И разве только это! Вот, смотрите...
      Он раскрывает папку, лежащую перед ним на столе, и начинает перебирать бумаги, время от времени протягивая мне то один, то другой документ и кратко их комментируя. Документы со штампами, печатями, подписями.
      Вот письмо в Кольский райком партии и в Мурманский обком за подписями Ю.Е. Гитермана и секретаря партийной организации МРКС В.Г. Немсадзе, в котором утверждается, что в выступлении Тимченко на районной партконференции искажены факты и что их-то и использовал Максимовский. "Таким образом... коммунист Тимченко Ю. А., введя в заблуждение вверенный ему коллектив, центральную прессу и партийные органы, способствовал ухудшению производственных отношений, чем создал ненормальную обстановку в коллективах колхоза, базы флота и в системе рыбакколхозсоюза в целом... В связи с вышеизложенным правление рыбакколхозсоюза просит принять меры партийного воздействия к коммунисту т. Тимченко Ю.А. за формирование фальсифицированных фактов, изложенных в выступлении на районной партийной конференции и в центральной прессе. Одновременно просит также решить вопрос об освобождении коммуниста т. Тимченко Ю.А. от занимаемой должности".
      Н-да, ничего не скажешь, все ярлыки на месте: политический донос, оформленный по всем правилам славных 30-х годов. И резолюция предлагается - "решить вопрос об освобождении...".
      - Не освободили, однако,- говорит Тимченко, и я вижу, как снова ходят у него желваки на скулах, как он стискивает зубы.- И это только начало. Вот письмо в обком, вот отчет о результатах проверки... Как тут сказано? - Он надевает очки и читает: - "О результатах проверки хозяйственной деятельности колхоза "Ударник", стиля и методов руководства работой флота правления колхоза". А итог? Вывод судов из базы флота был ошибочен, кадровая политика неправильная, необходимо срочно освободить товарища Тимченко от обязанностей председателя колхоза, а товарища Кокоткина - вы ехали сегодня с ним, он зам по флоту - от обязанностей заместителя... Вот, слушайте: "Созданная в колхозе обстановка непринятия указаний вышестоящих организаций, делячества и критиканства, имеющих в своей основе неправильно трактуемое сложившееся - так оно само и сложилось, что ли?! - финансовое состояние основных средств, не способствует повышению эффективности колхозного производства". Короче - все у нас подтасовано, все плохо, а они нас облагодетельствовали! И подписи-то внушительные: Шаповалов, заместитель Каргина, который по два часа меня у дверей на ногах выдерживал и орал, а я ждал, когда он проговорится, какую следующую пакость готовит; Пашин, тоже заместитель; Несветов, которого не надо представлять; Цукалов, начальник отдела промышленного рыболовства; И. В. Папахин, старший инженер Несветова... И забили бы нас, замордовали - иногда в день по две-три комиссии в колхозе работали, обэхаэсэсники все вверх дном перевернули,- если бы не эта вот справка ревизионной комиссии Кольского райкома и комиссии Госбанка. И все встало на свои места. Потому что Банк недвусмысленно заявил,- вот, глядите! - что, "если и дальше эксплуатация и ремонт флота будет проводиться без контроля колхоза, в течение года колхоз станет полностью неплатежеспособным и нерентабельным". А в справке ревизии райкома еще четче сказано, что со стороны РКС и базы имеются грубейшие нарушения права управления колхозно-кооперативной собственностью; что столь же грубо нарушен Устав колхоза тем, что председатель МРКС Гитерман специальным письмом через три месяца после создания базы запретил руководству колхоза вмешиваться в ремонтные дела собственных судов, а специалисты по судоремонту в колхозе были упразднены.